У красавиц нет души

– Настя, отдай стёрку! Это моя стёрка, я потеряла её! – я добавляю в голос плаксивости и говорю уже громче. Вдруг это слышит проходящий мимо Эдик.

Эдик подходит к нам, выхватывает стёрку прямо из рук одноклассницы и вручает мне.

– Я сама разберусь! – говорю я ему в спину, но не выпускаю стёрку из рук. Я ненавижу Эдика, но мне приятна эта маленькая победа. Да, эти девочки не очень уважают меня. Зато Эдика боится весь класс. А он меня любит.

Иногда, когда Эдик особенно достаёт, я соглашаюсь с ним погулять. Тогда он приходит ко мне домой, стучит в окно, и мы вместе ходим по лугу. Он рассказывает про мальчишеские драки, в которых он всегда побеждает. Эдик скучный, каждый раз я никак не могу дождаться, когда закончится наша прогулка. Но в голове у меня уже закладывается, пока очень глубоко, маленькая, не осознаваемая ещё формула.

Вам нужен готовый на всё поклонник? Возьмите не самого умного мужчину. Дайте ему немного надежды. Не соглашайтесь быть с ним, но и не отвергайте. Дружите с ним – дружите, конечно же, в кавычках. Поправляйте красиво волосы, тепло ему улыбайтесь. Изобразите интерес к его дурацким увлечениям. Берите, он ваш. Конечно, в семь лет я не думаю об этом так цинично. Мне лишь начинает казаться, будто от мальчиков не стоит ожидать чего-то хорошего. Но и они могут приносить пользу.

***

Через год начинается новая буря – мама просит раздела московской квартиры. Московская бабушка, которую я так давно не видела, обрывает трубки всем маминым родственникам, у которых есть домашний телефон. Мама вздумала делить квартиру на Путевом проезде. Какое она имеет право. Мама стойко отказывается общаться с бабушкой.

– Опять твоя звонила – вздыхает тётя Катя, садясь за стол на нашей неопрятной кухне – Свет, ну что за истеричка…Может не будешь связываться?

– Почему это не буду? – мама будто даже весела. – Мне от них на хер ничего не надо. Но для Ленки я у них эту квартиру с кровью выгрызу. Сука, они бы хоть раз бы спросили, на что мы живём? Твари.

– Смотри, я б не выдержала, наверное, – тётя Катя снова вздыхает.

– А я выдержу. Кать, Ленка тоже хочет нормально жить – мама гладит меня по голове.

Я вспоминаю, как сильно завидую детям тёти Кати – они тоже девочки и живут в квартире с красивым ремонтом. Они всегда хорошо одеты, часто у них появляются новые игрушки. Чудо-машина дом для Барби, о котором я боюсь даже мечтать. Я ношу вещи, из которых они выросли. Совсем ещё неплохие – так говорит тётя Катя. Тётя Катя хорошая. Но всегда, когда я прихожу к ним в гости, её дочки смотрят на свои старые вещи свысока. Я хочу свою, новую одежду.

На день рождения папа присылает мне телеграмму, а мама дарит десять «киндеров» и мягкую игрушку – собаку в розовой кепке, которую мы называем Гаврош. После, я первый раз пишу папе письмо – мне так хочется, чтоб ты приезжал, а на день рождения дарил бы мне подарки, как мама. Перед школьными каникулами папа присылает ещё одну телеграмму – они с бабушкой ждут меня в Москве на каникулы.

– Ты хочешь поехать? – у мамы в голосе сомнение.

– А ты не обидишься? – осторожничаю я. Поехать мне очень хочется.

– Ну езжай. В конце концов, он твой отец, она бабушка. Может престанут из-за квартиры скандалить – позволяет мама.

Мы едем в электричке в Москву, я ёрзаю от нетерпения, мама инструктирует:

– Про мою личную жизнь ни слова! Про работу тоже. Куда я с кем езжу, не вздумай даже – не их собачье дело. Бабушка всем потом мозги вывернет.

Я понятливо киваю. Конечно, вывернет.

На Ленинградском вокзале мама передаёт меня папе вместе с рюкзаком вещей. Они стараются не смотреть друг на друга.

– Свет… – говорит папа наконец – я не против квартиру делить, но мать…

– Всё – мама машет рукой – Пол – квартиры наши, так что идите на хуй оба! Вот Ленка по тебе скучает, держи. Ребёнку только нервы не трепите – мама разворачивается и идёт к билетным кассам. Мы с папой остаёмся на асфальте, украшенном плевками и окурками. А потом тоже идём – к метро.

Я вдыхаю давно знакомый запах подземки. Так больше не пахнет нигде. Мы с папой едем на Новослободскую – я прошу его подождать несколько минут, пока я посмотрю на мозаику с цветочком, похожим на очищенный мандарин. Мозаика на месте – оранжевые сочные лепесточки совсем не изменились.

В квартире у бабушки тоже свой особенный запах – пахнет книгами, немного Кузиными «ссаками» и чуть хлоркой – с ней бабушка моет пол.

Мы садимся за стол. Борщ, вареники с картошкой и грибами. Я окунаю вареник в сметану – московская бабушка готовит вкусно.

Я жалуюсь им на Эдика, рассказываю про муми-троллей, свои книжки, луг и свои оценки в школе – учусь я на одни пятёрки.

– Как там мама, папу тебе нового не нашла ещё? – казалось бы ласково спрашивает бабушка.

Я напрягаюсь.

– Мама работает много – говорю я – На рынке. Ей некогда папу искать.

Бабушка недоверчиво хмыкает.

– Торгашка всегда и была – говорит она папе.

– Мать, помолчи! – папа поднимает взгляд от борща. Бабушка фыркает и отворачивается к кастрюлям. Подбородок у неё чуть трясётся – так бывает, когда она возмущена.

– Чем тебя там кормят, Леночка? – вновь ласково спрашивает она.

– Да всем кормят – я решаю не жаловаться на щи и кабачки – баба Аня разное делает.

– «Баба Аня» – кривится бабушка, в прошлом учительница русского языка – Из тебя тоже деревенщину делают.

Я жую вареник и не отвечаю. Мне очень не хочется быть деревенщиной.

На следующий день мы идём с папой в Макдональдс. Мне кажется, что всё здесь очень «по-американски», как в кино – бумажные коричневые пакетики для еды, большие белые стаканы с жёлтой буквой.

Папа покупает картошку-фри, молочный коктейль и жалуется мне – цены сильно выросли, бабушка болеет и денег со сдачи квартиры теперь еле хватает на жизнь. Поэтому он не приезжает в Тверь. Поэтому они не хотят продавать квартиру.

– Пап, ну мама же работает – я пробую горячую палочку картошки. Вкусно.

– Не хочу я на рынок идти, как мама – папа пожимает плечами – Я попробовал. Это позор, Лен. У меня высшее образование, МГУ.

Я молчу. Мне нравится на рынке. Мне нравится, как выглядит красивая теперь мама. Папа выглядит не так – отёкшее лицо, а глаза налиты красным. Лысина на его голове стала ещё больше. Мне почему-то стыдно слушать про его МГУ.

– Мне, пап, кажется, будто мама поднимается по ступеням вверх, а ты спускаешься вниз – я смотрю на упавшую крошку, чтобы не смотреть на папу.

Вместо того, чтобы разозлиться, он улыбается:

– Ты, Ленка, настоящая поэтесса! – говорит он.

Почему-то это меня расстраивает.

Вечером мы смотрим новости – бабушка и папа громко обсуждают какие-то фамилии и вновь ругаются на телевизор. Я тискаю покрупневшего Кузю. В Твери мы почти никогда не смотрим новости, и мне скучно.

На следующий день мы гуляем в сквере у дома, а вечером папа уходит по делам, оставив меня бабушке. Мне хочется похвастаться ей своими успехами – я быстро читаю, легко решаю примеры по математике.

– Бабушка, а ещё слушай, что я придумала. Рассказ!

Я на память начинаю читать рассказ, который придумала сама и которым я ужасно горжусь.

«Живет на свете Ветерок. Увидеть его никак нельзя, но зато можно почувствовать.

Это он легко колышет занавески, когда открыто окно.

Это он освежает лицо в жаркий летний денёк.

Это он приносит ароматы с далёких лугов и морей.

Решил однажды Ветерок отправиться в путешествие.

Полетел за моря, за океаны,

И встретил там своих собратьев – Шторм и Ураган.

Начали Шторм и Ураган смеяться над Ветерком:

–Какой же ты слабенький! – говорит Шторм.

– Совсем- совсем хиленький! – вторит ему Ураган.

–Я могу легко перевернуть целый корабль! – похвастался Шторм.

–А я могу вырвать с корнем толстое дерево! – подбоченился Ураган.

Задумался Ветерок…Оглядел себя: вроде и правда он слабенький, и правда хиленький…

Но не хочется ему переворачивать корабли!

Не хочется ему ломать деревья!

Нравится Ветерку собой быть!

Нравится ему играть с шёлковыми детскими волосами.

Нравится ему гонять по воздуху пёрышко.

Нравится ему ловить вкусные запахи и разносить их вокруг.

Показал Ветерок Шторму и Урагану язык,

И улетел дальше путешествовать.

«Хорошо, что я такой, какой есть!» – думал Ветерок

Быть собой – это и есть настоящее счастье!»

Я победно смотрю на бабушку, она одобрительно кивает. В духовке почти готово вкусное песочное печенье. Мне очень здорово – в Твери я почти всегда играю одна, и никто не печёт печенья. Я благодарна бабушке за этот вечер и почти люблю её снова.

– Лена, вот ты так хорошо считала примеры! – хвалит меня бабушка – можешь посчитать кое-что для меня?

– Конечно – я готовлюсь показать лучший результат.

– Вот смотри – бабушка хитро смотрит на меня – Папа и мама поженились в апреле, а день рождения у тебя в сентябре. Ребёнка в животике женщина носит девять месяцев. Значит сколько месяцев ты была в животике, когда мама и папа поженились?

Я считаю. Четыре месяца.

– Бабуль, это же совсем легко. Я была у мамы в животике четыре месяца. Давай посложнее – улыбаюсь я.

– Правильно – кивает бабушка – А ты знаешь, что приличные девушки не беременеют до свадьбы?

Откуда это ощущение? Будто мне подсунули горькую конфету в красочном фантике. Мне больше не хочется показывать свои успехи. И зачем только я читала ей свой рассказ, говорила о своей жизни…Я очень давно хочу спросить бабушку кое о чём.

– Если бы мама и папа не забеременели… – я опускаю голову вниз. Мне очень обидно спрашивать такое и будто вся кровь из тела переносится на моё лицо – Если бы мама и папа не забеременели, то не было бы меня. Бабушка, ты что, хотела бы, чтобы меня не было?

В ответ я слышу лишь тишину и тиканье часов. Бабушка не смотрит на меня. Несколько секунд я молча наблюдаю за ней.

– Не говори глупости – наконец отвечает она – Пойдём, печенье готово.

Бабушка встаёт с дивана, идёт на кухню. Я иду за ней, смотрю на подол её разноцветного халата – цветочки на нём чуть плывут от собравшихся в глазах слёз. Мы едим печенье. Оно не такое вкусное, как могло быть, потому что мы едим его с плохим настроением.

Когда в квартире уже темно и бабушка с Кузей спят в своей комнате, приходит папа. Я просыпаюсь от того, что он долго шумит в коридоре. Потом он вдруг заходит в большую комнату – я сплю тут, на разложенном кресле-кровати, и включает свет.

– Пап! – возмущаюсь я – Я сплю!

– Ленка…– папа садится на край кресла-кровати – Ленка моя…

От папы сильно пахнет алкоголем, глаза его покраснели и смотрят на меня как-то глупо. Я не люблю, когда у папы такие глаза.

– Ленка, я так тебя люблю! Так скучаю по тебе – говорит папа и гладит меня по голове. Мне неприятен его запах. Мне неприятно, что он сидит на постельном белье в уличных брюках.

– Пап, иди спать! – я убираю голову из-под его руки – Ты пьяный!

– Ленка, доча…– папа продолжает бессвязно бормотать – такая ты умная, поэтесса…

В горле у него что-то булькает и по комнате расстилается неприятный аромат отрыжки.

– Пап, отстань! – уже почти кричу я – Иди спать!

– Ленка, доча…– папа пытается обнять меня. Вдруг я чувствую ужасную ярость. Волна злобы поднимается от самого живота к горлу. Кажется, что грудь мою рвут на части тысячи маленьких чертят. К глазам подступают горячие слёзы.

– Ненавижу тебя! – кричу я и бью папу подушкой – Если ты меня любишь, почему не приезжаешь? Почему работать не идёшь? Зачем пьёшь водку?

Я толкаю папу со всех своих детских сил, он падает на пол. Несколько секунд он бессмысленно смотрит вокруг себя, а потом кладёт щёку на сложенные ладони, как ребёнок, и закрывает глаза. С ужасом я вижу, что его брюки начинают темнеть в паху. По комнате вновь расстилается неприятный запах, на этот раз мужской мочи.

Слышатся бойкие бабушкины шаги – видимо, она проснулась от шума. Зайдя в комнату, бабушка замирает на несколько секунд в дверном проёме.

– Иуда! – шипит она сквозь зубы – опять нажрался, скотина!

Бабушка переводит взгляд на меня. Губы у меня трясутся, я закрываю ладонями лицо, чтобы не смотреть на папины штаны.

– Это всё мать твоя проклятая! – бабушка шипит уже мне – не был он таким раньше, не был! А теперь она его еще и обобрать хочет, квартиру эту я им выбила! Надеялась, что она честная, а она блядь тверская. Так и передай ей – проклинаю я её!

– Да пошла ты! – кричу неожиданно я. Голос у меня тонкий, детский. Я чувствую, как ужасно звучат такие слова моим голосом, но не останавливаюсь – Не смей про маму говорить! Это я тебя проклинаю!

На бабушкиных глазах собираются слёзы, а я ухожу на кухню. Там я сажусь на табуретку. Со странным сладострастием я вспоминаю все обидные моменты из своей восьмилетней жизни. Папа не приехал на 1 сентября. А вот мама кричит на меня, чтобы я не мешала ей отдыхать после работы. Московская бабушка говорит все эти слова, а тверская не моет руки и может пальцем задавить таракана. Девочки в классе не очень-то дружат со мной, а Эдик, дебильный Эдик пинает мой портфель, и мне не у кого просить защиты. Нормальный папа защитил бы меня. Но мой папа вот такой. От всех этих мыслей мне нестерпимо жалко себя – так, что в горле становится больно, будто я проглотила всухую большую таблетку. В комнате через стенку суетится бабушка: раздевает папу и моет с хлоркой пол. Я слышу, как она при этом рыдает и всхлипывает, но её мне вовсе не жаль. От осознания того, что ей больно от моих слов, я чувствую удовлетворение.

Утром я не по-детски настойчива – мне надо уехать к маме. Бабушка звонит тёте Кате, а я мотаю головой на расспросы папы, который даже не помнит вчерашнего вечера. Уже на следующий день папа и мама снова встречаются на Ленинградском вокзале, на этот раз чтобы передать меня обратно.

– Что там было? – спрашивает мама, когда мы оставляем грустную папину фигуру далеко позади – Чего ты уехала-то?

– Просто к тебе захотелось – говорю я.

– Понятно – мама внимательно смотрит на меня.

Мы садимся в электричку и едем в Тверь. У мамы хорошее настроение – она чуть улыбается и провожает глазами быстро мелькающие в окне деревья. Наверняка, она скучала и рада, что я вернулась раньше. Моё настроение тяжёлое, тёмное, непонятное мне восьмилетней. Мне сложно объяснить, даже самой себе, что я чувствую. В восемь я ещё не знаю таких фраз, как разочарование, душевная пустота. Я просто не верю и не хочу понимать. Неужели папа всегда был такой? Где весёлые шутки, запах зелёного одеколона, фигура в синем костюме с галстуком? Почему папа теперь вызывает у меня брезгливость намного большую, чем десять тверских бабушек, давящих руками тараканов? Я ведь так любила его. Пока что, я ещё не знаю – я попытаюсь полюбить мужчину ещё только раз. Только раз, после которого в моём сердце больше ни разу не появится это чувство.

ГЛАВА 4.

Наша с мамой жизнь здорово налаживается. Спустя пару лет судов и разборок, мы наконец-то переезжаем в свою собственную квартиру. С хорошим ремонтом – как я и мечтала. На кухне у нас теперь висят шкафчики из дерева, а в ванной лежит плитка модного зелёного цвета. Я люблю разглядывать её блестящую поверхность. У нас есть туалет, нет тараканов, и у меня даже появилась своя комната – в ней стоит та самая стенка из московской квартиры, только теперь на ней нет семейной фотографии из Одессы. Мне нравится эта стенка. Её древесный запах напоминает мне о времени, когда было хорошо.

Мама добилась раздела квартиры и даже перевезла оттуда мебель. Кажется, при этом они чуть не подрались с московской бабушкой, но я лишь мельком слышу об этом из маминых разговоров с подругами. На деньги от раздела квартиры мама купила нам новое жильё. К тому же, мама, по совету тёти Кати, открыла собственную палатку на рынке – из занятых у кого-то денег.

Мамина палатка популярна – там всегда толпится куча женщин. Мама и правда обладает неплохим вкусом, я люблю разглядывать её новую косметику и примерять вещи, когда её нет дома. Дома мама бывает не часто. Зато теперь она часто привозит мне из поездок за товаром новую одежду.

Мне нравится новая жизнь. К тому же, я перехожу в другую школу и наконец-то раздражающий Эдик, которым я неплохо научилась манипулировать за эти годы, остаётся в прошлом.

В нашу новую квартиру иногда заходит в гости дядя Лёша. Раньше он привозил маму на белой «мазде», но мама никогда не приглашала его в деревенский дом. Мама говорит, что дядя Лёша её друг, но мне кажется, что он немного больше. Мне нравится этот друг или немного больше – он высокий, приносит торт-мороженое, и кажется добрым, несмотря на его чёрную бороду.

Помимо дяди Лёши, к нам иногда приходят в гости мамины подруги – мне так нравятся их золотые украшения и манеры. На нашей новой кухне мама и подруги красиво курят тонкие сигареты и пьют из большой бутылки незнакомое «Мартини». Я всегда сижу где-то между них и внимательно наблюдаю. Они блестящие и вкусно пахнут. Мама и подруги любят учить меня «про мужиков».

– Ленка, ищи себе такого мужика, чтоб ни дня не работать! – говорит моя тёзка, тётя Лена, выпуская изо рта сизую струйку дыма – А то заебёшься батрачить потом!

Я согласно киваю.

– Ага. Я вон уже грыжу заработала, и спина к хуям – вздыхает мама.

Мне слегка режет ухо мамин мат – раньше она говорила так очень редко. Бранные слова мне нравятся. «Заебался» звучит так ярко, лучше, чем банальное «устал»

– Пусть мужики работают! – другая мамина подруга поднимает бокал – Ой, девчонки, а я знаю классный тост!

Мы вопросительно смотрим на неё.

– Пусть плачут те, кому мы не достались. Пусть сдохнут те, кто нас не захотел!

Звучит красиво, мы хохочем. Мне нравится атмосфера веселья на нашей кухне – сигаретный дым, запах мартини. Мама удивительно добрая, когда выпьет. Мне нравится такая мама. Иногда она бывает наоборот.

Например, в тот зимний день, когда она пришла с рынка. Сильно замёрзшая, уставшая.

Я читаю книгу, сидя на диване. По выражению маминого лица, становится ясно – нас ожидает ссора. Мамино лицо обветренное, красное, а губы сжаты – верный признак её плохого настроения.

Едва кивнув мне, мама идёт в ванную. Я откладываю книгу, жду, немного тошнит от волнения. Что будет дальше?

Вот шум воды стихает. Мама идёт на кухню. Помыла ли я посуду? Облегчённо вздыхаю – точно помыла. И даже подмела полы.

– Лена, а что поесть дома ничего нет? – раздаётся мамин голос с кухни.

Я встаю с дивана, шлёпаю к ней.

Мама стоит у холодильника.

– Мам, ну там была курица какая-то, я доела… – я растерянно замолкаю.

– А что теперь я буду есть после работы? – мама повышает голос – ты не могла подумать обо мне?

– Мам, ну там только один кусок был… – я смотрю на неё.

Мама достаёт из холодильника кусок сырого мяса.

– А это что блядь такое?! – кричит она.

Я молчу. Мама взрывается.

– Ты что, блядь, мясо пожарить не могла?!

Я не знаю, что ответить. Во мне тоже начинает закипать злоба. Мама никогда не показывала мне, как готовить мясо. К тому же, раньше она никогда не просила меня готовить. Виновата я или нет?

– Да ты же не просила готовить! – я тоже повышаю голос.

–Ах ты гавно сраное! – кричит мама. Она подскакивает ко мне, берёт за волосы на затылке и шлёпает мне по лицу куском сырого мяса – Еще орать тут будешь!

Я отпихиваю мясо от лица, царапая мамину руку ногтями, но её это злит ещё больше. Лицо её красное, зубы крепко сжаты. Меня тоже душит злоба.

– Кобыла, уже сиськи вон выросли, я работаю целый день, а она не может мясо матери пожарить! – продолжает кричать мама.

Наконец, я вырываюсь от неё и бегу в ванную. Там я запираюсь на шпингалет. Чтобы успокоиться, я рассматриваю узоры на кафеле похожие на дым от сигареты. Дым, запертый в керамической плитке. Вот этот узор похож на усатого мужика из рекламы «Вегеты», а этот имеет отдалённые очертания лошади. Успокоиться не получается, и тогда я начинаю громко рыдать – так, чтобы мама слышала и ей было стыдно.

Когда горло начинает болеть от рыданий, и слёз, как не дави, больше нет, я выхожу. Мама сидит перед телевизором, умиротворенная и спокойная.

– Будешь есть? – не поворачивая головы, спрашивает она меня – я пожарила мясо.

Больше она не злится.

Мама – целый мир для меня. Она бывает моим лучшим другом и самым страшным карателем. Бывает, я сижу у нее на коленях, и она целует меня много-много раз. Она привозит мне красивые вещи и помогает с уроками. Я очень боюсь маминого гнева. Я стараюсь угодить ей, чтобы она не злилась. Лишь по одной линии губ, я умею предсказывать себе – с какой мамой мне предстоит провести день или вечер. С нежной, доброй – или наоборот.

Через пару недель на нашей кухне снова вечеринка. Я в воодушевлении. У нас вкусная еда, сегодня будет весело. Одна за другой приходят те же мамины подруги. Я, как всегда, протискиваюсь между ними. Мартини чуть зеленовато переливается в хрустальных бокалах, на столе модные оливки, бисквитный рулет и моя любимая сырокопчёная колбаса.

– Ты хорошо учишься? – у маминой подруги чуть заплетается язык.

Я киваю. Учусь я хорошо. Почти всегда пять, редко четверки. Мне нравится учиться, но больше всего на свете я люблю читать. Мама покупает мне книги, в которых я живу. Энид Блайтон, Чарльз Диккенс, Марк Твен уносят меня в другой мир. После них охватывает вдохновение – тогда я даже пишу свои собственные рассказы. Часто они похожи на прочитанные перед этим книги, но мама хвалит меня.

– Молодец! – тётя Наташа, гладит меня по голове – Ой, Светка, хотя на хер ей учиться? Она с такими ногами да с такой мордахой, себе мужика богатого найдёт! Да, Ленка, найдёшь?

Все смеются. Я тоже смеюсь. Конечно – я найду себе самого богатого мужика. Кажется, у тёти Наташи есть такой, она знает о чём говорит.

– Ой, девчонки, а смотрите чего я принесла! – тётя Наташа забывает про меня, встаёт из-за стола и, слегка шатаясь, идёт в наш крохотный коридор.

– Вот чего! – она гордо демонстрирует небольшую видеокамеру.

Я смотрю на камеру во все глаза. Недавно мама купила чёрный видеомагнитофон, который мы коротко называем видик, и кучу кассет. На кассетах я люблю смотреть мультики Дисней. По изображению постоянно идёт раздражающая рябь, а всех героев озвучивает один и тот же, будто простуженный, голос. Тем не менее, мне кажется удивительно крутым, что у нас теперь есть техника. А вот камеры я не видела ещё никогда.

– Оооо – радостно кричат все – Давай врубай!

Тётя Наташа нажимает на какие-то кнопки, а мама тем временем ставит кассету в магнитофон. На кухне громко начинает играть группа «Нэнси».

«Ах, какая женщина,

какая женщина,

мне б такую!» – кричат все, кривляясь на камеру.

Одна из маминых подруг расстёгивает декольте и показывает в камеру голую грудь. Мама подходит к камере и поворачивается к ней задом. Поднимает подол юбки, спускает трусы, и показывает в камеру голую попу. Тётя Наташа загибается от смеха так, что кажется, будто она кланяется.

«Девушка мечты,

в этот вечер не со мной осталась ты,

Я тебя нарисовал,

Я тебя нарисовал,

Только так и не познал твоей любви!» – громко орут все.

Я от хохота сползаю на пол. Мне смешно от того, какие они пьяные и весёлые. Я вижу, что им хорошо.

– Так, ну всё, убирайте телеса свои! – командует тётя Наташа – буду вас потом шантажировать!

– Девчонки, пойдёмте в «Добрыню»? – отхохотавшись, предлагает вдруг мама – Лёшка звал сегодня.

Сразу становится грустно. «Добрыня» – это пивной ресторан в центре Твери. Сейчас они уйдут, я буду дома одна. Одна я почти всегда, и я очень люблю, когда приходят гости.

Все, кроме меня, начинают собираться. Мама и её подруги хохочут, брызгаются духами и продолжают петь.

– Давайте быстрей, нас Лёшка уже ждёт, у него там друзья какие-то из Москвы! – подгоняет всех мама.

– Ленуся! – мама поворачивается ко мне и дышит мне в ухо запахом мартини и сигарет – Ты помой посуду пожалуйста. А я тебе пирожное принесу!

Я киваю. Я бы и так помыла посуду, но за пирожное из «Добрыни» я сделаю это с удовольствием.

Вскоре все уходят, а я остаюсь один на один со столом, заставленным полупустыми стаканами и тарелками с размазанным майонезом.

«Дым сигарет с ментолом,

пьяный угар качает,

В глаза ты смотришь другому

Который тебя ласкает» – льётся музыка из магнитофона.

Подпевая, я начинаю складывать тарелки в раковину. Я знаю песни «Нэнси» наизусть, потому что мама часто слушает их. Ещё ей нравится группа «Божья коровка» и песня про «гранитный камушек в груди».

Я начинаю возить намыленной губкой по тарелкам. Чтобы помыть бокалы, я сливаю остатки «мартини» в один большой стакан. Вскоре я выключаю воду и сажусь на табурет, смотря на почти полный до краёв стакан. Заглядываю под стол – там, прижатая к поклеенной коричневыми обоями стене, стоит недопитая бутылка «Мартини». Рядом с собой я замечаю пачку сигарет и осторожно открываю картонную коробочку. Там болтаются две тонкие изящные трубочки.