Амулет. Книга 3

– Дело в том, что нам не нужны суды, – рассмеялся хозяин гостиницы, – потому, что у нас не существует преступности, как проблемы, которую надо решать системно.

Тут уже я и Стас удивились в один голос:

– То есть, как это – не существует?!

– Да очень просто, – спокойно отвечал Ван Донген. – Я же говорил, здесь живут общинами. А в общине каждый знает про каждого все. У нас невозможно ничего скрыть. Даже свадьба начинается с того, что собираются родственники и друзья жениха и невесты и подробнейшим образом рассказывают обо всем, что было в жизни новобрачных и хорошего, и плохого. Перебирают все – с самого дня рождения и до дня свадьбы!

– Да как же можно так жить: все время на виду, под контролем, все время с оглядкой на родственников? – обратился ко мне Стас, как к единомышленнику, и тут же спросил об этом певца балийской свободы.

– Именно так и живут в общинах! Человек не поступает плохо как раз потому, что он всегда на виду. А если он все же совершит что-то дурное, то позор его поступка ложится и на него, и на всю его родню и будет сохраняться поколениями. Очевидно, что нормальный человек не станет навлекать на себя такую беду.

Джером говорил чуть снисходительно, как опытный лектор.

– Балийцы живут в девственной природе. Они намеренно встраивают свои дома, дороги, производства в окружающую среду. Если надо, сдерживают свои потребности, чтобы только сохранить баланс с природой. Балийцам не нужна бурная техногенная цивилизация. Они, конечно, пользуются автомашинами и мотоциклами, имеют телевизоры и холодильники, но они по своему мировоззрению противятся тому, чтобы города и технические сооружения вытесняли природу. Они стараются «вписаться» в природный ландшафт (на Бали даже действует постановление собрания общин: не строить зданий выше верхушек пальм). Пример Запада с его небоскребами и технической экспансией совершенно не согласуется с балийским представлением о счастье человека. Здесь радуются жизни, потому что принимают ее такой, как она есть, и им не нужен никакой допинг. По этой причине они не курят, не пьют спиртных напитков и не употребляют наркотиков.

«Ну и чудеса! – удивился я про себя. – Оказывается, есть в мире люди, которые не пьют? Черт знает что творится…»

– Островитяне – как дети, – продолжал тем временем Ван Донген, одновременно наливая вино в три высоких бокала. – В те времена, когда сюда пришли голландские завоеватели с ружьями, – к сожалению, я являюсь потомком одного из них, – балийцы вышли сражаться с ними, вооруженные всего лишь палками… Потом, после перехода острова под юрисдикцию Голландии, ему очень повезло: про него как будто забыли. На протяжении трех с половиной веков Голландия, обозначая свое присутствие, никогда не навязывала Бали своих порядков. Поэтому здесь, как нигде в мире, сохранились в первозданном виде древние традиции и культура, в отличие, например, от культуры майя, которая сильно пострадала от испанских завоевателей. И народ на острове продолжал жить по-прежнему, так, как ему нравилось. Только поэтому на Бали сохранились общинность, самобытность и уникальная чистота души коренного населения. Именно поэтому я утверждаю, – в его голосе снова зазвучали нотки восторга, – что остров Бали – это рай на земле! Туристы из так называемых развитых стран, приезжающие на Бали толпами, думают, что местные жители смотрят на них снизу вверх. Как глубоко они ошибаются! Балийцы смотрят на приезжающих с любопытством, но никому не завидуют. Они словно говорят: «У вас своя жизнь, а у нас – своя, и нам хорошо». Балийцы настроили для туристов множество отелей по всему острову, создали в них атмосферу европейской и американской роскоши, весело обслуживают гостей, но при этом ни на йоту не отступают от самих себя и своего очень духовного восприятия жизни. Лично я не смог бы жить ни в одном другом месте на земле! Я – человек, ненавидящий государство, – я упиваюсь жизнью только здесь.

Ван Донген поднял свой бокал и воскликнул:

– За благословенный остров Бали и его не испорченный цивилизацией народ!

Его слова звучали так искренне, а от него самого исходила такая невероятная энергия, что противиться ему было совершенно невозможно. Мы со Стасом дружно подняли бокалы и с удовольствием выпили.

После этого я, расслабившись, принялся размышлять, присматриваясь к местному патриоту, который тем временем вступил в оживленный разговор о чем-то со Стасом.

«В России анархист – нечто среднее между попом-расстригой и студентом-недоучкой. Неприкаянный, проповедующий отрицание и бунтующий человек. А Ван Донген – совсем другое… Надо быть очень сильным человеком, чтобы при всех личных проблемах, которые порождают его анархистские взгляды, найти свою нишу. Этот Ван Донген, конечно, не жалкая фигура под черным флагом анархизма, виденная мной у Гостиного Двора на Невском, а неординарная зрелая личность, которая наслаждается гармонией жизни. Его единственный законодатель – разум, ставящий на место права справедливость и заменяющий власть общественным творчеством. Разве это не прекрасно – научиться управлять самим собой, возвысившись над государством, его чиновниками и учреждениями? Ван Донген, как и весь балийский народ, исповедует устройство общества снизу вверх путем свободного объединения, а не сверху вниз, как российское правительство и его ниспровергатели. Да, этот человек – анархист, но его анархия – не беспорядок, а всего лишь безвластие, означающее естественное равновесие всех сил в обществе».

Я чувствовал, что он присматривается ко мне, причем более внимательно, чем к Стасу. Мне тоже было интересно, каким образом он понял, что я остановил террориста в самолете.

Мысль Ван Донгена, которую Стас перевел мне, видимо, для того, чтобы я не скучал, показалась мне ответом на мой вопрос.

– На этом острове все люди живут с открытым сердцем и чистой душой. И я, живя среди них, научился им подражать. От этого мои чувства и восприятие обострились. Я безошибочно распознаю хороших людей, – он широко улыбнулся Стасу, – когда же я сталкиваюсь с темной, злобной силой, я всегда испытываю огромный внутренний дискомфорт. Наверное, мы оба с вами, – он бросил на меня многозначительный взгляд, – почувствовали сегодня что-то одинаковое.

Я вполне понял его.

– Вы правы, – сказал я, – свободная душа, которая живет по своим естественным законам, способна воспринимать многое из того, что запредельно для больных алчностью и враждой.

Стас перевел, и Ван Донген понимающе закивал головой, вдруг привстал и с уважением пожал мне руку.

Дальше мы уже просто болтали. На правах старожила наш гостеприимный хозяин посоветовал нам посетить «Пещеру учителя», съездить на озеро Братан, побывать в парке, где собраны экзотические животные. Как оказалось, на Бали много интересных мест, и Стас живо ими заинтересовался. Для меня же разговор потерял первоначальный интерес. На всякое восклицание Стаса: «Гриша, мы должны это обязательно посмотреть!», я согласно кивал головой, приветливо улыбался господину Ван Донгену и терпеливо ожидал конца беседы.

Когда мы распрощались, был уже поздний теплый вечер. За стенами отеля мерно и значительно рокотал Индийский океан, и у меня вдруг возникло желание немедленно искупаться.

Стас горячо поддержал мою идею:

– Прекрасно! Я весь вечер об этом думал – искупаться перед сном!

Мы тут же вышли на пляж. Вблизи океан шумно дышал, как огромный добродушный зверь, обволакивая нас запахом теплой соленой воды, смешанным с ароматом невидимых в темноте цветущих лиан, которыми мы любовались днем. Стас, не ожидая меня, с разбега бросился в воду и радостно завопил:

– Ого-го! Гриша, давай скорей сюда-а! Тут не вода, а парное молоко-о! – невидимый в темноте, он нырял, громко плескался, отфыркивался и продолжал выкрикивать: – Ух ты! Здорово-то как! Ого-го-о! Гриша, ты где-е?! Ныряй скорей!

Глубокая чернота – хоть глаз выколи – южной, совсем не петербургской, ночи, начинающаяся сразу там, где кончался свет из окон отеля, скрыла Стаса, и я слышал только его восторженные крики. Вглядываясь в эту черную бездну, я робел, медлил. Из-за шума волн я не расслышал шороха шагов подошедшего человека, поэтому чей-то внезапный тихий голос прямо у меня над ухом испугал меня и заставил застыть на месте:

– Господин! Я очень рад, что вы, наконец, прибыли! Я должен сообщить вам, что к вашему визиту мы все подготовили, вас ждут…

Я оглянулся, чтобы разглядеть говорившего, но он исчез так же внезапно, как и появился, оставив меня в полной растерянности. «Кто это? Что это?..» – только и спрашивал я себя, забыв о купании.

Стас выскочил на берег и запрыгал вокруг меня, по-собачьи отряхиваясь, брызгаясь и подталкивая меня к воде:

– Чего ж ты медлишь? Иди скорей, там – настоящее блаженство! Иди!

Но у меня напрочь исчезло всякое желание купаться, стало холодно и неуютно.

– Знаешь, Стас, ты извини. Я, пожалуй, сегодня не буду купаться, что-то меня знобит… Перелеты, видимо… Думаю, мне лучше поскорее лечь в постель.

И я, не дожидаясь ответа, поспешил в номер. Долго не мог уснуть, – не давало покоя недоумение: «Кто же это был? И что он приготовил к моему приезду?..»

Глава вторая. Стас.

Я купался в океане. Это было великолепно! Я резвился совершенно по-мальчишески, блаженствовал, зарываясь с головой в мягкие теплые волны. Было темно, но я не испытывал никакого страха перед черной дышащей пучиной, над которой были видны лишь звезды, только старался не уплывать далеко от берега, поглядывая все время на светящиеся окна отелей. Мне показалось странным, что Григорий, предложив искупаться, не шел в воду, как я его ни звал. Он стоял на песке пляжа и смотрел в темноту океана, застыв в какой-то тоскующей, изломанной позе. Вдруг позади него возникла фигура человека. На мгновение она приникла к нему, как будто сказав что-то на ухо, и тут же, отделившись, исчезла.

Когда я вышел на берег, Григорий выглядел растерянным. Он наотрез отказался купаться, сослался на плохое самочувствие и поспешно устремился в «Шератон». Я остался в полном недоумении: «Что он замыслил? Что за переговоры втайне от меня?..»

Утро встретило меня совершенно безоблачным небом и ярким, но не обжигающим солнцем. Среди цветущих кустов порхали диковинные птички, весело щебеча. Сверкающий океан длинными ленивыми волнами облизывал берег.

Тревога, вызванная непонятными переговорами Григория с кем-то на пляже, за ночь улеглась, и мы, как ни в чем ни бывало, непринужденно переговариваясь, отправились завтракать.

Мне всегда нравились утра в хороших курортных отелях. Обстановка в них создает предвкушение праздника. Зеркала, большие окна, позолота, чистота, приветливые служащие в форменной одежде, в многочисленных вазах благоухающие цветы, из ресторана наплывают дразнящие ароматы свежемолотого кофе… Разноязыкая публика – постояльцы отеля – небольшими компаниями, парами или поодиночке неспешно размещается за столиками, обменивается приветствиями, радуясь, что впереди еще один длинный, полный удовольствий день отдыха…

Мы с Григорием устроились за столиком в уютном уголке, отделенном от остальной части кафе огромной пальмой с широкими перистыми листьями. Миниатюрная официантка с точеной фигуркой и очень миловидным балийским личиком тут же поставила перед нами горячий кофейник и пожелала приятного аппетита. Мы пока оставили кофейник без внимания и первым делом направились к стойке с соками. Затем занялись выбором блюд. Трудно сказать, сколько их, европейских и специфических индонезийских, включал в себя здешний «шведский стол», выбор был огромный, и попробовать хотелось всего. Но когда весь наш столик оказался тесно уставлен тарелками, соусниками, вазочками, – мы поняли, что съесть это все невозможно даже после недельной голодовки. Шутливо обвиняя друг друга в неуемном обжорстве, мы дали себе слово в следующий раз быть сдержаннее.

Не успели мы закончить и половину нашего обильного завтрака, как в зале появился Ван Донген. Вежливо раскланиваясь на все стороны, одаряя всех сидящих своей лучезарной улыбкой и с этой же улыбкой успевая на ходу делать замечания официантам, которые засновали по залу с удвоенной быстротой, он неторопливо продвигался в нашу сторону. Вероятно, его появление в зале ни для кого из его работников не было событием чрезвычайным, скорее, это был обычный ритуал.

Широко улыбаясь, Ван Донген учтиво поприветствовал нас и по-хозяйски присел к нашему столику. Красивый поднос с чашечкой кофе и паштетным бутербродом, видимо, обычный для него завтрак, возник перед ним, будто материализовавшись из воздуха, – официантка подала его ровно в ту секунду, когда босс сел, и, не услышав никаких дополнительных указаний, сейчас же исчезла.

Изящно сделав глоток из чашки, голландец стал расспрашивать, хорошо ли мы спали, понравился ли нам отель и каковы наши первые впечатления. Мы честно признались, что впечатлений у нас немного, поскольку мы еще практически ничего не видели на острове.

– О, это все поправимо! – улыбнулся Ван Донген особенно солнечной улыбкой. – Кстати, мистер Фаворский, а в чем состоит цель вашего приезда на Бали?

Я не был готов к такому вопросу, поэтому на ходу сочинил легенду, что приехал с другом якобы для покупки ювелирных изделий из черного жемчуга. Это было, что называется, притянуто за уши, я понятия не имел, чем еще можно заняться здесь европейцу, и ничего умнее не придумал.

– О, черный жемчуг! – подхватил Ван Донген. – У нас есть еще и желтый, и розовый. Но черный жемчуг – это предмет вожделения богатых модниц всего мира! И я почту за честь показать вам одну из лучших мастерских, где производят самые дорогие украшения именно из черного жемчуга.

Мне ничего не оставалась, как изобразить восторженную благодарность.

– Я совершенно уверен, что вы не пожалеете об этом, – Ван Донген подчеркнуто обращался именно ко мне. – Кроме того, там работают мои друзья, и я думаю, что контракт, если вы пожелаете его заключить, будет для вас выгодным и надежным.

Мне почти не пришлось притворяться, настолько я был растерян и озадачен его неожиданным напором.

– Просто не представляю, как мне вас благодарить! – воскликнул я, чертыхнувшись про себя: «Вот, опять влез в аферу, из которой потом неизвестно как выпутываться. Но ничего не поделаешь, назвался груздем – полезай в кузов… за черным жемчугом…» – Это необычайно любезно с вашей стороны, мистер Ван Донген, – я говорил быстро, без пауз, опасаясь, что он навяжет мне еще что-нибудь. – Да, я буду счастлив воспользоваться такой возможностью. Кстати, господин Ачамахес, – я кивнул в сторону Григория, – юрисконсульт нашей фирмы, как раз и помогает мне в оформлении контрактов.

– Если вы не возражаете немного подождать, – Ван Донген легким кивком как бы включил Григория в круг нашей беседы, – совсем немного, не больше часа, – мы сможем поехать все вместе. Я ваш должник, и я постараюсь сделать для вас все, что только смогу. Уверяю вас, что цель вашего приезда будет достигнута полностью, – он произнес эти слова весьма многообещающе.

Уже встав из-за стола, спросил:

– Вы надолго здесь?

– Да как получится… – я не мог ответить на этот вопрос ничего вразумительного, поэтому ограничился нейтрально-неопределенной фразой: – скорее всего, на недельку…

– Прекрасно, в течение недели я смогу показать вам многое из того, что заслуживает внимания на этом острове! Так на сегодня мы договорились? – и, не дожидаясь ответа, он стремительно ушел.

Мы с Григорием переглянулись, пожали плечами, согласившись не противиться ходу событий.

Через час посыльный администрации явился к нам в номер и сообщил, что господин Ван Донген ждет нас у входа в гостиницу.

На улице, действительно, стоял прекрасный лимузин с открытым верхом, а рядом с ним Ван Донген. Широким жестом он пригласил нас занять места в машине, что мы и сделали с видимым удовольствием.

Дорога была великолепной, и езда в плавно летящей машине была приятной, но я с недоумением смотрел по сторонам, и не находил той прелести, о которой накануне вечером с таким восторгом твердил наш новый знакомец, – небольшие, слегка запыленные домики не выше трех этажей, пальмы нескольких видов, увитые цветущими лианами заборы – обычный южный пейзаж…

Ван Донген уловил мое недоумение и широко заулыбался:

– Вы, наверно, не чувствуете ничего особенного? Не удивляйтесь. Сначала нужно понять философию Бали, только после этого вы сможете окунуться в ее очарование! Здесь живут по сердцу. Правильно это или неправильно… Во всяком случае, это не менее правильно, чем жизнь западного человека по деньгам. Хотя бы потому, что здесь нет нищих.

Он вдруг наклонился к водителю, что-то сказав ему вполголоса, и повернулся к нам с видом заговорщика:

– Знаете что, для начала я отвезу вас в гости к одной милой женщине. Я ее очень люблю, хотя она совсем из другого круга. Она бедна, но я совершенно уверен, что вам понравится у нее.

Вскоре мы остановились, и Ван Донген пригласил нас подняться по невысокой выщербленной каменной лесенке к небольшим строениям самого разного вида и размера, окруженных невысокой, скрытой зеленью и цветами оградой. Часть этих строений можно было с некоторой натяжкой назвать домами, другие скорее напоминали наши дачные будочки, но все они были одинаково хорошо ухожены. А на крохотном пятачке двора царила просто-таки сияющая чистота, как в горнице русской деревенской избы, прибранной к светлому празднику Пасхи.

– Нравится? – заранее уверенный в ответе, Ван Донген широким жестом обвел пространство двора. – Здесь живет одинокая пожилая леди. Вот в этом домике у нее спальня. А в этом, – он показал на соседний домик с незамысловатыми рисунками под окном, – детская. Вот тот, с кружевными занавесками, – это для приема гостей. Там, – он показал на другую сторону двора, – столовая и кухня, рядом – то, что вы у себя называете летней баней. У нас, правда, нет другого времени года, кроме лета, поэтому у нас это просто баня, – он заразительно рассмеялся над собственной шуткой. – Ну, а там, за цветником, вы правильно догадались, там у нее туалет.

Мы с интересом и некоторым недоумением осматривали владения той, кого наш провожатый назвал бедной.

Он предложил нам заглянуть в любой из хозяйственных домиков:

– Вы можете зайти, посмотреть, пока я поговорю с хозяйкой, она всегда рада видеть меня и моих гостей.

Пока он отсутствовал, мы совершили небольшую экскурсию. Внутри все было так же ухожено, как и снаружи, – никакой роскоши, но и никаких признаков нищеты, вполне добротная мебель, уют, чистота, цветы. Я никак не мог взять в толк, как это «бедный» человек может иметь шесть домов, пусть даже и небольших.

– А вот там, я еще не показал вам, видите – в красном углу, как у вас говорят, – продолжил появившийся Ван Донген, – там у нее храм.

«Ну и ну, – я даже присвистнул, – ничего себе нищенка! У нее еще и собственный храм! Может, у нее еще и собственная фабрика?»

– А посмотрите вот сюда – за домами у нее сад, – и Ван Донген начал перечислять, что растет и плодоносит в том саду, но я и половины названий не в состоянии был упомнить. – Здесь всегда надо что-нибудь собирать, так как урожаи чередуют друг друга круглый год. По этой причине среди балийцев нет нищих как таковых. Каждый имеет свой земельный участок, жилые и хозяйственные постройки на нем, а также получает помощь общины в необходимых случаях. Причем земельный участок насчитывает не каких-то шесть соток, как в большинстве садоводств России, а не менее полугектара. Имея в руках хорошую земельную собственность, поддержку со стороны общины, человек всегда имеет возможность обеспечить свою жизнь и жизнь своей семьи всем необходимым. Поэтому люди живут достойно. Без нищеты, попрошайничества, воровства…

– Нельзя ли нам повидать хозяйку? – поинтересовался я у Ван Донгена.

– Она была бы рада познакомиться с вами, но сейчас она неважно себя чувствует и просила извинить ее, что не может к вам выйти. Может быть, в другой раз? Я бываю здесь довольно часто. – Мы удивленно глянули на него, и он замялся. – Видите ли, она живет одна, и община, и… добрые люди не дают ей страдать от одиночества. У нас на Бали все считают своим долгом помогать престарелым, немощным людям. Вот если бы нашу пожилую леди поместить в Россию, – усмехнулся Ван Донген, – она давно стояла бы там, как говорится, с протянутой рукой.

– Это почему же? – вступил в разговор Григорий.

– Да очень просто – ей бы никто не помог!

Нам с Григорием, увы, нечего было ответить в свое оправдание, и я спросил, не пора ли двигаться дальше.

Ван Донген примирительно улыбнулся:

– Конечно, конечно, сейчас поедем. Я совсем не хотел обидеть вас, просто мне хотелось наглядно показать вам одну из причин, назовем ее «взаимопомощь», по которой я живу именно здесь. На Бали люди говорят друг другу: «Я – это ты, а ты – это я». Все члены общины соединены в одно духовное соцветие. И в этом суть морали, этики и философии балийцев. Они делают одну очень простую вещь: поступают так, как хочет тот, с кем в данный момент они входят в контакт. А теперь продолжим нашу поездку по острову. Я думаю, вас ждет много нового и интересного.

Мы снова сели в лимузин. На некоторое время в машине повисло молчание.

Вскоре мы увидели необычную процессию женщин. У каждой из них вокруг бедер был обернут в виде юбки кусок яркой ткани, перевязанный на талии широким цветным поясом, – саронга, как пояснил Ван Донген, – сверху надета кружевная блузка, а на голове высилась огромная тарелка с фруктами. Женщины двигались удивительно изящно, я невольно залюбовался ими и, конечно, начал расспрашивать нашего добровольного гида, куда они так деловито идут.

– О, это церемония жертвоприношения богам. Я, правда, не знаю, по какому случаю. Здесь, на Бали, поводов для жертвоприношений великое множество. Любое событие в жизни общины, будь то рождение ребенка или окончание сбора какого-нибудь урожая, может отмечаться церемонией. Эти жертвоприношения бескровные, символические – поспешил он объяснить, – богам отдаются цветы, плоды, ленты, бусы… Искусство складывания жертвенника, его форма, величина, ингредиенты – разные в зависимости от того, по какому случаю и какому богу посвящаются подношения. Все это знают только брахманы.

Ван Донген от чистого сердца старался объяснить нам все как можно более подробно и доходчиво.

– Вы не обратили внимания, а ведь в моей машине тоже есть определенное жертвоприношение. Взгляните! – он показал на какие-то засушенные цветочки на приборной панели.

Он явно ждал от меня вопроса, чтобы продолжить объяснение.

– Это традиция или какой-то символ? Что это означает? Вы тоже верите в языческих богов?

– Может быть, это дань традиции, а может быть, я верю в богов, – он пропустил слово «языческих», имеющее негативный оттенок, и таинственно усмехнулся. – Мне иногда кажется, что благодаря этим жертвоприношениям я приучаю себя жить в согласии и гармонии с тем, что меня окружает. Спокойно воспринимать все происходящее вокруг как волю Высших сил и смиряться с ней. – Он помолчал, бережно взял в руки свои жертвенные цветочки, подержал их и так же бережно положил на место. – Балийские религиозные церемонии не случайно называются «церемониями духовного очищения». Постоянное их проведение наполняет жизнь священнодействием. В них участвуют все. И вся жизнь балийца разделена на время подготовки и проведения той или иной церемонии. Заканчивается одна церемония, тут же начинается подготовка к другой. В любом случае, соблюдение традиций создает связь времен и приносит людям душевный комфорт, а это уже немало… Вы согласны с этим?

Григорий, не вмешиваясь, молча смотрел по сторонам, предоставив мне самому поддерживать разговор с Ван Донгеном.

– Не буду спорить, в этом, пожалуй, что-то есть, но я хочу спросить о другом. Я видел, что процессию возглавляет мужчина. Он кто – брахман? Привилегированный? Странно, что у вас, как я слышал, существуют касты, наподобие индийских.

– Мне тоже поначалу казалось странным и несправедливым, что люди здесь с самого рождения, из поколения в поколение, делятся на касты. Но знаете, кастовость на самом деле далеко не то, что вы думаете, – улыбнулся Ван Донген. – Это не закрепление классовых или, как у вас в России, семейных привилегий. Это определение брахманами врожденного, то есть высшего предназначения того или иного человека на земле. Определение того образа жизни и рода занятий, которые принесут ему наибольшее душевное удовлетворение. Счастье. И я думаю, что все брахманы знают, что делают, – балийцы вполне довольны своей кастовостью, а несправедливой она кажется только со стороны.

«Риг-веда» говорит по этому поводу: «Когда они (боги) разделили пуруса (человека), они сделали четыре подразделения: голова человека – брахман, руки – ксатрии, бедра – весия, подошвы ног – судра».

Итак, с глубокой древности на Бали существовали четыре касты (варны, по-балийски). Первая – священники, иначе: жрецы (брахманы), они руководили всей жизнью народа. Вторая – руководители конкретных направлений и мест, ксатрии. Третья – имеющие всего две реинкарнации, купцы (весии), без права переходить в высшие касты, но обязанные служить им. Четвертая – исполнители исключительно грязной работы, судрии. Есть еще одна, самая низшая каста – неприкасаемые, те, кто не попал ни в одну из вышеперечисленных, это дно общества. Неприкасаемые разделены на собственно неприкасаемых и невидимых – эти стирают одежду неприкасаемых, их нельзя не только касаться, но и видеть.