bannerbanner
Три кровавые дуэли (у истоков крушения царской России)
Три кровавые дуэли (у истоков крушения царской России)

Полная версия

Три кровавые дуэли (у истоков крушения царской России)

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 7

Заканчивал фразу Николай уже вполоборота к матушке; правая нога, затянутая в плотные белые рейтузы, выставлена вперед и слегка подрагивает, как у жеребца-иноходца. Эта привычка появилась недавно, когда он понял, что трон предназначен именно ему: сначала он ее сдерживал, а потом, наоборот, как бы демонстрировал, уверенный, что умным людям его вздрагивающая нога говорит больше всяких слов.

Мария Фёдоровна ласково улыбнулась в ответ:

– У Кости моего, цесаревича Варшавского, тронобоязнь врожденная. Ты этим не страдаешь, Никки. Тронобоязнь перерастает в меланхолию… Алекс позван как тираноизбавитель (вдруг всхлипнула), Костант стал троноизбегателем… Алекса и обманули, и обманулся… С конституцией заигрывал… А как вновь надумает чудить? На ограниченье самовластья духу, слава богу, не хватило. Пред ним народ – и темный и лукавый… неблагодарный, Бога вспоминает в нужде да слабости.

– Матушка, еще отец указом запретил народу поле в воскресенье! – Мягкий, но звонкий голос великого князя Михаила резал надушенный воздух в клочья. – Но до сих пор ведь гонят! Когда ж в молитве голову склонить, а не только в барщине с утра до вечера, да еще и в праздники…

– И ты дерзить… Приятное сказать мозгов побольше надо! – Мария Фёдоровна качает головой, и зависает тяжелая пауза. – Где взять законопослушного помещика? В Германии? К каждому по надзирателю приставить? Такие здесь традиции веками…

– Объявить мятежником того, кто хоть раз нарушит сей указ, другие… – Михаилу не впервой было играть роль простачка.

Но Николай строго и высокомерно оборвал по-французски:

– Тебе не следует иметь такую тему.

– Случайно ли царь Пётр определил быть немкам женами царей России! – Мария Фёдоровна неприятно для русского уха спесиво растягивала слова. – Эти ваши… хороши для неги, а как до дела – лежебоки, кобылы сивые! Вот ваша бабка…

– Умела совмещать…

– Мишель!.. – Мария Фёдоровна умоляюще шутливо и томно повернула голову в сторону младшего сына.

Николай взял брата под локоть, натянуто улыбаясь, подобострастно склонясь и слушая мать.

– Мой мальчик, мой Никки, ты узаконишь строгость для России навсегда. Палок им, палок! Они нас за тиранов почитают! До сих пор глаза бунтующих семеновцев я вижу – и вы их видели – солдат и офицеров! Тираны мы для них – пусть так. Есть Польша, есть крещеные евреи, немцы – вот опора нам! Случайно ли Благословенный так Европой занялся?.. Иначе с лапотным не сладить, правленья нашего не удержать. Уже в пиесах ум клянут, что беды ум приносит… Слыхали?

– Да, матушка, – склонил голову Николай, – поэты развелись грибами, а к делу некого приставить. Вяземский мот, болтун, завистник… Карамзин – тот самый негодяй, благодаря которому народ узнал, что русского царя тираном можно почитать. А этого… что ум свой бедный в пьесе расхвалил, я видел у Паскевича. Потоньше штучка, поумнее, но болтлив, собою занят, тщеславен, как все сочинители, без меры…

Мария Фёдоровна себе тихонько: «Прямо Алекса портрет выходит…» (вслух, с преувеличенной тревогой):

– Что с нами, дети, будет? Всё выходит из своих границ – как Нева, шумит и угрожает. А Алекс наш всё на колесах, всё у него Голицын или Аракчеев – пустые люди, на мой взгляд.

– Тени прошлого. – Николай вновь выпрямился и говорил исключительно по-французски, небрежно. – Годятся для затычек сквозняков души. Один своими пушками спас от позора европейских королей, другой молитвами скреплял решимость Александра. Какой из Аракчеева правитель дел?! Сам раб, другого языка не знает. Ну и Голицын тоже возомнил себя щитом Христу и христианства… Все выбились из-под руки державной.

Михаил рассмеялся, открыто непокорствуя:

– Возьмите англичан… У них король, а чаще королева лишь надзирают сверху за тем, как две руки за власть дерутся, соревнуясь во благо королевства. Правительства меняются из руки в руку – монарх над схваткой остается! С ноги на ногу ходит человек, с руки на руку тяжесть несет…

Николай вновь сжимает локоть брата и нравоучительно поправляет:

– Там рабства не бывало никогда – и нет поныне! Сословия сумели обо всём договориться и кровью хартию скрепили…

Мария Фёдоровна тихо улыбнулась.

– Как вы милы, что умеете даже в политике поладить! Похвально – сумеете вы править и без хартий, aber hier, где нет ни рук, ни ног, послушных голове!

– Ни головы, к народу обращенной… – Мишель был неисправим.

– Полно, вольнодумец! Сегодня всё же праздник, идите танцевать!

2. Забытая королева вступает в игру

Зимний дворец. Покои императрицы Елизаветы Алексеевны 20 марта 1825 года

В то самое время великого увеселения в покоях императрицы Елизаветы Алексеевны царило великое смятение, которое исходило, впрочем, только от нее самой. В полутемных комнатах она безуспешно искала место, где бы не было слышно звуков бала, похожих на ликование чертей. Мелодии и впрямь не долетали сюда, а нечто искаженное многочисленными коридорами, лестницами… Эти звуки метались за ней по комнатам, как и многочисленные ее отражения в зеркалах и мебели, – тонкая фигурка в длинной шерстяной накидке появлялась и исчезала как привидение. Наконец она увидала себя на фоне Невы, и свинцовая тяжесть реки, недавно освободившейся ото льда, вдруг придавила ее переживания и заслонила уши. Тишина… Царица что-то шепчет и с капризной, как у девочки, миной гладит пальчиком холодное стекло. Стройная пленительная фигурка словно выгравирована на фоне окна.

– Всё сходится. Он мешает нынче всем, как мешал его отец Павел перед кончиной – и гвардии, и боярам ненасытным, и помещикам-распутным… Англичанам-крысам, напуганным желанием реформировать Россию. Он рвется помочь грекам – Европа своекорыстная пугает революцией, Бенкендорф вещает об ужасной гетерии свободолюбивой. Его любит русский народ, и он любит простую жизнь, но кто-то распускает слухи, что он трус и ловко прячется за троном… У него возвышенная душа, которой не понять им! Он слишком рано занял престол… Получилось – только стал рядом, слишком занятый собой… Нас подтолкнули, вынудили, запугали! Теперь он стал не нужен…

Опять неслышный шепот и шлепки ладошкой по стеклу.

– Смерть Софи… и всех наших деток… Такое может быть случайным? Хотя бы кто-то выжил! Нет… Я знаю всё: государь в нём умирает, и это повод всем озлиться. Наивные мальчишки, играющие в революцию, – они думают, что лорды дадут им шанс! Они давно поставили на Никки, и Россия снова в тупике, откуда путь только на кладбище.

Она зябко поводит плечами, кутается в шаль, отходит от окна и падает в кресло.

– Я знаю всё. Пока жива – им не убить его. Мы тоже хитростью не обделены. Но сердце! Мое сердце! Оно не умеет каменеть и при дворе пустом и праздном разрывается от правды.

Кто-то вошел, и она, думая, что это прислуга, делает знак удалиться.

Но в комнату вошел император Александр I, он делает несколько нетвердых шагов и замирает:

– Лизхен, дорогая, не вижу вас… Спешил к вам, но Голицын вновь перехватил. Однако пусть подождет с имперскими идеями.

Она сделала попытку встать, но он молодецки подбежал и припал к креслам, и минуту висела тишина.

– Какой контраст, милая! Там круговерть забавная и мелкая, а здесь к нам в окна смотрит вся держава сразу, и мы храним ее от свистопляски. Ох, умеет же maman устроить праздник из ничего…

– Не только праздник… Но и судьбы наши промеж танцами решить.

Александр слегка отпрянул и встал.

– Не надо желчи, милая…

– Это не желчь, это прозрение. – Елизавета абсолютно неподвижна в своем кресле, и голос ее слабый, певучий будто падает откуда-то сверху. – Она впредь вас решила, что трон для Никки более подходит. Да, мы увлеклись сторонними делами, несчастливы в судьбе. Но причина это или… следствие? Если мы немедля не подумаем о нас… Она сделает это за нас.

Александр с удивлением всматривается в жену, прохаживается и вновь смотрит со всё бо́льшим интересом и радостью… Потом присаживается в кресло рядом.

– Вы еще больше хорошеете, Lise, когда так смело говорите… Давайте подумаем! Увы, я недостоин своей принцессы и вас России не открыл. Оберегал от политики и всё дальше уходил… А вы всех ближе к истине, ко мне! Петра Великого виды крови в детстве сделали жестоким, меня же… смерть отца жестокая принудила искать спасенья от обмана – в самообмане и перемене лиц…

– Вы приближаете пустышек государь! Превознося ваши достоинства, они прикрылись вами от народного укора, не умея быть полезными России.

– Не мной, а троном, который чужд мне изначально. Россией правит провиденье, мне оставляя бегать с фонарем – как перед каретой, пущенной по склону. Мы замешаны в крови… и трон нам не дается! Это как во сне: вот плод во всей красе, но съесть его не получается.

Елизавета закрыла лицо ладонями и ахнула слабо, жалко.

– Во сне?! Бал – быль, а Россия – сон… Сон убивает реальнее ножа. Проснемся мы или умрем? Унять врагов и править самому, став на закон! И кровь отца к тому взывает. Спешите! Те, кто замарал нас в кровь, опять соблазны сеют. Или она была напрасной, и нами только в поддавки играют? Мерзость ваших подданных кругом!..

Александр исступленно гладит ее руки, не решаясь отнять их от лица, повторяя без конца: «да», «да»…

– Революцией в России запугали бояр при отце вашем – вы же помните! Теперь они сами революционеров плодят безнравственным двором и рабством! Неужто вы и впрямь в мальчишках видите врагов? Или от нежелания начать реформы?

Раздвинув слегка ладони, она внимательно смотрит на императора, и, кажется, слова более страшные готовы были сорваться с ее изящных губ. Александр с восторгом берёт ее за руки, целует их и с неподдельной горечью и волнением признаётся:

– Тебя любил я, и тебя недооценил, доверился шутам. Но, Лизе, согласитесь: я не уклонялся от вызовов судьбы, от бед, что на отчизну пали…

Елизавета медленно выпрямилась, взяла его руки в свои и, глядя чистым взором, мученически стала спрашивать.

– Пали… с небес? Не те ли, кто отца лишил вас, устроили нашествие Наполеона?! Через продажных бестий Талейрана и Меттерниха? Вспомните, как плакали мы, читая книгу о войне Наполеона в Сирии и варварских убийствах туземцев мирных… Теперь известно стало, что та книга – ложь, изданная в одном экземпляре для одного читателя – русского царя! А мы сжимали кулаки, называя его извергом, и клялись отомстить. Ну совсем как дети… А что Бонапарту о нас налгали?!

Александр отпрянул и с печалью возразил:

– Я был не в силах это разглядеть! Но теперь имею план, мне подсказали…

– Послушайте меня хоть раз: везде есть люди добрые и злые, но только у британцев есть многоголосый орган зла. Всё, что поперек их выгоде, уничтожают глазом не моргнув. Где раз ступил британец – вытопчут поляну, где кровь пустили – будут пить до пьяну, не хмелея от такого пира. Один злодей со сцены быстро сходит, но когда есть орган зла – оно накопит опыт и станет древом… Страшно подумать, что говорили Павлу их агенты, обрекая и его, и нас с тобою!

Елизавета Алексеевна замолчала, молчал и Александр, будто они давали слово тому, кто незримо был с ними в комнате.

– Матушка Мария Фёдоровна стала похожа на старушку-англичанку: неважно как, но Никки на престол – и поскорее! – Александр уронил голову ей на колена и едва выдавил из себя: – Вот вам и ответ, мой ангел. Успели нажужжать ей, что карбонарии династии грозят, – так провокаторы болезнь развили. Возможно, не обошлось без англичан. Боятся, что соборность в России учредим, уступим либералам и силы новые освободим…

– И что же, что?! – Азарт и нотки отчаяния смешались в голосе императрицы.

Александр вновь с нескрываемым восторгом смотрит на жену.

– Моя революционерка… Не что, а кто! Кто? Знаешь Воронцова-отца – сидел в Англии послом так долго и так сладко, что стал служить им, как и нам. Таково сердце русского – отзывчиво и на фальшивое добро со сладкой жизнью! Потом в презрение и гнев кидается… Вот Аракчеев – какая страсть служить и пользу принести, заслуги есть, способности и самодисциплина! Но рядом кто с ним?! Им крепостная девка управляет, и сам во гневе топит дарование. Нужно менять, менять, менять – чтобы иметь сильнейших под рукой. Я опоздал, да и один не смог. Здесь нужен орган высший, общий, собор честнейших, чтобы друг друга подпирали… (Роняет голову и крутит ею.) Теперь хочу лишь одного: чтобы династия окрепла, чтоб был у нас и Александр Второй… и Третий. И хочется живым остаться – тебе же счастье обещал! Нас толкают к хитрости, как когда-то к трону. Поможешь, Лизхен, мне и… себе? У меня есть план…

Жена медленно и нежно гладит его по голове.

– Уже не время спорить… Я всё поняла, мой государь. Двор и дворня – рабы не меньше, чем народ, их интересуют только праздники и балы. Не видать им ни свободы, ни конституции, только фигу от Николая.

– Плевать, – быстро заговорил Александр, оживившись. – Я никому не делал зла, а лишь терпел, терпел… У нас заслуги есть, чтобы остаток лет в уединенье провести… Ну, не на Рейне, как мечтали, но в краях полдневных… Ты мне должна помочь. Уже послал людей я в Крым найти уютное местечко!

Елизавета тоже оживилась и, кивая головой, стала вторить, как бы мечтая:

– Граф Воронцов-сын на юге хозяин полновластный, он англичанам друг. Если помогут с юга выбраться на Рейн, простим им всё. А здешним дуракам придумать сказку – пока поделят власть, о нас не вспомнят.

– Да-да, уйдем, оставим Никки победителем бунтовщиков. – Александр энергично поднялся и стал прохаживаться возле кресел. – Чтобы потом и турок отодвинул далее… Все бунтовщики под колпаком, и меры завтра же приму, есть много вариантов…

– Чтобы обдумать всё и приготовить, нужно время, силы. Берегись, мой Ангел, твой лекарь брит. Мы бездетны и утомлены без меры – случайно? В случайности давно не верю. В наших судьбах вижу отраженье незнакомого и страшного лица… – Елизавета Алексеевна делает попытку встать, словно сопротивляясь страшному виденью и отгоняя его движением.

Александр подает ей руки навстречу и твердо возражает:

– Не так я прост! Ты только меня не чуждайся и не отталкивай, и слабостью своею не пугай. Сил у тебя как у Наполеона! Давно бы надо двор вручить вот в эти ручки, дав матушке скромнее место. Иди ко мне! (Поднимает ее за руки с кресел.) Мы станем у зеркал, себя увидим юными – какое счастье было, Лиз! И оно ведь с нами! Мы и теперь всех краше, как ни чадят над нами черти своим коварством (смотрят на свои отражения в зеркалах, как на незнакомцев).

3. Капкан для заговорщиков

В середине весны Санкт-Петербург, окончательно сбросивший оковы ужасных холодов, явился оживлен и юн, и полон жизни. О дачах еще не помышляли в высшем свете, и гвардия не примеряла летних лагерей. Балы гремели с пущей силой, соревнуясь красотою с расцветающей природой. Лишь императора в те дни нигде не видели, хотя и знали точно, что столицы он не покидал. Ходили слухи, что готовит он ответ коварным туркам, устроившим резню славянам на Балканах и Грецию лишившим патриарха. Намечались смотры войск, маневры, от которых Юг и Запад закипят… А вот о заговоре, о бунтовщиках разговоры как-то стихли. Немногие лишь знали, как обманчивы весенние надежды и салонное веселье, как много было скрыто за величием дворцовых сводов, как много лиц, известных и неизвестных, посещали их по узким лестницам и коридорам.

Санкт-Петербург. Зимний дворец 29 апреля 1825 года

Вечером этого дня император нетерпеливо прохаживался в кабинете по мягким коврам и дольше обычного останавливал взгляд на Петропавловской крепости в большом окне. Три близких и по-своему дорогих лица приглашены к нему перед тем, как он примет судьбоносные решения.

Дверь распахнулась, и князь Александр Николаевич Голицын быстро вошел, семеня короткими ножками. Этому человеку император доверял больше, чем самому себе, и в беседах с ним никогда не разделял, с кем он говорит: с другом-«духовником» или государственным деятелем.

Александр нетерпеливо прервал обычные жесты и слова вежливости:

– Меня ждут, Голицын, давай накоротке.

– Ваше величество, во имя нашей многолетней дружбы! Неспокойно мне смотреть на нынешнее… Вы один в бушующем море… Эти безумцы, государь, берут большую смелость! Мой долг – предупредить!..

Александр нетерпеливым жестом останавливает эмоциональную речь князя и, усаживая его в кресло, мягко и тихо возражает:

– Твоего племянника я видел среди них. Племянники в моду вошли – и герцог Вюртермбергский опять у нас и шепчется с maman. Не надо… Мне ли, князь, не знать об опасностях. Поверь: каждый понесет заслуженное наказание… в том числе и я, конечно… по-христиански если рассудить.

– Да-да, государь, мы только в начале испытаний внутренних…

Голицын озадаченно помолчал. Нечто совершенно новое уловил опытный царедворец в словах державного друга: «опасности», «заслуженное наказание»… И тон твердый! Племянника-оболтуса упомянул, хоть раньше никого из молодых фрондирующих не замечал как будто…

– Да, государь, медлить – нам груз вдвойне! Медлим реформы – плодим заговоры, секты, ложь и ложи… Я уж откровенно, ваше величество, памятуя наши планы и молитвы о России. Вот и иерархи в мракобесие впадают. Хотим духовности от каждого – а им неймется, злятся… будто мы покушаемся на паству. Это от колебаний наших! Кто-то умело толкает маятник сомнений за пределы, а полумеры спешит ошибкой объявить!

Александр I и сам расположился в креслах, вальяжно вытянув сафьяновые полусапожки. Всего несколько минут назад он торопился и торопил, теперь вдруг задумался, отвечал медленно:

– Все прокисли что-то быстро! Даже старообрядцы в заговоре. Ну, тем непросто угодить – они всегда роптали и не скрывали этого. На кого ж пенять? Четверть века – и хоть опять всё снова от бабушки пляши…

Голицын нечто уразумел и, горячась, с увлечением стал убеждать в своем.

– Заговор питает старое – рабство, отсутствие законов, промысловых дел… А по углам всё кумовство, привычка жить за счет казны. И этим пользуется сила внешняя, чтоб из угла медвежьего не вышли мы, забыв Петра Великого заветы.

Александр I только кивал в ответ. За что он любил Голицыных и особенно этого – за верность староотеческим принципам: старообрядцы бы позавидовали. И эта твердость позиции будила и будила мысли… Но!

– Мы проиграли, Голицын. Есть обстоятельства, которые сильнее, а может быть, хитрее нас… Пётр пробудил все поколенья – они пошли за ним как за вождем природным. Теперь придумали, что царь помеха, что царь… опасность для державы. Одни кричат «ура» свободе, другие слезно умоляют не лишать их жен крестьянских: генерал-губернатор многоуважаемый мне такое отписал. Нет, у России свои дистанции… Петровы начинанья переварить – и то отрыжка тяжкая по день сегодняшний. Вот ты – сколько возглавлял министерство духовных дел? Подожди, я помню! Но не вижу за тобою патриотов – всё те же казнокрады! А ты не либерал! У них – мальчишество, разврат, сопливые мечты… Но увлекают и людей серьезных! А где же ты?

– Посмею возразить, мой государь, и средь вольнодумцев немало патриотов, умных, дельных… Они все учатся!..

– Твой племянник, например? – Александр I улыбается мягко, милостиво, словно гладит, но в глубине глаз боль и насмешка. – Опоздали мы, мой дорогой. Нам не дали сделать и двух шагов! Война, нашествие изверга… кто-то помешал, я знаю кто. И виноват, что доверял врагам. Но эти наши… слишком далеко зашли. Даже мою революционерку Lis перепугали – прямо в якобинцы захотели.

Голицын страстно подхватил:

– Именно, государь! Неправдоподобно далеко – неужто сами? Их поддергивают то ли поляки, то ли англичане, чтоб подтолкнуть и их, и вас к необдуманным шагам. Народу надо дать сейчас пример сильный, общий – в вере! Как бы повторное крещение Руси, чтобы Евангелие было не только знанием, но делом жизни всей. Помните заветное: каждый идет к богу сам, но впереди обязательно иерархи. Это – Церковь! Сейчас смотреть на них отвратно, они сидят и правят яко монархи, а паству гонят страхом перед себя, бесправную и темную. Это не свято, и это не духовенство! У меня есть план, мой государь…

Александр I поднялся с кресел и посмотрел на часы:

– Знаю, знаю… На планы ты умен. Мы с тобою толковали много лет – и так, и этак. Евангелие вместо законов, власть божия на земле… Да приидет Царствие Твое! А получается, плодим секты духовные, с виду благонравные, а суть – соблазн великий для человека враз с богом поравняться. И часто они – лишь прикрытье пустоты и оправдание пороков. Священный Союз монархов я создал, а на сцене оказались карбонарии…

– Согласен, согласен много раз! – Голицын не уменьшал энтузиазма. – Но нужно двинуться из рабства хотя бы в нескольких губерниях – и первый шаг за Церковью. Она должна задать и плавность, и разумность хода. В общине и в церковной, и в мирской – она хозяйка, но не барин! Ее крестьянин, если достоин, должен быть освобожден с землей. Первыми свободу заслужили церковные крестьяне. Если есть рабы у Церкви, то барин никогда не будет христианин. Право первой ночи да замашки властителя судеб рабов – вот вся религия его! Мы хотели дать образованье во тьме безнравственности, и отсюда…

– Ты прав, Голицын. – Александр I грустно улыбнулся. – Но кто нам даст лета… ошибки исправлять? Устал я, брат. Иные годы, иные думы. Двадцать пять минуло их, я пытался и старался… Но мешали, предавали и грозили… Образ барина-отца в народе крепок. Это и хорошо, и… этим пользуются негодяи – так уложено не нами. Негодяи – тоже стан России и империи… Нет, мой дорогой, двадцать пять! Тут даже солдату полагают отдых.

Император останавливается у зеркал и долго смотрит на свое отраженье, поглаживая плешь, словно забыв обо всём. Князь почувствовал что-то недоброе в спокойствии венценосного друга.

– Я скакал от смотра к смотру, к парадам и ученьям, я такие планы затевал… Я вел войска на битвы и спал на сене, ел картошку, как простой солдат! И кто теперь оценит, кто поймет мою усталость? Нет, не вижу благодарности… да уже не надо. Не жду… Пора мне на покой – признаюсь как другу.

Голицын стал понимать, куда клонит царь, и, едва сдерживая дрожь в голосе и пытаясь поймать его взгляд, спросил:

– Если так серьезно… Следует тогда ваш Манифест, что у Филарета заперт, обнародовать, чтоб смуты избежать, чтоб Николаю трон занять, как вы решили…

Александр резко поворачивается к князю всем корпусом, смотрит тяжело и, почти не повышая голоса, чеканит:

– Не смей и думать! О том позабочусь в нужный час. Обдумай лучше Манифест об отречении… Помнишь, мы говорили?.. Только в строгой тайне!

Голицын, всхлипывая при сухих глазах, сползает с кресел на колени.

– Не покидай престола, царь-государь, мы, дети твои – пропадем, аукнется по всей России, содрогнется и устоит ли… Сколько врагов сейчас…

Невозмутимо и долго смотрит на него император, потом подходит, помогает встать и совершенно спокойно треплет за плечо.

– Оставь, Голицын… Тон шутовской мне тошен. Всё не так ужасно – зачем же воронье скликать? Ради благ мифических династией не буду рисковать. Продают свои услуги и русские, и немцы, а ты о крестьянах плачешь. А покупателей ты знаешь! Они меня уже на плаху кличут и без революции. Уволь, о господи, судьбы такой! Прощай, Голицын, даст Бог – и свидимся до перемен и… делай, что велел.

Император провожает князя до двери, и, не дав камергеру закрыть ее, просит тотчас звать Аракчеева.

* * *

При появлении Аракчеева император уже сидит в низком кресле, левая нога его лежит на низком стульчике… Явно пересиливая боль, он встает и идет навстречу с тихой радостной улыбкой. Аракчеев тоже движется медленно, будто готовый при определенном знаке тотчас повернуть назад. Высокий и поджарый, и лицо несколько вытянутое, сухое, в нём ничего, кроме неистовой воли и умного взгляда.

– Ах, Алексей Андреевич, балы шумят чередою и кубки полны, но не для нас сей праздник. Мне праздник видеть и обнять тебя! И надо бы нам чаще видеться в такое веселое время.

Они обнимаются. Аракчеев, не выпуская руки императора, чуть откачнулся, и, наклонив голову, зорко вглядывался в него.

– Вчера из Грузино, ваше величество, – из нашего Грузи-но… Не смел обеспокоить, но вести куда как развеселили! В южных корпусах броженье, государь. Витт, Киселёв, Ермолов – все ненадежны… Уже и докладывал вам: в правительство идут сигналы постоянно, а некий Бошняк целый доклад прислал…

Александру очевидно приятны были напоминания о великолепном аракчеевском поместье, где он не раз подолгу гостил у своего военного министра, любуясь на военные поселения, высмеянные и проклятые в обществе. Ожидал он, конечно, и таких тревожных вестей «с порога», но, не теряя веселого тона, игриво укорил:

– Вот и ты, мой милый… С паническим душком тебя не узнаю! Ты был стеной мне, старшим братом… Неужто зашатался от вестей иль слухи одолели?

На страницу:
2 из 7