Избранные. Супергеройская фантастика

Избранные

Супергеройская фантастика

Дизайнер обложки Алексей Жарков

Иллюстратор Елена Попова

Редактор Алексей Жарков

© Алексей Жарков, дизайн обложки, 2019

© Елена Попова, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-4496-1418-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Игры Разума

Андрей Ваон

Столичные синоптики выдали штормовое предупреждение – грозили настоящим ураганом. Все послушно попрятались. Казалось, город вымер.

На метеостанции «Балчуг» после авральных прогностических работ царило затишье.

– Да говорят же тебе! – шумел Серёжа Гусев, молодой метеоролог, только недавно выпустившийся с геофака. Щуплый, в очках, он больше походил на старшеклассника.

– Да ну, бред. – Лениво отмахивался от него солидный и круглый Вова Ляхов, однокашник Гусева. Серёжа его не любил, но на новом месте они держались рядом.

– А ты думал, он в домино только играет? – Не унимался Серёжа, расхаживая по комнате.

– Разум-то? – хмыкнул Вова.

Он развалился в кресле и крутил в руках карандаш.

– Какой он тебе Разум? – возмутился Серёжа.

– Ой, ладно – Разум Петрович. – Зевнул Вова. – И чего у него кроме домино?

Серёжа заозирался, ходить перестал и тихо, почти шёпотом сказал:

– Мне кажется, что это он ураган наделал.

– Брехня! – Снова махнул рукой Вова. – Чего он тогда снег летом не наколдует, а?

Серёжа наморщил лоб в раздумьях, потом подскочил к Вове и, схватив того за руку, сказал:

– Пошли! – И потянул вялого толстяка в коридор.

Они постучались в дверь с надписью «Тихих Разум Петрович – Директор» и вошли.

Лысый старик с седыми бакенбардами задумчиво стоял, опёршись о круглый стол в центре большой комнаты. На столе были навалены карты большого формата. Старик обернулся.

– А, студенты! – Задумчивость с лица директора улетучилась, появилась хитрая улыбка. – Партейку? – Он подошёл к шкафу и достал оттуда громыхнувшую коробку с костяшками.

– Обязательно, Разум Петрович, – волнуясь, ответил Серёжа. – Только скажите… это вы?

– Что – я? – спросил директор.

– Ну, это… – Серёжа изобразил рукой вихрь.

– Ураган-то? – Директор улыбнулся. – Ребятки, не верьте слухам. В эти игрульки я давно не играю. Давайте, садитесь лучше! – Он сдвинул разрисованные листы в сторону и высыпал на стол кости.

Тут Вова засуетился, закрутился толстым телом и достал из кармана широких брюк телефон.

– Прошу прощения, – почему-то шёпотом сказал он и выполз за дверь.

Разум Петрович старательно замешивал кости.

– Тоже неохота? – Кивнул он на стол и вздохнул, поглядев печально на Серёжу.

Тот смутился, покраснел и понял, что не благоговение сейчас испытывает к этому чудаковатому старику, гуру отечественной метеорологии, а непонятную жалость.

– Что вы, Разум Петрович! Я с удовольствием с вами сыграю.

Давно уже это не было честью на метеостанции – поиграть в домино с директором. Наоборот, все, как тараканы, прыскали по кабинетам и лабораториям, когда директор, закинув руки за спину, прохаживался по коридорам, ища напарников для игры. Отдалили его от дел, держали за прошлые заслуги. Молодёжь и замы ворчали. Но где-то там, совсем наверху ещё оставались покровители, и Разум Петрович сидел до позднего вечера в своём кабинете, ворочал по старинке бумажные метеокарты и поглядывал, как лаборанты проверяют метеобудки – площадка с торчащими из земли белыми «скворечниками» с термометрами внутри, располагалась как раз перед его окнами на первом этаже.

Разобрали костяшки. Серёжа мучительно вспоминал правила – в детстве вот так же он играл с дедушкой, и что-то да должно было остаться в голове.

– Ураган-то плёвый получится. Так, баллов на семь. – Разум Петрович дальнозорко вглядывался в костяшки, аккуратно подкладывая к растущей постепенно «змее». – Максимум, восемь.

– Да? – удивился Серёжа, забывая походить. – А чего ж мы тогда…

– Перестраховываемся. – Разум Петрович, совершенно не смущаясь, заглянул в фишки к Серёже и, выбрав нужную, положил на стол. – Пришлось, конечно, немного подкрутить, – добавил он невзначай.

– Подкрутить? – чуть заикаясь, спросил Серёжа.

– Понимаешь, Серёж, – стал объяснять директор, не забывая при этом играть. И за себя, и за своего партнёра. – Вот эти все ваши компьютеры, модели гидродинамические – это всё, конечно, здорово. Но опытную руку и карандашик никто не отменял. Вот выдали они, модели ваши, «штормяк». Будто всё, конец света. А я по картам поглядел, подрисовал – не так фронты идут, а вот эдак. – Он помахивал руками с костями, потихоньку их выкладывая. – А потом, глядь – не так страшен чёрт. Поэтому завсегда проверяй глазами, чего там тебе эти модели насчитали. – Он подмигнул. – Ещё партейку?

Серёжа неуверенно кивнул. Не тому он удивился, что так ласково с ним говорил директор, да ещё и по имени его называя (это всем на станции было известно, что Разум Петрович каждого сотрудника знает в лицо и по имени, вплоть до уборщицы и студентов-практикантов), а тому, что тот так с ним откровенничает.

Они ещё долго сидели, уже сумерки за окном опустились, а сотрудники один за одним торопились домой, топоча по коридору.

– Ну, чего, поглядим, что там после этого дичайшего фронта, а? – Разум Петрович наигрался, но отпускать Серёжу вроде как не спешил. А тот и сам никуда не торопился.

– Поглядим, – согласился Серёжа, с энтузиазмом следя за директором – Разум Петрович снова развернул на столе карты.

* * *

Ураган получился слабеньким. Даже и не ураганом оказавшись вовсе. Так – шквал, гром и молнии, ветки поломанные, забитые ливнёвки – обычная июньская гроза в Москве; ничего особенного.

Но после этой грозы всё чаще стал засиживаться по вечерам Серёжа Гусев в кабинете у директора. Пили они горький чай, собственноручно завариваемый Разумом Петровичем, играли в домино, но всё больше склонялись над распечатками широкоформатных метеокарт. Замирали, вглядываясь в красные и синие фронты, волнистые линии изобар и температурные отметки. А потом вгрызались в напечатанное с карандашами, подрисовывая и подправляя. Рисовал всё больше директор, но давал иногда подрихтовывать и своему ученику, взирая на него с некоторой нежностью.

Вова Ляхов сначала посмеивался над однокашником, потом пальцем у виска крутил, а потом будто даже обиделся. Только Серёжа внимание на это не обратил. Он и от матушкиных претензий по поводу поздних возвращений домой отмахивался.

Сидели как-то вечером. Точнее, сначала стояли, правили карты.

– Вот, гляди – фронтяра прёт, а мы его в сторону, а то, глядишь, на Кубани засуха случится. – Деловито помечал карандашом, словно на деревьях зарубки топором ставил, Разум Петрович.

Серёжа информацию впитывал и, хотя тоже склонился над столом с карандашом, рисовать не решался.

– А вон, Разум Петрович, – он плавно очертил по воздуху дугу, – Западную Сибирь-то опять заливает.

– Точно! – обрадовался директор, – надо циклончик пододвинуть. – И принялся активно разукрашивать соответствующую область. – Давай, помогай, что ли.

И Серёжа с готовностью подчинился.

– Ты чего в метеорологи-то пошёл, Серёж? – спросил его чуть позже Разум Петрович, прихлебывая чай из стакана в именном подстаканнике, похрустывая куском сахара. После трудов расселись в мягких креслах, отдыхали. Серёжа всё больше узнавал про директора. Некуда тому было торопиться вечерами. Схоронил жену; детей не заимел. Друзья всё больше больные и старые были, а про болезни и старость Разум Петрович разговоров не любил.

– В детстве на природоведении понравилось записывать показания с термометра в клеточки. Так и повелось. – Пожал плечами Серёжа.

Директор покивал задумчиво, шумно отпил горячий чай. Серёжа помолчал, собираясь с силами, а потом спросил, сразу покраснев:

– А вы, Разум Петрович, когда свой… ну… дар ощутили?

Директор стакан отставил, откинулся в кресле. Будто ждал этого вопроса.

– Да кто его знает… сколько себя помню. С рождения, наверное, – ответил он. – А если серьёзно, то заложено это во мне было. Там же в тридцатые не только людей грохали, но и экспериментов всяких интересных множество проводили. Был вот и такой – ещё нерождённым детям профессии выбирали.

– Как это, выбирали? – удивился Серёжа и тоже отставил чашку.

– А вот так. Отец мой как раз в таком «ящике» трудился. Беременную пациентку чем-то там облучали, пытаясь привить зародышу ту или иную способность.

– Разум Петрович, вы серьёзно?

Тот развёл руками.

– Кто его знает… Я в этом не понимаю ничего. А лавочку эту довольно быстро прикрыли; кого-то шлёпнули, как водится. Но отец жену, мать мою, то есть, беременную как раз мной, успел под это дело поставить. Ой, ржали над ним, наверное… Что он метеорологию выбрал. А там, понимаешь, лето (тридцать восьмой год) уникальное получилось, особенно август и начало сентября – ого-го, скажу я тебе! Блокирующий антициклон на два месяца. Максимумы под тридцать шесть, тридцатники в сентябре и за целых два месяца миллиметр осадков. А я родился в сентябре как раз. Вот отец и подумал, что эта очень важная профессия для народного хозяйства. – Разум Петрович тепло улыбался. – Только когда маму обрабатывали, чего-то там пошло не так, и больше нужного в неё дозу пульнули, ну и вот…

– Ого… – прошептал Серёжа.

– Первый раз случилось в школе уже. Рисовал как-то танки на подходе к Москве, карту набросал, а ещё и совсем детское что-то в голове ворочалось – тучки нарисовал со снегом, мол, чтобы фашистов замело. Он и повалил, снег-то. На следующий день. А конец мая уже был…

– Ещё чаю, Разум Петрович? – спросил Серёжа, снедаемый любопытством и немогущий сидеть неподвижно.

Директор на его предложение не ответил, взгляд его затуманился, и весь Разум Петрович был уже не здесь.

– Тогда-то я не понял ничего, конечно, это уж потом сопоставил. А дорожка мне всё равно прямая была – на геофак. Завещание отца (он на фронте погиб) матушка хорошо помнила, некуда мне было больше деваться, кроме как на географический. А уж когда практика пошла, когда карты нам выдали, вот тогда-то шороху я навёл. – Директор усмехнулся. – После первого курса, в июле нахулиганил. Мы в Подмосковье, как вы сейчас говорите, тусили в Коломне на практике. Как пошёл градусы занижать! О… В июле самое большое – двадцать пять, а ночные и девять, и десять… хорошо заморозков не наделал, – он захихикал. – Тогда, конечно, стал я что-то понимать. У матушки подробности выпытал. И ведь хорошо, что такой я…

Директора поиграл пальцами, подыскивая слово.

– Педантичный? – подсказал Серёжа.

– Не! Занудный! – Поднял палец директор. – Я очень рационально ко всему этому подошёл, спокойно. Аккуратно стал использовать. Хотя были заскоки, да…

Он взял стакан и шумно прихлебнул.

– Расскажите, Разум Петрович.

Директор поглядел в окно, крякнул.

– Уж темно! Тебе домой-то не пора?

– Нет, что вы! До пятницы я совершенно свободен, – ответил Серёжа радостно.

– До пятницы? Хм… ну, ладно… – Откинулся снова Разум Петрович в мягком кресле. – Так чего я там?

– Заскоки! Гм…

– Ага, точно. Это я уж заведующим лабораторией был. И чёрт его знает, что на меня нашло… Может, тридцать лет со дня гибели отца повлияло, может, ещё чего… Не знаю. В общем, семьдесят второй год – это я, – сказал Разум Петрович, прищурившись, постукивая по подлокотнику рукой.

Серёжа только очки поправил, а улыбаться не перестал.

– Семьдесят второй? Тот самый? – прошептал он.

– Угу. Урок я тогда получил. Думал, сейчас я такое идеальное лето для Европейской части СССР забабахаю. Все ахнут. Ага, разбежался! – С досадой махнул рукой Разум Петрович. – Как раскачал процесс своими подрисовками, как пошла жара… думал, всё, капут, сейчас лето своего рождения повторю. Здорово тогда, Серёж, я струхнул.

– То есть все эти пожары подмосковные…

Разум Петрович закивал.

– Ага, на мне, на моей совести… Хотя, я как понял, что дел наворотил, назад давай крутить, рисовал днями и ночами – только куда там! Раскочегарилось, я только слегка притушить и сумел. Совсем не всемогущ оказался. Но на полную не дал развернуться. С тех пор и понял, что надо потихоньку, где-то тормознуть, где-то подтолкнуть. Тогда в рамках всё. Ведь более-менее нормальный климат был в семидесятые и восьмидесятые, и в начале девяностых, а? – Подмигнул он Серёже.

Серёжа переваривал информацию, перетряхивал в памяти погодные архивы – и впрямь выходило, что до двухтысячных всё по норме было.

– А последние годы расшаталось тогда почему? – спросил он.

– Так не удел я стал с бумажками своими. На компьютере пробовал подрисовывать – чуть наводнение не устроил на Амуре. А распечатки мне теперь редко носят… да и постфактум частенько. Вот если «штормяк» какой только ежели…

– А что, никто не знает о вашем… вашем даре? – удивился Серёжа.

Разум Петрович заулыбался хитро.

– Кто их разберёт… Слухи-то ходят, но сам я не лезу. И раньше ни к чему мне было признаваться – я директором главной станции был, чего мне ещё? Погоду во всём мире делать? Я не настолько амбициозен. А! Пустое… разберутся и без меня. – На лицо директора опустилась печаль, он замолчал, задумчиво глядя в окно.

Вдруг Серёжа чуть на месте не подскочил

– А зима семьдесят восьмого – семьдесят девятого? – спросил он.

Разум Петрович вздрогнул, наморщил лысину, словно вспоминая, где он и что он.

– Ну, ты и вспомнил, – улыбнулся он, погрозил пальцем и встал с кресла, с хрустом потягиваясь. – Ладно, давай уж закругляться.

– То есть вы, да? Сорок градусов… – не унимался Серёжа.

– Вот настырный! – Покачал головой директор. – Не, Серёж, не я. Точнее, не совсем я. И не сорок, а минус тридцать восемь. Я там ошибся малёк: тогда грозила метель какая-то несусветная, потом оттепель, потом снова заморозок. А я ровный антициклон вместо всей этой радости и подсунул. Да с температуркой не рассчитал. Но ведь недолго там это всё было, справился я всё же. Ладно, давай кружку… Кстати, это ещё повезло мне, что Разумом назвали, – совсем некстати вспомнил он, – вполне себе славянское, пусть и не очень нормальное имя. А ведь могли Барометром там или Термометром…

* * *

Вова слушал лениво, поигрывая ключами. Серёжа, словно получив карт-бланш на разглашение, рассказывал ему небылицы про «балластного» старикана (как считал сам Вова, повторяя мнения многих коллег), и Вова, сам не замечая, проникался интересом. Ключи на пальце вертелись всё быстрее.

– Ты, Серёг, вместе с академиком уже того, – присвистнул он.

Серёжа оборвался на полуслове и покраснел до слёз.

– Дурак ты, Вова! – тихо сказал он, поправил очки и вышел из комнаты.

А Вова всё крутил ключами, а взгляд его задумчиво скользил по монитору, где в прогнозе маячили дожди и холод.

– Лето, называется, – пробурчал он. А потом, что-то вспомнив, криво улыбнулся. – Не, ну, а чего такого? Дурканём слегка и мы.

* * *

– Разрешите? – Вова втиснул своё объёмное тело в узкую щель чуть открытой двери.

Директор поднял глаза от костяшек.

– Заходите, заходите, молодой человек, – доброжелательно забурчал он. – Присоединяйтесь.

Серёжа нахмурился, но кресло своё подвинул, освобождая место для Вовы. Тот тяжело вздохнул и, ёрзая, елозя взглядом по метеокартам и стенам кабинета, стал дожидаться конца партии.

– Давненько я не брал в руки фишек… – сказал он чуть позже, загребая уверенным жестом в пухлую пятерню кости, когда подвели итог и рассыпали по новой.

Выиграв с ходу две партии, Вова затребовал чаю, и Серёжа с удивлением увидел, что Разум Петрович не только не осадил нагловатого толстяка, но и будто с удовольствием кинулся к кипятку.

– Пожалуй, я пойду, – сказал Серёжа, вставая.

– А чай? – спросил директор.

– Поздно уже. – Серёже было неловко. – До завтра, Разум Петрович.

– Всего хорошего, – попрощался директор.

И Серёже показалось, что промелькнула какая-то просьба в его словах. Серёжа пригляделся – но директор уже вовсю обхаживал своего пухлого доминошного соперника. Серёжа налился красным и вышел из комнаты, сопровождаемый презрительным взглядом Ляхова.

* * *

Следующим вечером обычного для последнего месяца приглашения директора на чашечку чая Серёжа не дождался. А когда, уходя, сунулся к кабинету директора, и, собираясь постучать, услышал стук костей, восклицания Разума Петровича и несколько надменный бубнёж Вовы. Серёжа нахмурился, повесил понуро голову и пошёл домой.

День завершался духотой. Температура неожиданно, вопреки всем прогнозам скакнула в обед выше рекордной отметки и теперь нехотя опускалась к ночи.

И в новый день ещё один жаркий рекорд не устоял.

С утра разлилось жёлтое марево по небу, а солнце начало плавить асфальт и граждан. В метро ещё держалась умеренная температура, а на поверхности люди обильно потели, шумно отдувались и спешили спрятаться под кондиционеры.

Серёжа ощутил навалившуюся жару ещё ночью, ворочаясь в ставшей сразу неуютной постели. Утром обеспокоил матушку плохим аппетитом и, не доев завтрак, убежал на работу. Там царило возбуждение, как всегда в преддверии метеорекордов. Температура шла на взлёт, перешагнув тридцатиградусную отметку уже в двенадцать часов дня.

В обед Серёжа заметил прошмыгнувшего в коридоре Разума Петровича, кинулся за ним и успел пролезть в закрывающуюся дверь.

– А, Серёжа, – кисло улыбнулся директор. – Чего тебе? – И сразу сделался очень занятой, начал перебирать какие-то бумажки.

– Разум Петрович, в чём дело? – Серёжа был настроен решительно.

– Ты о чём? – рассеяно спросил Разум Петрович.

– Почему сегодня опять жара?

Разум Петрович отвлёкся от бумаг, погладил задумчиво бакенбард.

– Блокирующий антициклон, ничего не попишешь, – развёл он руками и добавил скороговоркой: – Теперь надолго. Ещё и не один рекорд будет.

Серёжа очки снял и протёр краем рубашки. Надел обратно.

– Как же так, Разум Петрович? И вы ничего не сделаете?

Тут из Разума Петровича стержень словно вынули, он плюхнулся бескостной грудой в кресло. Бумаги из его рук рассыпались по полу.

– Сделаю, Серёжа, сделаю. Ещё и не такое, судя по всему, сделаю. – Он посмотрел с тоской на Серёжу.

Тот, мало что понимая, присел рядом.

– Понимаешь ли, в чём дело… – словно отвечая на Серёжино недоумение, начал исповедоваться Разум Петрович. – Я в домино не могу не играть. Ну, вроде, как побочный эффект моего, гм, дара. И, если выиграю, то и ладно, то и всё нормально. А вот если проиграю… Короче говоря, друг твой шарообразный мастером игры оказался. Обштопал меня десять раз подряд… и всё. – Понуро покивал Разум Петрович.

– Что – всё?

– В его власти я теперь. В полной. А он, то ли с приветом, то ли комплексы какие прорвались – возомнил себя властелином мира. Планы у него… ты бы слышал. Так что скоро мы пожаров хлебнём. Я ему прогнозов на месяц задолжал.

– Вы ещё и в долг играли? – ужаснулся Серёжа.

– Что поделаешь… Я ж говорю – не властен над Игрой. Она надо мной – да, а я – нет…

Серёжа снова взялся за очки.

– А если вы его обыграете, то он на вас влияние не будет иметь?

Разум Петрович поднял глаза и грустно улыбнулся.

– Не обыграю, Серёж. У него – дар…

* * *

Серые стыдливые ночи не приносили облегчения. Граждане раскупили вентиляторы, кондицонерщики ломили пятикратные цены, а на установку выстроились очереди чуть ли не до зимы.

Пожары не заставили себя ждать. Сначала потянуло лёгким ароматом, потом закашляли аллергики, а вскоре уже и полуденное солнце превратилось в матовый шар на грязном, желтоватом столичном небе.

Жители закрывали окна мокрыми простынями, ходили в респираторах и переполняли городские пляжи уже и по будням.

Пожарные сбивались с ног на торфяниках, безуспешно пытаясь залить расползавшийся под землёй огонь. Поездки даже по федеральным трассам на восток, юго-восток и северо-запад от столицы превратились в адское испытание.

Вова Ляхов словно жирел от всех этих несчастий. Переполнившись самомнением, он дерзил не только Разуму Петровичу, который в его присутствии становился похожим на побитого старого пса, но и самому Гельфанду, первому заму директора, настоящему начальнику метеостанции. Гельфанд в изумлении открывал беззвучно рот, но терпел выскочку, потому что этот молодой да наглый, толстый и надменный Ляхов раз за разом предсказывал новые рекорды, оправдывающиеся с точностью до десятых градуса.

Серёжа, проходя мимо кабинета директора, частенько слышал оттуда стук костей. Сжимал кулаки и убегал к себе, где крутил колесо «мышки» и перебирал бесчисленное количество материалов в интернете по запросу «дар».

Несколько раз он врывался в кабинет, разбрасывал кости, прятал всю коробку, но натыкался на еле слышное шептание Разума Петровича «Это бесполезно… Игра меня всё равно найдёт» и наглую ухмылку Вовы.

Серёжа мучился в своём закутке, крутя синоптические карты и так, эдак. Засматривал до дыр и зарубежные компьютерные модели, и адаптированные отечественные. Везде над Европейской частью России стоял «Блокирующий антициклон», недвижимый, нерушимый и обтекаемый благодатными дождями и прохладой по северу и крайнему югу. Температура регулярно подбиралась почти к сорока градусам, город был выжжен и расплавлен, народ изнывал, энергоснабжение работало на пределе, в воздухе витала лёгкая паника и перспектива подачи воды по часам.

Когда перевернули календари на август, и забрезжила надежда на скорое ослабление этой гнетущей жары под слабеющим к осени солнцем, Серёжа не выдержал. Он дождался, когда вечером из кабинета директора выкатился лоснящийся Ляхов и схватил его за грудки.

– Ты, сволочь! Прекращай! – взвизгнул Серёжа.

Вова поглядел на однокашника удивлённо и брезгливо отцепил его руки от своей рубашки.

– Не могу, Серёженька. Душа не велит. Надо народишко наказать как следует. – Он почистил пухлыми пальцами свои плечи от невидимых пылинок.

Серёжа глотал воздух ртом, как рыба.

– За что… За что наказывать? Ты что…

– О… – Воздел глаза к потолку, всё лицо туда обратив, Вова. – Там знаешь, сколько…

Серёжа кинулся пихать толстую тушу, молотить по непробиваемой жирной груди своими хилыми кулаками.

– Э, ты прекращай. – Одной левой отодвинул его от себя Вова. – Не бузи.

И Серёжа, подрагивая всем телом, поплёлся на выход. А за дверью, в своём кабинете постаревший, сильно сдавший за последние недели Разум Петрович рисовал красные границы антициклона. Из последних сил, с перекорёженным лицом он выводил контуры, не в силах перечить садистской воле Ляхова.

* * *

Серёжа глядел на горизонт уже час. Ни в каких прогнозах этого не было, у всех держалась адская жара вплоть до самых дальних «хвостов» в модельных графиках. Не было этой иссиня-чёрной тучи, заслонившей полнеба.

К жаре не то, что привыкли. Смирились. Выживали.

С утра сразу под душ, пока есть вода, и, не вытираясь, на балкон. А там не жёлтой мглой небосвод прикрыт, а темнота навалилась. Духота нестерпимая, дым отринулся в сторону, открыв пространство.

С двенадцатого этажа, в окружении низкорослых хрущёб город просматривался до горизонта. С юга и запада, заслонив весь край неба нависла чернота. Такой черноты Серёжа не видел даже на картинках. Зарницы мелькали пока нестройно, белыми нитками дёргалась то тут, то там, не рождая грохота.

Всё замерло в городе и вокруг. Тишиной оглушало, и казалось, бескрайняя туча не приближается.

Началось всё сразу. Обрушился шквал, согнулись, ломаясь, деревья, полетел мусор. Сверкнуло, грохнуло, а потом, оглушая и ослепляя, разряды пошли один за другим, сливаясь в единый адский грохот. Стало темно, как ночью.

– Мам, закрывай всё! – крикнул Серёжа, понимая, что на работу он сегодня опоздает.

Они закупорились в душной и прогретой квартире и сквозь заливаемые стёкла смотрели на буйство стихии.

Шторм трепал Москву почти полдня, исхлестав её небывалым ливнем, ветром и градом. Попадали деревья и рекламные щиты, затопило улицы и сорвало крыши. Кругом орали сигнализацией машины, хрустели по ногами осколки.

Как немного затихло, Серёжа помчался на работу. Где пешком, пробираясь через завалы, где на работающем кое-как метро, он добрался на станцию только к вечеру. Там он сразу кинулся к директору.

Разум Петрович сидел в кресле, обхватив голову руками, и раскачивался.

– Разум Петрович, как же так…

Директор поднял красные глаза.

– Не знаю, Серёж, не знаю. Но это не я…

Серёжа замер.