Полная версия
Добро пожаловать на тот свет
– Как жестоко! – я чувствовала, что Катя хочет услышать именно эти слова. – И что, так будет всегда? Неужели ничего нельзя изменить?
– Ни-че-го. С правой стороны на левую не попасть, это константа. Я никогда не начну жить заново, и от мертвых котят меня никогда не избавят. Знаешь, Роза, я привыкла, а что мне еще остается? А? (и так как я молчала, она продолжила) Самое невыносимое тут это одиночество и отсутствие надежды. Пойми, это действительно страшно, когда тебе не на что надеяться, когда ты не в силах что-либо изменить, но еще ужаснее, что ты с этим смиряешься, безропотно смиряешься (здесь я мысленно добавила «как котенок, идущий ко дну»).
И так было невесело, а тут еще тема для разговора подначивала завыть, и я, как человек хотя бы еще частично живой, решила сменить ее на более веселую.
– А объясни мне, Катюша, почему женщина носит мужское имя, расскажи о Михаиле Викторовиче, – попросила я.
– Все наоборот. Мужчина «носит» женское тело. А так как Михаилу Викторовичу одежду дают только женскую, то он носит ее. Последнее время даже губы красить начал, говорит от женского лица. И вообще, не ропщет, так сказать. А раньше рассядется, как все мужики, колени в сторону, я этого уже не застала, но Захар говорил. Наш Викторович лет пять назад сюда попал. Он как раз из тех, кого ты назовешь «хорошими», серьезных грехов за ним не числилось, зато женщин всегда недолюбливал и при каждом удобном случае вставлял: «Какое счастье, что я не баба!». Понятное дело, женат не был. Работал бухгалтером, причем честно трудился. Он и умер-то при составлении годового баланса, разволновался сильно, ну и привет инфаркт. Случилось это поздним вечером, специально задержался, всё суммы перепроверял, утром сослуживцы пришли, а Викторович уже остыл.
– Ну, ну, а почему здесь он стал женщиной? – торопила я.
– Когда Михаил Викторович на этот свет попал, Главные долго совещались, что с ним делать. И человек вроде бы неплохой, мухи не обидел, не воровал, не сплетничал, но вот отношение к женщинам просто отвратительное. Решили так: быть ему подопечным Матвеевича, но все ж таки слегка наказать. Кстати, внешность ему досталась не чья-нибудь, а соседки, которую особенно не жаловал. Наш Викторович человек трудолюбивый, смирно сидеть на жопе не привык, вот и выпросил у Главных занятие. А так как ему бумажки не привыкать ворошить, те его и посадили в «Приемный покой» (слово «покой» здесь значило нечто другое, нежели в больнице, это улавливалось в торжественно-похоронном тоне, с которым моя новая знакомая его произносила). Знаешь, он ведь мировой мужик, может быть ты с ним еще увидишься.
– Наверное увижусь, – вяло согласилась я, приберегая сомнительную радость для повторного свидания с дядей-тетей.
С явной завистью в голосе Катя разъяснила, при каких именно обстоятельствах я буду иметь честь снова лицезреть стальную улыбку бывшего бухгалтера.
– Увидишь Викторовича, когда Главные решат, где тебе быть: на том или на этом свете. Если выйдешь из комы, проделаешь путь заново, только в обратном направлении.
Я ответила, что вряд ли с такими травмами выживу, чем, кстати, вызвала неприкрытую радость в глазах собеседницы. Я не осуждала, ведь у Кати не было ни малейшего права вернуться. И сама призадумалась, а нужен ли мне этот путь назад, ибо теперь я наверняка калека. Однако вскоре мысли переключились на насущное. Я почувствовала такой приступ голода, какой испытывают сумоисты после изнурительных тренировок, о чем немедленно сообщила Кате.
Мы встали, она опять взяла меня за руку, и направились к ближайшему зданию. Путь, к счастью, оказался коротким, мы достигли цели спустя пару минут. Катя открыла очередную «певучую» дверь. Я подметила, что на этом свете все входные конструкции отвратительно скрипели, видимо, у Главных никак не доходили руки до смазывания петель. Зато у Главных было убойное чувство юмора. Надо же, из мужика сделать бабу!
Мы попали в хорошо освещенный и невероятно длинный коридор, в котором находилась группа людей. Я успела хорошо разглядеть только одного мужчину. Он был очень высоким, статным, темноволосым и смуглым. Незнакомец повернул в нашу сторону голову, слегка улыбнулся и кивнул мне. Да-да, не Кате, а именно мне. Я сделала то, что обычно делаю, когда видный и молодой (а он был не стар, с виду тридцать-тридцать пять лет) мужчина оказывает мне знаки внимания. Я тоже улыбнулась во все свои тридцать зубов (два зуба мудрости удалили еще в выпускном классе) и помахала рукой. Катя дернула меня за рукав и зашипела:
– Это Захар!
– Да? А он очень даже ничего. Так, куда дальше идти? Разуваться надо?
– Нет, – ответила она. – Нам сюда.
Провела меня с десяток метров и указала на дверь. Я конечно же сразу обратила внимание, что дверь находится по левой стороне. А еще заметила, что все двери слева были деревянные и разноцветные, а те, что справа – металлические, массивные, угольно-черные.
Дверь, порог которой мне предстояло пересечь, оказалась вырвиглазного канареечного цвета. «Весьма нарядный рай» – подумала я. Катя на правах завсегдатая этого света вошла первой, я следом.
Я находилась в собственной квартире, в родной халупе, так сказать. Стояла в коридорчике кукольного размера и тупо смотрела на облупившийся оранжевый пол. Все было точно таким же, как и утром, кроме одной детали: шторы не раздвинуты. Я намерилась исправить это, чтобы впустить осенний дневной свет (я знала, что ныне пребываю в лете, но чем черт не шутит). К тому же стало жутко интересно: что же теперь за окном. А там ничего не было. Вообще ничего! А главное, отсутствовало само окно! Оконный проем оказался обычной стеной, оклеенной обоями. Кстати, знакомую дыру в стене по старинке заботливо прятала штора. Вот так, дыра по-прежнему была, а окно – фиг!
Тишину прервала Катя, ошалело осматривающая мою хрущеские апартаменты:
– Это все о чем ты мечтала? Об этом?!
– Об этом я не мечтала, я здесь жила. Знаешь, мне самой крайне интересно, почему я снова в этой квартире.
– Роза, когда человек попадает на этот свет, он сразу начинает существовать в своей мечте, в собственной сказке. Если ты хороший человек, то получаешь мечту на блюдечке. Если плохой, то тоже получаешь, но с подвохом. А здесь (Катя с брезгливым выражением обвела взглядом пространство) не пахнет никакой мечтой, даже самой убогой. Как такое может быть? Ты ведь молодая девушка, в конце концов, – она удивленно уставилась на меня.
Я на минуту призадумалась. Действительно, ни о чем материальном я особо не мечтала, разве так, по мелочи: телефон, туфли, полкило «Докторской» на завтрак. Глобально же моя жизнь меня устраивала. У меня имелась квартира, было что надеть, даже любимая работа была. Не хватало лишь семьи. Я рано потеряла родных, а собственную ячейку общества еще не успела создать, а если уж совсем честно, не особо-то и стремилась, меня вполне устраивало приятно пахнущее одиночество. Да я и одинока-то не была: обычные соседи, нормальные коллеги, близких подруг не наблюдалось, зато знакомых хоть отбавляй. Я никогда не стремилась к большим деньгам, конечно, свались они на меня с неба, не отказалась бы, но в жизни не считала пачки купюр необходимым компонентом на блюдце с надписью «Счастье», и вообще, я точно не страдала от их нехватки. А если уж совсем откровенно, я даже в лотерею ни разу не сыграла, не потому что считала себя невезучей, а потому что случайная халява не бередила мое сердце. Да, хотелось зарабатывать больше, но желание стать богаче здесь абсолютно ни при чем. Просто казалось справедливым, чтобы мой труд оценивался бы высоко не только морально, но и в денежном эквиваленте. Вот так, буквально за минуту я подвела жирную черту под собственной жизнью. Итог – вполне сойдет!
Я была вполне довольна, мне практически всего хватало. Да, о материальных ценностях на полную катушку не мечтала, но это не значило, что я примитивное существо без фантазии и мечты. Дудки! У меня была мечта. И вот какая. Чтобы стоять теплой ночью на мосту, что через большую реку, в которой тихое, непременно тихое течение. Находиться там не одной, а с самым дорогим и близким человеком. Чтобы больше никого, ни души, держать его за руку и смотреть на темное небо, в котором горит единственная прекрасная звезда. Мы стояли бы молча, слова ни к чему, и я бы слышала, как бьется сердце возлюбленного в унисон с моим пульсом.
Из числа мужчин, которых я знала, ни один не годился на роль того, чья рука могла бы задержаться в моей на долгие годы. И это, пожалуй, не из-за меня. Я не особо-то привередливая, у самой недостатков столько, что не дай бог, как говорится. Те же веснушки, например, или привязанность ко всяким Люськам. И если с солнечными метками я сражалась сама, то с люськоподобными никому бороться не позволяла. Да меня-то малочисленные поклонники, случалось, почти устраивали, но вот в мечту не вписался ни один из них. То ли ладони у них были мозолистые и влажные, то ли дышали они чересчур громко, со свистом прогоняя воздух через крупные пролетарские ноздри, то ли в волшебном свете негасимой звезды их лица приобретали неприятный фиолетовый оттенок. А в последние годы я уже и не пыталась втиснуть кого-нибудь в ночной пейзаж, потому что устала ждать и верить.
Но ведь мечта была. Просто Главные, я так поняла, не заметили ее, не пожелали воплотить или не знали, как это сделать. А что еще проще укладывалось в разбитой вдребезги голове: я в коме и непонятно задержусь ли тут чуть-чуть (если так, то хоть поесть успею), надолго либо же навсегда. Зачем тогда вникать в то, о чем я грезила и как жила на том (уже привыкла, ага) свете? Не велика я птица, чего уж там. И последнее, моя мечта нематериальна, как ее воплотить в царстве мертвых, если в мире живых мужчин я не была никому нужной, и никто не стал дорог мне?
Тогда мне показалось невозможным передать все это в двух словах изумленной Кате, а к длинному объяснению я не была готова. Желудок в который раз рявкнул, и я молча двинула на кухню, где еще утром ела манную кашу.
Здесь я явно ощутила заботу. Стол мог сломаться под весом тарелок, супницы, соусниц, кувшинов, салатников и прочих столовых приборов, его никогда не загружали таким количеством еды и напитков. Тут было всё, что я любила: борщ, плов, пельмени, «Оливье» и «Мимоза», несколько сортов сыра и колбасы, булочки с корицей, маковый рулет и замечательный крепкий чай. Я коротко предложила Кате: «Присоединяйся». А сама приступила к трапезе, не присаживаясь на колченогий табурет и следуя народной мудрости «стоя, больше войдет».
Вошло действительно много, я начала сыто икать и почувствовала острую потребность во сне. Протиснувшись боком мимо Кати, которая не отреагировала на приглашение и наблюдала, прислонившись виском к косяку, я, тяжко вздыхая, отправилась в спальню. В мятой и грязной юбке и жакете под стать ей, я рухнула поперек кровати и тут же попала в крепкие объятия Морфея.
Глава 6. В которой я завожу полезное знакомство, получаю комплимент и аптечку и начинаю кое-что понимать про общение без словНе знаю, сколько я продрыхла, должно долго, потому что проснулась с абсолютно пустой черепной коробкой, какая бывает после очень продолжительного сна. Я попыталась понять день сейчас или ночь и инстинктивно повернула голову в сторону окна, которого не было. Немного полежала, я вообще-то не любитель вскакивать сразу, и несколько раз громко позвала Катю. Ответа не последовало. Я встала, проделала обычный путь в специфическую ванную, переоделась в привычные вещи, висящие в шкафу полным серым составом, а после потопала на кухню. Стол был убран, посуда исчезла. Разочаровавшись в отсутствии еды, я стала думать, чем бы тогда себя занять и решила посмотреть телевизор. Шлепнувшись в кресло, стала привычно искать рядом с собой пульт, а спустя мгновение тупо уставилась на пустую стену – телевизора не было. Через несколько минут выяснилось, что помимо телека я понесла потери в виде телефона и магнитофона, и, что самое страшное, холодильника. Получалось следующее: добрый вор накормил меня от пуза, усыпив мою бдительность часов эдак на десять-двенадцать, а после преспокойно упер все более-менее ценное. Да что там ценное, этот гаденыш даже оконный проем упер!
Да нет, я не думала так всерьез. Прекрасно помнила, где я нахожусь и как здесь оказалась. И еще не успела забыть, что тут полная изоляция, словно в тюрьме. Да и что местным мертвецам могли бы транслировать? Фигурное катание? Прогноз погоды? Зачем он сдался? Здесь всегда лето, да и, по словам Кати, на улицу так просто не выйти не получится.
Я послонялась по квартире и заскучала. Пытаясь себя хоть как-то развлечь, решила исследовать общий коридор. Напялила старые туфли на принципиально сплошной подошве и открыла дверь, которую, как выяснилось, никто не запер. Потому что замок тоже украли!
Едва я оказалась в коридоре, как тут же столкнулась с Захаром, создалось ощущение, что он специально поджидал меня все это время. Я смутилась, но спасаться бегством было поздно, посему взяла себя в руки, и, напустив небрежный вид, поздоровалась.
– Привет, – улыбнулся Захар. – Отдохнула, выспалась?
У него был чудесный голос: вкрадчивый, томный, не низкий, не высокий, не хриплый, с бархатным тембром.
– Да, спасибо. Это ты мне столько еды оставил? – я знаю, что говорить «ты» незнакомому человеку неприлично, но это вышло настолько естественно, будто Захар уже разрешил к нему так обращаться.
– Я. Ну, пойдем?
Это не был приказ, но я безропотно подчинилась. Мы направились в противоположный конец коридора и шли минут двадцать (он оказался очень-очень длинным) и сначала молчали. Всю дорогу я потихоньку разглядывала Захара. Раньше мне не встречались люди похожие на него. Потрясающая внешность!
Я еще вчера (если здесь вообще уместно понятие суток) приметила, что Захар высокий, черноволосый и смуглый. Волосы густые, блестящие, аккуратно причесанные, почти до плеч. При такой шевелюре и оттенке кожи он мог сойти за азиата, если бы не глаза: огромные, очень выразительные, глубокого серого цвета. Владелец таких очей запросто мог править миром без слов, что он по всей видимости и делал. Когда мы перекидывались парой слов, он смотрел на меня так, будто я совсем голая, но это ему ни капельки не интересно. Я не ощущала дискомфорт, но и уютно тоже не было. Чувствовала себя, словно пациент на приеме у знаменитого профессора, которому медицинский светоч безошибочно диагностирует неизлечимое заболевание, то есть уверенно, но обреченно.
Нос у Захара не был чем-то примечателен, обычный, тем и хорош. Вот нос крючком очень запомнится, но вряд ли украсит хозяина, а у Захара он просто не привлекал к себе внимания, зато последнее доставалось глазам, волосам и красиво очерченному рту с чуть опущенным правым уголком, отчего Захар выглядел немного грустным. В довесок имелись изогнутые смоляные брови. А еще меня поразил его румянец, как у школяра, который прогулял уроки и несколько часов кувыркался в сугробе.
Высокий рост обычно предполагает сутулость, но осанке Захара мог позавидовать офицер. В плечах он был шире меня раза в два. Походку имел чуть пружинящую, легкую. В общем, пройди он мимо меня там (вы поняли где), я непременно обернулась бы. И даже заговорила бы первой.
Голова у Захара была посажена прямо-таки по-императорски, очень гордо. Когда он поворачивал ее в мою сторону, слегка поднимал подбородок и смотрел на меня сверху вниз, но не уничижительно, а снисходительно. Одет же был во все черное: брюки, рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами, дорогие (уж в обуви я кое-что смыслю!) мокасины. На безымянном пальце Захар носил странное кольцо из темно-желтого металла с камнем: большим, круглым и практически прозрачным. Я вдруг заметила внутри камня какое-то движение, похожее на всплывающие пузырьки в стакане с газировкой, увы, точнее описать не смогу. Захар быстро разглядел мой интерес к перстню. Очевидно, ему это не понравилось, поэтому он засунул руку в карман брюк.
Изредка навстречу попадались люди, выходившие из разноцветных дверей, они приветствовали Захара и разглядывали меня, перекидывались друг с другом парой обычных фраз типа «как поживаешь» или «как дела» и садились на скамеечки вдоль стен. «Как в деревне на завалинке, когда нечем заняться и охота, лузгая семечки, почесать языки», – невольно сравнила я. Захар с усмешкой глянул на меня и сказал:
– А им действительно нечем заняться. Только ждать. И они ждут.
Я не задавала вопроса, я вообще вслух ничего не говорила, Захар читал мои мысли. Неприятно. Я пришла к умозаключению, что моя голова, моя вовсе некрасивая и разбитая голова, для Захара открытая книга – этакий сборник наивных сказок, открытый на нужной странице, которую он перевернет, предварительно плюнув на длинные пальцы. Неприятнейшее ощущение! А еще я поняла, что Захар уже и это «прочел», и специально (пусть читает дальше) искренне подумала, что он красивый, может, не для всех, но для меня точно очень привлекательный мужчина.
– Ты так считаешь? Да? Я красив? – и Захар широко улыбнулся.
– Да! Красивый и очень необычный, ты мне нравишься. Слушай, а тебе обязательно надо читать все мои мысли? – уточнила я вслух.
– Я должен знать каждую мелочь про всех, – он пристально посмотрел мне в глаза, указывая при этом на двери по разные стороны, подразумевая тех, кто недолго жил или бесконечно умирал за ними (не знаю, как правильнее выразиться). – Но не думай об этом, Роза. Мне импонирует твой «сборник наивных сказок». Кстати, обещаю, что никогда не стану слюнявить пальцы.
– И на этом спасибо! – я изобразила кривой-прекривой реверанс.
Вообще-то я сговорчивая, если надо исследовать мои куриные мозги, вперед, но не обижайтесь, если испачкаетесь в едком помете. Да и вряд ли там есть нечто интересное, я не обременяю собственный мозг высокопарными мыслями или научными гипотезами, те же учителя никогда не считали меня способной.
Захар громко рассмеялся, даже шаг замедлил, потом откашлялся и ответил на один каверзный вопрос в моих глазах:
– Роза, ты смешная, симпатичная и добрая. И, пожалуйста, не трогай веснушки, они тебе очень идут. И еще, никого и ничего не бойся, тебе здесь будет хорошо, у нас никто никого не обижает. Договорились?
Моя курья голова кивнула, но почему-то в ней крутились Катины слова «знаешь, везде мертвые котята…». Как же! Не обижают!
– Ничего, скоро сама все поймешь. А сейчас нам сюда, – и так как я читать мысли не умела, Захар указал на нужную дверь и распахнул ее передо мной.
Она была обычного белого цвета, не черная, не цветная. Простая белая дверь.
И комната тоже оказалась вполне обычный. Просторной, с окном, с кожаным диваном, креслами и журнальным столиком, на котором стояли две фарфоровые чашки, и, судя по аромату, витавшему в воздухе, в них был свежесваренный кофе. В углу имелась небольшая раковина, над ней висело зеркало, а рядом полотенце. У стены расположился сервант. На полу лежал бордовый ковер, поэтому, не дожидаясь приглашения, я сняла туфли. Захар прикрыл дверь и жестом пригласил пройти к дивану. Кстати, он разуваться не стал.
– Угощайся, – предложил он и присел рядом.
Я взяла чашку и отхлебнула, кофе оказался приготовлен именно так, как я любила. С корицей.
– Что вы хотите от меня, Захар? – сидя совсем близко от него, я не смогла сказать ему «ты».
– Не выкай, Роза. Обращайся ко мне, как пару минут назад в коридоре. Мне очень понравилось. Здесь так со мной говоришь только ты. И Матвеевич, само собой. Вот и продолжайте, – он откинулся на спинку дивана и потер ладони о колени. – Мои подопечные, Катя тебе уже рассказывала, иногда болеют, не сильно, но лечить приходится. Просто так надо.
И тут же добавил:
– И подшефные Матвеевича, случается, недомогают. С его людьми проще, они всегда на виду, с ними Катерина кое-как, но справляется. А с моими нет, они очень придирчивые. Раз уж ты к нам (это слово Захар подчеркнул, именно к «нам», не «ко мне») попала, помоги, пожалуйста, я уверен, ты сможешь. Аптечку дам, халат имеется, но в принципе он и не нужен. Ну что, согласна? – Захар глянул на меня сверху вниз и чуть шевельнул бровями.
Я не сочла необходимым произносить вслух, просто подумала: «А что, есть выбор? Не будете же вы меня задаром кормить-поить. Да, согласна. Валяй, гони аптечку и говори, кого лечить в первую очередь».
Захар засмеялся, а после одобрительно мне кивнул, так кивают спаниелю, принесшему подстреленную утку, мол, хороший пес. Затем подошел к серванту и принялся что-то искать. Я же, воспользовавшись моментом, немедленно направилась к окну, последние пять минут меня просто раздирало любопытство: «Что там находиться?». А за окном простирался луг, по которому я сюда пришла. Сейчас по нему двигалось несколько человек, я не стала их считать. Неинтересно было знать, сколько еще человек покинули бренный мир. Я подумала, что скоро они будут общаться со странным Михаилом Викторовичем, а потом их определят в «плохие-хорошие» или в «левые-правые», и, наверное, Захару уже пора идти, чтобы говорить с каждым из них, а потом обсуждать с пока неизвестным мне Матвеевичем «кого-куда» и «почему-потому»…
– Нет, не пора, – раздалось из недр серванта. – Я везде успеваю, Матвеевич тоже. Вернее сказать, не успеваем, но всегда рядом с каждым из вас, только позовите. В любом дне, в любом году. Так что не беспокойся об этом. А вот и аптечка.
Он извлек образчик брежневских времен: коричневый, из дерматина. Подошел ко мне и почти торжественно вручил. Через минуту я поняла, что болеют на этом свете понарошку. Тем спектром лекарств, что хранились теперь уже в моей аптечке, можно было лечить лишь глупых кукол и вредных медведей. Бинты, вата, зеленка, одноразовые шприцы, ампулы с копеечными, абсолютно безобидными витаминами группы В, спирт, валериана в таблетках (вот уж точно мертвому припарка), аспирин, анальгин и пара вариантов слабительных средств. «Нашим проще», – а что еще я могла подумать?
– Тогда твой первый пациент – Уильям. Я провожу, – откликнулся Захар.
В коридоре стало многолюднее: старики и дети, молодые парни и девушки, мужчины и женщины разного возраста. Но больше всего было пожилых. И этот факт меня очень порадовал.
Глава 7. В которой я приступаю к привычным обязанностям и узнаю про черное и белоеШли мы недолго.
– Тебе сюда, – сказал Захар и указал на черную дверь, напротив темно-голубой. – Уильям совсем заждался.
– Слушай, Захар, сегодня ты меня проводил, а завтра? Я сама ничегошеньки не найду – ни номеров, ни имен!
– Роза, «сегодня-завтра» не существует – здесь нет времени. А номера не нужны. Смотри, как всё просто. За черными дверями находятся такие же люди, ты быстро запомнишь их имена. А искать их адреса будешь относительно цветных дверей – они все разных оттенков.
«Какие-то относительные люди, неужели жалко всем двери покрасить?» – пронеслось в моей птичьей голове, но вслух я сказала другое.
– Да ни черта я не понимаю в этих оттенках, как быть? Пойми, Захар, я ведь не художник!
Старики стоящие неподалеку, торопливо принялись настраивать слуховые аппараты и переглядываться.
– Вот. Держи-ка, Роза, будешь прикладывать к дверям, – и Захар протянул большую плоскую коробку, непонятно откуда взявшуюся.
Впрочем, меня это уже не удивило. Он такой, этот Захар. Я взяла и прочла название. «Карандаши цветные для дошкольного и школьного возраста. Очень много цветов». Что-то я не помнила в своем счастливом социалистическом детстве такие наборы, ну да ладно. Я решила немедленно сверить точность оттенков. Чуть повозившись, достала карандаши, похожих, на мой взгляд, цветов, и стала по очереди подносить к двери. Нужный карандаш назывался «темно-бирюзовый», а вовсе не «темно-голубой». Выходило, что я дальтоник. Отличная предсмертная новость!
– Захар, эта дверь точно темно-бирюзовая? – спросила я.
– Точнее не бывает. Видишь, как просто, ты сразу справилась. А теперь иди. Там холодно. Как зайдешь, надень валенки и шубу, иначе простынешь. А потом ступай к себе. До встречи!
И Захар пошел назад в кабинет.
А я с трудом отворила черную тяжелую дверь. И попала в зиму.
– Закрой за собой, тянет! – недовольно крикнули мне из общего коридора.
Я изо всех сил навалилась и выполнила просьбу. Действительно было холодно, изо рта сразу повалил пар, минус пятнадцать, не меньше, однако воздух оказался не морозно-свежим, наоборот, несло какой-то химией. Был поздний вечер (Захар конечно объяснил, здесь нет времени, но это у них, а не у меня), на небе налилась полная желтая луна, смахивавшая на неровный круг, какой рисуют дети (ага, некоторые светила уже начали появляться, глядишь, до солнца доберемся). Я увидела дорожку: широкую, освещенную фонарями, ведущую к большому дому. Такие виллы обычно бывают или у миллионеров, или у голливудских звезд, что, в сущности, одно и то же. Вот только холод стоял совершенно не голливудский, и на земле лежал снег – девственно-чистый. «Совсем свежий», – подумала я, потому что следов других посетителей или самого хозяина виллы не было.