Амулет. Книга 2

Я поймал себя на мысли, что слова, которые я подобрал, описывая эту девушку, недостаточны. Было что-то еще, что придавало ей неуловимый, необъяснимый шарм. Когда я понял – что именно, то чуть не рассмеялся. Конечно же! Ничто так не украшает женщину в глазах мужчины, как ее любовь к нему! Ведь, глядя в эти огромные глаза, я видел в них невысказанное чувство. «Любить – видеть человека таким, каким его задумал Бог, и не осуществили родители», – кажется, такое определение любви в своих дневниках дала одна из тончайших поэтесс своего времени Цветаева… И этот божественный замысел, который Милочка, вдохновленная любовью, видела отчетливей, чем я сам, плескался сейчас в ее глазах, гипнотизируя, завораживая, очаровывая… Вот, оказывается, как женщина соблазняет мужчину! Не формами, не красотой лица, не нарядами – одним лишь искренним восхищением, тем более манящим, когда мужчина о нем знает. Я и сам не заметил, как, завороженный магическим притяжением ее обожания, начал искать в этой девушке, почти девочке, черты своей идеальной возлюбленной, «Прекрасной Дамы».

Чтобы развеять чары, неожиданно овладевшие мной, я принялся рассказывать Милочке о своем путешествии в Мексику. Я говорил о красотах сельвы, о древних пирамидах, которые мне довелось увидеть, вскользь упомянул о пережитом землетрясении, приправляя свой рассказ забавными комментариями, чтобы, не дай Бог, не стать в ее глазах еще большим героем, описывал жизнь в Мериде, местные нравы и обычаи…

Милочка слушала меня, затаив дыхание, восторженно откликаясь на самые интересные моменты, то переспрашивая, то испуганно ахая, то смеясь. И лишь одна ее мысль, которую, увы, я не мог заглушить в своем сознании, пробивалась, словно нить с иглой, через всю ткань моего рассказа: «Он такой удивительный! Он самый лучший из всех, кого я знаю! Нравлюсь ли я ему хоть немножко? Нравлюсь или нет?.. Нравлюсь или нет?..».

Вода камень точит… Несмотря на то, что я дал себе твердое обещание держать дистанцию и ни в коем случае не красоваться перед девушкой, на чувства которой не собираюсь отвечать, глупое мужское бахвальство взяло верх и, окрыленный своим успехом (что, впрочем, не удивительно – не так уж часто в меня влюблялись молоденькие красивые девушки), я вдруг заявил:

– Да, вовремя я ушел из нашей конторы. Теперь я зарабатываю несравнимо больше, чем те гроши, которые мне платили. Даже успел сколотить небольшой капитал в валюте. Ты даже представить себе не можешь, сколько мне удалось скопить за такой короткий срок!

Вопреки моим ожиданиям, Милочка не проявила ни интереса, ни восторга, узнав о том, что я разбогател, а, напротив, как-то сникла, задумалась.

«Что я не так сделал? – недоумевал я. – Что такого сказал? Она выглядит такой расстроенной… Странно!».

«Какая же я дуреха! – услышал я горькие мысли своей спутницы. – Нельзя было соглашаться на эту встречу! Он мне и раньше нравился, но тогда я еще могла его забыть. А что теперь? Я совсем в него влюбилась, да разве он на меня посмотрит? Он теперь богат – ходит в дорогие рестораны, работает за границей, много получает… Зачем ему такая простушка, как я? И как мне теперь ему признаться? Когда мы с ним были равны, еще оставалась надежда, а теперь… Что бы я ни сказала – он не поймет, решит, что мне нужны его деньги. Да лучше бы их вовсе не было! Если бы можно было все вернуть! Он остался бы скромным служащим, и тогда… я могла бы признаться ему в своих чувствах, не опасаясь, что он заподозрит меня в корысти. Может, он полюбил бы меня… Но что толку в пустых мечтах! Теперь уж поздно…».

Она огорчилась так искренне, что я даже удивился – так непохоже это было на реакцию большинства женщин. Мне стало неловко за свое бахвальство перед ней – бахвальство самого низкого пошиба. Ведь кичиться высокими заработками перед женщиной может только самоуверенный болван, у которого, кроме денег, за душой нет ничего иного, что могло бы ее заинтересовать. Как я мог быть таким идиотом? Ведь она далеко не глупая девушка, да и (теперь я знал это точно) совсем не меркантильная. Знал я и то, что во мне ее привлекают вовсе не деньги – ведь и в ту пору, когда я прозябал в нашей общей конторе и имел мизерное жалованье простого служащего, ее глаза светились таким же обожанием. Вот только я его не желал замечать…

Милочка ничего не спросила, не стала интересоваться размером моих заоблачных гонораров, лишь как-то сникла, становясь с каждой минутой все печальней.

«Что ты будешь делать! – расстроился я. – Неужели я начисто утратил все свои навыки общения с женщинами? Ведь раньше, помнится, у меня неплохо выходило… А сегодня – оплошность за оплошностью! Или дело не во мне, а в этой девушке? Она совсем не похожа на прежних моих подруг – то, что вызывало у них восторженные восклицания, ей не приносит никакой радости, а порой и откровенно огорчает. Что ж, попробуем исправить положение», – решив так и призвав на помощь все свое красноречие, я принялся развлекать Милочку курьезными историями, многие из которых выдумывал прямо на ходу, анекдотами, забавными байками…

Мне удалось разрядить обстановку, и через некоторое время мы оба заливисто смеялись, не обращая никакого внимания на торжественно-чинную обстановку, которая нас окружала – словно школьники, сбежавшие с уроков в ближайшую кафешку, чтобы насладиться парой порций мороженого в незабвенных вафельных стаканчиках. Время полетело стремительно и беззаботно, и я вдруг поймал себя на мысли, что давно не чувствовал себя так легко и свободно, как в этот вечер – пожалуй, со времен своей студенческой юности, благословенной поры, когда меня не тяготили ни заботы, ни комплексы, порожденные неудачным браком, ни уж, тем более, угрозы и необъяснимые гонки с преследованием.

Я и не заметил, как вечер подошел к концу – бокалы опустели, в вазочке с десертом сиротливо оставалась лежать лишь марципановая роза, недоеденная Милочкой, которая, смеясь и указывая на свою талию, наотрез отказалась от лишних калорий.

Мы вышли из ресторана и, не сговариваясь, направились в сторону Фонтанки – я всегда любил прогулки по ее тихой, уютной набережной. Вечер был теплым и располагающим, к тому же своего намерения, ради которого я пригласил Милочку на эту встречу, я еще так и не выполнил. Некоторое время мы шли молча, наслаждаясь тишиной и красотой полуночного города, пока, наконец, остановившись у грифонов Банковского мостика, я не решился:

– Знаешь, моя мама в субботу затевает небольшое семейное торжество. Ты не согласилась бы пойти к ней вместе со мной?

На мгновение в ее глазах появился уже знакомый мне испуг, а «транслятор», с некоторых пор засевший в моей голове, услужливо прочел ее мысли:

«К его маме? Господи, зачем?! Для чего ему это нужно? Ведь не собирается же он… Нет, нет, и думать об этом нельзя! Ведь я же вижу – он ничего ко мне не чувствует! Но зачем же тогда?..».

И снова мне стало совестно. Нет, ну что за наказание! Я вдруг понял, что не могу, не имею права лгать этой искренней, милой девушке, пугать своими неясными намерениями. Я решил выложить все начистоту.

– Понимаешь, мне очень неловко, но я должен тебе кое в чем признаться…

Она вскинула на меня свои огромные глаза, и я вновь прочел в них испуг. Нет, ну разве можно так всего бояться?

– Моя мама хочет, чтобы я женился, – стараясь не глядеть на нее, одним махом выпалил я.

«Женился? На ком? Не на мне же… Но тогда… При чем здесь я? Почему он мне это говорит?» – ее мысли застучали азбукой Морзе в такт ускорившемуся сердцебиению, мешая мне сосредоточиться и объяснить все толком.

– А я вовсе не собираюсь жениться, – только и смог выговорить я, с трудом пробравшись сквозь непрекращающийся треск ее тревожных предположений.

«Жаль», – подумала она, зато «телеграфист» в ее голове смолк, дав мне возможность продолжить.

– И вот, понимаешь, – я осторожно взял ее за руку, заглянул в глаза, – мне нужно как-то успокоить маму. Другими словами, я хочу привести к ней в гости хорошую девушку, представить, как свою невесту, – я почувствовал, как ее пальцы в моей руке задрожали, – и тогда, надеюсь, она перестанет вмешиваться в мою личную жизнь и навязывать мне своих знакомых девиц. Ты могла бы мне помочь? Ты согласишься на такую роль?

В ответ Мила осторожно высвободила свою руку из моей и задумалась, глядя на темную воду Фонтанки, в которой отражался сияющий золотыми крыльями грифон: «Сыграть невесту… Что ж… Может быть, стоит попробовать? Хотя бы сыграть, а потом… Игра у людей часто перерастает в реальность, тем более у таких, как Григорий», – тут она повернулась ко мне, слегка облокотившись на ажурную решетку моста:

– Ведь мы друзья, верно?

Я кивнул.

– А друзья для того и нужны, чтобы выручать друг друга. Конечно, я согласна, Григорий. Какие пустяки! – и она улыбнулась, но ее улыбка показалась мне печальной. Я предложил ей руку, и мы пошли дальше по Фонтанке, к Невскому проспекту, где я собирался поймать такси, чтобы доставить свою спутницу домой.

Мы шли, не спеша, беседуя вполголоса о разных пустяках, но мне не давала покоя странная фраза, промелькнувшая в ее мыслях. «Интересно, – размышлял я, – что она имела в виду, когда подумала: «такие, как Григорий»?». Мне вдруг ужасно захотелось это выяснить и, не зная, как подступиться к столь щекотливому вопросу, я решил прибегнуть к банальному мужскому кокетству (да, да, мужчины тоже умеют кокетничать, если им это нужно для дела!):

– Вот интересно, Милочка, как ты считаешь – гожусь я на роль сильного мужчины? Или мне больше подходит образ романтика?

«Почему он вдруг спросил меня об этом?» – мелькнуло у нее в голове.

– Почему ты спрашиваешь меня об этом? – повторила она вслух.

– Да, просто… Часто люди лгут друг другу, притворяются. Женщины – в особенности. Но ведь мы с тобой – друзья. К тому же ты – молодая, искренняя девушка. Так что ты, наверняка, скажешь мне именно то, что думаешь. И я, наконец, узнаю, в какой роли видят меня женщины.

Милочка лукаво улыбнулась:

– А ты, оказывается, хитрец! Так вот, мистер Лис, имейте в виду – если хотите знать, что думают о вас другие люди, никогда не спрашивайте их об этом так прямо, в лоб.

Она, конечно, не ответила мне вслух, да в этом и не было нужды – я без труда прочел ответ, промелькнувший в ее голове: «Господи, какой же он романтик! Да к тому же и ребенок! Да, да, он просто большой ребенок. Но какой замечательный!».

Что называется – нарвался. Меня несколько раздосадовало ее мнение – кому же приятно, когда его считают ребенком! – но я вынужден был признать, что кое в чем она абсолютно права. Действительно, вопрос мой был довольно дурацким и детским, как, впрочем, и затея с походом к моей маме «для отвода глаз», вот только я сам не желал себе в этом признаваться. Продолжать беседу в том же духе мне быстро расхотелось, вскоре мы дошли до Невского, я поймал такси, усадил в него Милочку, и мы распрощались, предварительно договорившись о деталях субботнего визита к моей матушке.

Оказавшись, наконец, дома, я, повинуясь раз и навсегда заведенному ритуалу, устроился перед телевизором с чашкой чая. Программа не имела значения – мелькание кадров на экране всегда успокаивало меня перед сном, помогало отвлечься от своих забот и проблем. На сей раз показывали какую-то очередную мыльную оперу, и я смотрел ее, выключив звук, чтобы не слышать наигранных и истеричных интонаций актеров. Разглядывая движущуюся на экране картинку, я вдруг подумал: «Если не слышать, что говорят эти люди, может показаться, что они просто кривляются. Да так оно и есть! Кривляются, и все, а глаза их пусты, не выражают абсолютно ничего – ни мыслей, ни чувств, ни эмоций. Не лица, а гуттаперчевые маски. Это так неприятно, даже жутковато».

И тут же, по контрасту с механической мимикой актрис на экране, возникло воспоминание о Милочке. Ее живые, говорящие глаза не лгали и не притворялись. Она говорила только то, что на самом деле думала, а если о чем и умолчала – только о своих чувствах ко мне, да о том, что могло меня как-то задеть или обидеть.

Глядя на экран, где билась, заламывая руки, в притворной истерике, очередная телегероиня, я задумался о странной склонности людей ко лжи. По крайней мере, у женщин эта склонность проявляется так отчетливо, что ее можно увидеть, и не обладая телепатическим даром. С самого детства девочку учат приукрашивать действительность – она видит, как мама красит волосы, пытаясь скрыть раннюю седину, лебезит перед мужем, в то же время за глаза расписывая подругам все его недостатки, наводит чистоту в доме исключительно перед приходом гостей, тогда как в обычные дни не удосуживается даже стереть пыль с мебели… Девочка вырастает и… начинает вести себя так же, как и ее мать. Вранье передается по наследству. И неважно, каких масштабов оно достигает – важно, что оно считается нормой. Я очень хорошо понял это на примере своей жены. Все началось с маленьких, «невинных» обманов, которые она даже за ложь не считала, потом стала врать и в более серьезных вещах… В конце концов, я потерял к ней доверие, она ко мне – уважение, и наш брак оказался погребенным под гигантским ворохом лжи, за которым уже невозможно было отыскать ни прежней любви, ни простой человеческой искренности. Этот горький опыт привел меня к мысли, что мужчине в принципе нельзя жениться, поскольку женщина генетически не способна не врать. Единственный шанс сохранить свой брак – попытаться не обращать внимания на бесконечные обманы жены. Я не смог. «Женись непременно: попадется хорошая жена, будешь счастливым, плохая – станешь философом», – эту теорему я доказал своим собственным опытом. Вот только веры в то, что существуют на свете «хорошие жены» у меня после разрыва с первой супругой не осталось.

Впрочем, справедливости ради стоит заметить, что и мужчины ничем не лучше женщин. С тех пор, как у меня появился мой дар, я не перестаю удивляться двуличию и нечистоплотности многих людей, с которыми мне приходится встречаться. Хорошо хоть, что все остальные не наделены такой способностью, какую обрел я. Страшно представить, что стало бы с миром, если бы для всех вдруг стали явными тайные мысли окружающих! Ведь прочесть мысли другого – все равно, что застать его обнаженным. Он ничем не защищен, не прикрыт. Оставаясь наедине с собой, он может быть таким, каким его создала природа, не пытаясь выпятить свои достоинства и скрыть недостатки. И увидеть его в этот момент – значит, проникнуть в святая святых его личности.

В одной библейской притче рассказано о том, что сын, увидевший наготу своего отца, был жестоко наказан Богом. Этой метафорой Библия, конечно же, не запрещает видеть обнаженное тело, а учит нас избегать обнажения чужого духа, поскольку мысли наши, не облеченные в одежды приличий и нравственности, влекут наказание и отчаяние. Истинная суть человека порой неприглядна. Внутри каждого из нас живет эгоизм, алчность, похоть – все известные человечеству пороки… Но все они соседствуют в наших душах с добротой, щедростью, преданностью, милосердием. Так мы созданы, мы существуем в вечном противостоянии двух противоположных сил – тьмы и света, добра и зла. И борьба этих сил происходит в мыслях, в душе. Даже честнейший человек может задуматься о воровстве или обмане, но его совесть пересилит низкое стремление, и никто никогда не узнает, как близок он был к падению. Лишь от душевных сил человека зависит, может он противостоять своим низменным порывам, или пойдет у них на поводу. Одно только не зависит от него – он не в силах навсегда заглушить в себе искушающий дьявольский голос, не держать в голове постыдных, черных мыслей. Для того и нужны законы морали и приличий, чтобы помочь человеку держать в узде свою низменную природу. Ведь, обнажись она, люди неизбежно истребили бы свой род. Когда нет нравственных табу – стесняться нечего и можно неприкрыто уничтожать друг друга, не заботясь о моральной стороне дела. Стилем жизни человечества стали бы животные отношения хищника и жертвы. Страх и насилие правили бы миром…

Да, занесло меня… Неужели я действительно стал философом? Или это действие странного амулета?.. В любом случае, вывод ясен: для людей будет лучше, если никогда и никто не сможет читать чужие мысли. В том числе и я. Но тут, увы, я ничего не могу поделать, разве что всю жизнь стану ходить в своем «изоляционном галстуке», а он, между прочим, шею натирает! Я сладко потянулся в кресле, встал, выключил телевизор и подошел к столу. Мой взгляд остановился на портрете деда, который я с некоторых пор уложил под стекло на столешнице. Мне вдруг стало интересно – а почему, обладая таким же даром, как у меня, дед все-таки женился? И почему он выбрал в жены именно мою бабку? Ведь, насколько я помню из маминого рассказа, моя бабка была простой деревенской девушкой, никакими редкими способностями не обладала. Да и откуда им было взяться, если в те времена в деревнях и грамотой-то мало кто владел? Конечно, она была привлекательной, про таких говорят – «кровь с молоком», но особой красотой даже в молодости не отличалась, а к старости, если бы дожила, наверняка могла превратиться в типичную деревенскую бабу. Так почему же мой дед, аристократичный, умный, образованный, женился на ней?

Я вытащил из ящика стола общую фотографию бабушки и деда, которую с разрешения матери изъял из семейного альбома, внимательно вгляделся в молодые, но такие разные, словно вышедшие из различных времен, лица. Снова посмотрел на портрет деда… Нет, решительно непонятно, как мог состояться этот союз! Почему? Эти вопросы настолько раззадорили мое любопытство, что я решил во что бы то ни стало получить хоть какой-то ответ. Но как? Никаких дедовых бумаг, и уж тем более – дневников, в нашей семье не сохранилось. Оставалось надеяться только на то, что моя мама что-нибудь знает об этой истории…

Я с трудом дождался следующего дня, чтобы позвонить матери. Предлог у меня был удачный – я собирался сообщить, что намерен выполнить ее просьбу, и явлюсь к ней в субботу с невестой. После того, как официальная часть беседы была закончена, мы обменялись любезностями, и мама заверила меня в том, что будет очень рада познакомиться с моей избранницей, я осторожно перешел к интересующему меня вопросу. Начал я, правда, издалека – изобразил сомнение в правильности своего выбора, посетовал на то, что недостаточно хорошо знаю женщин, пофилософствовал на тему взаимоотношений между полами… Короче, сделал вид, что сыну срочно требуется материнский совет и поддержка. Когда мама совсем размякла от моего неожиданного внимания, я перешел к главному:

– Вот скажи мне, к примеру, ма. Почему мой дед Гонсалес выбрал в жены именно мою бабушку? Ведь он был, насколько я понял, из очень влиятельной семьи, родился в Мексике, учился в университете, наверняка повидал множество ярких красавиц на любой, самый требовательный, вкус, а выбрал вдруг скромную деревенскую девушку из России! Чем она его так покорила?

– Знаешь, это действительно интересно, – задумчиво отозвалась моя мама. – Я в свое время тоже об этом размышляла, спросила даже как-то раз у твоего отца. Он мне и рассказал, что, когда уже вышел из детдома и поступил в училище, его разыскала тетка Алевтина – она до последнего часа оставалась с твоей бабкой в Актюбинском лагере, вот только ей удалось каким-то чудом выжить, а твоей бабушке – нет. Саша, конечно, тут же ее привел к себе домой, оставил погостить на неделю. И у них повелось – он приходил из училища, усаживался уплетать ее восхитительные пироги, а она рассказывала ему о матери. От нее, кстати, и фотографии эти к нам попали – бабка сберегла и перед смертью ей наказала отыскать сына и передать. И про роман с Гонсалесом, конечно, бабушка Авдотья своей подруге по несчастью тоже поведала. Вспоминала Алевтина, как любила она повторять: «Говори, что думаешь, и получишь то, что заслуживаешь». Она считала, что, если всегда говорить правду, то не придется ждать никаких неожиданных неприятностей от судьбы. За это, говорила бабка, красивый мексиканец ее и полюбил. Жаль только, что жили они в такое время, когда правда приносила людям лишь боль и страдания…

«Вот и разгадка! – удовлетворенно подумал я. – Меняются времена, но не люди. Вот и моему деду, наверное, так же трудно, как и мне, было найти искреннего человека, который не врет, говорит то, что думает, которому можно доверять. А моя бабушка оказалась именно такой. Конечно, дед не мог не понимать, какая это редкость, поэтому и взял ее в жены».

Получив ответ на занимавший меня вопрос, я решил не дожидаться, когда мать снова заведет разговор о моей скорой женитьбе, и переменил тему:

– Кстати, ма, как там Майка поживает? Не соскучилась? Загостилась она у тебя, может, пора и честь знать?

– А чего ей скучать? Ей у меня хорошо – и питание, и уход. Жалко тебе отдавать, бестолковому. Но ничего не поделаешь – твоя живность, забирай. Только знаешь что? Давай-ка завтра. С утра.

На следующий день я поднялся ни свет, ни заря, и, наскоро запихав в себя кофе с бутербродом, рванул к матушке за Майкой. Ехал и сам удивлялся своей прыти – с чего это мне вдруг стало так невтерпеж? Всего несколько дней подождать – и забрал бы кошку после маминой вечеринки… Но пришлось признаться самому себе – меня гнало острое чувство одиночества, переносить которое становилось все труднее. Хотелось прижать к себе хоть какое-то живое, любящее существо. Хотя бы кошку, раз других все равно нет…

Я, конечно, не ожидал, что Майка бросится мне навстречу, с собачьей радостной преданностью – у кошек это не принято, но не мог и подумать, что она вовсе не отреагирует на мое появление. Меня угораздило приехать как раз в тот момент, когда мама смешивала в миске рыбу с геркулесом, чтобы покормить Майку, и все кошачье внимание было сосредоточено исключительно на этом процессе. В мою сторону несколько раздобревшее и вполне умиротворенное существо даже не взглянуло. Раздосадованный таким поворотом событий, я дождался, когда Майка закончит свой завтрак, и, усадив изменницу в комфортабельную корзинку, приобретенную специально для ее перевозки, поспешил домой. Майку разморило в мягкой, обитой плюшем корзинке, и я решил заскочить в универсам, чтобы начать новый круг общения с любимицей с блюдца хороших сливок. Равнодушие кошки так огорчило меня, что я поставил себе цель вернуть ее расположение любой ценой.

Оказавшись в привычной обстановке, Майка деловито прошлась по квартире, остановилась возле блюдца и вопросительно взглянула на меня. Я тут же налил ей щедрую порцию сливок и уселся рядом, задумавшись о своих делах. Вдруг до моего сознания донеслось: «Очень вкусно. И где же ты шлялся, а? Сколько времени потеряно зря – мог ведь каждый день меня так кормить!». Я испуганно огляделся по сторонам, но естественно, никого не увидел, кроме Майки, которая, облизываясь, сидела напротив и глядела прямо на меня своими огромными желтыми глазами.

«Что ж, – огорченно подумал я, – этого следовало ожидать. Я схожу с ума. Разве кошки могут думать?». Надеясь, что кошачьи мысли мне все-таки померещились, я присел рядом с Майкой, погладил золотистую шерстку. «Вот, теперь он подлизывается! – расслышал я сквозь довольное урчание. – Лучше бы еще сливок налил!». Не веря в реальность происходящего, я подлил в блюдце сливок. Майка, благодарно мурлыкнув, прильнула к вожделенному лакомству, но ее мысли продолжали звучать в моей голове: «Пра-а-авильно ты меня понимаешь. Наконец-то. А то одна морока с вами – никогда не знаете, что мне нужно, а что нет! Ладно, посмотрим, как дальше будет. А не понравится – обратно к матери твоей уеду, там жить буду. У нее питание хоть и попроще, зато постоянное».

Я еле сдержался, чтобы не возразить ей что-нибудь вроде «Как тебе не стыдно! Я тебя всегда вовремя кормил!», но сообразил, что собираюсь разводить полемику с кошкой, и совсем приуныл. Этого мне только не хватало! Совсем съехала, видимо, моя хрупкая крыша – не выдержала перегрузок. Читать мысли людей, конечно, тоже несколько непривычно, но это, хотя бы, теоретически возможно и даже описано в научной литературе. Но читать мысли собственной кошки?! У которой, к слову сказать, их быть не должно – по крайней мере, мне об этом до сих пор ничего не было известно! Нет уж, увольте! Я метнулся к шкафу, достал свой спасительный «изоляционный галстук» и плотно застегнул его на шее. Воцарилась тишина – больше от Майки никаких сообщений не поступало. Избавившись от кошачьих откровений, я облегченно вздохнул и, прихватив Майку с собой, направился в комнату – впереди был целый день, который я благоразумно решил потратить на то, чтобы заняться, наконец, делами Стаса.

Впервые с момента нашего возвращения из Мексики я всерьез взялся за бумаги и, как ни странно, работа быстро увлекла меня, победив привычную лень. Подозреваю, что немалую роль в этом сыграло то обстоятельство, что я впервые после возвращения почувствовал себя в собственном доме спокойно и уверенно – рядом в кресле умиротворенно мурлыкала Майка, вопрос с маминой вечеринкой и «невестой» был решен, и казалось, что все в моей жизни постепенно налаживается, встает на свои места. Кроме… Но об этом пока думать не хотелось. Гораздо приятнее было осознание того, что наше сотрудничество со Стасом непременно будет продолжено, а, следовательно, о своем материальном благополучии я смогу не беспокоиться. Согреваемый этими (впрочем, не совсем бескорыстными) мыслями, я добросовестно просидел над документами весь день, сверяясь с законами, проводя экспертизу новых контрактов на соответствие требованиям руководства, словом, занимался обычной юридической рутиной. Лишь когда за окном сгустились сумерки, я почувствовал усталость в спине, блаженно потянулся и с чувством человека, честно потрудившегося и имеющего законное право на отдых, встал из-за стола и прошел на кухню, чтобы соорудить для себя нехитрый холостяцкий ужин.