Великая Рыба

– Густав Девятый не пропускает ни одной юбки, и Вам это прекрасно известно. Узнает о Ваших чувствах, воспользуется, а после бросит… Простите, что говорю это. Я понимаю, Вам не приятно слышать такие слова.

Принцесса Виктория выслушивала эти истории очень часто, и в душе ее выросло несогласие. «Почему я должна верить злым языкам? – думала она. – Даже если это и так, все от того, что никто никогда не любил его по-настоящему. А я люблю».

Вслух же она сказала:

– Я сама разберусь, что для меня хорошо, а что плохо. Как мне надоели эти слухи! В конце концов, эта дама действительно занимает должность советника, значит, вполне может сопровождать Густава на переговорах.

– Она советник по социальным, а значит, сугубо внутренним вопросам! – напомнила фрейлина. – При чем тут международные встречи?

Принцесса Виктория тяжело вздохнула. Она понимала, что Фрейлина-Компаньонка права, но все ее существо противилось этой правде.

– Ладно, – сказала она, – не будем об этом. Тем более что говорить пока не о чем – Густав и внимания-то на меня не обращает. Мне кажется, я для него все еще ребенок… Кстати, завтра примерка моего праздничного платья!

Виктория начала делиться сомнениями по поводу своего наряда. Но я не буду передавать их дальнейший разговор – боюсь, он вам покажется скучным.

3

Запретные двери

Петербургское солнце стремительно клонилось к закату.

Комната наполнилась полумраком, нарушаемым лишь синеватым отсветом компьютерного монитора. Данилевский сосредоточенно стучал пальцами по клавиатуре, дописывая не законченную на работе программу. Волнительное ожидание прошло, и он полностью погрузился в дела.

И тут, когда спокойствие окончательно воцарилось в его душе, тишину комнаты прорезал телефонный звонок. Пронзительные трели старого светло-зеленого аппарата казались музыкой. Прервав незаконченную командную строку, Данилевский побежал к телефону. «Лана», – звучало в его голове.

Но это оказалась вовсе не Лана, а бывшая жена Алла.

– Как дела, Сашенька? – вежливо осведомилась она.

– Работаю, – ответил Данилевский. – А у тебя?

– Да вот, тоже не сижу на месте, дела все, дела…

«Ей что-то надо от меня», – подумал Данилевский. С тех пор, как они развелись, Алла звонила крайне редко и всегда по делу. Дела, как правило, были бытовые: то починить что-то внезапно сломавшееся в ее квартире, то встретить какую-то посылку на вокзале, потому что она сама не могла… Данилевский понимал, что Алла использует его – возможно, даже вымещает обиду за развод, но чаще всего не отказывался. Он как будто чувствовал себя ответственным за то, что сделал эту женщину одинокой.

– Чем обязан?

– Саша, я не буду делать длинных вступлений. У меня действительно случилась беда – маму сегодня увезли в больницу. Говорят, инфаркт, в реанимацию положили.

Данилевский искренне удивился: теща всегда представлялась ему некоей «железной леди», которую, как он считал, не могли сломить никакие недуги. И вот, на тебе…

– Помощь нужна? – смягчившись, поинтересовался он.

Казалось, Алла ждала этого вопроса и звонила лишь для того, чтобы его услышать.

– Сашенька, – сказала она, – меня просили привезти ей кое-какие вещи, но сегодня уже поздно, а завтра я занята на работе. Съезди, пожалуйста, в больницу, передай пакет!

Данилевский поморщился: ему совсем не хотелось ехать непонятно куда.

– Ты не находишь, что у меня тоже есть работа? С девяти до шести.

– Ну, Сашенька, будь другом, выручи! Я действительно завтра не могу, у нас защита двух кандидатских. Ты же знаешь, что это такое, весь день занят с утра до глубокой ночи. А в больницу можно приехать и после шести. Тебе нужно только подойти к реанимации и передать пакет с вещами, туда посетителей не пускают.

– Ну хорошо, – смирился он. – Где эта больница находится?

Опять уговорила. Ох уж это невыносимое чувство вины…

Алла объяснила ему, куда надо ехать и, договорившись о времени и месте встречи, попрощалась.

От романтического настроя не осталось и следа. И отпрашиваться на работе всё же придётся – не ехать же за тёщиными вещами на банкет, который традиционно готовили диссертанты после своих защит.

Он вернулся за стол, и тут опять зазвонил телефон. «Алла не все сказала», – недовольно подумал Данилевский и нехотя вернулся к аппарату. Он уже не был рад, что согласился помочь.

– Алле, это ты? – защебетал в трубке тоненький голосок Ланы, и на душе тут же потеплело.

– Конечно, я, – улыбнулся Данилевский. – Как я рад твоему звоночку!

– Антон пошел в магазин, – сообщила она, – так что можем спокойно поговорить.

– Я скучаю.

– Я тоже очень-очень скучаю! – откликнулась Лана. – Сегодня на работе только о тебе и вспоминала!

«Как же, – подумалось Данилевскому, – скучаешь! Вот и ушла бы от своего жирного Лосева». Вслух же он сказал:

– Ланусь, у меня через полторы недели день рождения, во вторник…

– Помню-помню, подарок готовлю! – весело откликнулась Лана.

– Да Бог с ним, с подарком. Я хочу в этот день быть с тобой. Только с тобой, слышишь? Это будет для меня лучший подарок! Приезжай ко мне.

– Вторник, говоришь?.. – протянула Лана.

Ее голос несколько изменился, и эти изменения Данилевскому не понравились. Неужели она хочет отказаться? Почему?..

– Не знаю, получится ли у меня во вторник, – продолжала Лана. – Я думала, мы встретимся в выходные – Антон как раз в субботу идет в сауну, у них там корпоративный мальчишник.

Повисло молчание. «Да пропади он пропадом, этот Антон, – начал злиться Данилевский. – Какое мне дело, куда он идет и чем занимается?» Вслух же он мягко сказал:

– В субботу мы обязательно встретимся, договорились? Я тебе таких блюд наготовлю – пальчики оближешь!

– Ну хорошо, – кокетливо согласилась Лана, – я уверена, будет вкусно!

– Еще как вкусно, – шепнул Данилевский, намекая не только на еду, и Лана радостно засмеялась. – Итак, с субботой мы решили, но, может быть, еще и во вторник, а?

– Антоша… ой, прости!.. Данте! Я подумаю, хорошо? – попыталась она смягчить оговорку, но тут же быстро прошептала: – Все, Антон идет! Пока!

Короткие гудки.

Настроение на нуле.

Она обмолвилась. Назвала его чужим именем. Именем своего мужа – человека, которому с ним изменяет. С которым живет бок о бок и каждую ночь спит в одной постели.

«Господи, как же погано на душе!» – в сердцах подумал Данилевский. Из радиоприемника доносилась композиция «Дорога в ад».

На следующий день, отпросившись с работы, Данилевский заехал к Алле в институт за вещами для тещи. Ему пришлось дождаться перерыва, так как попал он во время самого разгара заседания. Бывшая жена выглядела радостной и возбужденной – очевидно, защита диссертанта шла хорошо, а может быть, в предвкушение грядущего банкета. Она передала Данилевскому полиэтиленовый пакет, туго набитый какими-то вещами, и протянула двухсотрублевую купюру.

– Дашь деньги врачу, – напутствовала Алла. – Ты же знаешь, они без денег делать ничего не будут, бросят человека помирать, не подойдут даже.

«Вообще-то – не знаю, не доводилось», – раздраженно подумал Данилевский.

– Может, ты преувеличиваешь?

– Да ты что, какое преувеличение! Об этом все вокруг говорят. Вчера дала сотню, но сегодня другая смена. Они меняются каждый день.

– И что, ты каждый день будешь деньги носить? – с сомнением спросил Данилевский.

– Ну, – засомневалась Алла, – по крайней мере на первых порах, пока она в реанимации. Знаешь, первые три дня самые опасные, нужен глаз да глаз.

Как же она уверенно говорит, как будто сама – медик. Данилевского коробило всякий раз, когда Алла безапелляционно рассуждала о вещах, о которых имела лишь поверхностное представление.

– И откуда ты знаешь про три дня?

– Врач сказал. Ну все, мне пора, – неожиданно оборвала разговор Алла и упорхнула обратно в зал. «Глубоко научный человек», – с сарказмом подумал Данилевский и поехал в клинику.

Больницу он нашел без труда, зато в поисках реанимации пришлось поплутать. Казалось, это здание построили специально для того, чтобы путаться в его коридорах.

Наконец искомое место было найдено. Данилевский робко постучал в белую дверь с надписью «Кардиологическая реанимация», но ответа не было. Подождав еще минут пять, он решил было зайти без приглашения, но тяжелая дверь внезапно с треском распахнулась, и оттуда, одетая в ночную сорочку, в повязанном на голову шерстяном платке выскочила его теща. Женщина, не обращая внимание ни на что вокруг, решительно зашагала прочь.

– Маргарита Семеновна, – окликнул ее Данилевский, – Алла просила…

Но, никого и ничего не замечая, теща мчалась вдаль по коридору. Следом за ней из реанимации выбежали три девушки в хирургических костюмах. В авангарде была самая молодая на вид, ростом едва ли достигавшая Данилевскому до подбородка, с курносым носиком и собранными на затылке русыми волосами. Две другие, повыше и покрупнее ее, бросились Маргарите Семеновне наперерез и, схватив ее за руки, попытались увести обратно. Но та легко отшвырнула медсестер, будто это были не люди, а вцепившиеся в нее невесомые зверьки. Девушки остановились в нерешительности, боясь вновь подойти к пациентке. Курносая блондинка, напротив, ринулась вдогонку Маргарите Семеновне и, поравнявшись с ней, преградила ей путь.

– Куда Вы идете? – спросила девушка.

– На Красную Площадь, – буркнула Маргарита Семеновна. – Мне надо на троллейбусную остановку!

«Вот это да, – ошеломленно подумал Данилевский. – Она забыла, что находится в Питере?»

Но девушка-медработник не растерялась.

– Вы не туда направляетесь, – уверенно заявила она. – Красная площадь находится совсем в другой стороне!

В глазах Маргариты Семеновны мелькнула искорка разума. Она остановилась и выжидательно посмотрела на собеседницу.

– Красная площадь находится во-он там, – продолжала та, указывая на реанимацию. – Позвольте я Вас провожу?

К удивлению Данилевского, пациентка позволила взять себя под руку и довести до белой двери.

– Сейчас мы придем прямо на остановку, – приговаривала при этом маленькая девушка, не забывая подавать коллегам какие-то знаки. Те, видимо, отлично ее понимая, кивнули и бесшумно проскользнули обратно в реанимацию.

Данилевский простоял еще минут двадцать. Он боялся теперь стучать или входить самостоятельно, считая, что может что-то нарушить своим нетерпением. Но его ожидание было вознаграждено: двери открылись вновь, и оттуда показалась полненькая девушка, участвовавшая в только что виденной им сцене.

– Что Вы хотите? – спросила она.

Данилевский решил, что ему стоит поговорить с врачом.

– Вот вещи для Сидоровой, – сказал он, протягивая пакет. – А можно ли побеседовать с доктором?

– Кем Вы приходитесь? – спросила девушка.

– Кому?

– Ну Сидоровой, кому же еще? – с раздражением уточнила медсестра. – Вы же ей принесли вещи?

– Да, ей… Я зять ее. Дочь не смогла, у нее защита…

– Ждите, сейчас доктор выйдет.

Она забрала пакет, а Данилевский вновь остался один у белых дверей. Сейчас, думал он, выйдет какой-нибудь суровый мужчина – по-другому реаниматолога он представить себе не мог. Каково же было его удивление, когда перед ним появилась та самая курносая девчонка, так умело справившаяся с разбушевавшейся тещей. «Наверно, врач занят», – подумал Данилевский и на всякий случай напомнил:

– Мне бы доктора, я родственник Сидоровой.

– Я дежурный врач, – спокойно сказала девушка, глядя на него снизу вверх. Взгляд ее был достаточно властный, и Данилевский невольно смутился.

Она начала что-то рассказывать про тяжелое состояние, но слова пролетали мимо его сознания. Мучил только один вопрос, и Данилевский, улучив паузу, сказал:

– Простите, я только что видел Маргариту Семеновну. И слышал все, что она говорила. Она что, сошла с ума?..

Курносая девушка вздохнула:

– К сожалению, такое бывает. Сердце работает плохо, и мозг недополучает кислород. Это случается не у всех, но, если и происходит – проходит достаточно быстро. Очень жаль, что Вам довелось стать свидетелем подобной сцены.

– А как Вас зовут? – неожиданно для себя спросил Данилевский.

– Ольга Ивановна, – ответила девушка.

«Надо же, такая юная, а уже Ивановна», – подумал он и тут вспомнил о деньгах. Ему было неловко их предлагать, но в голове звучали слова Аллы. «Наверное, она лучше знает, она ведь общалась с ними», – решил Данилевский и протянул Ольге Ивановне купюру.

Та удивленно вскинула брови:

– Это что?

– М-м-м… В общем, это Вам.

– Зачем?

– Ну, за Ваше внимание, за уход… Чтобы все было благополучно.

«Дурацкая ситуация», – думалось Данилевскому.

– Вот что, – сказала меж тем Ольга Ивановна. – Давайте так договоримся: когда Ваша родственница пойдет на выписку, тогда, если захотите, и отблагодарите врача. А сейчас рано, мало ли что может случиться.

– Вот Вы и возьмите, чтобы ничего не случилось, – вырвалось у Данилевского.

Девушка начала сердиться.

– Вы кем работаете? – спросила она.

– Программистом. А какое…

– Так вот, – перебила она его, – если Вы покупаете компьютер, то в магазине правило цены-качества работает. А человеческий организм – это Вам не техника. Деньги на процесс лечения не влияют. И чтобы я взяток больше не видела! – добавила Ольга с раздражением.

– Простите, – потупился Данилевский. – Это ее дочь велела…

«А говорят, что все врачи деньги берут… Значит, не все, вот она, например, не такая!» – подумал он.

Эта молодая докторша, такая прямая и решительная, казалась такой непохожей на женщин, которых он знал ранее. Это становилось интересно. Вроде бы, все порученные Аллой задания он выполнил, вещи передал, можно и уходить. Но уходить просто так не хотелось. Данилевский почувствовал, что сейчас развернуться и уйти будет неправильно, ему искренне захотелось сделать что-то приятное для этой девушки. Может быть, пригласить её в кафе?.. А почему бы, собственно, и нет?

– А скажите, когда Ваша смена закончится?

– Я дежурю сутки, – ответила Ольга Ивановна уже мягче. – До девяти утра. Извините, мне надо работать.

И она скрылась в белых дверях.

«Надо же, Ольга Ивановна, – еще раз подумал Данилевский, выходя на улицу. – Симпатичная. Решительная, прямолинейная, хотя чего удивляться – мужская профессия…» Вдруг оказалось, что ему очень даже нравится эта Ольга Ивановна. По крайней мере, она не называет его чужим именем. Как всегда, Лана вновь вторгалась в его мысли. «Она думает только о своём жирном Лосеве, – рассуждал Данилевский, – а когда-то любила меня… Впрочем, все это глупости! Она всегда душой была с ним. Я был и остаюсь для нее запасным вариантом, как ни печально это признать. Надо с этим заканчивать. В конце концов, кто мне мешает встретиться с кем-то ещё, пока она занята своим мужем?..»

4

Король-Мумия

Наконец настал долгожданный день, когда Король Иоганн прибавил себе ещё один год жизни.

В Тибий, столицу королевства Мерхенхафт, со всех концов сказочного света стекались гости. Король-Мумия очень любил день своего рожденья и ежегодно устраивал пышные торжества. Даже простому народу повелевалось веселиться – день этот был объявлен государственным праздником, во время которого в каждом городе устраивали ярмарки, танцы и уличные зрелища, прославляющие короля.

Проезжая по Тибию, Виктория с интересом рассматривала через автомобильное стекло пышно украшенные улицы. С фасадов домов свисали национальные флаги, на окнах алели гирлянды воздушных шаров, и почти на каждой стене красовался огромный портрет дряхлого Иоганна: на красных полотнищах величиной в несколько окон (а порою и с целый дом высотой) похожая на обтянутый кожей череп королевская голова дарила миру свою улыбку.

Королева Августа, поглядывая на портреты, прошептала: «Не иначе, старик впал в детство. Будто совершеннолетие встречает». Виктория, услышав её слова, тихонечко засмеялась:

– Или круглую дату. Может быть, ему все-таки сто пятьдесят лет исполняется? – предположила она. – Или все сто шестьдесят?

– Если бы это была круглая дата! – вздохнула Августа. – За последние три десятка лет каждый год он устраивает нечто подобное. Весь мир смеется.

Высоких гостей встречали у самого входа в загородный дворец. По широкой, устланной малиновыми коврами мраморной лестнице они поднимались на полукруглую площадку, где гордо стоял Король-Мумия, радушно улыбаясь впалым ртом. Поверх черного фрака плечи его покрывала украшенная горностаем лиловая мантия, а на облысевшей голове громоздилась гигантская корона. Венец был настолько тяжел от обилия золота и самоцветов, что казалось странным, как тонкая шея Короля-Мумии выдерживает его вес.

После приветствия юбиляра лакеи препровождали гостей в колонный зал, где должно было состояться основное торжество. Этот зал был огромен и поражал великолепием. Высоченные мраморные колонны заканчивались под самым потолком коринфскими капителями, а стены украшали античные барельефы. Пол, как и лестницу перед дворцом, устилали малиновые ковры, которые казались необычайно яркими на фоне белого мрамора.

Виктория и Королева Августа приехали в числе первых. Принцесса была великолепна: ее длинные волосы были уложены в изящную прическу, нежно-голубое шелковое платье струилось мягкими складками до самого пола. Войдя с матерью в колонный зал, Виктория с интересом оглядела присутствующих. Густава Девятого пока не было, и она начала рассматривать остальных гостей.

Вот принц Максимилиано – гордо, почти высокомерно шествует рядом с венценосными родителями. Вот ещё знакомое лицо, а вот ещё, но имен этих людей Виктория вспомнить сейчас не могла.

Наконец в зал вошел Густав Девятый. Государь Сагского королевства. Высокий и стройный, он смотрелся ничуть не хуже молодого Максимилиано. Пышные седеющие волосы красиво обрамляли высокий лоб, худощавое лицо озаряла приветливая улыбка. За ним следовали приближенные персоны, каждого из которых Виктория заочно хорошо знала: увлекшись Густавом, она не преминула досконально изучить структуру его королевства и особенно приближенных лиц. Вот этот толстенький человечек – министр финансов, вон тот лысеватый – министр иностранных дел, а тощая дама рядом с ними – советник по социальным вопросам. Та самая, о которой предупреждала Фрейлина-Компаньонка. «Не слишком-то она красива, – оглядев ее с головы до ног, подбадривала себя Виктория. – Я и моложе, и симпатичнее…»

Густав Девятый, тепло поприветствовав Короля-Мумию, встал рядом с почетными гостями. Взгляд его серых глаз скользнул по Виктории. «Господи! Он смотрит на меня!» Как будто разряд электричества прошел сквозь её тело.

Началась торжественная часть. Говорились бесчисленные слова поздравлений, пожелания долголетия (которого и так хватало); гости начали утомляться, но король Иоганн, ничуть не устав, с удовольствием слушал каждое слово.

– Он, наверное, не адекватен, – услышала Принцесса Виктория шепот прямо над ухом. Это был принц Максимилиано. – Неужели старик не понимает, что здесь нет ни одного искреннего человека?

Виктория пожала обнаженными плечами. Какое ей было дело до Короля-Мумии сейчас, когда там, напротив, стоял Густав Девятый!

– Ноги уже устали стоять, – продолжал Максимилиано. – И выпить хочется.

– Потерпи, – ответила Виктория. – Осталось всего пять поздравлений.

Но она обнадежила принца слишком рано.

Как только официальные речи закончились, в зал ровненькой цепочкой вошли дети. Ангельские создания лет шести от роду, в беленьких платьицах, с гигантскими бантами на головах, они построились в ряд и начали читать перед дряхлым Иоганном стихи. В руках каждый ребенок держал по огромной белой гвоздике.

Стихотворные слова, сочиненные к этому празднику, мало чем отличались от прошлогодних. Главным было с невероятной помпезностью вложить в них как можно больше любви (а может быть, псевдолюбви) к монарху.

Славься во веки,

Наш мудрый король,

Мы любим тебя

И гордимся страной,

– декламировали дети хорошо отрепетированными голосами. Строф было много, и все они походили одна на другую. Закончив чтение стихов, детки по одному стали подходить к Королю-Мумии и вручать ему белые гвоздики. Последнего ребенка старый монарх взял на руки, облобызал его пухленькие розовые щечки своими высохшими губами и, с минуту покрасовавшись перед гостями и камерами придворных корреспондентов, опустил на пол. Король-Мумия любил детей. Это было неотъемлемой частью его имиджа.

Когда детишки удалились («Какое облегчение!» – прошептал Максимилиано), гостей пригласили в соседний зал. Там были накрыты столы для фуршета. Король Иоганн в последние годы предпочитал кормить гостей стоя – возможно, для того, чтобы даже во время еды каждый из них невольно выражал почтение юбиляру. Вдоль стен все же расставили стулья, и добрая половина гостей, изображая бодрый вид, как бы невзначай устремилась к ним.

Принцесса Виктория не переставала тайком посматривать на Густава Девятого. Она ловила каждый, даже самый мимолетный его взгляд, и не заметила, как к ней подошел Король-Мумия.

– Милое создание, – проскрипел он, – могу ли я попросить Вас об одном одолжении?

– Конечно, – ответила девушка.

– Видите ли, дорогая, скоро подойдет время выноса торта. По традиции каждый год его разрезает самая юная гостья торжества. Сегодня эта гостья – Вы. Не откажете старику?

– Конечно-конечно, – улыбнулась Виктория.

Когда Король-Мумия удалился, она подошла к матери и прошептала:

– Я буду резать торт! Он сказал, это такая традиция. Интересно, почему?

– Это символ, – тихо, почти что одними губами ответила королева Августа. – Он считает, что юность разрезающего праздничный торт символизирует прибавляющийся у него год жизни.

– Это как?..

– Ну, будто бы следующий год его жизни будет наполнен такой же энергией, как жизнь разрезающего торт. Ты должна будешь сделать первый надрез, все остальное – работа прислуги.

Виктория посмотрела по сторонам, пытаясь вновь увидеть Густава Девятого, но тут вышел управляющий праздником и провозгласил:

– Минуточку внимания!

Гости, зная ежегодный регламент, прервали беседы и, переглядываясь, встали по сторонам.

Двери распахнулись, и в зал вплыла ступенчатая башня из крема, на вершине которой полыхало бесчисленное множество свечей. Это был торт. Торт был таким же необузданно большим, как и размах всего праздника.

Его довезли до конца зала, где на заранее приготовленном возвышении уже стоял король Иоганн, опять в своей мантии и короне. Его рот приходился как раз напротив свечного пламени. Вдохнув поглубже, монарх изо всех сил дунул на свечи, повторив это ещё и ещё, пока последний огонек не потух. Раздались аплодисменты.

– По традиции, – провозгласил управляющий, – право разрезать торт предоставляется самой юной гостье – Принцессе Эвентурского королевства Виктории!

Принцесса направилась к возвышению. Она чувствовала на себе каждый взгляд, чувствовала, как рассматривают её длинное голубое платье, как смотрят на её маленькие обнаженные плечи, на прическу и тонкую шею. Обернувшись, она тут же встретилась глазами с королем Густавом Девятым. Он смотрел на неё не мигая, будто пытался взглянуть в самую глубину. Ноги сделались невесомыми, тело будто пронзил электрический разряд. Казалось, что время остановилось. Не помня как, Виктория дошла до огромного торта, получила широкий нож и сделала надрез в этой горе бисквита и крема. Опять раздались аплодисменты.

Позже, когда торт был окончательно разрезан и кусочки его розданы гостям, Виктория не раз встречалась глазами с Густавом Девятым. Возможно, это случалось чаще, чем того требовали приличия, но Викторию это уже не волновало. Временами ей казалось, будто он смеется над ней, а спустя минуту – что проявляет мужской интерес.

Радостно.

Страшно.

Стыдно.

Что, уже не смотрит?

Потерял интерес?! О, только не это!!!

Посмотрел… Радостно. Страшно. Стыдно.

5

Доктор Оля

Вернувшись на работу, Данилевский вновь погрузился в мир алгоритмов. Лишь иногда, выходя на перекуры, он мысленно возвращался к минувшему утру. Попускать кольца голубого дыма с ним выходил и его приятель, такой же, как и он, программист Борька Загребин. Маленького роста, худосочный, с болезненными тёмными кругами под глазами – видимо, от постоянного недосыпания, он в то же время был наделен непонятным Данилевскому шармом. Почему-то все без исключения женщины их НИИ были от Загребина без ума. Длинные, зачесанные назад светлые волосы придавали ему романтический вид, хотя на самом деле он просто не любил стричься. Борьку Загребина обожали все – молоденькие и пожилые, от сотрудниц отдела до бухгалтерии, куда тот непременно заходил в дни зарплаты.