Курмахама

– Да, прямо, молча! – фыркнула Мария Антоновна, – такой фингал под глазом Светке засветил, мама не горюй! Орали они так, что соседи полицию вызывали, только те ехать отказались: «Не убили никого, дескать, значит, повода ехать нет».

– А что, ждать надо, когда он ее убьет, что ли? – в голосе сватьи стали проявляться надрывные нотки, – ну, не было девки несколько дней дома, и чё? Это еще не повод кулаками махать. Ладно, Антошка в садике был. А если бы у него на глазах?

Елена молчала в трубку, не зная, что можно возразить на эти аргументы. Вспомнила лишь своего бывшего мужа, отца Вовика, который тоже в последние годы их совместной жизни семейные распри пытался урегулировать при помощи кулаков. Владимиру, похоже, подобные методы воздействия на жену тоже совсем не чужды.

– Так что, позвонишь сыну-то, поговоришь с ним? – вывела из задумчивости Елену Мария Антоновна.

– Я? Ну да, конечно, позвоню. Только боюсь, слушать меня он не станет. Упрямый, весь в отца. К нему, наверно и ушел.

– Не знаю, куда он ушел, он Светке не сказал. А может, давно себе другую нашел, кто знает, что за командировки у него там? Может, давно на две семьи живет? Скажешь, такого не бывает? Да сколько угодно! Мне вот тут рассказывали про одного, в доме у нас жил пару лет назад… – затараторила в трубке Мария Антоновна, явно собиравшаяся продлить рассказ минут на двадцать, не меньше.

– Не хочу я ни про кого слушать, своих проблем хватает, – торопливо обрезала её Елена, которой вовсе не улыбалось быть посвящённой в чужие сплетни.

– А… Ну ладно, – обиженно отозвалась Мария Антонова, но тут же изменила тон на напористый, даже угрожающий, – только запомни, Елена Ивановна, если Вовка на развод подаст, Антошку вы не увидите. Никогда! Светка моя, обозленная донельзя. А она, если чего удумает, фиг свернешь. Так ведь и сделает. Я, конечно, это не одобряю, но мне с ней не сладить. Вот такие дела.

И сразу добавила уже с просительными, заискивающими интонациями:

– Ты уж позвони ему, а, ЛенИванна? Может, еще можно семью сохранить? Жалко же Антошку, он-то, чем виноват!

В трубке отчётливо захлюпало, похоже Мария Антонова начала плакать. Елена брезгливо отодвинула трубку от уха и, повысив громкость, быстро проговорила, чтобы вернуть сватью в нормальное состояние. Она терпеть не могла чужие слёзы, хотя сама частенько злоупотребляла рыданиями:

– Я попробую, позвоню, конечно. Но и ты меня пойми. Владимир – взрослый мужчина. Он от меня отдалился сразу после школы. Я для него не авторитет. Вряд ли слушать меня станет. Но я попробую.

После этого Мария Антоновна, буркнув краткое «до свиданья», к облегчению Елены, отключилась.

Но Вовик с матерью не то, что говорить не стал, даже трубку не поднял в ответ на её звонок. Лишь спустя полчаса написал СМС-ку: «Я подал на развод. Уговоры твои слушать не хочу». Вот и все общение. Елена подумала, погоревала, но биться в закрытую дверь не стала и попробовала зайти с другого конца. Она позвонила Светлане.

– Что вы хотите от меня услышать? Что я раскаиваться стану и умолять вас о чем-нибудь? – с места в карьер начала Светлана, едва заслышав в трубке голос Елены, – Да ни за что! Мужиков на свете мало что ли! Мы с Антошкой на раз другого папу найдем. Свет клином на вашем сыночке долбанном не сошелся!

– Подумаешь, нервный какой. Синяки мои пройдут. А он пусть остаётся со своими закидонами, придурок природный! – Света кричала в трубку так, что Елене пришлось убавить звук телефона, – Я развод ему подпишу, только ни квартиру, ни сына ему не отдам. Ещё алименты будет мне платить как миленький. Тоже мне, нашелся … (тут Света грязно выругалась). А вы тоже, мамаша херова. Сына научить вести себя по-мужски не могли, руки на женщину распускает. Небось, папаша Вовкин тоже вам прикладывал? То-то вы развестись поспешили. Надо было мне на это внимание обратить, когда я с вашим сынулей-хреноплётом встречаться начала. А я, дура, все о любви думала!

– Света, не спеши, может еще все образуется… – попробовала урезонить невестку Елена, но та её не слушала.

– Я ничего ждать не стану. Все и так образовалось уже. А к Антоше даже близко не подходите, ни вы, ни ваш муж, ни ваш сын, чтоб он подох! – и Светлана швырнула трубку.

Как говорится, ни здравствуйте, ни до свидания.

«Вот ведь, как бывает, – горестно думала про себя Елена после разговора с невесткой, – мне казалось история с брошенным у подруги Антошкой, страшнее не придумаешь. А, оказалось, может быть и еще хуже. Оказалось, даже дно, ниже которого падать некуда, имеет свои ступени. Можно упасть на дно, но и оно не будет пределом, потому что там есть свои глубины, которые сложно представить, пока не погрузишься во всё это с головой».

Второй ступенью в этом нескончаемом процессе погружения во мрак для Елены стало то обстоятельство, что после развода с женой Владимир решил вообще оставить Питер и переехать на Север, поближе к месту своей основной работы, в поселок с жутким названием Стужарики. Как с неохотой сообщил сын матери, когда та в конечном итоге дозвонилась до него после долгих попыток, у него в этих Стужариках уже давно есть женщина с соответствующим стылой местности именем Снежана.

Узнав о Стужариках и таинственной Снежане, Елена взмолилась:

– Господи, Володенька, сыночек, зачем тебе это надо? Едешь в какую-то снежную Тмутаракань, к женщине с именем, подходящим только для Снежной королевы. Ты ведь не Кай, вышел уже из подросткового возраста. Мало тебе здесь девчонок, вон, целый город, зачем тебе все это? А как же я? Почему ты обо мне не подумал, я же волноваться буду! И вообще, ни поддержки от тебя, ни опоры. Где я тебя там, на Севере искать буду?

– Позвонишь, я встречу. Все путем, не дуй в муку, не делай пыли… – и Вовик тотчас отключился.

А через неделю Елену ждала еще одна ступенька спуска во тьму. Геннадия внезапно и срочно вызвали на работу, вернулся он оттуда сам не свой. Нервный, можно даже сказать психованный. На расспросы встревоженной Елены он сперва никак словесно не реагировал, зато вдруг стал крайне суетлив – хватал то одно, то другое, разбил чашку, порвал тапок, который умудрился перед этим засунуть под ножку дивана. Но где-то спустя час этих беспорядочных метаний, Геннадий вдруг приземлился на диван и стал болтать без умолку, чересчур громким голосом. Говорил сам с собой о какой-то ерунде, не слушая отклик Елены, и при этом производил вокруг себя резкие движения, гипертрофированно жестикулируя.

Лишь на следующий день Геннадий признался жене, его попросили уволиться, и он написал заявление по собственному желанию. Несмотря на все прошлые бравады, увольнение стало для Домакина настоящим шоком. Он давно и искренно уверовал в собственные исключительность и незаменимость на заводе, и тут такой поворот! Естественно, нежданное событие немедленно сказалось на самочувствии Геннадия, почти сразу после признания Елене пришлось вызвать ему скорую помощь.

Домакина увезли в стационар, и Елена, которая, разумеется, поехала в больницу с мужем, всю ночь провела у его постели, пока к утру Геннадию не стало лучше. Врач уверил ее, что это не конец, всего лишь очередной приступ, но предупредил, что нужно по возможности избегать подобных рецидивов, а то это может плохо кончиться.

А утром, придя на работу, Елена обнаружила у себя в кабинете Горенькова, который в ультимативной форме потребовал от неё переделать последний квартальный отчёт, упирая на неполноту собранных для отчёта данных, и сделать это срочно. В идеале, до конца дня.

Спорить с Николаем Петровичем она не стала – после бессонной ночи не было ни сил, ни желания. Елена просто вызвала к себе Ольгу Александровну и попросила, чтобы та начала переделывать квартальный отчёт. Даже не дослушав главбуха до конца, её зам с улыбочкой заявила, что ей всё понятно и не дожидаясь разрешения, покинула кабинет, оставив Елену сидеть с глупым видом.

«Ну что, что еще может случиться? Меня с работы уволят? Могут! Вполне! Если буду постоянно отпрашиваться в больницу, нервничать и ошибаться на работе, точно выгонят. Гореньков вон с Ольгой Александровной только об этом и мечтают, – лёжа в темноте в пустой квартире, вела сама с собой невесёлый диалог Елена перед отходом ко сну, – Вот ведь до чего я дошла, даже и поговорить не с кем, приходится разговаривать с самой собой. А кому еще я могу пожаловаться? Генек в больнице, Вовик со мной не разговаривает…»

Елене представлялось, что в своей усталости она дошла до края, и как только смежит веки, тотчас заснёт. Но сон никак не приходил. Уже часа два прошло с тех пор, как она легла в постель, а в голове продолжали бушевать мысли, одна тоскливее другой. Уставшая, измученная физически и морально, Елена блуждала по закоулкам сознания, не в силах отрешиться от всего произошедшего с нею, чтобы провалиться в забытьё и хоть слегка отдохнуть. К счастью, завтра была суббота, так что можно было с утра поспать подольше. Но сон не приходил и не приходил, доведя Елену до исступления. Она уже и молока теплого выпила с медом, и капли приняла успокоительные. Ничто не помогло. И тогда Елена стала вспоминать волшебное слово, про которое ей рассказывал Геннадий.

А что, если это слово, при условии, конечно, что она его вспомнит, поможет остановить это дикое, неудержимое падение в бездну? Потому что другой надежды у неё уже просто не осталось. Елена напряглась, обшаривая память. Но ключ-слово никак не хотело всплывать на поверхность. Тоже видать куда-то провалилось, ушло куда подальше. Ведь и правда, это же не её спасительный круг, а Генека. Это его волшебное слово! Она ведь тогда, наутро, про ключ-слово даже не вспомнила, и Геннадий так ничего про его везучее свойство не поведал. И даже не рассказал, откуда это слово взялось и как им пользоваться.

«Всё это блажь, – уговаривала себя Елена, – никакие слова мне сейчас не помогут». Но голова её, не переставая, уже перебирала и перебирала всевозможные варианты, пытаясь натолкнуться на нужную комбинацию букв. Елена даже всплакнула для надежности, но и это не помогло. Ключ-слово никак не приходило. Но она упрямо продолжала свои попытки. Вероятно, потому что сон всё равно не шёл. А ещё более потому, что какой-то голос внутри Елены неустанно твердил «не сдавайся, это твой шанс!»

«Ах, если б только можно было начать жизнь с начала! Я никогда бы не посмотрела ни на одного мужчину, кроме Генека. И детей бы родила только от него, – с отчаянием поклялась себе Елена и как по наитию попросила мысленно в пространство, – хочу, чтобы мои дети были точной копией отца, такие же умные, талантливые, добрые. Не то, что Вовик, который для меня совсем чужой, что уж греха таить! Хоть бы что-то взял от меня, своей матери, так ведь нет, копия его отец. Ужас! Поэтому я хочу всё изменить!»

В комнате внезапно стало совсем тихо, точно звуки испугались мыслей Елены, ушли в другое измерение. Лишь негромко стучала в висках пульсирующая кровь. Елена на миг замерла, но сразу в мозгу у неё возникли новые слова:

«Если бы время вернулось вспять, я всё-всё в жизни сделала бы по-другому. Все тучи развела бы руками, как пелось в какой-то старой песне. Всё предусмотрела и никогда бы не допустила сегодняшнюю ситуацию!»

– Боже! Ну, помоги мне вспомнить это ключ-слово волшебное, Помоги-и-и… – уже вслух заскулила Елена с таким отчаянием, что даже сама удивилась.

И моментально, как по щелчку, в её голове раздалось: КУРМАХАМА!

– Конечно, курмахама. Вот оно! – с благоговением прошептала Елена.

Она спряталась с головой под одеяло и шепотом опять произнесла ключ-слово, потом для надежности еще раз: «Помоги мне, Курмахама. Я хочу всё исправить. Помоги мне начать сначала! Курмахама!» Слёзы потекли из глаз Елены, только она не ощутила их. А затем пришёл сон.

Глава 9

Проснулась Елена, когда сумерки еще не покинули пределы комнаты. Было немного душно, в воздухе присутствовал странно знакомый, не совсем приятный оттенок. Сквозь окно пробивался свет одинокого уличного фонаря, и на потолке плясали тени слабо колышущихся от сквозняка портьер.

– Откуда на двадцатом этаже фонарь? – подумала Елена, – Непонятно. Что-то я не помню его. И почему открыто окно? Вроде бы перед сном я закрыла створки.

Она повернула голову в сторону окна и поразилась тому, что увидела. Окно оказалось несуразно маленьким, да ещё и занавешенным какими-то простенькими льняными шторами, которых в доме Домакиных отродясь не было. Никогда бы в жизни эстет Геннадий не позволил купить вещь настолько аляповатую – с разбросанными по ткани огромными, преувеличено розовыми цветами с чересчур чёрной, практически чернильной сердцевиной. Этот незатейливый безвкусный рисунок напомнил Елене узоры, покрывавшие шторы, которые когда-то очень давно висели в её комнате в родительском доме.

– Какой чудесный сон! – обрадовалась Елена, рассматривая портьеры, – Давно мне не снилось детство.

Она сладко потянулась, снова закрыла глаза и повернулась на другой бок. Пошарив рукой по кровати, Елена поняла, что Геннадия нет рядом. Неужели встал в такую рань? Вдруг она вспомнила, что муж лежит в больнице, а также то, что сегодня суббота, можно поваляться в постели подольше. Но чувство долга уже настойчиво стучало в мозгу: «Поднимайся, не время разлёживаться, нужно собрать еду для Генека, а перед этим эту еду ещё требуется приготовить».

Елена рефлекторно напрягла мышцы, чтобы встать с кровати. И в тот же миг расслабила их, потому что внутри неё ожило какое-то детское непослушание, отогнавшее назойливый голос совести. Она опустила голову на подушку и пробормотала себе под нос:

– Полежу ещё чуть-чуть. В конце концов, я так давно не отдыхала.

Елена повернулась в постели, ложась поудобнее, и от этого движения тяжелая прядка длинных волос оказалась на ее лице. Волосы попали в ноздри, защекотали в носу. Елена непроизвольно хихикнула, окончательно открыла глаза и откинула пряди с лица.

– Чьи это такие длинные волосы? – опять пронеслось у нее в голове, – я сто лет назад состригла свою косу и с тех пор ношу короткую стрижку.

Елена приподнялась на локте, сгребла длинные пряди в кулак и с силой потянула их от себя. Голова её резко дернулась. Сомнений не было, длинные волосы принадлежали ей.

– Вот так штука! – удивилась Елена, – Какой странный сон, никак не проходит, хотя я чувствую себя как наяву!

Она снова крепко зажмурила глаза, полежала ещё несколько долгих минут, втайне надеясь то ли уснуть, то ли проснуться окончательно, затем, когда сон так и не пришёл, для верности ущипнула себя за руку ногтями. Боль пронзила конечность так, что Елена едва не вскрикнула. Она резко открыла глаза, села на постели и стала более пристально оглядывать комнату, где проснулась. Это была совсем не та комната, в которой Елена вчера легла спать!

Во-первых, сидела она вовсе не на двуспальной кровати, а на разложенном шатком диване. Во-вторых, рядом с диваном у окна притулился старенький письменный стол, на котором громоздилась старомодная настольная лампа с огромным, установленным чуть набекрень, абажуром. Рядом со столом стоял стул, с брошенным на его спинку цветастым летним платьем. На противоположной от дивана стороне комнаты обнаружились платяной шкаф и кровать, на которой Елена различила силуэт спящей девушки, даже, скорее, девочки. Девочка лежала, широко раскинув руки и ноги, лицом к стене. Елена ахнула – ей показалось, что на кровати спала её сестра Иришка. Причём, на вид сестрёнке было не больше десяти лет.

– Как это может быть? – заметались в голове Елены торопливые, беспокойные мысли, но раздумья не принесли ей и малейшей доли понимания, где она находится и что вообще с ней происходит. Она хорошо помнила больничную палату, где находился драгоценный её Генек. А также последние свои разговоры с Гореньковым и со Светланой, женой сына Владимира. Всё это было только вчера, воспоминания ещё не успели остыть. И в то же время сейчас реальностью для неё стали: определённо знакомая и всё же непривычная обстановка вокруг, собственные длинные волосы и вот эта девчушка, сопящая рядом… Сон это или не сон?

Чтобы обрести почву под ногами Елена осторожно поднялась с дивана и подошла к спящей девочке. Она присела на корточки и поправила сбившееся на пол одеяло. Девчушка завозилась, повернулась лицом к Елене, но так и не проснулась. Без сомнений это была Иришка, сестра Елены, которую она не видела, Бог знает сколько времени. Причём, именно десятилетняя версия Иришки. Точно повинуясь неведомому импульсу, Елена на цыпочках отошла от кровати сестрёнки и выглянула из окна.

На дворе занималось раннее летнее утро. Окно, у которого замерла Елена, было совсем низко над землёй – этаж третий, не более. Где-то на горизонте маячили заводские трубы, довольно много труб, из некоторых валил разной густоты дым. Встающее навстречу новому дню солнышко освещало частично поросший травой пустырь под сенью большого раскидистого тополя. На пустыре прямо на его середине стояла песочница, сколоченная из грубых, плохо окрашенных досок, песка в ней не было, зато из центра торчал поломанный накренившийся грибок, действительно напоминающий трухлявый мухомор. Рядом с песочницей Елена обнаружила сломанную лавку, состоящую из двух бетонных, неровно стоящих боковин, некогда соединённых между собой деревянными брусками.

К настоящему моменту от всех брусков на лавке оставались всего две жердочки, одна наверху, на ней сидели, другая внизу, туда ставили ноги. Наверно потому подростки и не доламывали окончательно эту лавку, потому что привыкли собираться и сидеть на ней вечерами, как курицы на насесте.

«Не помню, чтобы я когда-то играла в песочнице или сидела на лавке, – припомнила Елена, с волнением изучая милый сердцу, пусть и убогий заоконный пейзаж, – мы с подружками всегда играли около тополя. За неимением в моём родном Серпске других мест для времяпрепровождения, прорыли под корнями бедного великана кучу всевозможных ямок, оголив при этом толстые корни. Помню, как к этому тополю летом чуть ли не каждый день девчонки приносили старые детские одеяльца, кукол, игрушечную посуду и самозабвенно играли, представляя себя родителями или принцессами. Боже, как давно это всё было! Но вот он, старый тополь, жив и здоровёхонек. И даже не выглядит очень древним. А трубы за окном – это завод, на котором трудятся родители. Совсем близко от дома, поэтому в квартире нередко пахнет какой-то гарью».

И тотчас мысли растерянной Елены потекли совершенно в ином направлении: «Но всё же, что со мной происходит? Неужели я не сплю и действительно нахожусь сейчас в прошлом? Как можно проверить, что всё это мне не снится? Надо срочно посмотреть на себя в зеркало!»

Она на цыпочках, чтобы не разбудить девочку на кровати, подошла к двери и выглянула в коридор. Сомнений быть не могло – перед нею действительно был коридор знакомой с детских лет родительской квартиры. Тихонько, держась рукой за стенку, чтобы не наткнуться в темноте на препятствие, Елена пробралась к ванной комнате, нащупала на стене выключатель. Щелкнула им, вошла в тесное пространство между стеной и краем ванны и остановилась точно вкопанная напротив зеркала.

Из зеркала на неё недоумённо таращилась совсем юная девушка, почти ребенок. Елена с удивлением изучала изрядно подзабытый собственный облик многолетней давности. Спутанные после сна длинные волосы пепельного цвета без намека на седину, тонкая и оттого кажущаяся невероятно длинной шея, почти как у молодого жирафа. И при этом не менее тонкие руки, а главное – юная кожа, чистая, упругая, без единой морщинки. Елена как можно ближе прильнула к зеркалу, погладила себя по голове, собрала волосы в кулак, пропустила прядь между пальцами и повинуясь возникшему внутреннему импульсу, заплела косу. Потом открыла воду, плеснула в лицо несколько пригоршней, и снова глянула в зеркало, втайне надеясь, что наваждение рассеется.

Вода не помогла, на неё по-прежнему смотрело юное создание – она сама, только много-много лет назад. Тогда Елена сделала шаг назад, чтобы в зеркале отразилось не только её лицо, но и туловище, провела руками по бокам, собрала сзади в ладонь лишнюю ткань ночной рубашки, чтобы четче просматривался силуэт фигуры. Девушка, отразившаяся в зеркале, была худенькой и немного угловатой, что ли. Она провела рукой по груди и нащупала две маленькие упругие выпуклости.

– Я и забыла уже, какой бывает девичья грудь! – прошептала себе под нос Елена.

И вдруг подобно молнии в голове возникло и взорвалось одно единственное слово: «Курмахама!»

«Неужели сработало?! – ахнула про себя Елена, – Не может быть! Ещё один шанс? Мне? Не может быть! А мама? Она тоже тут и живая?!»

В нетерпении, но всё же соблюдая осторожность, чтобы не перебудить спящий дом, Елена выбралась из ванной комнаты, выключила свет и прокралась к закрытой двери в комнату родителей. В доме не было ни звука, только негромкий скрип половиц под её пятками. Она на пару сантиметров приоткрыла дверь и уже без прежнего удивления увидела в проёме родительскую кровать. Да-да, ту самую – старую металлическую полутораспальную кровать с высокими спинками и большими никелированными шариками на боковинах, которые в детстве Елена так любила крутить. Мама спала, отвернувшись к стенке и почти уткнувшись носом в небольшой ковер бордовых оттенков, а отец спал на краю, свесив руку почти до пола. Родители были здесь, и они ещё живы! У Елены перехватило дыхание, закружилась голова и подкосились ноги. Она стояла, беззвучно переминаясь с ноги на ногу и смотрела, смотрела… Но, видимо ощутив её присутствие, отец вдруг открыл глаза, присмотрелся и шепотом произнёс:

– Ленусик, ты чего соскочила в такую рань? Сегодня же суббота, иди, ложись, поспи еще. Иди-иди к себе.

– Или случилось чего? – видя, что Елена замешкалась в дверях, отец встревожился и начал стаскивать с себя одеяло, чтобы подняться.

– Нет, ничего не случилось. Я так… Просто показалось, спи, не вставай, – поспешила успокоить папу Елена. Затем прикрыла дверь в родительскую комнату и поспешила к своему дивану.

«Может, если сейчас уснуть, а затем проснуться, всё встанет на свои места? Ведь сюда, в прошлое, меня «привёл» тоже сон! Надо попробовать», – пришла на ум Елене внезапная мысль. Она шмыгнула в постель и натянула одеяло по самую макушку. Спать не хотелось, но Елена сделала над собой усилие, улеглась на подушку поудобнее, стащила одеяло до уровня подбородка и постаралась ни о чем не думать. Сильно зажмурила глаза и держала их в напряжении, пока под веками не стали вспыхивать и расплываться разноцветные пятна. Уцепившись за самое яркое лиловое пятно, она расслабила веки. Пятно запульсировало, наполняясь и разливаясь большой лиловой лужей, которая подобно воронке затягивала и уносила девушку в свою глубину.

Проснулась Елена от монотонного шума проснувшейся квартиры. Кто-то шаркал по полу босыми пятками, где-то, вероятно, на кухне, негромко переговаривались, чем-то громыхали на плите, шипел закипающий чайник. Она потянулась и открыла глаза. В комнате кроме нее никого не было, яркий солнечный свет проникал через все еще задернутые шторы. На соседней кровати, на месте, где недавно спала ее сестра Иришка, валялась лишь смятая пижама. Елена встала с дивана, взяла со стула цветастое платье, оказавшееся, впрочем, не платьем, а халатом, накинула его и вышла из комнаты в коридор. И только там осознала – она по-прежнему в прошлом!

Странно, но после кратковременного утреннего сна это никоим образом не огорчило Елену. Напротив, где-то внутри неё шевельнулся азарт исследователя. «Ну и пусть! – решила она, – Будь, что будет, а пока поживу-ка я молодой жизнью. Даже, если это всего лишь сон, который скоро закончится».

Из кухни, находящейся в конце коридора, раздавались негромкие голоса домочадцев, пахло чем-то жареным и удивительно вкусным. Елена замерла в дверях в нерешительности, пытаясь распознать, определить, понять свои новые ощущения. Главное, что она чувствовала – жуткий голод. А ещё желание немедленно повторно умыться. Где-то на периферии сознания Елена помнила Геннадия, его болезнь, но воспоминания о муже были какими-то расплывчатыми, приглушёнными, хотя и вполне различимыми. Гораздо ярче она воспринимала текущий момент – запах еды, прохладу от половиц, на которых стоят её босые ступни.

Вообще всё казалось ей обыденным, привычным в том дне, где она сейчас находилась. Елена даже без труда вспомнила, как смотрела вчера с родителями по телевизору какое-то унылое кино, в котором герои, вместо того чтобы просто вести себя как нормальные люди, пафосными, никогда не употребляемыми в разговорной речи словами бесконечно дискутировали о партийном долге, а также часами обсуждали планы партии на текущую пятилетку. Будто больше поговорить им было не о чем. Иришка заснула, не дождавшись конца фильма, и отец вынужден был тащить великовозрастное дитятко на руках до кровати. Взрослые же, включая её, Елену, досидели до конца картины и только потом разошлись ко сну. А еще перед сном, уже лежа в кровати, она читала «Воскресение» Толстого.