Золотая рыба

А папа… Да, он этот учебник… Он работает, но из университета его выперли. Он и его друзья пытались остановить внедрение капиталистической антисоциальной формации. Они предложили такую формацию, которая бы могла синтезировать лучшее в обеих системах, но их идеи отвергнуты. С тех пор папы, будто нет. Он, будто в другом мире. Уход не полный. Но вот откуда он ушёл, так это из дома. Он огромный, рыхлый. Мама говорит: «тюлень». У него нет «целеполагания». У него один друг Андрей Поднебесный, которого он именует Первозванным. Они с Андреем Васильевичем играют в шахматы. «Он спасается у меня от семьи», – говорит папа. Но кто, кто, кроме его дочери, спасёт его самого?

– Не бери в голову. Как-нибудь потом…

А Настя вдруг:

– У меня никогда не было отца.

– Как… не было?

Настя глядит куда-то вдаль. В даль далёкую глядит Настя…

– Мне так хорошо в эти дни, – косится на Сандру.

Ей хорошо оттого, что они познакомились полторы недели назад?

…Знакомая Москва и знакомый дождь. Но незнакомый микрорайон. От метро – на автобусе до конторы, до «пункта приёма…» на впервые увиденную улицу. И там, в темноватом холле девушка в этой же коричневой юбке, в куртке из кожзаменителя. Тонкие прядки – вдоль щёк. Напоминает Алёнку на обёртке шоколада. Улыбка, но в глазах – двойственное: юная весёлость и немолодая печаль. «Как тебя зовут?» «Александриной. Сашей…»

Вот так студентка МГУ Семибратова и переименовалась для этих никогда ранее не виденных тёток… Кто они такие? Рита и Валя замужние. Галя, хоть и немолодая, ей около сорока, с виду монашка. Ну, а Настя молодая, мужа нет…

– …в Ильичёвском порту в радиорубке я в наушниках. Оттуда видны причалы… «Христо Ботев»… Сколько был под разгрузкой и погрузкой, столько мы и… Ох, нет, не могу говорить о нём…

5

До автобуса медленно идут тёплым вечером. Но с океана – вольный ветерок. В нём – радость.

Находкинский вокзал. Именно такое имя у этого милого города, где порт, над которым парят «летучие голландцы» с цветными флагами. Находка. Кто-то когда-то нашёл этот берег. Это, явно, счастливая случайность. Это, явно, открытый кем-то Клондайк!

Им опять на поезд. Они едут во Владивосток!

Рита шипит:

– Никуда не убегайте!

– Господи, спаси! – аккомпанирует Галя.

Валя молчит. Но вид у Вали… Вообще-то, у всех (и у Насти) вид бедняцкий, не модный. Эта хоть из Клина, а те обитают в каких-то далёких деревнях. Но главная в группе не Саша-Сандра, а Рита.

На пункте приёма в этот вояж работает тётенька, вроде неё. «А мама с папой тебя отпустили?» «Я совершеннолетняя, внимательно проглядите документ…» «У меня дочка таких лет, но я бы её никогда…» «Мне бы поговорить с вашим руководством» «?» «…о вреде нотаций». Тётка выдаёт договор.

Из тьмы, – целая толпа… Морячки! Видят их вперёд одноглазой падшей рыбы камбалы.

– Девушки, вы тоже во Владик?

– Нет, мы с вами, – в ответ на реплику Сандры смех этих парней. Она остроумная.

А Настя, одёрнув длинноватую юбку, – к Рите и к их чемоданам, которые у ног Риты.

Сандра и на ходу болтает с ними, с морячками. Одеты в матроски, какие-то детские. Бескозырки, ленточки трепещут от тёплого ветра в открытых дверях тамбура. Утомившись от своего остроумия и от их туповатых ответов, – наверх, на боковую полку…

В этом мире, где она, некий сдвиг во времени. Будто, не дожит временной отрезок, а часы переведены.

Утром при ярком солнце они у железнодорожного вокзала города Владивостока.

Вдвоём с Настей обходят этот зелёный в белой лепнине архитектурный памятник под крики Риты, недовольной «туристками».

Им на другой вокзал, морской. «Морвокзал рядом» – говорит кто-то в толпе. Неподалёку, но не имеет вида памятника архитектуры. У Насти нетерпение: увидеть бы ещё какой-нибудь объект.

Злят Рита, Валя, Галя. Солнце палит, морячки легко уходят. Бег туда, где огромный белый корабль, – Сандра впереди их компании. Во-первых, от злости, во-вторых, от физической подготовки, которой нет у этих клуш (и у Насти). Ждёт. Наконец, Рита: именно на этот удивительный корабль у них билеты!

Причал полон тех, кто никуда не отчаливает. Наверху головы отъезжающих. И те, и другие весело выкрикивают. На корабле – дети, внизу – родители. Ребятам, одетым в бледно-голубую форму с логотипом на рубашках, лет по восемнадцать – двадцать. Студенты!

– Вы из какого института? – обратилась к очкастой девице.

– Из рыбного, – надменно, мельком оглядев Сандру, её нелепый чемодан…

Ни у студентов, ни у моряков чемоданов нет. И таковой говорит о владельце, путь которого не как у студентов, моряков или командированных. Это некое бегство.

Те, у кого такие неподъёмные чемоданы с подозрительным наполнением, горемыки, у них нет места, где бы приткнуть добро, вот и тащат, как мудрец, «всё своё с собой», в пути ненужное. Лёгкие рюкзаки говорят о наличии дома.

А те, с кем она в одной компании, волокут «ценное». Настя – зимний гардероб: «Оставлю, – продаст». Рита (она на полке вагона открывала чемодан) – официальные костюмы, немодные туфли, огромные нитки каменных колье. Наверное, надеясь на капитальную встречу с тем, у кого нет практики битья «морды». Валя – бедные тряпки, но при этом утюг. Галя – одеяло, кастрюльку, эмалированную кружку, тарелку, ложку…

У Сандры необходимый минимум: куртка, три свитера, три пары джинсов (одни на ней), по четыре футболки и майки, две пижамы, восемь пар нижнего белья. Несколько пар носков. Дорогие кроссовки; кеды – на ней. Две книги. Косметичка, нет косметики, но хорошее мыло и зубная паста. Кроме этого: шампунь, дезодорант, французские духи (детские). Щётки для зубов, ногтей и волос. Эти предметы туалета компактно – в упомянутом кувшине. Гель для стирки вталкивает мама. Она же навязывает клеёнчатую «аптечку». Это добро вошло бы в рюкзак или в сумку, которую берёт на спортивные соревнования.

Но она демонстративно откопала на антресолях древний чемодан, ибо он – один из атрибутов её жуткой мести. Мама, бабушка и даже Верунька напуганы этим древним вместилищем, ибо это – укор им за их недопонимание неординарной личности Сандры Семибратовой. Вот вам, видите, она не на соревнования по волейболу, не на тренировку… Она едет в кошмарный вояж с кошмарным чемоданом!

Главный укор – отказ от денег. От денег мамы (немаленьких). От денег бабушки – половины её немаленькой пенсии. От комичных денег Веруньки, добытых ребёнком в торопливо разбитой кошке-копилке. Этот акт их общего милосердия проигнорирован Сандрой!

Папа – не объект укора. Он понимает, кто объект. И когда она пытается не брать щедрую часть его профессорской зарплаты, на его лице такой мрак! Эти деньги не в модном неудобном кошельке, а в папиной книге «История философии».

Чемодан её будто выдал. Книги, это тебе не кастрюли, и не зимние сапоги на каблуках или утюг. А эта уродка надменно: «…в рыбном…» Ах, так!

– Рыбу потрошить учат в рыбном?

– Это ты, наверное, будешь этому учиться.

– Я на философском, – сквозь зубы («ф» и «с» свистяще, нервно).

Обмен репликами прерывает оркестр. Дети машут родителям, громко поют что-то подобное:

«Мы едем-едем-едем в далёкие края, где много-много рыбы наловим мы, друзья…»

Вдруг среди юных боевитых лиц, – Настино: намалёванные веки, напудренные и нарумяненные щёки, будто для какой-то непонятной сцены. Она подзывает к перилам. Там наиболее плотная толпа. Сандра протискивается. У борта их корабля – катер; на нём – музыканты. Но не только, – телевидение!

Кто-то крепко обхватывает плечо. Дядька, одетый, как студенты, другой рукой цепко держит Настю. Он вытягивает их из юного коллектива. Тем временем кто-то передвигает к их ногам чемоданы:

– Это же съёмка! Ишь, влезли!

Настя немного смущена:

– Ладно, пойдём, вон и Рита раскипятилась.

Рита кипит-вопит, боясь отойти от чемодана…

Тут-то и припомнит Александрина, студентка Семибратова, дополнительный негатив этого вояжа.

В поезде дальнего следования она информирует не Настю, не Риту, а какого-то молодого интеллигента, правда, рано сошедшего, будто она в командировке по заданию редакции для сбора материала о социальных проблемах Дальнего Востока. Не полное враньё. Морякам-попутчикам из Находки во Владик наболтала о летних каникулах. У одного сомнение: «Не вербованная? Тут вербованных навалом…» И вот теперь их вычислили.

Владивосток, этот Владик, – такой город, где каждый ребёнок отличает вербованного от не вербованного.

Билеты в разных местах (каютах!): Галя и Валя уходят.

– Вы меня доведёте! Когда уж доедем! – Рита отдаёт билеты, но приберегает у себя паспорта.

Они, что нырнут в море и уплывут куда-нибудь в Японию?

Кстати, о Японии…

Опять – на палубу, наблюдая отход (От Насти моряцкие термины). Этот великолепный корабль плывёт (идёт) по мягким волнам в открытое море. Прощай, огромный город, равный океану и небу над ним! Город, вознёсшийся на сопки каскадами домов, гордо глядящий в океан окнами, стёкла горят от солнца!

– Смотрите, джонка! Джонка японская идёт! – кричит кто-то.

То поднимет лодку волна, то швырнёт. Над судёнышком – красно-белый флаг. Солнце, море, волны, ветер и… джонка! Но вот и нет её: не тонет, уплывает.

Настя, как заводная. Бежит «проведать наших девочек» (Рита сказала номера их кают). Будто эти «девочки» не надоели за дорогу и два дня в Екатериненке. Но подруга активна. И в какой-то миг – за неё страх, который вспомнит Сандра.

Вновь на палубе. Вокруг – мрак, тёмная вода. Камень на шею, и – за борт: уйти в бездну… Вода – бездна. Без дна. Дно есть. Но для неё (с камнем) дна не будет. Именно так: эта чёрная жидкость, в которой не жить, для неё, как она думает, крепкой атеистки, – небытие, имеющее понятный облик. «Один из обликов смерти», – думает Александрина, девушка восемнадцати лет. Она думает о таком лет с пятнадцати.

И вдруг Настя:

– Мне бы маленькую лодочку, уплыть далеко, далеко…

Ах, да, она опять об Одессе! Напугавшись новых откровений, Сандра проявляет эрудицию:

– Две категории людей. У одних при виде пропасти – мысль о бездне, у других – о мосте. Вот я о смерти, а ты о лодочке…

– Я на лодке умею на вёслах. И с мотором. Меня один… научил…

– Моряк Славко?

– Это такой брюнет под два метра с огромными глазами. Нет-нет, так… ребята. Я хотела к Чёрному морю, но ехать туда нет сил.

Да и нет у неё «сил» говорить правду.

– Ты, Саша, такая молодая, и думаешь о смерти!

Имя «Саша», к которому намерена привыкнуть как к ещё одному имени, иногда воспринимает, будто говорят не с ней, а с какой-то другой и туповатой девицей.

– Да, я думаю о смерти, о жизни, об этом лишь стоит думать. Я ведь не в рыбном учусь, не о рыбе же мне думать, – она смеётся.

И начали они хохотать. И так стояли они над бездной, хохоча и смеясь.

Часть 2

Остров Шикотан

1

Утро солнечное. Итальянское. Определение, словно из далёкого будущего (в Италии не бывала. Но будет).

Крик:

– Саша, дельфины!

Настя, одетая, как накануне, только без куртки. Её босые ноги между бугров дивана, будто стволы молодых берёзок. С виду она – деревенская крепкая девушка. Но лицо нарумяненное, веки трёх цветов, актриса в годах, играющая молоденькую. Она держится одной рукой за винт иллюминатора: качает.

Сандра встаёт рядом, хотя ей и не так интересно. В иллюминаторе волны. Ветреная погода.

– Вон, вон! Смотри, Саша!

Упруго мелькает огромный рыбий хвост. Непонятна мощь этого хвоста: он даёт отпор волнам, которые качают огромный корабль.

Каюта комфортабельная, крахмаленные идеальные постели. И ванная комфортабельная. Наконец-то, цивилизация.

Впервые стирает на руках. Но как это делать, видела. Одна в спортивном лагере каждый день (у неё был не так велик запас белья, как у Сандры). В чемодане компактная ёмкость моющего средства (впихнуто мамой). Две пары джинсов, семь пар белья, футболки, майки, носки… Обе пижамы… Вещи не выглядят грязными. Она моется утром и перед сном, хотя бы частично.

В дороге нелегко: кувшин, кипяток в титане; варежка для мытья, губка, мочалка. Но, по мнению бабушки и мамы одеяния подлежат капитальной обработке. Руки крепкие и умные, да и гены работают каких-то прабабок, не имевших ни рабынь, ни техники.

Приняв душ, надев чистое, вернулась в каюту: Настя так и глядит в океан.

– Это, видимо, пролив Лаперуза!

В иллюминаторе нет берегов в этом проливе.

Выходят на палубу. Ни джонок, ни дельфинов, ни берега, а только волны, волны… Широта океана отменяет реализм.

На корабле ресторан! Они берут и морских гребешков, и крабов, и рыбу «угорь». Но куда вкусней этой невидали суп из палтуса.

Деньги выданы в Екатериненке, которая для лиц мужского пола, обитателей города Находки, «яма» (образ Александра Куприна).

Отобедав, отдыхают в холле (ковры, бордовые диваны), беседа о культурных материях.

– В рассказе Томаса Манна «Господин из Сан-Франциско» именно такой корабль… Я могу концепцию…

На других диванах интеллигентная (как у Томаса Манна) публика. Семейная пара, поодаль – пара учёных. Так выглядят молодые люди, один в модных очках.

И тут мимо – Рита, Валя и Галя. Настя – спиной, а то бы глупый крик: «Девочки, идите к нам!» У этих тёток вид провинциальный. Они, будто вышли на сцену из другого спектакля. Они с Настей – главные героини, плывут на круизном лайнере… Они две богатые девушки. Обе эрудированные. Выдумывает и огорчена: её подруга – в той же мятой юбке и не опрятной кофте. Не те детали. Ищет в Чеховских и Бунинских рассказах, подбирая более верную аналогию.

Любимые писатели с ней, будто они – её семья тут, где нет ни мамы, ни папы, ни бабушки, ни сестрёнки Вероники (Веруньки). Джек Лондон… О, Грин! Она – бегущая по волнам! Будто в опьянении, которого никогда не испытывала, она с теми, кто на пароходах, на кораблях плывут, зная куда и что будет в конце этого плаванья и чего от этого плаванья ждать.

И вот она на палубе не с этой непонятной девушкой, – рядом молодой джентльмен: «Сандра, я из Сан-Франциско. Меня зовут Джек». Нет, Том. «Да, Томас», – она под кружевным зонтиком (не в брюках, а в юбке).

Вдруг она повстречает какого-то… Томаса, сильного, умного. У него нелёгкая планида, и вот теперь перед ним она, которая поймёт его душу. «Я понимаю вас, Том», – говорит она. Корабль плывёт в открытом море, но впереди маячит тёплый берег их сбывшихся надежд…

От фантазий – в реалии, где она не Сандра, интеллигентная, а Саша простоватая, как эти её попутчицы. И какая-то бесполая, в брюках, а не в юбке…

Вечером музыка. Танцы на крытой палубе для студентов.

Настя в углу на лавке наблюдает тех, кто танцует, и Сандру, которая выпрыгнула, не дожидаясь ничьих приглашений. Танцы невинные, не для флирта. Далеко не у всех, а тут ни у кого, нет таких джинсов и такой модной футболки. Она ощущает себя на провинциальной дискотеке. Ребята не только видят в ней ровню, но и поглядывают с уважением. Танцуя в кругу, они веселятся на зависть другим.

В кратком антракте представляется вполне правдиво: она студентка знаменитого вуза. И ребята как-то понимают, что она едет отдыхать.

И тут – поддатые тётки вербованные, один в один удалая «Кабирия», которая вела машину, не опрокинутую пьяным водителем. Кривляньями, грубыми нетрезвыми выкриками они сбивают ритм молодёжного драйва.

И на этом корабле вроде песенки про камбалу:

– Мать-перемать! Мы научим их плясать!

– Это что такое! А, ну, пошли вон! – командир отряда Саша предлагает: – Давай-ка, выведем этих гражданок…

Не философский факультет, – рыбный: девиц – толпа, парней мало. У двери на палубу ставят дежурных.

Командир отряда Саша удивляет:

– А ты, правда, как эти, вербованная? Вербованные – ходячее зло у нас во Владике. Мне вон та намекнула: «Не обижайте нашу девочку», – кивает на Риту.

Какая идиотская забота!

У стены на лавке тихие: Рита, Валя, Галя… Настя с ними. Глядят так, будто пришли заложить её перед новыми друзьями.

– Я не поверил, – добавляет он. – Вербованные – это те, кто на рыбные промыслы, договоры у них на эту работу…

– В философском плане: нами подписан контракт. Когда родились. Договор на эту жизнь.

Парень доволен ответом и, видимо, решает, что Сандра (она назвала ему нормальное имя) не имеет отношения к этой малограмотной публике. Но ей танцевать расхотелось, будто эти танцы не реальны, и надо обратно в то бытие, которое в данной момент и является реальностью Сандры Семибратовой.

– Ты в какой каюте? – уточняет Саша (прямо, тёзка).

– В двухместной.

– В полу-люксе?

– Да. – Но не говорит номер каюты. – Ладно, было приятно познакомиться…

Настя нагоняет в коридоре.

Томик стихов, проверив в другой книге наличие папиных денег, о которых она никому не говорит, но на которые, мало ли, вернётся домой.

– Апухтин – тонкий поэт. «Пара гнедых, запряжённых с зарёю…» На стихи написан романс. Или вот, «Гадалка»: «Ну, старая, гадай иль говори. Пусть голос твой звучит мне песней похоронной…» Он рано умер, не выходя из дома…

– А – в хлебный?

– Он в другом веке, с прислугой. Наша теперь приходит иногда. У неё имя Липа. Олимпиада.

– Да? – не верит, и нет охоты говорить.

…Впереди остров Крит, туда везут группу рабов, пленённых критянами в Афинах, бросив на нижней палубе, кормят и поят. Их ждёт игра со смертью в облике быка Минотавра, на растерзание которому отдадут этих бедолаг. С тех пор, как они покинули Грецию, – смертники, и плывут навстречу гибели.

2

Нереальное путешествие на круизном лайнере обрывается ранним утром, как оборвался южный вечер у сопки песенкой про камбалу.

Нервная Рита:

– Вы не готовы?

– Нет-нет, мы готовы, – миролюбивая Настя.

– Какая каюта! – более нормальным тоном, – моя на шестерых. Такие гадины: водку пьют, орут, откуда-то мужики… Их усмиряла команда матросов этого парохода…

– …камбалы, – улыбка Насти.

– …ладно, давайте, чтоб никаких опозданий. Доберётесь?

– Объявило радио судовое, спикер, – Настя в этом эрудированная.

Нервная дрожь. Сандру выталкивают с великолепного корабля. Он теперь поплывёт без неё. Ей бы плыть и плыть… Обедать в ресторане, отделанном цветными витражами, отдыхать в удобной каюте. Постель ещё, как новенькая! Приятный душ…

Высохло выстиранное. Рядом комната-гладилка. Перегладив, аккуратно пакует на удивление маме, бабушке и Олимпиаде Тихоновне (с детства – Липа). А Настя, вроде, и не воспользовалась бытовыми благами. Рулон туалетной бумаги пихает в огромный чемодан, с трудом защёлкивает, стоя на коленях, подобрав юбку. Сандре неловко: как реагировать на такое? Или там, куда они едут, нет туалетной бумаги?

Её озаряет: уехала не ради мести маме и бабушке! Это не инфантильная месть. Ради корабля! Ради путешествия.

Вновь объявляют:

«Всем пассажирам, следующим на Шикотан, собраться на верхней палубе по правому борту…»

Настя глядит вверх, напомнив Галю, будто глас божий. Угрюмое лицо Сандры её удивляет.

– Куда плывёт этот пароход?

– Наверное, на Камчатку, в Петропавловск, который на Камчатке.

– Я не хочу выходить, – резкий подъём и команда: – Идём!

Но выводит их Настя коридорами и лестницами идеальной чистоты на крытую палубу, где нет танцев, но много народа. Угрюмо глядят какие-то тётеньки, от которых дух грязи, дух пьянки. Они ругаются матом. Вот оно что… Этот белый, внутри богато отделанный, блестящий медью, с мягкими диванами и дорогими коврами корабль набит какими-то бактериями, которые вспенились, выплыв на поверхность.

Открыт люк, будто люк самолёта, за которым небо; туда, как в кино, должен нырнуть парашютист. Корабль готов выплюнуть этот нештатный груз прямо в небо! Тянет дождём. Морю он ни к чему, его явление какое-то неестественное.

Вдруг в дверном проёме, как с неба и спиной к бездне, не боясь рухнуть в неё, – существо в полиэтиленовом плаще, некая стрекоза с рукавами-крылышками. Непонятно, откуда (с облаков? или нет?) эта тётка (маленькое мятое лицо, яркие помадные губы). Ну, не влетела же она, будто насекомое? Отбирает паспорта. Рита выдаёт ей пять штук.

– Я боюсь, – вдруг говорит Настя.

«Стрекоза» велит отойти, так как к двери бойкой цепью – студенты с рюкзаками, и – в люк! Отмашка другим.

У дверного проёма и Сандре не по себе: вдоль борта корабля дрожит канатная лестница (ступени деревянные). Публика неловкая, с вещами. В тревоге оглянувшись, видит Настю на верхней ступеньке: боится сделать шаг.

– Настя, не бойся! – она храбрая и перед этой девушкой, мало знакомой, и перед неведомым народом.

И та (вроде, такая бывалая морячка!) – тихонько вперёд. За ней, матерясь, остальные.

На воде – плот, то отдаляясь от борта корабля, то приближаясь к нему. На плоту парни-студенты (и знакомый командир отряда Саша) помогают девчонкам, да и другим. Сандра прыгает, шутливо отвергнув протянутые руки.

А Настя буквально падает в руки парней, и один крепко обнимает под выкрики и хохот. Не молодых, а тёток. Настя одёргивает юбку. На лице слёзы.

И, наконец, чёртова «стрекоза» – бойко с папироской, искрящейся, хоть и дождь.

Дождь не идёт, не накрапывает. И, тем более, не льёт. Он висит. Она будет помнить это утро и этот оригинальный дождик.

Буксир, тарахтя, ведёт плот по воде. На носу и на корме пограничники с автоматами.

– Эй, сударик, куда чалимся? – спрашивает какая-то похмельная пассажирка. – Куды приплыли?

– Шикотан! – орёт в ответ такая же другая.

Студенты готовы на выход. Оркестр: музыканты играют марш. На берегу ребята строятся в колонну, кричат «ура»…

Буксир тянет плот, Сандру увозят в чужое будущее. Она не любит ходить строем. Но, глядя на отдаляющийся берег, хочет в строй, в нём порядок, которого нет в толпе.

Все её любимые герои книг, одинокие, великодушные, не в ровненьком строю, но и не в толпе. Трудно быть одиноким. Но и у тех, кто в созидательном строю, как и у тех, кто в созидательном одиночестве, принципы цивилизованного мира. Принцип толпы – отсутствие принципов. И активность толпы направлена к разрушению. Именно эту энергию используют политики для им выгодных деяний, для этого и людей нарочно сгоняют в толпу.

Она, плывя на чемодане, на этом деревянном пароме, который Настя уже назвала, как надо, – плашкоут, делает вывод: она в толпе. Ну, нет… Она тут не одна! У неё Настя. Правда, паника на трапе корабля говорит о том, что эта подруга – слабая. От паники её избавила та, которая моложе. «Ты такая молодая, – и думаешь о смерти». Сандра ненавидит упоминания об её молодых годах.

– Их много! – удивлена Настя.

Каменные великаны тут и там. По колена в воде, а лиц нет (да и коленей). Безмолвные, как оба пограничника на носу и на корме. В их немоте тайная энергия, окаменевшая, но, того гляди, вырвется. Напоминают деревянных идолов в сквере на Чистых прудах.

– Сколько их?

Да, целая толпа, – хотела ответить. Нет, каменные непонятные надгробья индивидуальны, один на один с ветром и ударами волн.

Они огибают остров Шикотан. Входят в бухту.

3

На берегу их никто не встречает, фанфар нет. Тихо, как на даче. Но деревянное немаленькое здание, явно, не жильё. Лодки у мостика, катер на мели…

Людей нет. Только – девица. Объёмная. Или выглядит так на деревянном возвышении, которое подпирают выходящие из воды мокрые столбы. Будто она на подиуме, где любой выглядит эффектней. Они – на плоту, а он почти вровень с водой.

Девица в тёмном трико, полы белого халата, какие на работницах кухни, завязаны спереди. И белый марлевый колпак, явно поварской, накрахмаленный, надвинут до бровей. Резиновые литые сапоги отогнуты, из одного торчит нож. Девица меланхолична, но внимательно наблюдает выход на берег прибывшего народа, курит.

…Немало лет пройдёт, когда, отплывая от пережившей наводнение Венеции декабрьским вечером на встречу Нового года в Местре, она увидит такой пирс и на нём в полутьме явной экономии электроэнергии, будто эту девицу: материализовалась в далёком итальянском городе, но без белого колпака. «Видишь? – обратится Сандра к мужу, – как там…»

– Видишь? – Настя, будто у вольера. – Рыбозавод, Одесса…

Не понять: что восхитительного в этой шикотанке, в её нелепом наряде?

Тётка-«стрекоза» – начальник отдела кадров. А с виду – уборщица.

Покуривая, информирует:

– Проживание бесплатное. Питание за деньги. Имеется баня. Отопления нет. Дрова есть. Вода на колонке, но она рядом. Туалет недалеко. Там фонарь.

Они – в опрятной комнате. Стол, табуретки. Шесть коек с прикроватными тумбочками. Тепло – от белой печи.

– Тут капитальней, чем на пересылке, – улыбка Насти.

– …на пересылке? – хмурит лоб Сандра.

– Ну, да, в Екатериненке, – удивлённый ответ.

Дождь, будто высох. Этот длинный одноэтажный дом (не охота говорить «барак») ярко-зелёного цвета. Вокруг и живой зелени полно. Но кадровица пугает: в лес – ни ногой, там травка. Не о той, которую курят некоторые идиоты. «Руки, тело покроются язвами». Эта «травка» в роли проволоки, натянутой вокруг. Нет выхода на сопки? Только – на берег?