Полная версия
Золотые земли. Его забрал лес
И откуда-то из глубин моих воспоминаний, из самых страшных, диких, чудовищных снов, раздалось:
– Mój wilczek.
И клянусь, я увидел её. Ведьму-волчицу. Не посреди заснеженного леса и каменных валунов, не в пещере, а среди пышных цветов, чьи ароматы кружили голову.
Она выглядывала из-за листвы. Бледная, нагая, седая. И улыбалась, морща старческое лицо. Светлые глаза сияли отчаянием и яростью.
– Mój wilczek, – повторила она. – To ty[8].
Это было похоже на удар по голове. Ноги подкосились. Я попытался схватиться за край кадки с растениями, но руки безвольно подогнулись.
Как вдруг кто-то ударил меня по затылку. Я нырнул назад, и перед глазами закружился стеклянный потолок, и расплывчатый жёлтый круг солнца за редкими облаками, и верхушки деревьев, и цветы, цветы. Так душно пахло чужими, дикими, незнакомыми цветами.
Меня подхватила неведомая сила и плавно опустила на пол. Померк свет. Я остался лежать, задыхаясь от душного аромата заморских цветов. Как вдруг запахло собачьей шерстью. Нет. Волчьей. Я помню, до сих пор помню этот запах.
По груди скользнуло что-то тёплое, лёгкое, и на бёдра сверху кто-то опустился. Не старуха. Кто-то другой. Я знал это даже ослепнув. А шеи коснулся холод. Я замер, и кровь в голове застучала так громко, что, казалось, можно было оглохнуть.
– Он воняет, – послышался в стороне голос. Я узнал его даже спустя одиннадцать лет. Я не мог его забыть. Ведьма-волчица. Если я окончательно не сошёл с ума, то, клянусь, это была она. – Железом и камнем. Городом.
Перед моими глазами всё ещё стояла чернота, тело не слушалось. Но я ощутил, как вес с бёдер чуть сместился, и некто – некто, от кого пахло хвоей, землёй и шерстью, – наклонился к моему лицу. Щеки коснулась прядь чужих волос. Я вздохнул, уловив новые оттенки запахов и стараясь их запомнить: крапива, лопух и прелая осенняя листва. Восхитительно.
Это не сон. Не описать словами, какое чувство облегчения я испытал в этот момент. Все мои страхи, все сомнения развеялись. Она – не сон, не бред, не горячка, не видение. Она существовала. И все мои поиски, все странствия, все прожитые годы оказались не напрасны.
Нашёл. Наконец-то.
Меня точно ударило молнией, и я едва сдержался, чтобы не закричать от радости. Безумец, какой же я безумец!
– Убей его, – издалека, точно из другого мира, раздался голос ведьмы-волчицы.
Лезвие ножа скребнуло по оголённой шее. Я судорожно выдохнул.
Мне грозила смертельная опасность, но сердце трепетало от счастья.
Не глазами, потому что зрение по-прежнему не вернулось, но душой я словно увидел её – светлую, нежную, неземную, сотканную из солнечного жара и зимней стужи, что сливались воедино.
– Ты прекрасна, – прошептал я, пусть и не видел её. Мне хватало ласки волос на лице и жестокого клинка у шеи.
В глазах всё ещё было черно, и я мог только молиться, чтобы увидеть её, живую, из крови и плоти. Не видение, не сон, не воспоминание. Настоящую девушку. Но мне остались только ощущения. И тепло чужого тела. И тяжесть на моих бёдрах. И запахи, эти запахи полей, и лесов, и болот, что обволокли меня и отгородили от всего остального мира невидимой стеной.
Но вдруг пропал холод лезвия. Исчезли запахи. Раздался шорох, и пропала тяжесть девичьего тела.
Шаги.
Я хотел закричать, вскочить, схватить, умолять. Я так хотел поверить, убедиться, узнать точно, наверняка, что это не сон. Не очередное видение. Но она снова исчезла.
А я потонул в душных ароматах цветов. И пол подо мной закружился, завертелся, всё исполинское здание оранжереи поплыло в сторону, и меня потянуло вместе с ним.
Я вынырнул из небытия так же резко, подскочил, присел прямо на полу. Клара отпрянула, вытянув руку с нюхательными солями.
– Михаил Андреевич, – удивлённо выгнула она брови, и я не сразу заметил в её глазах беспокойство. – Вы в порядке?
– Где она?
Точно бешеный, я крутил головой и всё повторял одно и то же. Подскочив на ноги, я заметался среди кадок, и доктор вместе с тем мужчиной, который преследовал сбежавшее существо, ловили меня среди грядок и клумб. Доктор кричал на меня, ругался грязно то на лойтурском, то на ратиславском, то вообще на троутоском, но я не мог успокоиться, пока Клара не выскочила мне навстречу, не схватила за руки.
– Мишель!
В этом дружеском для меня обращении (ведь так меня обычно зовёт Лёша и другие ребята из университета) было что-то, от чего я, наконец, прислушался, точно протрезвел.
– Мишель, – строже повторила Клара. – Вам нельзя… вот так. Вы ударились. Вам надо срочно сесть.
– И дать мне осмотреть вас! – звенящим от гнева голосом добавил доктор, выбегая из зарослей. – Два! Два удара по голове за два дня подряд. Вы вообще понималь?! Это же кошмарь!
– Кошмарь.
Точно растеряв все силы и огонь, я опустился на табурет, который тут же любезно подставили. Все суетились вокруг, задавали вопросы, проверяли мою реакцию, зрение, прочие признаки здоровья, а я только растерянно выполнял требуемое. Задать вопрос я решился не сразу, да и сделал это стыдливо, нерешительно:
– Кто эта девушка?
– Кто?
– Девушка со старухой. Где они?
Клара выглядела перепуганной до смерти и молчала.
– Нет и не было никаких девушек со старухами, это мужчина сбежал, – мрачно и, как мне показалось вначале, сердито ответил тот, с револьвером.
Никто не понимал, о чём речь, и мне пришлось уточнять, объяснять, что на меня напали девушка и старуха. Я убеждал их долго и совершенно безуспешно, потому что все трое отрицали их существование.
– Здесь быль только крепостной графа, – наконец сердито произнёс доктор. – Он… больной. Душевно. Вы видель, какой беспорядок он учинить? Откуда здесь девушка и старуха? Чепуха. Вы удариться. Я говориль. Вам надо лежать.
Перед глазами тут же всплыл звериный силуэт, что убежал из оранжереи. Как могло это существо быть человеком? Мои сомнения не укрылись от остальных, и, пока доктор что-то строго выговаривал Кларе, его помощник по-простецки представился Пахомычем и объяснил, что в этом и заключается научная работа графа Ферзена и доктора Остермана.
– У нас в Великолесье всегда народ такой… причудливый был. Среди женщин много кликуш, и вообще… ведьмы они все поголовно, а те, что сами не ведьмы, то обязательно с ведьмами якшаются. Мужики тоже… того. Сами видели. Сила звериная, а разуму меньше, чем у собаки. В общем, пока граф не взялся за дело, мы даже не знали, что с этой напастью делать. А теперь ничего. Всех больных сюда привозят, лекарствуют, ухаживают опять же за ними.
Оказалось, что и растения в оранжереи все завезены не просто так, а именно с целью поиска лекарства от безумия, что охватило Великолесье. Когда же я спросил, в чём первопричина таких болезней у кметов – может, ядовитый болотный воздух, или лесные растения, или какая-то пережитая эпидемия (а я читал, что тяжёлые болезни порой дают серьёзные осложнения и влияют на душевное здоровье), Пахомыч сказал вот что:
– Не было ничего такого. У нас одна беда: Великий лес. Он ведь… живой. Своим разумом обладает. И дети его нас, людей, ой как не любят, вот за это и насылают безумие. А безумные – они же как звери. Силы им не занимать. А человеческого остаётся всего ничего. Бешеные. Сами понимаете, господин, как с бешеными псинами да лисами.
Он точно невзначай поправил револьвер на поясе, и по коже моей пробежали мурашки. Как бы ни опасен был тот несчастный, мне стало его жаль. Никто – ни человек, ни зверь – не заслуживает такой жестокой участи: потерять разум, потерять самого себя, чтобы быть пристреленным хладнокровно и безжалостно.
Я не стал расспрашивать, что стало с тем беглецом. Всё и так было ясно.
– Что же, получилось у доктора найти лекарство?
– Пока нет.
– И то существо, которое вы преследовали, это с ним сделала болезнь?
– Да, Тишка-пекарь. Хороший был мужик, из Мирной родом. В прошлом году понесло его по осени, вот сюда привезли. Только этой осенью, видите, хуже стало. Совсем озверел.
В духоте оранжереи голова закружилась, и дышать стало нечем. Я посчитал, что, раз опасности снаружи больше нет, Клара найдена, а несчастный Тишка погиб, можно выйти обратно на свежий воздух.
Но на прощание доктор попросил нас с Кларой воздержаться от посещения деревни и остаться на территории поместья, несмотря на то что юродивый был пойман.
– В деревне всех волновать новостями, – предупредил он. – А новости тут летать слишком быстро. Ничего не скроешь. А вам, молодьой чельовек, надо лежать. Повторяю!
Разочарованный, разбитый, на шатающихся ногах, я сначала попытался выйти из оранжереи прямо через разбитое окно, но Клара, к счастью, меня остановила.
– Михаил Андреевич, – она осторожно потянула меня за локоть, – тут же дверь есть. Не нужно. Это я так… с перепугу за папеньку. В прошлый раз он еле выкарабкался.
Оказалось, такие побеги пациенты совершали не раз, и некоторое время назад один из них напал на доктора и едва не перегрыз тому горло.
На улице было свежо, и, вывалившись из духоты в прилипшей к телу рубахе, вытирая пот со лба, я долго и жадно дышал, а сам (каюсь, безумие моё, видимо, не меньше, чем у местных больных) шарил глазами по кустам и деревьям и всё надеялся, что увижу мелькнувший девичий силуэт или услышу голос, замечу следы на влажной траве. Создатель! Я настолько отчаялся, что мечтал увидеть даже уродливую ведьму-волчицу, снова услышать её мерзкий голос.
Но ничего. Никого.
Оказывается, Клара долго звала меня по имени, но я не слышал её и всё искал, ждал, но… стоило признать простую истину: мне показалось. Всё. С самого начала, ещё тогда, в детстве. Даже сейчас, пока я пишу эти слова, руки мои трясутся, я уже наставил несколько клякс. Потому что всё, всё, о чём я мечтал, всё, к чему стремился долгие годы, оказалось ложью.
А доктора всё это время были правы. Я безумен. Может, не в той же степени, что несчастные пациенты Густава Остермана, но болен и даже не знаю, где искать лекарства, у кого просить о помощи. Может, не зря судьба привела меня в Курганово? Может, тут и есть моё спасение?
Я пытаюсь найти какой-то смысл, хоть какой-то свет во всём происходящем, но на самом деле во мне нет ни надежды, ни радости. Только горькое ужасное отчаяние. Точно как когда я разбил витраж в семейной часовне и прекрасное изображение святой Лаодики рассыпалось вдребезги. Её больше не собрать, больше не разглядеть сквозь разноцветные стёклышки поля Волчьего лога, больше никогда не увидеть светловолосую, грациозную, царственную и точно слепленную изо льда – и оттого так похожую на неё – Лаодику.
А сейчас я подумал: может, поэтому моё больное воображение и подкинуло такой образ? Потому что всё своё детство я ходил на службы в часовню и, вместо того чтобы слушать Пресветлого Отца, любовался изящным наклоном головы Лаодики? Когда пропали первые дети, я молился ей каждый день и однажды случайно толкнул тяжёлый подсвечник так, что разбил нижние ярусы витража. Пресветлый Отец обвинял меня во всех возможных грехах и грозился, что теперь святые прогневаются на нас и не вернут пропавших детей, и я в ужасе прорыдал до самого вечера.
Теперь, переосмысливая все события прошлого, я думаю, что это и вправду разумное объяснение.
Так не разумно ли, что горячка подкинула мне образ, столь близкий к святой? Что моя чудесная спасительница представилась настолько похожей?
Сейчас я могу думать об этом уже чуть осознаннее, и мысли стали понятнее и яснее мне самому. А тогда, выбравшись из оранжереи, я был поражён, разбит. И осознание навалилось резко, тяжело, оно рухнуло прямо на голову, и я, не выдержав, опустился прямо на землю, чем сильно перепугал бедную Клару.
Она кружила, всё задавала вопросы, даже попыталась позвать на помощь своего отца, и только тогда я пришёл в себя и бесцеремонно схватил её за руку, умоляя никого не беспокоить.
– Вам же дурно, Михаил Андреевич. – Она взяла мою руку в свои. Поджимая тонкие губы, она умудрялась всё же выглядеть хладнокровно, как настоящий доктор, но её выдавал звенящий голос. – У вас пальцы ледяные.
Мне ужасно хотелось выдернуть руку. Не люблю чужих прикосновений. Хватило с детства, когда доктора вертели и крутили меня, а няня и гувернёр пытались «сделать из меня приличного человека», постоянно поправляя то воротник и манжеты, то мои курчавые волосы (а они ужасно непослушные, в матушку, но её причёску могли удержать хотя бы несколько десятков шпилек, мне же приходилось стричься коротко, чтобы не выглядеть «как дикий лесной зверёныш» и не раздражать своим видом отца, хотя, честное слово, не вижу ничего преступного в моих кудрях).
Так вот, прикосновения мне кажутся ужасно неприятными, я даже к рукопожатиям отношусь с лёгким отвращением и едва выдерживаю это проявление вежливости. А тут меня взяла за руку совершенно незнакомая девушка. С одной стороны, мне было невыносимо тяжело перенести её прикосновение, с другой – это вырвало меня из того полубредового состояния, в которое я впал.
Реальный мир, в котором фантазии оказались бредом сумасшедшего, а моя спасительница – всего лишь образом, вдохновлённым витражом, показался серым, холодным и пугающе скучным. Я смотрел на Клару – живую, очень настоящую и совершенно не выдуманную – и не мог решить, что делать дальше.
Я приехал сюда, в это Создателем забытое Великолесье, только ради одной цели. Настасья Васильевна целиком права. Все эти годы я потратил на сказания и былички не ради науки, не ради великой цели. Я оставил родителей, замок, своё имя, свой титул, состояние – всю жизнь, что полагалась мне как наследнику князя Белорецкого, – только по одной причине. Я был безумен и поверил в своё безумие.
– Что же мне делать? – спросил я Клару.
По-злому смешно, иронично вышло, что спрашивал я совсем о другом – я не понимал, что мне делать теперь со своей бессмысленно потраченной жизнью, – но Клара, конечно же, не зная ничего этого, поняла всё совсем иначе.
– Отец запретил нам идти в деревню… но знаете, Михаил Андреевич, он же ничего не сказал про сам Великий лес.
Это показалось мне странным, потому что мы и так находились в Великолесье. Я понял, что эта разумная, очень серьёзная, даже чересчур серьёзная на первый взгляд девушка задумала нечто, что здесь могло посчитаться скандальным или даже опасным.
– Вовсе нет, – замотала головой Клара, отчего её ленты в волосах замотались словно хвосты.
Клара объяснила мне, что Великолесье в понимании жителей это не столько местность со всеми поместьями и деревнями, как она обозначена на картах и в государственной документации, но в первую очередь Великий лес. Она обещала нарисовать примерную карту и описать поверья о лесе, а также рассказать о самом Курганово. Её заметки вставлю сюда, чтобы не потерять.
Клара Остерман
О ВЕЛИКОМ ЛЕСЕ И КУРГАНОВОВеликолесье – область, что охватывает Великий лес и многие деревни, что расположены недалеко от его границ.
Сам же Великий лес – это только лес, который даже сейчас остаётся диким и недоступным для человека. Все попытки заселить земли заканчивались провалами.
Так, например, в 1015 году по велению Александра Первого было основано сразу несколько рабочих поселений, целью которых ставилась добыча и обработка дерева, были профинансированы экспедиции с целью добычи золота, угля, глины и др., но все города не простояли и года. Один из них сгорел, другой провалился под землю, а третий затопило. Выживших было пугающе мало.
Следующую попытку освоить Великолесье предприняли уже в 1056 году, но серия лесных пожаров уничтожила новые поселения и заставила отложить идею на более поздний период.
Единственный, кому удалось относительно закрепиться на землях Великого леса, это граф Александр Ферзен. Его усадьба частично располагается на территории бывшего леса.
Курганово подарено Александру Ферзену императором Александром Вячеславовичем в 1210 году за заслуги перед отечеством. Дату основания можно найти на больших воротах на въезде, она вписана в герб рода Ферзенов.
Прежде, до приезда графа, на месте Курганово были леса, и никто не жил. Деревенские до сих пор рассказывают небылицы, будто земля принадлежит духам Великого леса, и ступать на неё нельзя.
Стоит признать, что места и вправду дикие, болотистые, неприятные для проживания, но графу удалось немыслимое, и он быстро превратил Курганово в одно из самых красивых и богатых поместий во всей Ратиславии, а значит, и империи.
От меня: я перерисовала из карт, что хранятся в библиотеке, схему усадьбы (вы можете посмотреть оригиналы и, быть может, сделать более точный чертёж).
Великий лес – это огромный лесной массив, раскинувшийся на много тысяч вёрст от Курганово на восток. Большая часть территорий его не исследована, это опасные и дикие места, в которых даже самые опытные путешественники часто пропадают. Все попытки освоить земли или вырубить лес (помимо той земли, на которой стоит Курганово) не увенчались успехом. К слову, граф не оставляет попыток использовать местные ресурсы. Вам лучше спросить его, но помимо запасов древесины должны быть залежи угля и торфа, особенно что касается так называемых Мёртвых болот дальше на юго-восток.
В Великом лесу обитает немало диких животных. Граф и отец полагают, что некоторые из них до сих пор неизвестны науке. Несколько раз деревенские охотники приносили отцу для исследования останки странных зверей, но, к сожалению, те слишком плохо сохранились, чтобы сделать какие-либо выводы.
Несмотря на опасности, здесь издавна обитают люди. Деревня Мирная упоминается ещё в пятом веке, когда туда заезжал князь Вячеслав Окаянный.
Местные суеверны и считают, что Великим лесом правит леший, они называют его просто Хозяином и рассказывают разные легенды. Например, что у него нет тела вовсе и он показывается случайным людям то в образе коряги, то дерева, то вообще камня, но чаще принимает облик медведя. Леший похищает младенцев, насылает волков на скотину и всячески вредит людям.
Есть у него на службе лесавки (мёртвые незамужние девушки, которых забрал к себе в жёны леший), ауки, оборотни и множество самых разных немыслимых чудищ.
Великий лес от всего Великолесья отделяет незримая граница, на которой стоят каменные изваяниями, похожие на домовины на старых языческих кладбищах. Местные верят, что в этих каменных домиках живут духи леса, которые охраняют владения лешего.
Особенно местные любят сказку о Совиной башне (подозреваю, что название заимствовано из рдзенской истории). Якобы когда-то очень давно посреди леса стояла высокая башня, в которой обитали совы-оборотни. Это были могущественные чародеи, что превращались в птиц и охраняли Великий лес. Старшей из них была лесная ведьма, или, по-другому, Лесная Княжна.
Чтобы ничего не перепутать, я попросила Марусю продиктовать сказку о башне.
Марья Ивановна, крепостная графа Ферзена
СКАЗКА О СОВИНОЙ БАШНЕ И ЛЕСНОЙ ВЕДЬМЕКогда-то давно в деревне у Великого леса жили дед с бабой. Всё у них было хорошо, но никак не давал им бог детей. Горевали дед с бабой, горевали, молились Создателю о ребёночке, пока однажды не забрёл к ним в дом дряхлый старец. Одна нога у него волочилась, горб к земле пригибал, а глаза он опускал.
Говорит старец, мол, дайте мне напиться. Не могу, умираю от жажды.
Баба его напоила, а старец тут же просит накормить его. Не могу, умираю от голоду.
Баба его накормила, а старец тут же жалуется, на постой просится. Не могу, от усталости с ног валюсь.
Баба ему на печи постелила. Старец благодарит, спрашивает, чего ты больше всего желаешь. Старуха жалуется, что ребёночка у них нет.
А что, говорит старец, за ребёночка отдашь?
Да что угодно, говорит баба. Только бы младенчика понянчить, чтобы малютка сердце родительское радовал да рос здоровым и сильным.
А потом, говорит старец, что делать будешь, когда вырастет?
А потом коли сыночек родился бы, так хозяином стал в доме. А коли девочка, так её всё равно в чужую семью отдавать.
Удивился старец. Говорит, не жаль ли родную дочь отдавать в чужую семью?
А баба разболталась. Отвечает: всех девочек только для того и растят, чтобы в чужую семью отдать. Такова бабья доля.
Лёг спать старец. Дед с бабой тоже заснули, а ночью как просыпаются, изба ходуном ходит, а на печи по-звериному кто-то воет. Зажгли огонь, смотрят, а никого и нет. Ни старца, ни зверя, ни души. А вой не затихает. Испугались они, выбежали во двор, а там стоит старец. Говорит, добрые вы люди, заслужили ребёночка. Всё вам будет, только в срок на восемнадцать лет. Потом ребёночек ко мне на службу уйдёт.
Дед с бабой ни живы, ни мертвы, возразить не смеют. Упали к нему в ноги и только молят о пощаде. А баба, сидя на коленях, смотрит и видит, что одна нога у старца человеческая, а вторая медвежья. Потому он и хромал так. А глаза, которые он прятал, в темноте золотом горят.
– Помилуй, – закричала баба, – хозяин-леший. Что хочешь забирай, только живыми оставь.
Леший, а это был он, хлопнул в ладоши, захохотал да сквозь землю провалился.
А скоро у деда с бабой и вправду ребёночек родился, девочка. И до самых восемнадцати лет жила она на радость матери с отцом. А на восемнадцатый её год пришёл леший, говорит, отдавайте дочь за меня замуж, она мне обещана.
Заплакала девушка, взмолилась о спасении. Не хочу, говорит, замуж за старика-лешего. Дед с бабой взяли да спрятали её в избе, а лешему сказали, что умерла их дочь. Леший как зарычит, завоет. И изба загорелась. Едва успела девушка выбежать.
Побежала девушка в храм, к Создателю за спасением, а леший обратился волком да за ней побежал. Дед схватил лук, выстрелил вслед волку да попал. Умер волк, да только тут же леший в медведя переродился.
Девушка уже до реки добежала, а за рекой и храм видно. Только медведь её на мосту нагоняет. Взмолилась она Создателю, сама мост перебежать успела, а тот под медведем взял и обвалился. Упал медведь в реку, утонул, но только леший обратился вороном, полетел в погоню.
Девица добежала до порога храма, а там на самой маковке сидела сова. Слетела к ней сова, отдала своё пёрышко, и девушка тоже совой обратилась.
Только в храм сове уже не попасть. Схватил её ворон и унёс с собой в лес, в высокую башню без дверей, с одним только окошком на самой вершине. Днём сидит девушка в башенке в девичьем облике, мужу своему лешему служит, а по ночам обращается совой и только тогда успевает долететь до опушки, поприветствовать матушку с батюшкой и обратно полететь.
Так девушка до сих пор в лесу и летает, стала женой лешего, охраняет его границы. И дочери её стали совами, сторожат владения отца, никого не пускают в Великий лес. Если когда услышишь, как по ночам совы кричат, так это они родных своих кличут, скучают.
Так за разговором мы дошли до первой домовины. Не могу судить о возрасте строения, но выглядит оно древним и весьма неказистым. Вспоминать тут о мастерах каменного зодчества не стоит, даже деревянные домовины на кладбищах выглядят куда изящнее и искуснее.
Домовина плотно заросла мхом. Как мне показалось, я разглядел на камне несколько узоров, но разобрать их было сложно. Время и природа разрушили изначальный рисунок (если он был), поэтому я предложил Кларе осмотреть и вторую домовину, но она, увы, была в ещё худшем состоянии: крыша провалилась, камень оказался расколот прямо посередине, причём Клара утверждает, что ещё недавно домовина была целой.
Но оставались ещё домовины за пределами усадьбы, в самом лесу.
– В конце концов, отец запретил ходить в деревню, но не в лес. – Клара с опаской оглянулась в сторону усадьбы.
Наверное, такой правильной девушке тяжело ослушаться родителей. Знаю, я часто произвожу похожее впечатление на людей. Никто из них даже не догадывается, в каких отношениях я нахожусь с родным отцом.
С детства ненавижу лес. И дело не только в ведьме-волчице, о нет. Мой почтенный отец приложил немало усилий, чтобы я возненавидел лес, оружие, охоту, звуки выстрелов, гончих, лис и кабанов. Последних трёх мне жалко как невольных жертв всей этой дикости.
До сих пор не могу забыть, как отец взял меня охотиться на лис. Вся эта грозная кавалерия во главе с князем Белорецким, погони, вопли. До сих кажется, слышу, как визжали бедные лисы, когда их травили собаками. Я не посмел попросить отца отпустить меня. Слова не смог выговорить. А он протащил меня поближе, поставил вперёд своей свиты и товарищей, чтобы я всё лучше видел. И я знал, что, если отвернусь, хотя бы зажмурюсь, мне потом несдобровать. И пришлось увидеть всё, что там произошло.
А после случился пир. До сих пор тошнит от запаха вина. Эти потные, грязные тела князей да баронов валялись на земле вокруг костра совсем не благородно. Где была их дворянская честь в тот момент?
