Полет обреченных

Были это и какие-то, никому из десантников неизвестные – ярко раскрашенные стальные баллоны, и вполне прозаичные ящики, вроде бы как – с боеприпасами.

– Что, у них совсем перевелись свои «амбалы» – грузчики из батальона аэродромного обеспечения! – в сердцах от обиды обратился рассерженный Сергей к своему ротному, когда появилась короткая передышка во время тяжелый работы.

– Отставить разговорчики! – оборвал тогда его неуставную реплику старший лейтенант Воронцов. – Занимайтесь тем, что приказано.

И строго глянул на своего помощника, неожиданно для него самого, распустившего длинный, не по уставу язык:

– Не первый год в армии, могли бы уже знать…

Откуда было догадаться сержанту, что и тот сам – командир элитного подразделения – роты специального назначения, не меньше его озадачен странным заданием.

Звучало которое так:

– В кратчайший срок – до рассвета произвести разгрузку прилетевших вне расписания самолетов.

Кроме того – для сохранения строжайшей секретности, сделать все предстояло еще и собственными силами, без какого бы то ни было, привлечения к этому людей из других подразделений.

Дополнительную информацию командир бригады – полковник Никифоров успел добавить потом, когда, после окончания совещания в штабе, задержал Воронцова у себя дольше других:

– Это дело, старлей серьезное!

Тогда комбриг даже несколько снизошел до подчиненного с подобием объяснения ситуации.

– Оттого именно ты со своими сорвиголовами, а не другие, к нему допущены, – услышал командир роты. – Тем более знай – роте его и выполнять.

После чего, впрочем, снова Никифоров напустил на себя привычную уставную строгость:

– Так что держите там у себя рты на защелках…

Всего этого не знали сами десантники. Ни рядовые, ни младшие командиры. Потому могли, как угодно оценивать все случившееся с ними со всеми прошлой ночью, под проливным холодным дождем.

– Работа – работой, а подъем, как всегда – будет по распорядку!

Вот так – будучи недовольным лишней, нагрузкой, ворчал на свою незавидную участь, Калуга. И не раз той ночью, когда находился в, уже опустевшем, брюхе, второго разгруженного ими транспортника.

Того же мнения были и все остальные.

Не скрывал Сергей своего раздражения и когда их, наконец-то, отпустили с разгрузки в расположение роты. Увели на ночлег в казарму. В эту вот – самую длинную, как скука, брезентовую – стационарную палатку с утоптанным глиняным полом…

– Пора! – светящиеся стрелки «командирских» часов, отсвечивающие фосфорными линиями циферблата на левом запястье Сергея, безукоризненно подтвердили его точное ощущение времени.

Через полчаса – общий подъем. Тогда многоголосо рассыплется в прах хрупкая ночная тишина. Взовьются штопором под низкий потолок шум и гам от многих десятков, разом проснувшихся, парней. Забренчат на улице, заиндевевшие в ночной прохладе, рукомойники.

Да и что греха таить. Не хуже иного экстрасенса может предсказать Сергей ближайшее будущее, когда «отборный мат» покроет невезучих солдат, не дай Бог, обувших по ошибке чужие сапоги.

А то и сам «кирзач» загрохочет по полу, тяжкой гранатой возвращаясь к своему хозяину через всю казарму.

…Пока же еще царит в палатке тишина. Как неброский, но исключительно практичный в быту, афганский ковер из шерстяных нитей, она словно соткана из ровного дыхания здоровых, хорошо потрудившихся накануне людей.

Разве что изредка перемежается она резким скрипом пружин под каким-нибудь, перевернувшимся в забытьи, счастливчиком – обладателем самого сладкого – предутреннего сна.

А вот Сергей не только сегодня – всегда встает первым, как бы накануне не уставал.

Привык к этому еще в детской доме. Там с первого дня, еще мальчишкой усвоил, что лодыря и засоню непременно ждут неприятности. То – водой обольют шутники-обидчики, то – вынесут его вместе с кроватью в коридор под насмешки девчонок из соседних комнат.

Не изменил характеру «жаворонка» и потом, когда повзрослел и уже не боялся возможных обидчиков.

Тем более в армии. Где накачал на, вездесущем в каждой воинской части, гимнастическом турнике крепкие перекатывающиеся под кожей, литые как чугунные шары, мускулы.

Вроде бы мог смело «прихватывать» на подъемах десяток – другой лишних минут, коли никто не помешает.

Но нет. Обычно просыпается Сергей Калуга вот как сейчас – самым первым в подразделении.

Более того. В последнее время полюбились Сергею именно эти, юные мгновения утра, когда кажется, что нет никого вокруг и ты один как перст на всем белом свете.

Да и выгода налицо. Уже в том, что никто под руку не лезет, не мешает делать зарядку, не пристает со своими проблемами.

Был и еще один повод к раннему подъему. И в этом Сергей не стая бы признаваться никому, в том числе и самому себе.

…Все двадцать лет, насколько себя знает, почти не знает Калуга личной жизни. Все – проходит в коллективе, все сообща: детский дом, профтехучилище, потом вот – армия. Всегда у всех на виду.

О том же, что она непременно была – его собственная семья, даже верится ему с трудом. И все же отдельные воспоминания реальной прошлой и совершенно счастливой жизни еще теплятся в уголке души. До сих пор держатся на первых осмысленных детских впечатлениях.

Помнит Сергей, как вот так же по утрам будил его не истошный окрик дежурного, а деловитый посвист керогаза – на котором мама готовила завтрак. Потом вела сына в детский сад, а сама до вечера убегала на работу.

Давно не стало её, в одиночку так и не поднявшей, как мечтала, на ноги плод своей незадавшейся любви. Трудилась, что было сил, составителем вагонов в железнодорожном цехе металлургического завода. Там же, в роковой и страшный момент однажды попала под колеса поезда.

С тех пор всего и осталось в памяти Сергея о матери, разве что тот утренний посвист, рвущегося из форсунки, пламени керогаза, да острый утренний запах керосинового нагара.

Столько лет прошло с тех пор, а не забыть никак минуты детского счастья. Да сам и не желает того Сергей. Наоборот. Не скрывая от самого себя, бережет в памяти любые подробности о матери, как самое для него ценное.

Уже в армии, попав в крылатые войска – «десантуру», перед самым первым его прыжком с самолёта прошлое вдруг напомнило о себе. Словно Ангел-хранитель рядышком крыльями прошелестел…

Тогда во всю, что называется, ивановскую шла посадка их подразделения на борт транспортника «ИЛ-76». Самолёт уже ревел всеми четырьмя прогретыми турбинами. Волей-неволей заставляя, стоявших поблизости бойцов вдыхать запахи отработанного топлива.

И вот тут, как раз, поймал себя Калуга на тогда неожиданной, но ставшей с тех пор навязчивой мысли о детстве. Она и по сей день всегда возникает в тревожные моменты. Позволяя собраться как никогда. В том числе и во время сборов на очередное задание. Когда не бывает больше у Калуги ни страха, ни волнения перед предстоящим испытанием, хоть высотой, хоть боем.

Потому, наверное, что всегда рядом образ матери, оберегающей сына от любой беды.

Потом уже парень догадался об этой причине своей бесшабашной смелости. А тогда – перед парашютным своим крещением все в душе заполнило странное чувство сопричастности с прошлым.

Всегда приходит оно к Сергею одинаково. Нахлынув вместе с непередаваемыми аэродромными запахами работающих реактивных двигателей – разогретого металла и сгоревшего в соплах керосина.

…Вот и здесь – на файзабадской военно-воздушной базе, особенно влечет парня утренний аэродром, что расположен совсем рядом с их бригадой спецназа.

Это вместилище всего, что может подниматься в небо или уже отлетавшее своё, постоянно напоминает о себе. Теми же самыми, никогда не затихающими ни на минуту звуками подготовки к полетам, ревом взлетов-посадок.

– Ну, паря, вот и все! – под пристальным взглядом Сергея сошлись стрелки на светящемся циферблате его часов. – Время пошло.

Он только подумал, а уже все приходит в движение.

– Рота, подъем! – несется истошный крик дневального, явно опасающегося опоздать с побудкой.

Теперь-то Кривченя действительно с лихвой отрабатывает былой промах. И уже никто не может сказать, что он, не старается, как следует, не выполняет своих, пусть временных, служебных обязанностей ответственного по казарме.

3а пологом палатки оказалось гораздо светлее, чем представлялось Сергею после созерцания им луча мутного света, струившегося из окна у изголовья кровати.

Зимнее утро все основательнее вступало в свои права. Заодно, окончательно и бесповоротно отсекая в небытиё всё связанное со вчерашними заботами.

Будут другие. Ведь недаром так любит вещать командир их роты старший лейтенант Воронцов:

– Новый день – новая пища!

Сергей, вдыхая всей грудью сыроватый и чуть горчащий воздух, чувствует, как новые силы вливаются в него с каждым его, почти осязаемым, глотком.

Между тем, легкий туман, наплывающий с отрогов далеких гор, словно растекается по всему видимому горизонту. Помогает народившемуся рассвету разогнать последние клочья вязкой предутренней темноты.

И вот уже из утренней дымки тумана все сильнее начали проступать очертания и длинного ряда их армейских палаток и, стоящих неподалеку, аэродромных сооружений.

А так же – будто нахохленных под утренней сыростью двух горбатых транспортных «ИЛов».

– Те самые – вчерашние! – недовольно пробурчал себе под нос Сергей, вспоминая тяжелую разгрузку.

Но тут он забывает о неприятных часах, проведённых тогда под дождём. Потому, что просто вынужден обернуться. Сделав это в ответ на неожиданное обращение, адресованное именно ему, а никому-то другому.

– Сержант Калуга! – знакомый властный голос окликнул его, раздавшись где-то совсем рядом.

Сергей отреагировал на свою фамилию тем, что повернулся резко на носках и прямо перед собой увидел своего непосредственного командира – старшего лейтенанта Воронцова.

Как оказалось, в тот момент офицер только-только вышел из-за палатки, откуда тянулась дорога в сторону построек, занимаемых командованием базой. Вот почему старший лейтенант и оказался не замеченным Калугой раньше того, как сам окликнул сержанта.

– После завтрака зайдите в штаб! – словно поясняя причину личного внимания к подчинённому, приказал тот, попутно ответив на уставное приветствие козырнувшего сержанта.

На какое-то лёгкое мгновение рука была приставлена к выгоревшему, но чистому и сухому, форменному голубому берету десантника, сохранённому вчера от дождевого душа своим рачительным владельцем.

Только и офицер тоже мог похвастаться тем, что аврал не сказался на его безупречном внешнем виде.

– Вот ведь, сущий стиляга, одет как с иголочки, хотя ночью упирался на разгрузке самолетов наравне со всеми, – непроизвольно мелькнуло в мыслях Сергея.

Вслух же высказал совсем иное, молодцеватое:

– Так точно, товарищ старший лейтенант, после столовой – обязательно зайти в штаб бригады!

Потом, сменив чеканный служебный тон на более простой и почти что дружеский, улыбаясь, спросил у Воронцова:

– Неужели отправляют меня домой, товарищ командир?!

– Там увидите! – не стал вдаваться в подробности приказа Воронцов. – А пока живее стройте взвод на утреннюю поверку.

Он мотнул головой на оживление, давно царившее у соседей перед другой, такой же точно брезентовой казармой:

– Вон уже другие на плацу, а из твоего взвода еще тянутся. Как худые бабы на станичный базар.

Калуга вздохнул, понимая, что бабы не бабы, а его команды на построение точно заждались десантники. И точно – они, казалось, только и ждали зычного голоса сержанта, чтобы превратиться в дисциплинированных солдат из массы недоспавших шутников и балагуров…

На дворе – декабрь.

А в предыдущем месяце – ноябре у Сергея подошёл к концу срок действительной армейской службы. Причем, за все два года, что тянется солдатская лямка, десантную иерархию проходил именно здесь – в Афганистане. Был «сынком», «чижом», «черпаком» и «дедом», пока не обрел своего сегодняшнего статуса – «дембель».

Уже месяц как должен был бы отправиться Сергей «за речку» для увольнения в запас. Да все тянут штабные писари с оформлением бумаг его самого – Сергея Калуги. Или как значится он сам по штатному расписанию части – заместителя командира взвода бригады специального назначения.

Так, может быть, теперь дело сдвинулось с мертвой точки? – не расчётливо радуется он наступавшим переменам своей участи.

Совсем забыв о скучной присказке их детдомовского сторожа, дескать, хочешь рассмешить Бога, поделись с ним своими планами.

И Калуга поддался чувству скорого возвращения к мирной жизни.

Не ведая, что и боевые будни еще далеко не кончились для него лично и тех, кто беззаботно строился на обычную утреннюю поверку.

Глава вторая

Ночному появлению в хозяйстве полковника Никифорова двух транспортных «ИЛ-76» с не совсем обычным – требующим именно ночной и срочной разгрузки содержимым, предшествовал визит специального посланца из Кабула.

Он явился от самого верховного правителя республики – Наджибуллы.

Во всяком случае, соответствующее уведомление об этом в штаб бригады спецназа поступило загодя. Зато во всём остальном столичный чиновник из верхнего эшелона правящего режима не отошёл от своих прежних правил и привычек.

Зная о постоянной утечке информации к нежелательным структурам, он предпринял все необходимые меры. Так что, позволив в штабах – у себя в Кабуле и здесь в провинции узнать о своём распорядке ближайших действий, непосредственный визит всё равно обставил со всей возможной секретностью.

В том числе проявились предосторожности в том, что саму военно-воздушную базу шурави совершенно неожиданно.

Именно так обычно бывало и прежде, когда бригада спецназа полковника Никифорова участвовала в «боевых» совместно с сотрудниками республиканской службы безопасности – ХАД.

И тогда, несмотря на столь мощную огневую поддержку союзников, Рахнавар не выпячивался на первый план. Был крайне осмотрительным в делах, касавшихся личного благополучия, когда предпринимал строжайшие меры предосторожности.

Но не оттого, что был патологическим трусом. Если требовали того обстоятельства, сановный афганец постоянно хватался за оружие. Стараясь не оставлять возможных свидетелей личных «подвигов».

Всё это не осталось без внимания наблюдательного Никифорова, заставлявшего ещё собственных контрразведчиков, постоянно докладывать ему о малейших подробностях сотрудничества с правительственными силами ДРА.

Комбриг давно стал догадываться, что маску «невидимки» его партнёр – столичный подполковник облачал на себя исключительно по политическим соображениям. Для того чтобы не «светиться» своим личным участием в кровавых акциях «по зачистке», способных в будущем негативно отразиться на его карьере.

А вот теперь, видно, что-то переменилось, коли прямо средь бела дня хитрый лис Рахнавар не испугался возможной огласки и со своими молодчиками собрался приехать в расположение советских десантников.

– Ждите, товарищ полковник, в гости дорогого рафика Рахнавара! Скоро будет! – по высокочастотной связи передали комбригу из оперативного отдела кабульского штаба ОКСВ – ограниченного контингента Советских войск в Демократической Республике Афганистан.

На той стороне провода, как раз был сокурсник Никифорова по академии имени Фрунзе – полковник Дроздов.

Потому, по мнению его менее удачливого, всего лишь строевого офицера из заштатного Файзабада:

– Не мешало бы выявить у этого высокопоставленного столичного штабиста любые дополнительные факты.

Особенно те, что могли бы пригодиться при встрече с неожиданным гостем.

Но, всегда дружелюбный и откровенный Дроздов в этом случае почему-то уклонился от прежнего общительного тона. Более того – повел себя прямо не по-товарищески, отказавшись, что называется, «на отрез» распространяться о конкретных деталях.

Ограничился простым предупреждением:

– Теперь он особенно важная персона.

И все же старые отношения однокашников не могли не сказаться на общении. И Дроздов не устоял от соблазна предупредить Никифорова о том, какое значение придается этой, явно, не рядовой поездке крупного чиновника местной службы Афганской государственной безопасности – ХАД.

– Потому обеспечь пониманием, – рокотала трубка. – Соглашайся на все то, что предложит.

Никифоров внимал каждому слову.

– Одним словом, как можно лояльней содействуй любым дельным предложениям, – продолжал Дроздов. – А бездельных идей у того, как правило, не бывает.

После незатейливой шутки в трубке раздался хохоток, несколько смягчивший общение однокашников.

– Да и от тех, коли окажутся, – внезапно полковник Дроздов стал исключительно серьезным. – Не уклоняйся.

И был полностью прав, в нынешнем понимании Никифорова, считавшего верной поговорку – С волками жить, по-волчьи выть!

И пока страной верховодит именно это правительство Наджиба, по его мнению, следовало, действительно, во всём соглашаться с единственными союзниками на здешней земле.

Положив тяжелую эбонитовую трубку на рычаги телефонного аппарата, комбриг от, переполнявших его дурных предчувствий с досадой ударил тяжёлым кулаком по столу, обитому зелёным канцелярским сукном.

– Брянского бы волка ему в товарищи, этому Рахнавару, – неизвестно кому крикнул он в своем пустом кабинете. – Тараканов бы ему по углам травить, а не руководить республиканской службой госбезопасности.

Действительно, обращение «дост» – по точному переводу слова «друг» со здешнего языка как нельзя больше подходил к хадовцу Рахнавару. Особенно в качестве русского созвучия «дост» – «дуст».

Было когда-то такое ядовитое средство от огородных вредителей, хорошо помнит Никифоров. Говорят, даже Нобелевскую премию в начале века принесло оно своему швейцарскому создателю.

Крепко засело в памяти полковника Никифорова и то, как мать в деревне выводила, резко пахнущим белым порошком, капустных слизней. Нисколько не жалела этот, достаточно недорогое и доступное каждому ядовитое вещество. На своём огородике, она прямо из горсти щедро посыпала им завязавшиеся кочаны и листья.

Это уже потом стало известно, что вместе с гусеницами, по совету агрономов, травила огородница и свою собственную семью. Очень уж вредным веществом оказался этот самый дуст, в душе гневается до сих пор, повзрослевший любитель домашних кочерыжек.

– Теперь-то злосчастный дуст, крепко-накрепко запретили, зато нашлось не менее вредное создание цивилизации – этот самый дост Рахнавар, – выдавая мысли, снова вслух произнёс комбриг, вдвойне не боясь огласки уже потому, что в кабинете, как ни говори, он был один, без свидетелей.

У полковника Никифорова немало имеется фактов, наглядно доказывающих принадлежность хадовца к породе самых отъявленных на земле мерзавцев и хищников.

Ведь, чего бы только не касались и замыслы, и поступки подполковника Рахнавара, всегда рядом с ним – под руку или следом, шагает смерть, обильно собирая, зачастую, совершенно бессмысленную, кровавую жатву. Однако ничего не поделаешь.

По своему «афганскому прохождению службы» комбриг советского спецназа не раз был вынужден напрямую сотрудничать с Рахнаваром и его людьми.

Никифоров, готовясь к новой встрече с «другом», старался забыть, как буквально, с души воротило, когда, после иной боевой операции, люди из ХАД появлялись там, где только что шел бой.

После чего с каким-то адским упоением жгли, резали, убивали еще оставшихся в живых пленных душманов, тащили к себе в машины все, что представляло хоть какую-нибудь ценность.

Все видел и знал Рахнавар, но никогда и пальцем не желал пошевелить, чтобы напомнить о долге, запретить заниматься садизмом. И уж, тем более, не пресекал преступления зарвавшихся мародёров. Прекрасно понимая, что, такому как он, никто не указ. А если какой безрассудный смельчак и краснобай отыщется, то другой остережется следовать его примеру, если, конечно, не боится за своё личное благополучие.

В том числе и союзники.

«Спасибо, шурави, за все хорошее, только теперь вы – в стороне!» – словно горело во взгляде безжалостного подполковника, руководившего карательным продолжением очередной, близившейся к окончанию войсковой операции.

И полковник Никифоров не протестовал против бессмысленной жестокости «помощников» из царандоя.

Потому, что прекрасно знал непреодолимую силу, реально стоящую за спинами этих карателей. Да и приказ обязан был выполнять без проволочек, по которому, вышедшие из боя, спецназовцы обязаны передавать представителям столичных властей каждый отбитый у душманов кишлак.

Таким образом, пленные и трофеи – оружие, редкости, ценное добро, так и исчезали бесследно в обозах многочисленных отрядов милиции – царандоя, без обязательного сопровождения, которого, предусмотрительный Рахнавар не делал ни шагу вне стен своего столичного Управления службы безопасности – ХАД.

Обычно, едва, вышедшие из боя, шурави забрав своих раненых и убитых, только еще грузились в вертолеты или в бронетехнику, чтобы отправиться обратно на свои базы, как за их спинами уже слышались выстрелы нетерпеливых афганских карателей.

То проявляли себя заплечных дел мастера – афганского Берии, как не раз, что называется, за глаза, как и многие другие, именовал про себя Рахнавара полковник Никифоров.

И у него был серьезный повод считать именно так, а не иначе. Среди недовольных хадовской жестокостью советских офицеров ходили всякие разговоры.

Мол, не щадит дост, ни старых, ни малых. Карает без суда и следствия, пользуясь лишь собственной властью, жителей мятежных селений. Прибегает к расстрелу как к единственному способу усмирения.

Правда, давно уже, что-то не было слышно о Рахнаваре.

– Наверное, присмирел, всерьез задумался о том, как будет спасаться после скорого окончания войны, уже не от отдельных каких душманов и их полевых командиров, а от всего собственного народа! – однажды, в разговоре со штабными предположил Никифоров.

И вот на тебе, снова объявился, собственной персоной зловещий персонаж жутких историй, когда уже ни думал, ни гадал комбриг, что доведется снова встретиться с этим шакалом – любителем падали.

Вот так – размышляя о возможных причинах предполагавшейся встречи, от всей души негодовал по этому поводу Никифоров.

Разные мысли приходили к нему насчет причин телефонного звонка по поводу приезда чиновника из Кабула.

Сходилось же все к одному: затевается что-то очень важное!

И сам прежний опыт подсказывал, что по всяким пустякам из штаба армии беспокоить не станут. Правда, после недавнего телевизионного выступления генсека о скором выводе советских войск из Афганистана, с души Никифорова словно тяжелый камень сняли.

Долгие недели, прошедшие в ожидании вывода своей части на Родину, он молил небо лишь об одном:

– О перемирии.

Очень уж не хотел теперь, напоследок, терять кого-либо из своих солдат и офицеров – война как-никак кончается и не к чему лишние жертвы. Да и воевали, выходит, зря.

По мнению Никифорова – козе под хвост летело многолетнее стояние сороковой армии в неласковых горах и долинах Афганистана. Так что выходить отсюда следовало поскорее, и без всевозможных эксцессов.

Все к тому и шло, если бы не эта чертова весточка о скором приезде в расположение бригады Рахнавара.

– Оно, однако, вот как повернулось, – размышлял комбриг. – Вновь и явно не просто так объявился знакомец из ХАД. А такой как он, действительно, безделицей ограничиваться не станет. Не иначе как снова что-то страшное затеял?

Эта мысль возвращалась вновь и вновь, то тревожила, то пугала полковника, привыкшего ожидать от Рахнавара одних лишь неприятностей. А теперь – тем более. Ведь, не мог афганец понимать, что если уйдут советские войска, то лицом к лицу останется он со своими бывшими жертвами. Рано или поздно наступит черед искупления грехов, совершенных перед собственным народом.

Думай не думай, но так и не пришел полковник Никифоров, к какому либо реальному ответу на вопрос: зачем к нему в расположение снова едет Рахнавар?

За этой мыслью его и застало сообщение с контрольно-пропускного пункта военно-воздушной базы о прибытии важного гостя. Но время, словно отпущенное самой судьбой на размышления, не пропало даром. Никифоров успел все продумать и окончательно сформулировать для себя аргументы вежливого нежелания пойти навстречу новым замыслам Рахнавара:

– Моя бригада к боевым действиям не готова!

Доказательств тому полковник выискал много. При этом, каждое их них было достаточно весомым. А одно вообще нельзя было опровергнуть при всём старании и важных связях гостя – техника, уже не первую неделю полным ходом отправляется по воздуху в Союз.

Не мог не знать Рахнавар и о том, что многие старослужащие уволены в запас, а новобранцев сюда присылать перестали. Да и зачем вся боевая суета, если через месяц-другой состоится полный вывод войск?!