Золотые земли. Его забрал лес

Ульяна Черкасова

Золотые земли. Его забрал лес

© Черкасова У., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо»», 2024

* * *

Слава храбрецам, что осмеливаются любить, зная, что всему этому придёт конец.

«Обыкновенное чудо», Евгений Шварц

Что за прелесть эти сказки!

Александр Сергеевич Пушкин в письме к Л. С. Пушкину

О нечистой силе

СБОРНИК ПОВЕРИЙ, БЫЛИЧЕК И СКАЗОК МИХАИЛА БЕЛОРЕЦКОГО,СТУДЕНТА ИМПЕРАТОРСКОГО УНИВЕРСИТЕТА НОВОГО БЕЛГРАДА1226 Г. ОТ ЗОЛОТОГО РАССВЕТАВВЕДЕНИЕ

Решив заняться изучением поверий, верований и суеверий жителей Великолесья, я опирался в первую очередь на свою работу с фольклором Совинской губернии и связь между историями, которая заключается не только в повторении фольклорных мотивов, что свойственно всем сказочным сюжетам, но и в том, что они являются продолжением друг друга и напрямую связаны с историческими событиями Ратиславской империи и Рдзенского королевства, которые…

От кого: граф Александр Ферзен

Откуда: Златоборская губерния, Великолесье, усадьба Курганово

Кому: Фёдору Николаевичу Афанасьеву

Куда: Новый Белград, Императорский университет

Уважаемый Фёдор Николаевич!

Ваш пишет граф Александр Ферзен, хозяин поместья Курганово, в котором провёл последний месяц ваш ученик Михаил Белорецкий.

С прискорбием сообщаю, что этот молодой человек пропал без вести, собственно это и стало поводом написать вам.

Возможно, вы слышали о нападениях диких животных в Великолесье. В наших краях волки стали настоящей напастью. Судя по всему, Михаил пал их жертвой. Несмотря на мои предупреждения, он пренебрег осторожностью и не раз отправлялся гулять в одиночку по лесу и просёлочным дорогам. Неделю назад он пропал, и после долгих поисков по всей округе мы нашли только его сумку с вещами.

Всю одежду и личные вещи, а также черновик научной работы отправляю Вам, так как адрес родственников Михаила, увы, неизвестен. Ваш ученик лишь мельком упоминал, что он родом откуда-то из провинции в Рдзении.

Прошу от моего имени передать соболезнования родственникам Михаила. Если однажды его останки будут найдены, обещаю достойно их захоронить или переправить родственникам юноши, когда они того пожелают.

С уважением,Граф Александр Ферзен

Уважаемый Фёдор Николаевич!

Вы не знаете меня и вряд ли когда-либо слышали моё имя. Если всё пошло как задумано, то Вы найдёте моё письмо сразу под письмом графа.

Меня зовут Клара Остерман, я дочь доктора Густава Остермана, который служит у графа, что прислал Вам пакет от Мишеля. Скажу сразу: ни граф, ни отец не подозревают о моём письме. Я подложила его тайно перед самым отправлением вместе с другими бумагами. Потому что многое, о чём Вы узнаете из писем, должно остаться тайной ради моей безопасности, ради Мишеля и всех, кто сейчас здесь со мной в Великолесье и в нашем несчастном проклятом Курганово.

Я бы ни за что не решилась отправить письма Мишеля Вам, да и любому другому человеку, но, перечитав несколько раз его дневники и письма, поняла, что обязана рискнуть и безопасностью, и честью своей семьи, и всем остальным. Ради справедливости.

Вы уже, наверное, поняли из письма графа, что с Мишелем случилось нечто ужасное. Мне не у кого просить помощи, Фёдор Николаевич. Я здесь совсем одна, в окружении страшных, опасных, жестоких людей. Всё, о чём я мечтаю, – спасти Мишеля, но не уверена, что это до сих пор возможно. Мне не хочется даже думать, что с ним случилось. Говорят, его забрал лес. Но мне не хочется в это верить.

Граф считает, что отправил Вам только отрывки научной работы Мишеля. Он пытался найти его дневник и письма, чтобы, как я подозреваю, уничтожить, но я вовремя всё спрятала. Мне страшно оставлять их в усадьбе, где рано или поздно их найдут. Граф уничтожит всё.

Пожалуйста, умоляю, прочитайте всё, что в этих записях. И, если сможете, приезжайте скорее в Великолесье, к нам, в Курганово. Возможно, ещё не поздно для Мишеля и для меня. Возможно, нас всех ещё можно спасти.

Молюсь Константину и пресветлой Лаодике, чтобы мои письма дошли до Вас в целости и сохранности и всем стала известна правда об ужасах, что происходят в Великолесье. Прошу, приезжайте, как только получите это письмо.

С надеждой,Клара ОстерманИз дневниковых записей Михаила Белорецкого12 студня 1225 года

Я снова видел её! Руки трясутся. Всё запачкал чернилами

Merde![1]

Merde

Это была она, чтобы бесы её побрали… или она и есть бес? Аберу-Окиа в обличье женщины…

Merde

Наконец-то могу твёрдо держать перо в руках. Расскажу всё по порядку. Так мне самому станет легче, и в голове прояснится.

Ещё на рассвете мы выехали из Орехово, этого маленького, ничем не примечательного городишки на тракте от Златоборска к Ниженску. Не помню ничего, кроме тумана, и весь город остался в памяти таким же: серым, невзрачным, грязным; люди в нём под стать.

Я не выспался и всё утро дремал в карете или, по крайней мере, пытался задремать. Трясло ужасно. Меня то и дело выдёргивало из сна, когда мы подпрыгивали на кочках. Юная барышня с матушкой, ехавшие с нами от самого Златоборска, ещё и пищали, точно мыши, отчего у меня разболелась голова. Они, к счастью, скоро вышли где-то по дороге к Мирной.

Я остался наедине с пожилым господином с настолько белоснежной аккуратно подстриженной бородой, что едва удержался, чтобы не спросить о цирюльнике, к которому он ходит в такой глуши. Но, если подумать, бороды у меня нет, волосы кудрявые, поэтому я вполне могу потерпеть до возвращения в Новый Белград.

В общем, это было ничем не примечательное утро.

У меня трещала голова. Карета тряслась на ухабах. Грязь летела во все стороны, а осеннее, пронзительно холодное солнце резало глаза каждый раз, когда пытался посмотреть в окно. А я всё равно, стирая слёзы, то и дело выглядывал из-за выцветшей шторки и сквозь заляпанное, забрызганное, мутное стекло смотрел на золотисто-жёлтые, горевшие, точно солнце, осенние поля и мечтал скорее выбраться из дребезжавшей кареты, ступить ногами на твёрдую землю и вдохнуть полной грудью бодрящий ледяной воздух, звеневший первыми заморозками и хрустевший, словно лёд, под колёсами нашей кареты.

В какой-то момент подул ветер, поднял пыль с дороги и снег с замёрзшей воды в канавах, сорвал жёлтую листву с деревьев и унёс это всё в поля.

А там, среди золотой пурги из света, снега и рыжей, точно огонь, травы появилась

Она

Помню, как застыл с раскрытым ртом, не веря своим глазам. Мираж. Видение. Проклятие. Морок!

А в следующий миг нашу карету тряхнуло, и я ударился лбом о соседнюю лавку.

Всё перевернулось.

Merde

Merde

Это всё она, не иначе. Видит Создатель, в этом виновата она… Аберу-Окиа во плоти.

Не помню ничего. В глазах вспыхнул сноп искр. Кажется, я даже потерял сознание.

Пришёл в себя уже сидя на обочине дороги, прямо на траве, прислонённый спиной к берёзе. В нос мне тыкали нюхательные соли, а мой сосед с восхитительной бородой повторял с сильным лойтурским акцентом:

– Ви вь порьядке? Молодой чельовек, ви в порьядке?

Ответить не было сил. Я попытался отмахнуться от нюхательных солей, но лойтурец не отстал от меня, пока я не согласился посчитать, сколько у него пальцев на руке.

– Клянусь, их должно быть пять, – сказал я. – Но сейчас чётко вижу семь.

Лойтурец поцокал языком.

– Плохь, плохь, – прокудахтал он обеспокоенно. – Вамь надобно лежать.

Я и вправду всё пытался подняться, а лойтурец усаживал меня обратно. Но я должен был найти…

Её

Но её, конечно, уже и след простыл.

Я почти поверил, что она – сон. Видение. Горячечный бред.

Карета наша поломалась, и кучер ничего не смог с этим поделать. Он предложил нам с лойтурцем подождать, пока кто-нибудь проедет, или дойти пешком до ближайшей усадьбы или деревни.

У меня так кружилась голова, что я не особенно вникал в смысл происходящего.

Всё, что я видел, – она.

Наверное, прав был доктор Вальчак. Тогда, ещё одиннадцать лет назад, я слишком сильно ударился головой. И ещё горячка. И пережитый ужас. Матушка, конечно же, не хотела в это верить. Ещё бы, единственный сын, и тот душевнобольной.

Но… но как ещё можно было объяснить то, чему я стал свидетелем у Бездонного озера? Откуда ещё могла явиться она, как не из бредовых горячечных видений? Наверное, остальным было легче поверить в это, чем в мой рассказ.

– Мольодой человекь, – позвал меня лойтурец. Мне очень нравится его акцент, не могу удержаться от того, чтобы не попытаться отразить это на письме. – Ви замерзать. Прошу, сядьте в карету.

Я приподнял голову с постеленной шинели нашего извозчика (верно, он когда-то служил или получил эту шинель в подарок от бывшего солдата).

– И как вы это себе представляете, любезный? – В мои намерения не входило показаться грубым, я вообще не приемлю вульгарность и mauvais ton[2] в любом проявлении. Только бумага терпит мои ругательства, да и те только когда я вспоминаю её. Epistola non erubescit[3].

Очень хочется верить, что я не оскорбил своего нового знакомого, но он выглядел смущённым: карета, в которой он предложил мне отдохнуть, так накренилась, что присесть или тем более прилечь в ней было никак невозможно.

– Ви правь, – сказал лойтурец.

Он отряхнул свой дорожный сюртук и протянул мне руку.

– Доктор Густав Остерман, – представился он.

– Ох, прошу прощения… князь Михал Белорецкий.

Поспешно подскочив с шинели, я едва не упал: так сильно закружилась голова. Доктор подхватил меня и помог удержаться.

– Осторьёжно, молодьой чельовек, – обеспокоенно произнёс он. – Осторьёжно. У вас сильный ударь.

У меня получилось лишь глупо выдавить улыбку, пожимая его руку. Так, держась друг за друга (если быть честнее, то я держался за доктора, чтобы не упасть), я постоял некоторое время, пока не почувствовал себя лучше.

Вдвоём мы наконец вернулись к дороге. Распряжённые лошади паслись здесь же, щипля пожелтевшую, заиндевевшую траву без особого аппетита. При нашем приближении мышастая подняла голову, фыркнула, приветствуя, и из её ноздрей вылетели клубы пара. А я, всё ещё слегка пошатываясь, уставился в огромные лошадиные глаза, увидев в них и отражение себя, и золотое поле за своей спиной… и её.

Но когда обернулся, позади оказалось только поле. Только чернеющий вдали лес. А я смотрел на него потерянно, жалобно, не веря, что она вновь исчезла. Что она так и осталась видением.

Доктор, верно, принял моё состояние за последствия удара. Ох, если бы он знал, как давно я страдаю от этого недуга! И что он определённо точно неизлечим.

– Вы в порьядке? – обеспокоенно повторил он.

– Да, – ответил я, пытаясь стряхнуть морок.

– Не смотри, господин, на лес, – вдруг раздался с дороги голос.

Это был наш извозчик – немолодой (а может, и молодой. Ратиславские кметы от тяжёлой жизни и в двадцать лет выглядят как старики) бородатый мужик. А уж эти их бороды и вовсе кошмар и mauvais goût[4].

– Почему?

– Он всякое кажет, – пожал плечами мужик. – То чего боишься, то чего желаешь. А всё дурно. Голову морочит. В наших краях говорят: не смотри на лес, а то заберёт. Лесная Княжна придёт ищщо. – Он очень забавно протянул это «ищщо».

Пусть звучало это смешно и суеверно (а это моя работа – собирать суеверия), от его слов меня пробрал озноб. Даже если это бред, в который верят все деревенские что в Рдзении, что в Ратиславии, что даже в самой Лойтурии, это показалось слишком близким, слишком знакомым. Это было именно то, что я искал в своих странствиях.

Мне стало любопытно, кто такая Лесная Княжна, но извозчик заюлил.

– Да ходит-бродит тут… творит всякое, вытворяет…

– Это поэтому, – я оглядел опрокинутую карету, – нашу карету так перевернуло? Лес или эта ваша Лесная Княжна тебе голову заморочили, когда надо было вперёд смотреть?

– Так дороги, господин, – развёл руками извозчик. – Ты посмотри только, какие дороги.

– Да, но…

Снова и снова мой взгляд возвращался к полям, окружавшим дорогу с обеих сторон. Извозчик, кажется, следил за мной.

– Мне показалось… там… я почти уверен…

Мужик вдруг как-то смущённо кашлянул.

– Многим она порой мерещится, господин, – проговорил он достаточно неразборчиво, и я не уверен, что он сказал именно это, поэтому тут привожу его слова, как сам услышал. Когда же я переспросил, извозчик отмахнулся и отвёл глаза.

– Говорю, места у нас болотистые: реки, озёра, леса, топи сплошные. Мерещится всякое людям. Нечего в лес смотреть. От леса ждать только морока.

Тут во мне соединились сразу два моих интереса: личный и научный. А один к тому же ещё и замешан на «горячечных видениях» другого.

Поэтому я полез в сумку, достал бумагу, перо, сел на землю и немедля, боясь позабыть, записал это: «от леса ждать только морока».

– А что это вы писать, мольодой человьек? – склонившись надо мной, полюбопытствовал доктор.

Я поднял голову и поймал его полный искреннего интереса взгляд настоящего исследователя. Извозчик тоже косился на меня, но скорее с недоверием.

– Понимаете, – прокашлялся я смущённо, – это моя работа: изучать народные сказания, поговорки, поверья. Я собираю народный фольклор народов империи.

– О, как интересно! А зачем это нужно?

– Для изучения.

– Это я понимаю, – серьёзно согласился доктор, приглаживая бороду, – но для какой цели это служит? Что вы надеетесь получать?

– Фольклор, – растерянно ответил я.

Раньше меня никто никогда не спрашивал, зачем я этим занимаюсь. Родители просто называют это блажью, придурью и напрасной тратой времени, а однокурсники или профессора в университете, напротив, поддерживают и целиком и полностью принимают. У меня, конечно, случалась пара неловких бесед со всякими девицами на балах или, что ещё хуже, их матерями, но я не видел даже смысла им что-либо рассказывать. Они бы всё равно не поняли.

Но этим двоим (в основном доктору, конечно) я попытался объяснить:

– Мы… я и мои коллеги из университета ездим по деревням и собираем и записываем сказки, поговорки, былички, всякие поверья, потом составляем сборники, и… – Под взглядом доктора с каждым следующим словом мне всё слабее верилось, что был какой-либо смысл во всей нашей деятельности. – …Мы выпускаем брошюры, которые изучают другие фольклористы…

– И… всё? – Доктор едва приподнял бровь, но от этого мне стало совсем неловко.

– Всё, – поражённо признал я. – Это… это культура народов империи. Её надо сохранить.

– Безусловно, – сухо согласился доктор.

Пожалуй, не стоило ожидать, что человек науки куда более полезной – медицины – оценит мои потуги в науке, что не приносила никакой очевидной пользы человечеству.

Но я вдруг набрался смелости и, всё так же сидя на земле, разразился такой речью, какой сам от себя не ожидал. Она мне до сих пор так сильно нравится, что постараюсь, насколько помню, записать её сюда:

– Фольклор, доктор, безусловно, не спасёт ничью жизнь. Он не вылечит тиф и корь, не остановит холеру. Сказки, песни, всякие прибаутки могут показаться ерундой и чепухой для таких учёных людей, как вы, да и кметам, пожалуй, тоже бесполезным занятием видится бродить по деревням и записывать их байки. Только сказки и песни, которые, по вашему разумению, совершенная чепуха, дарят вдохновение. Они воодушевляют больных и скорбящих, помогают выразить горе и радость. Сказки помогают ребёнку, что мучается от болезни, заснуть, а неизлечимо больному найти утешение. Вы видели древние дворцы Благословенных островов? Они настоящее сокровище прошлого, что сохранилось до наших времён. Древние троутосцы строили эти дворцы для себя, не задумываясь, насколько великим даром они станут для будущих поколений, но мы, современные люди, дорожим ими как памятником архитектуры. Великие учёные со всего света приезжают, чтобы изучить эти прекрасные строения. Сказки, песни, прибаутки – всё то, что передают из уст в уста простые деревенские люди, – это такое же сокровище, что дошло до наших времён сквозь века от наших предков. Только оно не выковано из металла, не сложено из камня. Оно создано словом и потому ещё более хрупкое и ещё сильнее нуждается в защите. И мы, студенты и выпускники Императорского университета, посвятили свою жизнь этой цели: сохранить наследие наших предков для будущих поколений. Вот.

С этими словами я так решительно закрыл чернильницу, что едва не пролил всё. Пока отряхивал дневник и убирал вещи обратно в сумку, доктор молчал, а я боялся посмотреть ему в лицо. Вдруг стало невыносимо стыдно за мою тираду. Я, наверное, выглядел со стороны невероятным гордецом и дураком.

Когда же, наконец, мы встретились глазами, доктор Остерман добродушно улыбался, топорща свою идеальную бороду.

– Дорогой Михаэль, – произнёс он тепло, – я не осмелиться спорить с кем-либо, кто говорить о своём деле с такой любовью. – Он вдруг поднял руку с вытянутым указательным пальцем и добавил: – Я знать, с кем вас познакомить. Настасья Васильевна любит нас пугать. О, почти каждый вечер мы собираться у камина в гобеленной гостиной и слушать её ж-жюткий сказка. И моя Клара. Это моя дочь – Клара. Она полюбить вас сильно-сильно за ваши истории и не оставить в покое, пока вы не рассказать ей всё. Моя Клара – сирота. Ей так одинок. Друзей здесь, в глушь совсем неть. Она прочитать уже все книги в библиотеке графа, и ей сталь скучно.

– Графа? – Я так растерялся от его длинной речи, что смог спросить только об этом.

– О, я, я. Граф. Александр Николаевич. Вы должны остановиться у него. Где вы остановиться? Неважно. Забудьте эти ужасный провинциальный гостиниц. Клопы! Мыши! Кошмарь! Граф обожать таких людей, как вы: образованные, умные, честные юношь. Идёмте.

Он вдруг сорвался с места, кинулся к карете и велел извозчику снять его саквояж.

– Мы идём немедленно! – воскликнул доктор. – Ждать туть можно до смерть. Лучше ходить. Полезно для здоровье.

Сказав это, он запнулся, посмотрел на меня обеспокоенно.

– Хотя… вам ходить с ваш состояний…

– Я в порядке! – возразил я, закидывая сумку на плечо. – Голова уже совсем прошла. – Я бессовестно соврал, но оставаться на дороге дольше хотелось куда меньше. Что, если я снова её увижу?

Стоило оглянуться на поле, и меня стали терзать сомнения: не потому ли появилось видение, что я ударился головой? Что случилось первым: видение или удар?

Мы распрощались с извозчиком, тот пообещал заехать в поместье графа, как только сможет починить карету, и завезти наши вещи. До сих пор, кстати, не завёз. Пошли мы налегке: я с заплечной сумкой со своим дневником, доктор с саквояжем, который казался куда увесистее, но этот высокий лойтурец нёс его так легко, точно там лежала пара листов бумаги.

– Вы не пожалеть, что погостить у графа. Курганово самый богатый, самый красивый усадьба во всей империи.

– Далеко она?

– Час… полтора? – прикинул доктор, щурясь на солнце. – Если вы усталь, или голова кружиться, нужно присесть.

– Нет, я в порядке.

Но на первом же перекрёстке я с лёгкой тоской оглянулся на дорогу, уходившую в сторону. На повороте там стоит большой серый камень, обросший со всех сторон мхом.

– А это?..

– Камушекь, – очень смешно произнеся ратиславское слово, ответил доктор.

– Просто камушек? – слегка улыбнулся я. – По-моему, так целый камеще.

Надо признать, мне как рдзенцу тоже очень нравятся эти увлекательные формы ратиславских словечек. Они звучат чудно, некоторые даже красиво, несмотря на то что в целом ратиславский язык груб, неповоротлив и уродлив. Но чем дольше живу в Белграде, чем дольше путешествую, тем сильнее проникаюсь их культурой. Даже дневник и тот стало легче вести на ратиславском, чем на рдзенском. Если прежде я делал это ради упражнения в письме, то теперь выбираю ратиславский язык не задумываясь. Так даже удобнее на случай, если со мной что-то случится и мои записи понадобятся для работы кому-нибудь в университете.

– Неть-неть, – замотал головой доктор. – Камушекь это название поместья. Там живуть… провинциальные люди.

Я заметил, как доктор уже не в первый раз использовал это слово, явно вкладывая в него уничижительный смысл. Несмотря на то что я и сам не испытываю симпатии к грязным тёмным ратиславским кметам и их таким же грязным и неучёным господам, слышать эти слова от ухоженного доктора было одновременно неприятно и печально. Но, пожалуй, человеку науки и должно быть невыносимо зарывать свой талант в глуши на болотах посреди Великолесья.

– Отчего же «Камушек»? Есть какая-то история об этом камне?

Минуя перекрёсток, я оглянулся, пытаясь приметить что-либо необычное в камне – узор или надпись, – но ничего не заметил.

– Спросить мою Клару, – посоветовал доктор. – Она любит всякие истории, особенно страшные. И дружить с сыном хозяина этой усадьба. Неприятный молодой человекь. Я лучше рассказать о Курганово. Поверьте, во всей империи вы не найти поместье лучше. Граф сотворил чудо. Чудо! Двадцать лет назад тут был пустырь. Болото. Дикие места! Призраки бегать, летать туда-сюда, туда-сюда. – Доктор взмахнул свободной от саквояжа рукой, показывая, как призраки летали по болотам. – Порхать словно птички, мучить бедный кметы. А потом – оп! – и пришёль граф. Он быстро навёл порядок. Даже императорь к нам приезжать. Он так благодарил граф, так хвалил.

– Император? – поразился я. – Здесь?

– Да-да, император, – с гордостью закивал доктор. – К нам порой приезжать важные люди, вот, даже учёный, как ви, мольодой чельовек. Почему вы приезжать именно в Великолесье? В наших краях много страшных сказок…

Мы шли легко, быстро. К счастью, ни у меня, ни у доктора вещей с собой почти не оказалось. Доктор отлучался из поместья ненадолго, а у меня, стыдно признаться, ничего кроме ночной рубашки да пары сменных сорочек и нет. Переживаю, что буду делать, если вдруг ударят морозы и выпадет снег. В Новом Белграде не так уж нужна крепкая обувь. От здания университета я далеко и не уходил, а если была сильная необходимость, одалживал обувь у Лёши. Но в ратиславской провинции дороги – грязь и навоз. По ним лошадям пройти нелегко, не то что человеку.

И вот, пройдя почти два часа по разбитой просёлочной дороге, я был совершенно поражён неожиданно открывшимся мне видом на усадьбу.

С соседнего берега показались грандиозные постройки, и пристань, самая настоящая каменная пристань, аккуратные башенки храма и колокольни, и белые беседки, и большие кованые ворота с, очевидно, гербом графа. Это были дубовые ветви, в которых запутались мотыльки. Символика для геральдики настолько редкая, что я пообещал себе вернуться попозже и зарисовать. Оставлю место.

Бабочки в геральдике, надо сказать, символизируют бессмертие, непостоянство красоты и душу, что стремится в высоту, а дуб же, несмотря на свои традиционные значения, к тому же ещё и древо, неизменно связанное со смертью и загробным миром. О дубе, кстати, я бы сам не догадался. Это мне подсказала Настасья Васильевна.

– Добро пожаловать в Курганово, – с такой гордостью, точно усадьба принадлежала ему, произнёс доктор. – Уверен, вы влюбиться в наши края. Граф невероятный человек. Extraordinär[5].

Подозреваю, он сказал это не на ратиславском, потому что не мог произнести. Честно признаюсь, мне и самому часто нелегко до сих пор выговорить что-нибудь такое.

Оказавшись в Курганово, я скоро понял, о чём говорил доктор, почему так восхищался графом.

Мы перешли реку по грандиозному каменному мосту со статуями русалок. Не представляю, какое состояние у графа, если он может позволить себе построить мост, какой можно было бы увидеть в центре Нового Белграда. Дальше к усадьбе ведёт липовая аллея, а сам хозяйский дом ничуть не уступает столичным дворцам и, помимо всего, построен по лойтурскому образцу, а под крышей его (в одной из башенок крыша стеклянная) – даже не верится – настоящая обсерватория. Впрочем, фамилия графа – Ферзен – наводит на мысль, что предки его происходят из какого-нибудь знатного лойтурского рода, что пару веков назад, по-видимому, искал удачи в Ратиславии после Обледенения Холодной горы.