Погребенные

Третья фигура выделялась на общем фоне веселья. Мужчина в чёрном плаще, накинутом поверх костюма, выглядел напряжённым. Его не волновал беззаботный смех компаньонов, скорее наоборот, он испытывал раздражение. Когда Робинс подошёл к ним, мужчина снисходительно и устало улыбнулся краешком тонких губ.

Я таращилась на него слишком долго. Думаю, поэтому он вдруг резко повернул голову и посмотрел на меня. Лицо тут же обдало холодом, с которым он небрежно фыркнул и отвернулся.

Индюк.

IV

Две недели спустя

В кабинете Робинса стало душно. И тесно. Я потёрла переносицу, чтобы занять руки и не найти им другого применения. Хотелось кого-то ударить, но тут мама взяла у доктора носовой платок и шумно в него высморкалась.

Теперь на приём психотерапии мы ходили вместе. Несмотря на то, что Робинс был специалистом сомнительного качества, плотный рабочий график не позволял ему выслушивать нас по отдельности. Ко всему прочему, последнюю неделю мы платили ему не деньгами, а отговорками.

Как выяснилось позднее, отговорки были не самой худшей платой. На прошлой неделе мама притащила доктору рыбный киш. Я предупреждала Робинса, что не стоит его пробовать, но тот оказался слишком вежливым, и за это ему пришлось поплатиться… выскочившей из зуба пломбой.

А в остальном всё шло как по маслу. По хреновому маслу.

– Агата, – доктор пытался успокоить маму, постоянно твердя, что одно странное событие не делает её клинической психопаткой, – прошу вас, возьмите себя в руки.

Но она не сдавалась, и это в каком-то смысле играло мне на руку. Вот уже четвёртый сеанс подряд в тени её безумия я молча обитала в углу кабинета и ждала десяти часов. Именно в это время Александр Робинс, сын доктора Робинса, начинал свой рабочий день.

– Скажите прямо, доктор, я умру, да? – вдруг резко схватив его за руки, слезливо протянула мама.

Мне не требовался диплом психолога, чтобы после двух сеансов прийти к мнению, что причиной наших постоянных визитов стала вовсе не её вера в способность Чарли Робинса помочь. Ей не хватало внимания, она испытывала страх и скуку одновременно, а возрастного доктора с пышной шевелюрой и стройным телом Агата находила привлекательным, достойным своей компании.

– Аника, ну пожалуйста!

– Я сплю! – кутаясь в одеяло, промычала я. – Отстань от меня.

– Не отстану!

Взобравшись на пьедестал человеческой наглости, мама схватила конец одеяла, в котором я безуспешно пыталась спрятаться, и резким движением руки скинула его на пол.

– Восемь утра! – завопила я, когда ещё прохладный утренний ветерок из настежь распахнутых окон лизнул пятую точку. – Не пойду я к твоему психологу. От него никакого толку. Иди одна.

– Я не могу одна, minou! Он неправильно всё поймёт…

– Как ещё можно понять то, что ты к нему подкатываешь? – взбивая подушку, проворчала я.

– Аника!

– Да что?

Выше самой вершины пьедестала наглости уже просто некуда было стремиться, но и тут Агата Ришар превзошла даже саму себя. Выдернув из-под меня нагретую подушку, она швырнула её к одеялу и обеими руками вцепилась в мою ногу.

Робинс смущённо закашлялся, уставившись на свои руки в стальной маминой хватке.

– Madame Ришар, вынужден вас обрадовать, но мне кажется, что жить вам ещё долго.

– Вынуждены огорчить, – съязвила я, закуривая сигарету.

Изобразив как можно более непринуждённое выражение лица, мама пнула меня ногой, за что сразу же получила в ответ. Прежде чем между нами завязалась кровавая бойня, Робинс поспешил вмешаться и предложил свой фирменный отвар из шиповника.

За последние две недели Агата Ришар довела меня до инсульта. Трижды. Дважды до инфаркта. И до одной попытки отлупить её сумкой. Я думала, что убью её, когда на прошлой неделе мама притащила меня к потомственной ведьме за двадцать евро в час.

Она почти согласилась расстаться с последними деньгами, когда услышала, что на самом деле все наши ненастья от того, что мы слишком закрылись от мира. Перевод на пять тысяч в фонд поддержки молодых ведьм должен был стать первым шагом к искуплению.

И это ещё не всё, потому что над входной дверью вместо цветов в горшках с землёй теперь лежал чеснок, а желая открыть окно в своей комнате, я непременно стряхивала на пол полтонны соли. По мнению Агаты, соль способствовала изгнанию демонов, только вот она не знала, что единственным демоном в квартире являлась она сама. И, к сожалению, соль её не брала.

– Как продвигается работа с Александром? – Робинс вырвал руки и спрятал их в карманы халата, чтобы мама не могла до них дотянуться.

– Так же, как и наша.

– То есть никак? – с грустным вздохом предположил доктор, заставив меня изрядно удивиться.

– В вас вдруг резко проснулось чувство юмора, или мы действительно настолько безнадёжны?

Где-то в глубине души я продолжала надеяться, что главной проблемой был крысиный яд, который madame Розетта, наша соседка, распыляла в подъезде. Может быть… каким-то образом химическое вещество через дыхательные пути повредило мою и мамину кору головного мозга, вот у нас и поехала крыша? Ведь хуже реальной прогрессирующей шизофрении могла быть только прогрессирующая шизофрения у тебя и твоей матери, которая и до этого не отличалась трезвым взглядом на мир и многие другие вещи.

– Миссис Ришар, вы ведь в ту ночь находились в машине вместе с Аникой? – Робинс периодически переключался с ломаного французского на американский английский.

– Да, мы ехали на её выпускной бал. – Мама подпёрла рукой подбородок, любуясь доктором Робинсом. – Представляете, мы пропустили выпускной! Кошмар. – Она издала пять или шесть грустных вздохов.

На этот раз в её возмущениях имелась толика истины. Я хотела на тот выпускной. Любая бы хотела, но лишь я не смогла доехать, когда пьяный водитель вылетел на встречную полосу. Некоторые травмы, полученные в тот вечер, оказались несопоставимы с жизнью. Чудо, что я не осталась инвалидом, отделавшись недельной комой и многочисленными переломами.

Как я узнала позже, мама вылезла из машины целая и невредимая. Даже успела вытащить меня, прежде чем автомобиль загорелся. Ни единого перелома, лишь пара царапин и глубокий порез от ремня поперёк груди.

Нормально ли то, что мы обе выжили, если от машины не осталось ничего, кроме обломков каркаса? Признаюсь, никогда об этом не думала, слишком занятая сожалениями по поводу пропущенного выпускного.

– Думаете, это как-то связано с аварией?

– Почти уверен в этом, но боюсь, что здесь я бессилен. Вам следует обследоваться у неврологов и…

– Уже обследовалась. – С грохотом опустив кружку на журнальный столик, разделяющий меня, маму и Робинса, я едва не уронила диктофон, который исправно записывал весь тот бред, который мы обсуждали вот уже вторую неделю.

Робинс снова посмотрел на папку со снимками семи и пятилетней давности. Кое-кто бы поспорил, но после каждого из обследований вердикт оставался один и тот же: идеальный мозг, полностью здорова.

– Признаюсь, никогда не сталкивался с подобным. Поверьте, психов в моём кабинете побывало не мало. Я слышал страшилки и похуже вашей, но… вы не кажетесь мне больными, и это же подтверждают многочисленные обследования и заключения предыдущих психиатров, психологов и неврологов. Не считая расстройства сна. – Он тянул с этим вердиктом целых две недели. – Вы говорите чистую правду. Аника и вы, миссис Ришар, видите…

– Демонов, – со страдальческим выражением лица заявила мама и откинулась на спинку кресла, приложив ко лбу тыльную сторону ладони. – Мне плохо…

– Не знаю, кого видит эта madame, но я вижу лишь себя. Можем сказать, что это шизофрения, но что нам делать с тем случаем? – Мама отвлеклась на что-то за окном, и я перешла на шёпот. – Разве мы можем видеть и участвовать в одном видении одновременно?

– Я не могу поставить вам диагноз шизофрения. Во-первых, для этого вам нужно посетить психиатра. – Робинс заметно расстроился, будто бы сожалея об упущенной много лет назад возможности.

– Мне не нравится думать о том, что я подозреваю что-то потустороннее. Это ведь полный бред.

– Я доктор, Аника, – пробормотал Робинс, уставясь в окно и, кажется, убеждая в этом самого себя. – Я не верю в потустороннее.

– Вам придётся выбирать. Либо мы обе законченные психички, либо мне стоит вернуться к потомственной ведьме за двадцать евро в час.

– А я говорила, – внесла свою лепту мама. – Между прочим…

Пока она рассказывала доктору о том, что думает по поводу тех шарлатанов, а Робинс мысленно забирал обратно свои слова о степени её вменяемости, я откинулась в кресле и достала телефон.

С последней публикации в социальных сетях прошло ровно семь месяцев. С улыбкой до ушей и в модном коктейльном платье я стояла на фоне новой машины, подаренной отцом без повода. Десять тысяч лайков и сотня комментариев разделяли мой восторг, восхваляли мою красоту или просто мечтали быть мной.

Могла бы сказать, что не ценила всё, что имела, но… тогда бы я солгала. Каждый день, каждый час и каждую минуту я обожала свою жизнь и осознавала, как сильно мне повезло.

У меня было всё: парень мечты, подруги мечты, жизнь мечты. Я была весёлой, лёгкой на подъём девушкой, и даже кошмары, которые уже тогда мучили меня на протяжении шести лет, ни капли не мешали наслаждаться, растворяться в окружающей действительности.

Палец сам потянулся к иконке мессенджера, который я перестала проверять, опасаясь жалости и презрения. Именно так мои бывшие друзья встретили трагедию семейства Ришар: с жалостью.

Я точно помнила, что последней в диалогах стояла переписка с Патриком, и искренне удивилась, увидев свежее сообщение от Моники, которая вычеркнула меня из своей жизни даже быстрее, чем это сделали остальные.

«Привет, дорогая. Как твои дела? Держишься? Помнишь Жерара? О, ну да… конечно помнишь»

Моё сердце учащённо забилось, а рука, в которой держала телефон, вспотела.

«Мы вчера случайно пересеклись в городе. Он мне всё рассказал. Крошка, если тебе нужны деньги или помощь хорошего специалиста, только напиши мне».

– Аника? Всё хорошо? – спросила мама.

Я заблокировала телефон и поспешила спрятать его в сумочку.

– Да, всё отлично, – с трудом сдерживая слёзы, натянуто улыбнулась я.

Часть Лувра, вход в которую оставался закрыт для простых посетителей, пленила своей тишиной. На секретном минус третьем этаже развернулась целая лаборатория, в которой историки, археологи и учёные со всего мира возились с таинственными манускриптами, руководили раскопками.

Александр Робинс попал сюда, вернувшись из экспедиции в Иран. Там он и его команда раскопали какую-то фантастическую реликвию, наполовину замурованную в камень, и теперь целыми днями корпели над тем, чтобы аккуратно извлечь находку. Они предполагали, что разыскали величайшую из загадок древнего Египта – Око Гора.

Сложность точного определения заключалась в том, что Око являлось чем-то вроде образа, символа. Одни древние манускрипты описывали его как атрибут одежды фараонов, другие утверждали, что фараоны носили многочисленные подделки, а настоящее Око боги так и не передали людям.

Каким образом можно отыскать предмет, который никогда не существовал? Этих тонкостей археологической жизни мне было не суждено понять. Здесь, в кабинете Робинса, я поселилась по другой причине.

Мы искали перевод. Точнее… пытались найти перевод. Целыми днями я сидела в углу кабинета профессора, пролистывая с десяток самых диковинных, таинственных и древних книг.

Новый подход к лечению моей «шизофрении» заключался в попытке перевести «голос подсознания». Робинс младший неплохо владел арабским, чуть хуже – фарси. Ввиду своей деятельности худо-бедно разбирался в египетской иероглифике.

Я ничего в этом не соображала и даже смутно не могла представить, откуда и куда следовало копать. Фразу не удавалось перевести ни на один из языков. По моей транскрипции Робинс набросал, как эти слова выглядели на арабском. У нас было только это, да телефон с переводчиком, на который я снимала страницы книг, а затем воспроизводила их, пробуя расслышать знакомые мотивы.

– Ты сегодня рано, – заходя в кабинет, заметил Алекс. Спустя две недели в этой конуре я стала находить его общество приятным. Похоже, виной тому стало отчаяние или же кардинально изменившийся образ жизни.

Не так давно я не обращала внимания на скромных и порядочных мужчин, реализующих своё «я» в работе, а не в бесконечных скандалах и тусовках.

Алекс был спокойным и рассудительным. Он горел своей работой и ни разу за две недели не посмотрел на меня даже с лёгким намёком на неприличные мысли. О своей жизни в Америке всегда отзывался кратко: много работы, учёба, два школьных друга. То, в каких пропорциях мешать водку с соком, понятия не имел. Коротко уведомив меня, что не состоит в отношениях, свёл на нет попытку поговорить о личном.

Если бы мы начали встречаться, я могла бы спать спокойно и не переживать о том, где и с кем он находится. Казалось, Робинс в целом не знал о существовании ряда таких слов, как измены, алкоголь, наркотики и секс.

Хотя, с сексом я, конечно, погорячилась. Приятная наружность профессора подразумевала наличие хоть и не регулярной, но какой-никакой половой жизни.

Алекс уместился на шаткой табуретке с колёсиками напротив кресла, в котором я скрутилась, и протянул мне бумажный стаканчик с кофе.

Вся западная стена и дверь были выполнены из стекла, но даже несмотря на это, в его кабинете царил полумрак, и вид открывался лишь на мрачный слабоосвещённый павильон. Иногда, пробегая по своим делам мимо кабинета профессора, кто-то задерживал взгляд, отчего я постоянно чувствовала себя как на ладони. А к самому вечеру, вдобавок ко всему, становилось не только неловко, но и страшно.

Не только люди, но и запылённые статуи, не выставленные на экспозиции, безмолвно наблюдали за тем, чем мы здесь занимаемся. Порой я оставалась с Алексом в кабинете до трёх или четырёх часов утра, если он слишком увлекался работой. Профессор думал, что я умна и так же повёрнута на древностях. На самом деле я была трусихой, которая боялась темноты, статуй и главного смотрителя Лувра, невзлюбившего меня с самого первого появления здесь.

Не сказала бы, что его неприязнь не имела под собой веских оснований. В конце концов, мне нельзя было здесь находиться. Допуск в это крыло осуществлялся строго в соответствии с регламентом по специальным разрешениям.

Но профессор так загорелся идеей помочь, что уже через несколько дней раздобыл «особенный» пропуск, записав меня в ряды своих помощников. Кажется, я считалась специалистом в области древних рун.

– Премного благодарна, – кисло улыбнулась я, размазав клубничный джем по подбородку.

– Выглядишь расстроенной. – Нечто странное промелькнуло во взгляде профессора, когда он в очередной раз посмотрел на меня, но считать эту эмоцию снова не удалось, равно как и все предыдущие. Робинс оказался закрытым приверженцем старой школы, откровенно игнорируя мой лёгкий флирт. – Что-то случилось? Ты посещала моего отца?

Я кивнула.

– Не понимаю, почему вы до сих пор к нему ходите. – Алекс положил ладонь на шею и усмехнулся, а затем, предупреждая мой вопрос, добавил: – Да, Аника, я помню, что он мой отец, но ты совсем не его случай.

– Я хуже?

Он очаровательно закатил глаза, в успокаивающем и исключительно дружеском жесте переместив большую ладонь на моё колено.

– Ты не хуже. Ты ведь понимаешь, о чём я.

Несмотря на поразительную схожесть во внешности, Алекс и его отец были, наверное, самыми разными людьми на свете. У не совсем состоявшегося старого психолога, который отказывался верить в возможное потустороннее вмешательство в мою жизнь, вырос вполне успешный сын. Именно благодаря своей работе о пантеоне египетских богов, в которых он верил, в Европе Робинс приобрёл небольшую, но славу.

В Америке к его доводам отнеслись скептично, но европейцам он полюбился и вскоре был приглашён в команду археологов от Лувра для проведения раскопок в Иране как этнограф и археолог по совместительству.

Будучи чутким и деликатным, Алекс не спешил настаивать на том, что причиной кошмаров стала какая-то сверхъестественная активность, но рьяно отрицал мои бесконечные попытки поставить себе медицинский диагноз.

– Но всё же, что так сильно тебя расстроило?

– Ты не поймёшь.

– Я? – спросил Алекс, с наигранным удивлением ткнув себя указательным пальцем в грудь.

– Ты, – хмыкнула я, слегка повеселев от его искренних попыток поднять мне настроение. – Твои же слова, что мнение социума должно быть последним, что меня заботит.

– Я заинтригован.

– А я подавлена и растоптана человеком, которому в приступе паники доверила то, чего не собиралась доверять.

Алекс приподнял вверх пышную бровь и шумно отхлебнул кофе из бумажного стаканчика.

– Я случайно рассказала одному знакомому о том, что вижу, а он на следующий день растрепал об этом всем моим бывшим друзьям, которые и без того насквозь пропитаны презрением и жалостью ко мне.

Несколько секунд Робинс держал кофе во рту, раздумывая над ответом, а потом шумно проглотил напиток и отставил стаканчик в сторону.

– Раз уж они и так пропитаны всем тем, что ты перечислила, есть ли смысл переживать о том, что они пропитаются ещё сильнее?

– Может, ты и хороший археолог, но психолог просто дерьмовый, – промычала я.

– Прости, – пробормотал он, как мне показалось вполне искренне и даже немного смущённо. – Давай вернёмся к тому, в чём я хорош. Что там с переводом? Никаких подвижек?

Толкнувшись обеими ногами и на ходу надевая очки, Робинс откатился к своему рабочему столу и уставился на книги, которые я оставила там с пометкой «прочитано».

– «Формирование современного арабского на основе племенных диалектов» прочитала за час?

– Вообще-то за сорок минут и ещё минут двадцать пила чай, – в ответ на мягкую улыбку профессора, фыркнула я. – Ты бы ещё что попроще мне дал почитать, Робинс.

– Ну а со значением египетской иероглифики что не так? Тут всего страниц двести.

– Не нравятся мне твои иероглифы. Египтяне придумали письменность исключительно для того, чтобы распространять сплетни о мифических богах. Вряд ли в этой беллетристике найдутся ответы на мои вопросы.

– Э-э-э…

В этот миг в кабинет влетела молодая, но совсем неприглядная на вид ассистентка Робинса. Модлен, кажется, так её звали.

– Профессор, нужна ваша помощь, – бросив на меня недовольный взгляд, заявила она. – Вы сильно заняты?

– Вообще-то…

Робинс собирался ответить «да», но мне удалось убедить его в том, что самостоятельно продолжу изучать все рекомендации. Так я вернулась к перелистыванию страниц в книге, периодически выходя на улицу, чтобы сделать перекур. Иногда случалось, что между сигаретой и нудным чтивом я случайно засыпала там, где сидела. Эти моменты были единственными, когда я действительно высыпалась.

Ночные кошмары стали… страшнее.

«Danny ahabi yabi» обрёл материальную форму в реальном мире и стал частью моей жизни. Пугал меня. Будил. Теперь я запиралась в спальне на ночь не только для того, чтобы не испугать маму, но и чтобы защититься от неё. Просевший бюджет не позволял расселиться, поэтому приходилось надеяться на удачу и благоприятный исход.

Когда смотритель музея позвал Робинса, я как раз добралась до французского издания с описанием утерянных сокровищ Египта.

Дверь в кабинет захлопнулась, и я осталась одна. Через стеклянные стены я наблюдала, как профессор недовольно о чём-то спорит со смотрителем, а рядом с ним согласно кивает Модлен.

«Уаджет – древнеегипетский символ, левый соколиный глаз бога Гора, который был выбит в его схватке с Сетом. Правый глаз Гора символизировал Солнце, а левый глаз – Луну, его повреждением объясняли фазы Луны. Этот глаз, исцелённый богом Тотом, стал могущественным амулетом, который носили фараоны. Он олицетворял собой различные аспекты божественного миропорядка, от царской власти до плодородия».

Интересно, неужели древним египтянам было настолько сильно нечем заняться, что они придумали всё это? Символы, боги, империи, книги мёртвых. Останки великой империи, которую по частям то тут, то там находили современные археологи и бились головой о стену, лишь бы урвать хоть словечко из той эпохи. Эпохи лжи. Империи обмана, погребённой наукой.

В другом конце кабинета заскрипел стул. Ножки противно заскрежетали, царапая деревянный паркет, но я не подняла голову, думая, что вернулся Робинс. Лишь когда звуки прекратились, а на скулах загуляло чужое горячее дыхание, я подняла голову и чуть не вывалилась из кресла.

Незнакомец с интересом изучал моё лицо, придвинувшись непозволительно близко. Пара ярко-зелёных глаз с анатомически неправильными зрачками кошачьей формы быстро бегала по моему лицу, пока тонкие губы изгибались в зловещем оскале.

– Привет, солнышко.

– Кто вы? – Я закашлялась, пришпиленная к креслу его магнетическим взглядом.

– Дориан, очень приятно познакомиться! – Он отстранился так же стремительно, как и подвинулся. Вскочил со стула и, не спрашивая разрешения, стал расхаживать по комнате, рассматривая её.

Он был невысоким, худощаво сложенным. С почти женственной, изящной грацией парень завёл обе руки за спину и, перекатившись с носка на пятку, с ехидной улыбочкой уставился на рабочий стол Робинса.

– Ты представишься или так и будешь сидеть с разинутым ртом, солнышко?

Я не сразу нашлась с ответом, до глубины души поражённая степенью его наглости. В поиске поддержки посмотрела туда, где Робинс стоял всего пару минут назад, но никого не нашла и поникла.

За это время Дориан склонился над столом и, пока я размышляла, ухватился за накидку, которой было накрыто Око. Прежде чем он успел сдёрнуть её, я собрала себя в кучу, вскочила из кресла и треснула Дориана книгой по руке.

– Не трогай, это не твоё.

Он обиженно зашипел, прижимая руку к груди.

– Невоспитанная.

– Это ты невоспитанный. Кто ты и что здесь делаешь? Кто тебя пустил?

Я принялась оттеснять его в сторону, думая о том, как Робинс будет мной гордиться, когда узнает душещипательную историю спасения Ока. Представляя как минимум длинную речь о своей неотразимости, я не заметила, как Дориан оказался за моей спиной. Ощущение, будившее меня в кошмарах, пронзило грудную клетку. Обычно я не испытывала трудностей, если кто-то дышал мне в затылок, но, судя по всему, не в этот раз.

Я хотела обернуться и угрожающе потребовать, чтобы он валил прочь, но вместо этого лишь слабо покачнулась. Странная, неестественная тяжесть со скоростью яда распространялась по телу. Пришлось ухватиться за край стола, чтобы устоять на ногах.

– Солнышко, тебе плохо?

В нос ударил резкий металлический запах, обострился слух. Голос парня зазвучал не снаружи, а внутри меня, но вместе с тем пропали все остальные звуки. Осталось лишь его громкое, опаляющее затылок дыхание и барабанная дробь пульсирующей в висках крови.

– Дориан! – Кто-то резко прекратил мои муки, впустив в душный кабинет свежий воздух. На пороге стоял мужчина. Знакомый. Недовольный. Тёмный. Как будто не из нашего мира, судя по антикварным часам на цепочке, которые он сжимал в ладони. Следил за временем, даже ни разу на меня не взглянув.

Одетый в такой же странный костюм, как у парня за моей спиной, мужчина скрывал глаза за солнечными очками. Позади него стоял Робинс с бледным от волнения лицом. Гость был ниже его. Я вообще не встречала людей выше Робинса. Однако несмотря на промах с длиной ног, мужчина в чёрном, казалось, заполнял собой всю комнату. Его оскал и правда выглядел жутко.

– Уходим, Дориан, – сквозь зубы процедил незнакомец низким басом. Он явно был чем-то недоволен. Возможно, даже рассержен. Точно рассержен, поскольку Дориан внезапно притих и втянул голову в плечи.

Впрочем, смирение длилось недолго. Когда тот, имени которого я не знала, покинул кабинет, разговаривая по телефону, новый, но не особо желанный знакомый воспрял духом и провёл пальцами по моей спине.

– Увидимся в другой раз, солнышко. Мы теперь часто будем сюда приходить, – ухмыльнулся Дориан, напоследок ткнув длинным пальцем каменный слиток на столе. – Пока, глазик.

Как только дверь за ними закрылась, обеспокоенный и явно чем-то встревоженный Робинс подбежал ко мне и развернул к себе, осматривая на предмет повреждений.

– Чего он хотел?

– Ничего, – пожала я плечами, глядя вслед двум удаляющимся фигурам. Не могла отвести глаз, но пришлось, когда Алекс хорошенечко меня встряхнул, взболтав в крови страх и странное воодушевление.

– А к тебе он зачем приходил? – поинтересовалась я.