Курмахама

«Какое ещё «Воскресение»?! – возопил в голове голос разума, – ты же весь вечер проторчала в палате Генека и уснула вчера почти мгновенно! Курмахама, а не воскресение было у тебя!»

От этого внутреннего окрика Елена вздрогнула, напряглась, ощутила острую растерянность. Но юный здоровый организм не стал ждать, когда умный ум расставит всё по местам. Ноги уже сами несли Елену на кухню, навстречу дивному запаху маминых блинов. И все же при виде родителей, которые в её «настоящей» жизни умерли много лет назад, она не могла сдержать эмоции. Дыхание перехватило, на глаза навернулись слезы, уже готовые политься по щекам в несколько ручьёв. Только недюжинным усилием воли Елена смогла взять себя в руки. Пока никто не заметил, она быстро смахнула непролившуюся влагу с ресниц и выпалила:

– Доброе утро всем.

– Доброе, доброе, – пробурчал отец с набитым ртом, потом, сглотнув плохо пережеванный блин, шутливо скомандовал, – быстро умываться и за стол!

Елена кивнула, подбежала к отцу, чмокнула его в щеку, а потом прильнула к спине матери, которая, несмотря на то что пора было переворачивать подрумянившийся блин, томящийся на сковороде, сгребла старшенькую в охапку и поцеловала в лоб.

– Выспалась, доченька? Давай, Алёшик, беги умываться, и за стол, пока блины не остыли.

И опять Елена вздрогнула. Алёшик, точно Алёшик, так называла ее только мама! Когда Елена появилась на свет и родители придумывали ей имя, то никак не могли сойтись в едином мнении. Ребенок родился смуглым с копной тёмных волосиков на голове, отчего больше походил на мальчика, чем на девочку. Поэтому мама склонялась к имени, подходящем как мальчику, так и девочке, типа Жени или Саши. Но папа был непреклонен: Лена, Леночка, Алёнушка и никак иначе.

– Да какая Алёнушка, разве ты не видишь? Скорее уж Алёшенька. Но Алёшенька мужское имя, пусть уж лучше будет Алёшик, – мама гладила ребенка по чернявой головке и приговаривала, – Лёшик- Алёшик, Лёшик-Алёшик.

Чем, собственно, Алёшик был лучше Алёшеньки, Елена никогда не могла понять, логика матери оказалась для нее непостижимой. Но все в доме привыкли к странному имени – Алёшик, так Алёшик. Правда, пользовалась им только мама. Иришка обычно звала сестру «Ленка», а именем «Алёшик» пользовалась исключительно с добавлением разных эпитетов. Отец же, в зависимости от настроения, называл старшенькую Ленусиком, Леной или тоже Ленкой, если за что-то сердился.

От маминого поцелуя Елену вновь охватили чувства, она готова была разрыдаться от счастья снова видеть своих родных. Поэтому чмокнула ещё разочек мать, а затем не удержалась и потрепала по кудряшкам Иришку. Та, конечно же, сразу взбрыкнула, отмахнувшись от Елены как от назойливой мухи. Иришка вечно конкурировала с Еленой за родительское внимание и терпеть не могла все эти «телячьи нежности» от старшей сестры, улавливая в них тайное чувство превосходства. Кстати, не без оснований.

Свою зубную щетку Елена вычислила без труда. Она единственная оказалась сухой. Девушка долго крутила в пальцах этот странный предмет для чистки зубов. Массивная, неестественно жёлтая щетка с натуральной щетиной буроватого цвета, такую современному человеку даже в рот засунуть страшно. А тут ещё и зубная паста с давно забытым названием «Поморин» в жестяном тюбике, с резким солоноватым вкусом, долго во рту не подержишь. Но ничто не могло испортить впечатления Елены об этом, поистине волшебном утре.

Мамины блины оказались такими же вкусными, как и запах, исходивший от них. А потом все пили чай, который отец заварил, вытянув словно величайшую драгоценность пару щепоток чего-то мелкого и темноватого из маленькой пачки со слоном и наездником на этикетке. И, несмотря на то, что заваренный чай имел бледноватый оттенок и почти не обладал никаким вкусом, он тоже не ухудшил настроение Елены. Внутри неё всё пело и трепетало, отчего девушке хотелось пританцовывать и кружиться по маленькой квартире. Она бездумно летала по комнатам, бесконечно переставляла предметы, попадающие ей под руку, как будто это могло помочь ей вспомнить давно ушедшее время, куда она только что чудесным образом вернулась.

Но эйфория Елены стала потихоньку покидать её, потому что в дело вмешались бытовые проблемы. После завтрака не прошло и полчаса, как мама попросила старшую дочь помочь ей по хозяйству. «Точно! – вспомнила Елена, – Каждую субботу в доме проводилась еженедельная приборка». Сначала надо было помочь матери выстирать белье, которое предварительно собиралось по всему дому и складывалось в коридоре в одну большую кучу. После этого из кладовки извлекали предмет гордости всей семьи – стиральную машину «Ока». «Ока» была цилиндрической формы, унылого зеленоватого окраса и по виду очень напоминала жестяную бочку, которую ставят под водосточную трубу. Весила чудо-машина немало и занимала почти всё пространство ванной комнаты. Сливной шланг, отходивший от «Оки», приходилось бросать прямо в ванну. Ни отжима, ни полоскания у этого агрегата не было, но хозяйки были рады и такой помощнице.

В бак «Оки» наливалась горячая вода, далее засыпали стиральный порошок, а потом небольшими порциями закладывали грязное белье. Стирали так: вначале бросали в «Оку» самые светлые вещи, затем более темные и в конце уже стирали то, что имело черный цвет. Каждая порция белья крутилась в машинке минут пятнадцать, постепенно освобождаясь от грязи. Если что-то не отстирывалось, приходилось дополнительно шоркать вытащенные из машины вещи руками.

Но и это ещё не всё. После стирки в «Оке» бельё нужно было ещё раз прополоскать – машина оставляла на вещах слишком много стирального порошка. В семье Распоповых приспособились полоскать в старой детской ванночке, которую помещали в большую ванну и промывали там всё бельё под струёй прохладной воды. Счетчиков на воду в те времена не было, поэтому влага могла литься из крана хоть целый день.

Неудивительно, что со всеми этими процедурами стирка растягивалась на несколько часов. Когда вещи были наконец выстираны, по всей квартире натягивали веревки, чтобы развесить бельё для сушки. И вся семья вынуждена была пробираться под свисающими мокрыми тряпками, согнувшись – потолки в квартире родителей Елены были низкими. Правда, если погода позволяла, вещи развешивали на балконе.

Чтобы успеть переделать все домашние дела, мать семейства в параллель со стиркой варила на обед суп, перебегая из ванной комнаты на кухню и обратно. А Елену после стирки отправили в магазин за свежим хлебом и молоком. Для этого похода отец выдал дочери алюминиевый трёхлитровый бидон и сплетённую из сизоватых довольно толстых верёвок сетку-авоську, Елена уже забыла, что бывают такие.

Размахивая авоськой с засунутым в неё бидоном, она покинула квартиру и начала спускаться по лестнице. Но молодое тело требовало движения, и уже к середине первого пролёта Елена поняла – она не чинно шествует по ступенькам, как делала ещё вчера, в прошлой жизни, а сломя голову несётся вниз. К концу спуска девушка бросила все тормоза и буквально вылетела наружу. Но сделав пару шагов, резко замедлила темп, на улице сердце ее замерло. Всё вокруг было непривычным: люди в странных и довольно нелепых по современным меркам одеждах, преимущественно блёклых тонов; звуки улицы, где шум машин оказался заметно меньше гомона голосов во дворе; перечный запах нагретой пыли, пряный и острый; низкие силуэты домов, каждый из которых был максимум пять этажей.

Видимо восприятие Елены опять переключилась по собственной воле, и она снова смотрела на всё глазами жителя XXI века. «Где же у нас ближайший супермаркет?» – промелькнуло в голове девушки, но она тотчас поняла свою ошибку, во время её юности в Серпске не было ни одного супермаркета, только продуктовые магазины со скудным выбором, но имеющие пышное название «Гастроном». Правда, хлеб и разливное молоко покупали не там, а в специализированных маленьких магазинчиках, чаще всего расположенных в подвалах или на первых этажах жилых домов.

Ближайший хлебный магазин, или булочная, был в квартале от дома Распоповых. Это Елена помнила хорошо. Выходным днём за свежим хлебом в эту булочную стекался весь микрорайон, и желающим что-то купить приходилось выстаивать длинную очередь. В магазине хлеб никто не упаковывал, его просто совали в руки прямо вместе со сдачей, чтобы сразу обратиться к следующему покупателю.

В молочном магазине очередь оказалась не короче, чем в хлебном. Только получив в руки пару влажных от конденсата пакетов молока треугольной формы и бутылку кефира с широким горлышком и зелёной пробкой из фольги, Елена поняла свою ошибку – после укладки в авоську хлеба места там почти не оставалось. И чтобы упихать все покупки Елене пришлось, держа в одной руке буханку, батон и тяжеленный бидон, где уже плескалось купленное разливное молоко, втискивать другой в дурацкую сетку чёртовы пакеты и бутылку. И всё это среди толкотни молочного магазина! Чудом не разбив стекло и не разлив молоко из бидона, она вынуждена была пристроить хлеб прямо поверх далеко не стерильных пакетов с молоком. У неё просто не было иного выхода, банально не хватило рук. Оглянувшись по сторонам, Елена обратила внимание на то, что основная масса покупателей поступает таким же образом. Продукты, в упаковке и без, вперемежку упихивались в такие же дырчатые сетки, как и у Елены. И никого не смущало полное несоответствие расположения продуктов элементарным правилам гигиены.

– В следующий раз возьму несколько сумок, – пообещала себе самой Елена, – надо приучать семью к цивилизованной жизни, а то так и до дизентерии недалеко. И как хорошо, что мне поручили купить только хлеб и молоко, а то я до вечера бы простояла в очередях!

Впрочем, эти мысли исчезли из её головы так же стремительно, как и появились, Елена снова ощущала себя молоденькой девушкой, и очереди были для неё столь же привычны, как каменный топор для пещерных людей. Советский человек, без преувеличения, проводил в них не менее трети своей жизни.

Вечером мама, к тому времени закончившая все дела и в очередной раз накормившая семью, присела в кресло отдохнуть. Елена, которую до сих пор переполняли чувства, пристроилась на пол возле нее и положила голову маме на колени. Теплые и мягкие, мамины колени были самым удобным, самым надежным укрытием на земле. Мамина рука погладила Елену по волосам, а та в свою очередь привстала на коленях и уткнулась лицом в ее живот. Она втянула носом знакомый с детства запах, запах дорогого, самого родного человека на свете. На глаза Елены навернулись слезы. Как здесь, в объятьях этих мягких рук тепло, безмятежно, спокойно, надежно! А этот чудный мамин запах! Запах нежности и любви – безвозмездной, всеобъемлющей. От переизбытка эмоций у Елены защипало в носу и слезинки покатились из глаз. А мама гладила и гладила длинные, спутавшиеся волосы дочери, расчесывая пальцами, как гребнем непослушные струящиеся пряди.

«Неужели всё это вернулось ко мне, чтобы опять уйти? А вдруг я вечером усну, и проснусь уже там, на сорок лет вперед? Опять останусь совсем одна, только я и мои проблемы, и никакой возможности прильнуть к этим теплым коленям? Где сон, где явь? Что вообще происходит?» – в голове Елены бродили одни безответные вопросы, жгучие и безжалостные точно слепни в жаркий день.

Эти «слепни» разлетелись, когда мама внезапно перестала гладить волосы.

– Пойдем-ка, Алёшик, платьем твоим заниматься, – мама подняла голову Елены со своих колен и начала устало подниматься с кресла, – а то через неделю в школу, а форма не дошита ещё….

– Какая форма? – не поняла Елена.

– Как это, какая? – шумно удивилась мама, – ты же сама не захотела новую школьную форму в магазине покупать. В старую уже не влазишь, вот новое платье и шьем. Кто мне всё лето талдычил, что хочет в последнем классе модницей побыть? Замучила меня совсем! Чё, память напрочь отшибло? Странная ты какая-то сегодня, однако. Не с той ноги что ли встала?

– Но ты же устала за день, мамочка… – заканючила Елена, которой ужасно не хотелось покидать родные колени.

– Да ладо, чё устала-то? Пойдем, пойдем… – потянула её за собою мать.

Они направились прямиком в комнату сестёр, где в углу, прикрытый кружевной накидкой, стоял ещё один предмет настоящей гордости семейства Распоповых – старая ножная швейная машинка. В советское время такой механизм мог себе позволить далеко не каждый. Мама откинула накидку, на рабочем столе лежало недошитое школьное платье Елены.

В этот момент Иришка, сидевшая за письменным столом и выводящая полузасохшими фломастерами какие-то каракули на линованном листе бумаги, с вызовом воскликнула:

– Опять громыхать будете драндулетом этим поганым, ну мама-а-а! Фу-у!

С этими словами Иришка, сделав вид, что психанула, бросила своё занятие, и даже не закрыв перо фломастера, которым рисовала, вылетела из комнаты, громко хлопнув дверью.

– Ну, что ты так нервничаешь? Сидела бы и рисовала, Иришечка, милая. Кто тебе не дает? – крикнула ей в спину мама, а потом с минуту неотрывно смотрела на захлопнутую дверь в ожидании, когда младшая дочь сменит гнев на милость и вернётся в комнату.

Кажется, это возымело толк, потому что вскоре в коридоре раздались быстрые шаги, дверь приоткрылась. Из неё выглянула обиженная рожица младшей сестры Елены.

– Конечно! –раздражённо выпалила рожица, – Все для Ленки, как всегда! А мне ничего, обёртку от фантика и ту не даёте! Фломастеры даже, вон, все засохли. Новые никак не купите.

– А этой, – и Иришка яростно мотнула подбородком в сторону Елены, – всё, что только захочет! Она же стар-ша-я!

Последнее слово Иришка для мрачной убедительности произнесла по слогам.

– Я бы купила тебе фломастеры, да только, где? – миролюбиво вздохнула мама, привыкшая к Иришкиной ревности к старшей сестре, – Не горюй, милая. Вот Дядя Женя в Москву поедет, я ему закажу. Хорошо?

Мама виновато улыбнулась кривой рожице, торчащей из двери.

– Ладно, – Иришка наконец сменила гнев на милость, состроила Елене злобненькую гримаску и со словами «Алёшик-выпендрёжик», окончательно исчезла за дверью, вероятно удовлетворившись данным матерью обещанием.

В зависимости от настроения младшая сестрёнка дразнила Елену то «Алёшик-выпендрёжик», то, будучи не в настроении, «Алёшик-ублюдошик». Услышав последний эпитет, мама всегда сурово хмурилась и просила Иришку никогда не произносить подобные выражения. Иришка с честными глазами вдохновенно клялась, мол, с этого момента больше никогда. Но хватало этой клятвы лишь до следующего раза.

Тем временем Елена по просьбе матери уже натягивала недошитое платье, чтобы портниха вспомнила, на чем остановилась прошлый раз. Когда платье было надето, Елена подошла к зеркалу и долго смотрела на свое отражение. И услужливая память моментально воскресила всё, что было связано с этим нарядом.

Глава 10

А дело было так. Первого сентября в десятом классе, где училась Елена, произошёл бунт локального масштаба. Перейдя в выпускной класс, наиболее продвинутые ученицы решились посягнуть на святая святых советской школы – школьную форму. В те годы школьная форма для девочек не менялась с возрастом и представляла собой тёмно-коричневого цвета платье до колен и передничек, который в зависимости от ситуации имел или белый (по праздникам), или чёрный стандартный окрас. В таких платьицах и передниках щеголяли все – от зелёных первоклашек до вполне оформившихся девушек, учениц выпускного класса. Менялись только размеры, фасон оставался незыблемым как смена времён года. Ничто не могло нарушить привычный ход вещей. По крайней мере, в той школе, где училась Елена Распопова. До тех пор, пока в дело не вмешалась эта самая Елена.

Ещё в конце девятого класса она, которую одноклассники все годы учёбы небезосновательно считали обыкновенной серой посредственностью, неожиданно почувствовала прилив неведомой доселе силы. Словно сработал внутри какой-то тайный переключатель, о существовании которого Елена даже и не догадывалась, поскольку на протяжении всей её прошлой жизни он не действовал ни разу. И вот, на тебе! В общем, Елена внезапно ощутила себя взрослой. Первой из всего класса.

Она помнила, как в то незабываемое утро вдруг увидела одноклассников в новом свете – они дурачились, галдели, носились по классу, в общем, вели себя так же, как прочая школьная мелкота. А Елене захотелось чего-то большего. Чего именно она тогда и сама не ведала, но уже чувствовала, чего ей точно не хочется – вести себя как маленькая, как ребёнок. Она не спеша прошествовала к своей парте и села, спокойно и отстранённо созерцая царящий вокруг шурум-бурум. Когда кто-то, пробегая мимо, случайно толкнул Елену, она не стала говорить обидчику ругательные слова или гоняться за ним с учебником, чтобы треснуть нахала по башке, а лишь брезгливо сморщила носик в его сторону. Весь день она продолжала в том же духе, интуитивно подстраиваясь под новую свою внутреннюю реальность. А через неделю «взрослое» поведение Елены вошло у неё в привычку.

Произошедшая с Еленой метаморфоза не прошла незамеченной. Сначала её оценила соседки по ближайшим партам, которые с лёгкой руки Елены тоже стали вести себя рассудительно и даже степенно, потом перемену заметила и их классная руководительница, обронившая после уроков что-то типа «молодец, Распопова, кажется ты наконец повзрослела». В общем, к концу учебного года Елена – абсолютно неожиданно для себя – стала неформальным лидером девочек класса, и даже записные заводилы, ранее бывшие в классе особой кастой, начали копировали её поведение.

Именно в ту пору на девчоночном совете, состоявшемся однажды после уроков и проходившем вокруг парты Елены, и было решено – в десятый класс все придут без ненавистных передников. А главное – каждая в новом платье. Дескать, пора уже показать себя во всей красе – не дети, чай. Даже обоснование для столь нахальной выходки придумали, чтобы всё действительно выглядело по-взрослому. Решили на все наезды учителей и прочего начальства отвечать, мол, так и так, фасон новых платьев не предусматривает ни стандартные накладные белые воротнички – ещё один извечный атрибут школьной, – формы, – ни дурацкие одинаковые манжеты. И уж тем более не сочетаются с ним какие-то примитивные фартуки.

– Хватит как домохозяйки в дурацких тряпках, приделанных спереди, по школе щеголять. Мы выросли уже! – под общее ликование вынесла вердикт самая бойкая из Елениных одноклассниц Танька Дериглазова.

Елена промолчала, но в душе её пели соловьи. В кои-то веки она захватила пальму первенства. Она – вечный середнячок, ничем не примечательная девочка со средними способностями и скромными внешними данными. И вдруг к её мнению стали прислушиваться все! Или почти все.

Разумеется, первого сентября в новых платьях пришли лишь некоторые девчонки. Кто-то побоялся, кто-то послушался родителей, а кому-то просто было всё равно. И всё же, к радости Елены, отступниц набралось человек шесть. Перед началом уроков «взрослые» девочки сбились в стайку, точно зная, что этот, объявленный системе образования вызов, непременно принесёт бурю негодования со стороны учительского состава и потребует от них сплоченности и мужества. Они ждали нападение, они готовились отразить натиск и знали, что вместе им будет перенести это легче.

Но поначалу всё шло как обычно, только кто-то из мальчишек присвистнул, озирая модниц весёлым взглядом, но и это прозвучало как одобрение, а не порицание. Да и те из девочек, кто пришёл в передниках, бросали в сторону Елены сотоварищи завистливые взоры.

Начался первый урок, который традиционно не предполагал излишней умственной активности и проходил, скорее, как классный час – всё-таки первое сентября, первая встреча после долгой летней разлуки. Даже для учителей встреча с обновленным и повзрослевшим классом тоже явление трепетное и любопытное. Поэтому пол-урока пролетели стремительно, с шутками-прибаутками, и классная руководительница, учитель русского языка и литературы, никак не могла успокоить перевозбужденный класс. Все наперебой старались блеснуть остроумием, накопившимся за лето и не находившим выхода до сегодняшнего дня.

Тем не менее, к концу урока дисциплина была восстановлена, и учащиеся прослушали небольшую лекцию о том, что ждет класс в ближайшее время. А перед самым звонком Римма Петровна, как звали классного руководителя десятого «А» класса, поимённо перечислила фамилии всех бесфартучных десятиклассниц и попросила их зайти на перемене в подсобку. Подсобкой называлось маленькое помещение, где хранились учебники и наглядные пособия, и которое, за неимением в школе другой территории для приватных бесед, учителя использовали как кабинет для переговоров с глазу на глаз.

Елена с присмиревшими подружками не без трепета переступили порог маленькой комнатушки и тесным кружком обступили единственный стул, на котором восседала Римма Петровна. Выждав многозначительную паузу, учительница ровным, спокойным голосом сделала модницам внушение, порекомендовав уже завтра прийти в школу «как положено» и впредь «неукоснительно соблюдать правила, установленные системой общего образования, и привести свой внешний вид к утверждённому министерством образования единому стандарту, иначе им точно придется разговаривать с директором школы».

– Поймите меня правильно, мои дорогие, – в конце изрекла Римма Петровна, со значением посверкивая очками в толстой оправе в сторону нарушительниц, – вас все равно заставят пришить белые воротнички, манжеты и надеть фартуки. Да, вы взрослые. Правда, взрослые. И это видят все – будете вы носить фартуки или нет. Но поверьте мне, противостоять системе – пусть даже когда вас так много, целых шесть человек – это всё равно бессмысленно и бесперспективно. Уж поверьте мне, давно уже взрослому человеку. Вам осталось потерпеть всего один год. Уже следующим летом вы сможете одеваться без оглядки на мнение учителей и сверстников. Послушайтесь меня и потерпите. Иначе всё это кончится скверно.

Девочки молчали, потупив глаза в пол. Потом самая болтливая из одноклассниц, Юлька Говорова, открыла было рот, чтобы что-то возразить, но Римма Петровна, не дав Юльке даже начать, властно остановила её рукой, точно припечатала ладонью рот ученицы.

– Я не вступаю с вами в дискуссию, – отчеканила она совсем другим, совершенно начальственным тоном, – я даю вам совет. Совет, можно даже сказать, дружеский. Всё, я пошла, у меня уроки.

Девочки печально побрели в коридор, подпираемые сзади Риммой Петровной. У дверей класса учительница оставила их.

– Подумаешь, совет! – прошипела в прямую спину удаляющейся Риммы Петровны Танька Дериглазова, – не собираюсь я ничего пришивать, да и фартук давно выбросила. Пусть Римма сама год терпит, если ей надо!

Сказав это, она обвела подружек глазами, ища поддержку. Но остальные задор Таньки не поддержали. Только Елена, испытывающая чувство вины – всё же инициатива изначально исходила от неё – быстро закивала в ответ и пробормотала:

– Я тоже, я тоже. Пусть родителей вызывают в школу, я не сдамся!

Вышло не очень-то убедительно. Девочки потащились обратно в класс, настроение у них упало, и всё же они из последних сил пытались держать бодрый вид. И постепенно хорошее расположение духа вернулось к нашим бунтаркам. Буквально вся школа в этот день смотрела только на них.

Кто-то разглядывал модниц с нескрываемым любопытством и даже восхищением. Кое-кто поджимал губы и неодобрительно качал головой. Куда бы ни пошли бесфартучные десятиклассницы, они постоянно слышали, как за их спиной шушукаются, их обсуждают.

Больше других недоумевали, разумеется, мальчишки-одноклассники, которые никак не могли взять в ум, как же им теперь общаться со своими повзрослевшими товарками. Прежние панибратские отношения, очевидно, канули в прошлое, а к новым мальчики, созревающие не так быстро как девочки, просто ещё не были готовы.

На протяжении всего этого дня Елена регулярно ловила на себе быстрые взгляды, которые украдкой бросали на неё мальчишки. И в каждом из них ощущалось удивление, смешанное с восхищением и даже благоговением. Уж больно она, как и остальные бунтарки, не походила на ту бесцветную салажку, с какой они расстались совсем недавно, только в конце весны! Словно новое платье – не то коротенькое, с подолом чуть ниже попы, в котором она щеголяла в девятом классе, а новое, красиво приталенное, удлинённое, ниже колена – наделило её некоей манящей загадочностью, отстранённостью и притом желанностью. Ощущая это перегретое внимание, Елена чувствовала себя на седьмом небе. Судя по лицам, остальные бесфартучницы испытывали сходные эмоции.

Естественно, на следующий день все бунтарки с видом триумфаторов явились в школу без фартуков. Недолгой оказалась их радость. Прямо с первого урока девушек, не внявших уговорам классного руководителя, вызвали к завучу школы.

Правда, на этот раз «взрослая шестёрка» шла на ковёр с другим чувством. Воодушевлённые пусть и не высказанным вслух, но хорошо читаемым одобрением школы, девочки переступили порог кабинет завуча с гордо поднятой головой. Каждая была готова к битве, каждая смотрела в лицо противнику гордо и независимо. Все как одна считали, что отступать уже поздно, да и некуда. Но противник оказался их достоин.