Полная версия
Жизнеописание Данте и Петрарки
Леонардо Бруни
Жизнеописание Данте и Петрарки
Завершив в эти дни довольно длинное произведение, я почувствовал желание ради отдохновения от душевной усталости почитать что-то на народном языке, поскольку, как за столом та же самая пища, так и в ученых занятиях постоянно продолжающееся чтение об одном и том же вызывает неудовольствие. И вот, когда я стал искать что-нибудь с таким намерением, в руки мне попало небольшое произведение Боккаччо под названием «О жизни, ученых занятиях и обыкновениях преславного поэта Данте». Хотя я уже и ранее читал его самым внимательным образом, но теперь, после повторного изучения мне показалось, что наш Боккаччо, человек сладчайший и приятнейший, описал жизнь и обыкновения величайшего поэта так, как написал «Филоколо», «Филострата» или «Фьямметту». Потому что она исполнена любви, воздыханий, горячих слез, как если бы этот муж пришел в наш мир только для того, чтобы пережить те Десять Дней любви, о которых…
О жизни, ученых занятиях и обыкновениях ДАНТЕ
1
Завершив в эти дни довольно длинное произведение1, я почувствовал желание ради отдохновения от душевной усталости почитать что-то на народном языке2, поскольку, как за столом та же самая пища, так и в ученых занятиях постоянно продолжающееся чтение об одном и том же вызывает неудовольствие. И вот, когда я стал искать что-нибудь с таким намерением, в руки мне попало небольшое произведение Боккаччо под названием «О жизни, ученых занятиях и обыкновениях преславного поэта Данте»3. Хотя я уже и ранее читал его самым внимательным образом, но теперь, после повторного изучения мне показалось, что наш Боккаччо, человек сладчайший и приятнейший, описал жизнь и обыкновения величайшего поэта так, как написал «Филоколо», «Филострата» или «Фьямметту». Потому что она исполнена любви, воздыханий, горячих слез, как если бы этот муж пришел в наш мир только для того, чтобы пережить те Десять Дней любви, о которых рассказывают влюбленные женщины и очаровательные юноши в ста Новеллах: его пыл в этих любовных частях был настолько велик, что тяжелые и существенные части жизни Данте он оставил в стороне и молча прошел мимо них, вспоминая о легком и умалчивая о тяжелом. А потому в сердце мне запало желание заново описать жизнь Данте ради собственного развлечения, предоставив больше сведений о вещах более важных. Я делаю это не для того, чтобы отойти от Боккаччо, но чтобы написанное мною как бы дополняло написанное им.
2
Предки Данте были из очень старинного флорентийского рода, настолько старинного, что в одном месте он упоминает, что далекие предки его были в числе тех римлян, которые основали Флоренцию, однако это весьма неопределенно и, по моему мнению, ни что иное, как домысел. Что же касается тех, о ком у меня есть сведения, то его прапрадедом был мессер Каччагвида, флорентийский рыцарь, служивший под началом императора Конрада4. У этого мессера Каччагвида было два брата: одного звали Моронто, а другого – Элизео. О потомках Моронто никаких записей нет, что же касается Элизео, то от него ведет свое начало род по имени Элизеи и, возможно, это имя было у них ранее. От мессера Каччагвида происходят Альдигьери (Aldighieri), получившие такое имя от одного из его сыновей, у которого с материнской стороны были предки по имени Альдигьери5.
Мессер Каччагвида, его братья и их предки проживали совсем рядом с Воротами Святого Петра (Порта Сан Пьеро), куда ранее входили со Старого Рынка, в домах, которые до сих пор называются дельи Элизеи, потому что они стоят там с древности. Потомки мессера Каччагвида по имени Альдигьери проживали у площади за Сан Мартино-дель-Весково, напротив улицы, которая ведет к дому Саккетти, а с другой стороны простирается до домов Донати и Джуоки.
3
Данте родился в год Господень 12656, вскоре после возвращения во Флоренцию гвельфов, находившихся в изгнании после поражения при Монтаперти7. В детстве он получил свободное воспитание8, будучи отдан наставникам словесности9, и в нем немедленно обнаружился дарование огромнейшее и исключительно необычайное к вещам восхитительным. Своего отца Альдигьери лишился в детстве, тем не менее, пользуясь поддержкой со стороны близких и Брунетто Латини10, мужа исключительно образованного по тем временам не только в словесности, но и в других свободных науках, он получил все для того, чтобы стать выдающимся мужем. Несмотря на это, он не замкнулся в праздности11 и не остался в стороне от мирской жизни, но живя в общении с другими юношами своего возраста, был привычен ко всяким свойственным молодости делам и значительно преуспевал в них.
В столь памятной грандиозной битве при Кампальдино12 он, юный и пользовавшийся уважением, был среди бойцов, доблестно сражаясь всадником в первом отряде, где опасность была особенно велика. Поскольку битва началась между конными отрядами, и всадники, сражавшиеся на стороне аретинцев, столь бурным натиском одолели и опрокинули флорентийских всадников, что те, разгромленные и рассеянные, были вынуждены бежать к пешему войску. Этот прорыв стал причиной того, что аретинцы потерпели поражение, потому что их победоносные всадники, преследуя бегущих на большом расстоянии, оставили далеко позади свое пешее войско, так что нигде не смогли они сражаться вместе всеми своими силами: всадники сражались сами по себе без поддержки пехотинцев, а пехотинцы сами по себе без поддержки всадников. Что же касается флорентийцев, то у них получилось все наоборот, поскольку их всадники, бежавшие к пешему войску, составили вместе с ним единое целое и без труда одолели сначала всадников, а затем и пехотинцев.
Об этой битве Данте рассказывает в одном из своих Писем, говоря, что он тоже сражался, и описывает ход битвы13. Из этого сообщения мы можем знать, что Уберти, Ламберти, Абати и все прочие, покинувшие Флоренцию14, сражались в этой битве на стороне аретинцев, а все покинувшие Ареццо, то есть все изгнанные в то время гвельфы из знати и простонародья, сражались на стороне флорентийцев. Поэтому надпись в Паладжио15 гласит «При Чертомондо16 разгромлены гибеллины», а не «аретинцы», чтобы не вызывать тем самым скорби у той части аретинцев, которая одержала победу, сражаясь на стороне своей коммуны17.
Возвращаясь к нашему рассказу, нужно сказать, что в этой битве Данте доблестно сражался за родину, так что Боккаччо более пристало бы упомянуть о его доблести, а не о любви в девятилетнем возрасте и о прочих такого рода незначительных вещах, которые сообщили ему об этом великом муже. Впрочем, что тут сказать? Язык всегда стремится к больному зубу, а любящий выпить всегда рассуждает о винах.
4
После этой битвы Данте возвратился домой и с еще большим жаром, чем прежде, принялся за свои занятия, но при этом вовсе не оставался вне событий, происходивших в городе и государстве. Удивительно! Он постоянно предавался ученым занятиям, чего никому бы и в голову не пришло по причине его радушного поведения и юношеского общения. Здесь я должен указать на заблуждение множества несведущих, которые полагают, что ученым занятиям предаются только те, кто скрывается в уединении и пребывает в праздности: мне никогда не случалось видеть, чтобы кто-нибудь из такого рода скрытных и чуждающихся общения людей знал хотя бы три буквы. Возвышенное и великое дарование не нуждается в такого рода истязаниях. Напротив: истинно и совершенно верно утверждение, согласно которому то, что не проявляется быстро, не проявляется никогда, так что устраняться и уклоняться от общения весьма присуще тем, кто вовсе не способен постигать по причине своей невысокой одаренности.
Данте не только поддерживал светское общение с людьми, но и женился в молодости. Женой его стала благородная дама из рода Донати, которую звали монна Джемма18 и от которой у него было несколько детей, о чем мы еще скажем в другом месте нашего труда. Здесь Боккаччо проявляет необдуманность, говоря, что быть женатым враждебно ученым занятиям. Он забывает, что и у Сократа, величайшего из живших когда-либо философов, были жена и дети, и что он исполнял также гражданские обязанности по отношению к своему городу, и у Аристотеля, превосходившего всех мудростью и ученостью, было в разное время две жены и даже дети и много богатств. И Марк Туллий, и Катон, и Сенека, и Варрон (все они были латинскими философами, причем величайшими) имели жен, детей и исполняли гражданские обязанности и участвовали в управлении государством. Да простит мне Боккаччо, но в этих вопросах суждения его весьма легкомысленны и далеки от истины. Человек – общественное животное, что признано всеми философами, и первый союз, благодаря которому город возрастает, это муж и жена: ничего более совершенного и быть не может, и только такая любовь естественна, законна и позволительна.
5
Итак, Данте взял себе жену19 и, живя светской, почтенной и устремленной к ученым занятиям жизнью, весьма деятельно служил государству, так что, в конце концов, по достижении положенного возраста его сделали одним из приоров20, причем не по жребию, как делают теперь, но в результате выборов, как было принято в то время. Обязанности приоров исполняли тогда также мессер Пальмьери дельи Альтовити, и Нери мессер Якопо дельи Альберти и другие коллеги, а приорат его приходится на 1300 год. Из-за этого произошли его изгнание и вообще все невзгоды в его жизни, как сам он пишет в одном из Писем, где сказано следующее: «Причиной и началом всех моих бед и невзгод стали злосчастные собрания моего приората – приората, которого я не был достоин ни по опыту, а тем более по доверию и возрасту, хотя уже десять лет прошло после битвы при Кампальдино, в которой гибеллинская партия почти полностью погибла и прекратила свое существование. Я участвовал в ней не отроком и при оружии, испытал немалый страх, но под конец также и величайшую радость из-за различных происшествий этой битвы». Это его собственные слова.
А теперь я расскажу о причине его изгнания, потому что она заслуживает внимания, тогда как Боккаччо упомянул о ней скупо, поскольку ему она, возможно, не была так хорошо известна, как нам, по той причине, что мы писали «Историю»21.
6
Поначалу во Флоренции было множество распрей между гвельфами и гибеллинами, но в конце концов город оказался в руках у гвельфов и в течение долгого времени оставался в таком состоянии, пока проклятие не проявилось вдруг уже среди самих гвельфов, которые господствовали в государстве: их партии назывались Белыми и Черными.
Эта пагуба зародилась еще ранее среди жителей Пистойи, прежде всего в семье Канчельери, и, поскольку вся Пистойя была уже разделена, то в качестве целебного средства флорентийцы распорядились, чтобы предводители этих партий прибыли во Флоренцию и не вызывали больше беспорядков22. Однако это целебное средство оказалось таким, что не столько помогло пистойцам, устранив оттуда предводителей, сколько повредило флорентийцам, принеся эту пагубу к ним. Поскольку у этих предводителей было во Флоренции довольно много родственников и друзей, они не замедлили устроить там при поддержке родственников и друзей пожар еще больший, чем тот, который оставили в Пистойе. Поскольку дело приняло такой оборот и в обществе и в личных отношениях, этот зловредный посев проявился удивительным образом, так что город разделился: не осталось ни одной семьи ни среди знати, ни среди простонародья, которая бы не разделилась, не осталось ни одного сколь либо уважаемого человека, который не встал бы на сторону той или иной партии, так что разделены оказались даже многие братья по крови: один встал на одну сторону, другой – на другую.
Раздор продолжался уже много месяцев, столкновения все множились и не только на словах, но также и в поступках возмутительных и грубых, которые поначалу совершались между молодыми людьми, но затем распространялись и на мужей зрелого возраста, так что весь город пребывал в напряжении и колебании. Случилось так, что когда Данте был одним из приоров, партия Черных устроила в церкви Санта Тринита собрание, которое проходило в большой тайне, а в результате она стала действовать заодно с занимавшим тогда престол папой Бонифацием VIII, который отправил во Флоренцию мессера Карла Валуа из королевской семьи Франции для умиротворения и проведения земельной реформы23. Когда об этом собрании стало известно другой партии – Белых, у тех немедленно возникло подозрение настолько сильное, что они, вооружившись и заручившись поддержкой сторонников, отправились к приорам с обвинениями против состоявшегося собрания и принятого на приватном совещании решения о положении в городе: все было сделано для того, говорили они, чтобы изгнать их из Флоренции, а потому требовали от приоров покарать столь возмутительную крайность. Участники собрания, тоже пребывая в страхе, взялись за оружие и стали жаловаться приорам на своих противников, которые без государственного на то решения вооружились и приготовились к обороне, утверждая, что они желают изгнать их под различными предлогами, и требовали, чтобы приоры наказали тех как нарушителей общественного спокойствия. И та, и другая сторона подготовила слуг и сторонников; страх, ужас, угроза были необычайно велики.
Итак, поскольку город взялся за оружие и пребывал в волнении, приоры по совету Данте позаботились, чтобы множество народа приготовилось к обороне, и когда к обороне приготовились, они отправили предводителей обеих партий на границу. Так, мессер Корсо Донати, мессер Джери Спини, мессер Джаккинотто Пацци, мессер Россо дела Тоза и прочие их сторонники из партии Черных были отправлены на границу в Кастель делла Пьеве близ Перуджи. А из партии Белых отправились на границу в Сарцану мессер Джентиле и мессер Торриджано де Черки, Гвидо Кавальканти, Баскьера дела Тоза, Бальдиначчо Адимари, Нальдо ди мессер Лоттино и другие.
Это стало причиной весьма тяжких обвинений против Данте: несмотря то, что ему прощалось как человеку, бывшему вне партии, тем не менее его считали принадлежавшим к партии Белых, и он был против решения призвать во Флоренцию Карда Валуа, ставшего причиной беспорядков и несчастий для города и вызвавшего зависть, поскольку та часть граждан, которая была послана на границу в Сарцану, немедленно возвратилась во Флоренцию, тогда как та часть, которая находилась на границе в Кастель делла Пьове оставалась вдали от города. Данте отвечает на это, что когда находившихся в Сарцане отозвали обратно, он не был на службе в приорате, так что его обвинять не следует, а кроме того говорит, что возвращение их произошло из-за болезни и смерти Гвидо Кавальканти, который заболел в Сарцане малярией и вскоре после этого умер24. Эта предвзятость и побудила папу послать во Флоренцию Карда Валуа25, который, будучи принят в городе из уважения к папе и королевскому дому Франции, немедленно вернул обратно граждан с границы, а затем тут же изгнал партию Белых после раскрытия заговора его бароном мессером Пьеро Ферранти. Последний сказал, что три знатных господина из партии Белых, а именно Нальдо ди мессер Лоттино Герардини, Баскьера делла Тоза и Бальдиначчо Адимари, обратились к нему с предложением договориться с мессером Карлом Валуа, чтобы их партия осталась господствующей в государстве, и, если он это устроит, обещали дать ему в управление Прато26, и предоставил записи об этом предложении и обещании с их печатями. Оригинал этих записей я видел: он до сих пор находится в Палажио среди прочих государственных записей, однако, на мой взгляд, вызывает подозрения, и я полагаю, что это, несомненно, подделка. Как бы там ни было, за этим последовало изгнание всей партии Белых, что показывает возмущение Карла этим предложением и сделанным обещанием27.
7
Данте в это время во Флоренции не было: он находился в Риме, отправившись туда несколько ранее послом к папе для установления мира и согласия между гражданами, тем не менее из-за ненависти тех, кого из партии Черных отправили на границу во время его приората, к нему пришли домой, разграбили все вещи и разрушили недвижимость28. Сам он, а также мессер Пальмьери Альтовити из-за личной неявки были заочно приговорены к изгнанию, не совершив в действительности никакого проступка. Причина же осуждения на изгнание была такова: был принят преступный и злодейский касающийся прошлого закон, согласно которому подеста Флоренции мог и обязан признать совершенные в прошлом на службе приората проступки, несмотря на вынесенное ранее оправдание. Согласно этому закону, поскольку вызванный в суд мессером Канте де Габриелли, тогдашним подеста Флоренции, Данте отсутствовал и не явился, он был осужден и приговорен к изгнанию, а его имущество, ранее уже разграбленное и уничтоженное, конфисковано в пользу государства.
8
Мы рассказали, как произошло изгнание, по какой причине и каким образом, а теперь расскажем, какой была его жизнь в изгнании. Узнав о постигшей его катастрофе, Данте немедленно покинул Рим, где он был посланником, и, двигаясь с большой поспешностью, отправился в Сиену. Узнав там подробно о своем несчастье и не находя никой защиты от него, он решил встретиться с другими изгнанниками (usciti). Первой встречей изгнанников стало их совещание в Гаргонзе, где обсуждали много вопросов и, в конце концов, утвердили своим местопребыванием Ареццо, где разбили большой лагерь, избрали своим капитаном-генералом графа Алессандро Да Ромена29, избрали двенадцать советников, в числе которых был Данте, и так все время питали надежду вплоть до 1304 года. Тогда, предприняв величайшее усилие вместе со всеми своими сторонниками, они попытались вернуться во Флоренцию с огромной толпой сторонников, которые присоединилась к ним не только из Ареццо, но также из Болоньи и Пистойи. Нежданно подойдя к городу, они сразу же захватили одни из городских ворот Флоренции и заняли часть города, однако в конце концов были вынуждены уйти, так ничего и не добившись.
Итак, когда и эта надежда оказалась тщетной, Данте решил не терять больше времени зря и, покинув Ареццо, прибыл в Верону, где с большим уважением был принят государями делла Скала, оставался у них некоторое время, ведя очень скромную жизнь, и стараясь хорошими делами и хорошим поведением снискать милость и возможность возвратиться во Флоренцию по самопроизвольному призыву тех, кто правил государством. Этому он уделил много стараний и писал множество раз, обращаясь не только к отдельным гражданам из правительства, но и к самому народу. Среди прочих было также довольно пространное Послание, которое начинается словами: «Popule mee, quid feci tibi?» («Народ мой, что я тебе сделал?»)
9
Когда Данте жил в надежде возвратиться, получив прощение, произошло нежданное избрание императором Генриха Люксембургского, и сначала в связи в его избранием30, а затем и с его походом, вся Италия испытывала подъем в надежде на величайшие изменения31. Данте не мог рассчитывать в связи с этим на милость для себя, однако воспрянув духом и с другими настроениями, стал дурно отзываться о тех, кто управлял страной, называя их преступниками и злодеями и угрожая им заслуженным отмщением со стороны могущественного императора, от которого, как он говорил, им явно не могло быть никакого спасения. При этом он был исполнен такого почтения к родине, что когда император двинулся против Флоренции и стал лагерем близ ворот города, он не пожелал быть там, согласно тому, что он пишет, несмотря на то, что сам же призывал к его походу.
После смерти императора Генриха, который умер следующим летом в Буонконвенто32, всякая надежда для Данте была полностью потеряна: он сам же отрезал себе путь тем, что говорил и писал против граждан, правивших государством, и сил на то, чтобы надеяться, у него больше не было. Так, оставив всякую надежду, довольно бедным провел он остаток жизни, пребывая в разных местах Ломбардии, Тосканы и Романьи при поддержке различных правителей, пока не удалился, в конце концов, в Равенну, где и окончил жизнь.
10
Поскольку мы рассказали о невзгодах его политической жизни и показали его жизнь с этой стороны, теперь мы поговорим о его семейной жизни, о его обыкновениях и ученых занятиях.
Хотя до своего изгнания из Флоренции Данте особенно богатым не был, однако не был он и бедным, но располагал средним достатком, достаточным для того, чтобы жить прилично. У него был брат по имени Франческо Альдигьери, жена, как было сказано выше, и несколько сыновей, от которых еще и до сих пор остались потомки и род, о чем расскажем ниже. Во Флоренции у него были вполне приличные дома по соседству с домами Джери мессера Белло, его сотоварища (consorto); недвижимое имущество в Камерате, Пьячентине и в Пьяно-ди-Риполи с многочисленной и дорогой обстановкой, как сам он пишет.
Это был человек очень чистоплотный, представительного телосложения, приятной наружности и исполненный основательности. Говорил он редко и медленно, но в ответах своих был очень утонченным. Его изображение можно видеть в церкви Санта Кроче, примерно посредине церкви слева, если идти к большому алтарю: написано оно совершенным художником его времени так, что наилучшим образом передает натуру.
Он любил музыку и пение, превосходно рисовал собственной рукой и был также совершенным писцом: буквы его были тонкими, длинными и очень правильными, как мне самому приходилось видеть на некоторых посланиях, написанных им собственноручно.
В юности он общался с влюбленными юношами и сам был охвачен подобной страстью, однако не ради похоти, из благородства сердечного, и начал писать стихи о любви в нежные годы, как можно видеть по его небольшому произведению на народном языке по названию «Новая Жизнь». Его основным занятием была поэзия, но не бесплодная, не бедная и не фантастическая, а плодотворная и богатая, основанная на истинном знании и на множестве наук.
11
Чтобы читатель лучше понимал меня, скажу, что поэтом можно стать двумя способами. Первый способ – вследствие взволнованности собственного дарования и побуждения некоей внутренней и скрытой силы, которая называется «неистовством» и «занятостью» ума. Приведу пример того, о чем я говорю. Блаженный Франциск не благодаря знанию и схоластической науке, но благодаря занятости и отвлеченности ума, столь сильно приближался духом своим к Богу, что словно преображался более, чем в человеческом смысле, и познавал Бога более, чем благодаря научным занятиям и книгам познают его богословы. Так в поэзии некоторые становятся поэтом благодаря внутренней взволнованности и приближенности ума, и именно это и есть высший и наиболее совершенный вид поэзии. Поэтому некоторые говорят, что поэты божественны, другие называют их священными, а некоторые – пророками. От отвлеченности и неистовства, о которых я говорю, они получили свое наименование. Примером тому служат нам Орфей и Гесиод: и один, и другой были такими, как я сказал.
Орфей обладал такой силой, что двигал своей лирой скалы и деревья, а Гесиод, будучи грубым и необразованным пастухом, только испив воды из Кастальского ключа, без каких-либо занятий стал величайшим поэтом: до сих пор известны его произведения, причем они таковы, что никто из образованных и начитанных поэтов не стоит его. Итак, один вид поэтов – это поэты по внутренней отвлеченности и взволнованности ума, а другой вид – это поэты благодаря науке, занятиям, учению и искусству и образованности.
Поэтом такого, второго рода был Данте, потому что благодаря изучению философии, богословия, астрологии, арифметики и геометрии, благодаря лекциям по истории, чтению множества разных книг, в бессонных и трудных занятиях приобрел он знание, которое должен был украсить и выразить своими стихами.
Поскольку мы сказали о качестве поэтов, рассмотрим теперь само название, благодаря которому до сих пор понимают их сущность, хотя говорить об этих вещах на народном языке трудно. Тем не менее, я попытаюсь выразить их, потому что, по моему мнению, наши современные поэты не вполне их понимают, что не удивительно, поскольку они не знают греческого языка. Скажу, что само слово «поэт» – греческое и означает не что иное, как «творец». Относительно сказанного до сих пор я знаю, что слова мои могут остаться непонятными, а потому придется дать разъяснения. Итак, я говорю о книгах и о поэтических произведениях.
Одни люди являются читателями чужих произведений, сами ничего при этом не создав, что справедливо в отношении большинства людей. Другие является творцами произведений: так Вергилий создал книгу «Энеиду», Стаций создал книгу «Фиваиду», Овидий создал книгу «Метаморфозы», Гомер создал «Одиссею» и «Илиаду». Итак, те, кто создавал, были поэтами, то есть творцами названных произведений, которые мы читаем. Мы – читатели, а они – творцы. И когда мы слышим, как хвалят человека преуспевшего в изучении наук и начитанного, можно спросить: «А сам он что-нибудь сделал? Оставит ли он какое-нибудь произведение, составленное и написанное им самим?» Поэт – это тот, кто создает произведение, то есть автор и составитель того, что читают другие. Здесь могли бы заметить, что, согласно сказанному мной, торговец, ведущий запись своих расчетов и создающий книги, должен считаться поэтом. И что Тит Ливий и Саллюстий были поэтами, потому что и тот и другой написали книги и создали произведения для чтения. На это я отвечу, что о создании поэтических произведений речи не может идти, если они не в стихах, и это касается прежде всего стиля, поскольку слоги, размер и звучание имеют отношение к тому, кто говорит стихами, и на нашем народном языке можно сказать: «Он создает канцоны и сонеты», но когда он пишет письмо друзьям, мы не говорим, что он создал произведение. Имя «поэт» означает превосходный и достойный восхищения стиль в стихах, обладающий и оттененный изящным и высоким вымыслом. Подобно тому, как всякий начальствующий отдает приказы и распоряжения, но только высшего из всех называют императором, так и того, кто составляет произведения в стихах и является высочайшим и превосходнейшим в составлении таких произведений, называют Поэтом. Такова несомненная и совершенная истина названия и воздействия поэтов. Пишут ли литературным или народным стилем, к делу не относится, равно как и другие различия, в том числе и то, пишут ли на греческом или на латинском языке.