Платформа

Назавтра я встретился с Аишей: агент по недвижимости посоветовал мне произвести в доме полную уборку, прежде чем его придут смотреть первые покупатели. Я передал ей ключи, затем она отвезла меня в Шербур – на вокзал. К полям уже подбиралась зима, над изгородями висели клубы тумана. В машине чувствовалось напряжение. Аиша знала, как выглядят половые органы моего отца, что порождало между нами совершенно неуместную близость. Поразительная, в общем-то, история: серьезная с виду девушка, да и отец менее всего походил на соблазнителя. Значит, он все-таки обладал некими привлекательными чертами, которые я не сумел разглядеть; в сущности, я и лица-то его не мог как следует вспомнить. Мужчины живут и друг друга не видят, ходят бок о бок, как коровы в стаде; в лучшем случае бутылку порой вместе разопьют.

“Фольксваген” Аиши остановился на вокзальной площади; понимая, что на прощание надо бы сказать какие-то слова, я протянул: “Н-да…” Прошло еще несколько секунд, потом она заговорила глухим голосом: “Я уеду отсюда. Один знакомый может устроить меня подавальщицей в Париже; продолжу учебу там. Все равно в семье меня считают шлюхой”. Я понимающе помычал. “В Париже больше народу”, – выдавил я наконец, словно сквозь боль. Сколько ни напрягался, ничего другого о Париже придумать не смог. Убожество реплики ее не смутило. “Дома меня ничего хорошего не ждет, – продолжала она, сдерживая злость. – Мало того, что они нищие, так еще и кретины. Отец два года назад совершил паломничество в Мекку, и с тех пор с ним говорить невозможно. А братья – того хуже: один другого тупее, только и знают что хлещут пастис и воображают себя при этом носителями истинной веры; меня же обзывают стервой, потому что я предпочитаю работать, все лучше, чем выйти за такого же, как они, идиота”.

“Да, мусульмане, они вообще-то не очень…” – тут я замялся. Потом взял сумку и открыл дверцу. “Думаю, у вас все наладится”, – пробормотал я не слишком уверенно. В эту минуту миграционные потоки представились мне кровеносными сосудами, пронизывающими Европу, а мусульмане – медленно рассасывающимися сгустками крови. Аиша смотрела на меня с сомнением. В раскрытую дверцу врывался холод. Умозрительно я мог испытать некое влечение к влагалищу мусульманки. Я улыбнулся немного натянуто. Она в ответ улыбнулась более искренне. Я неторопливо пожал ей руку, ощутил тепло ее пальцев, почувствовал напоследок, как бьется жилка на запястье. Отойдя на несколько метров от машины, я обернулся и помахал Аише на прощанье. Все-таки у нас была встреча, и под конец что-то все-таки получилось.

Устраиваясь в комфортабельном вагоне фирменного поезда, я подумал, что должен был дать ей денег. Хотя нет, она могла бы меня неправильно понять. И как ни странно, только в эту минуту до меня дошло, что я теперь стану богатым; ну, относительно богатым. Перевод денег с отцовских счетов уже состоялся. Продажу автомобиля я доверил автомеханику, продажу дома – агенту по недвижимости; все устроилось само собой. Стоимость имущества определялась законами рынка. Разумеется, какая-то возможность торга оставалась: десять процентов в ту и другую сторону, не больше. Ставка налогообложения тоже тайны не составляла, достаточно было заглянуть в прекрасно изданные брошюрки, которые распространяет налоговая служба.

Отец наверняка не раз подумывал лишить меня наследства, но в конце концов решил, видать, что хлопот много и неизвестно еще, чем они увенчаются (лишить детей наследства непросто, закон сводит возможности к минимуму: маленькие мерзавцы не только отравляют вам жизнь, но еще и получают потом все, что вы накопили ценой изнурительных усилий). А главное, быть может, говорил он себе, все бессмысленно, и какое ему дело до того, что случится после его смерти. Полагаю, он примерно так рассуждал. Теперь старый дурак помер, и мне предстоит продать дом, где он провел последние годы, а также “Тойоту-Ленд-Крузер”, на которой он привозил упаковки воды “Эвиан” из шербурского гипермаркета. Сам я живу возле Ботанического сада и, зачем мне “Тойота-Ленд-Крузер”, не знаю. Разве что привозить равиоли с рынка на улице Муффтар. В случае прямого наследования налоги невелики, даже если родственные узы были не слишком крепкими. После всех выплат у меня останется миллиона три – около пятнадцати моих годовых зарплат. Приблизительно за такую сумму неквалифицированный рабочий в Западной Европе вкалывает в течение всей трудовой жизни; словом, деньги немалые. Можно зажить по-человечески; хотя бы попробовать.

Через несколько недель я непременно получу письмо из банка. Поезд подъезжал к Байё, я уже представлял себе, как сложится разговор. Сотрудник филиала констатирует большой положительный баланс на моем счету и попросит уделить ему несколько минут – рано или поздно любому человеку может понадобиться инвестиционный советник. Я отнесусь к его предложению настороженно, скажу, что хотел бы вложить деньги самым надежным способом; он выслушает мой ответ – ответ типичный – с легкой улыбкой. Ему прекрасно известно, что новички в большинстве своем предпочитают надежность прибыльности; он с коллегами частенько над этим посмеивается. Мне следует правильно понять его: в вопросах распоряжения имуществом и вполне зрелые люди ведут себя как сущие новички. Он, со своей стороны, желал бы привлечь мое внимание к несколько иному сценарию, оставив мне, разумеется, время на размышление. Почему бы, в самом деле, не вложить две трети состояния под незначительные, но гарантированные проценты? И почему не инвестировать оставшуюся треть более рискованным образом, но с возможностью реального увеличения капитала? Я знал, что, поразмыслив несколько дней, соглашусь с его доводами. Ободренный моим согласием, он с неподдельным воодушевлением возьмется за подготовку документов; на прощанье мы с жаром пожмем друг другу руки…

Я жил в стране умеренного социализма, где обладание материальными благами неукоснительно охраняется законом, а банковская система защищена могущественными государственными гарантиями. Мне не грозили ни растрата, ни злостное банкротство, если, конечно, я не стану выходить за рамки законности. Короче, мне больше не о чем было особенно беспокоиться. Впрочем, я и прежде ни о чем особенно не беспокоился: учился серьезно, хотя блистать не блистал, по окончании института сразу устроился в государственный сектор. Это было в начале восьмидесятых, в эпоху модернизации социализма, когда руководимая незабвенным Жаком Лангом[1] культура купалась в роскоши и славе; при приеме на работу мне положили весьма приличную зарплату. А потом я состарился, наблюдая без волнения за чередой политических перемен. Я всегда держался вежливо и учтиво, меня ценили коллеги и начальство, однако темпераментом я обладал сдержанным и обзавестись настоящими друзьями не сумел. На Лизьё и окрестности стремительно опускалась ночь. Почему я никогда не отдавался работе страстно, как Мари-Жанна? Почему я вообще ничего в жизни не делал со страстью?

Последующие несколько недель не принесли мне ответа, а утром двадцать третьего декабря я взял такси и отправился в аэропорт.

3

И вот теперь я как дурак стоял один в нескольких метрах от окошечка “Нувель фронтьер”. Субботнее утро, праздники; аэропорт Руасси, естественно, битком набит. Жители Западной Европы, как только выдается у них несколько свободных дней, разом устремляются на другой конец света, облетают пол земного шара – словом, ведут себя так, будто из тюрьмы сбежали. Я их не осуждаю; я сам собираюсь поступить точно так же.

Мои мечты банальны. Как и прочих европейцев, меня тянет путешествовать. Занятие это сопряжено с трудностями: языковой барьер, плохая организация общественного транспорта, страх, что тебя облапошат или обкрадут: если называть вещи своими именами, меня тянет заниматься туризмом. Мечты уж какие есть, такие есть; по мне, лучше всего было бы постоянно чередовать “Увлекательные маршруты”, “Красочный отдых” и “Наслаждения на выбор”, обозначенные в названиях трех каталогов “Нувель фронтьер”.

Я остановился на “Увлекательных маршрутах”, но еще долго колебался между “Ромом и сальсой” (маршрут CUB СО 033, 16 дней 114 ночей, проживание в двухместном номере 11250 фр., доплата за одноместный 1350 фр.) и “Тропиком Тай” (маршрут ТНА СА обб, 15 дней ⁄ 13 ночей, проживание в двухместном номере 9950 фр., доплата за одноместный 1175 фр.). Вообще-то Таиланд привлекал меня больше, но и Куба имела свои преимущества как одна из последних стран, где сохранилось коммунистическое правление, причем, скорее всего, ненадолго: в отживающем режиме есть некая политическая экзотика. В конце концов я все-таки выбрал Таиланд. Надо признать, что неискушенному человеку трудно устоять перед умело составленным текстом рекламной брошюры:

Организованный маршрут с капелькой приключений: от бамбуковых зарослей на реке Квай к острову Самуй и далее – через бесподобный перешеек Кра к островам Пхукет и Пхи-Пхи. Время прохлаждаться в жарких тропиках.

Ровно в восемь тридцать утра Жак Майо, хлопнув дверью своего дома на бульваре Бланки в XIII округе, садится на мотороллер и пересекает Париж с востока на запад. Конечная цель: офис “Нувель фронтьер” на бульваре Гренель. Раз в два дня моторизованный хозяин “Нувель фронтьер” в неизменном фантастически пестром галстуке наведывается в три-четыре своих агентства: “Привожу свежие каталоги, забираю почту, проверяю, так сказать, температуру”, – поясняет он. Визиты эти подстегивают работников: “В последующие дни агентства увеличивают оборот”, – говорит Майо с улыбкой. Очарованная им журналистка из “Капиталя” в своей статье не скрывает удивления: кто мог предвидеть в 1967 году, что основанную кучкой оппозиционных студентов маленькую ассоциацию ждет такой взлет? Конечно, не толпы демонстрантов, проходивших в мае 68-го мимо первой конторы “Нувель фронтьер” на площади Данфер-Рошро в Париже. “Мы оказались в нужном месте – прямо перед телекамерами”, – вспоминает Жак Майо, в прошлом бойскаут, левый католик и член Национального студенческого союза. Такой получилась первая рекламная акция фирмы, название которой позаимствовали из речи Джона Кеннеди о “новых рубежах” Америки.

Будучи убежденным либералом, Жак Майо в свое время успешно боролся против “Эр Франс” за демонополизацию воздушного транспорта. Экономические журналы пристально следили за развитием его компании, ставшей за тридцать с небольшим лет крупнейшей в туристическом бизнесе Франции. “Нувель фронтьер”, родившаяся одновременно с цивилизацией досуга, олицетворяла, вместе с FNAC и Club Med, новое лицо современного капитализма. В 2000 году индустрия туризма впервые вышла на первое место по обороту, опередив все другие отрасли мировой экономики. Избранный мною маршрут “Тропик Тай”, хотя и не требовал специальной физической подготовки, принадлежал к разряду “приключенческих” и предлагал различные варианты проживания (простое, стандартное, первой категории); число участников ограничивалось двадцатью, дабы обеспечить сплоченность коллектива. К окошечку подошли две очаровательные негритянки с рюкзаками за спиной, и я стал надеяться, что они тоже выбрали “Тропик Тай”; с тем я опустил глаза и пошел получать билет и путевку. Перелет продолжался немногим более одиннадцати часов.

В наши дни путешествовать на самолете любой компании, независимо от направления, – значит подвергаться бесчисленным унижениям в течение всего полета. Вы вынуждены сидеть, скрючившись на смехотворно маленьком пространстве, откуда невозможно выбраться, не потревожив соседей по ряду, а стюардессы с фальшивыми улыбками сразу огорошивают вас чередой запретов. Когда вы еще только ступили на борт самолета, первое, что они сделают, – завладеют вашими личными вещами и запихнут их на багажные полки: теперь вы ни под каким предлогом не получите их до самого приземления. Девицы эти будут придираться к вам всю дорогу, запрещать всякое передвижение и вообще какое-либо действие, кроме предписанных распорядком: дегустация газировок, просмотр американских видеофильмов, покупка товаров duty-free. Постоянное ощущение опасности подпитывается проносящимися в уме картинами авиакатастроф, а вынужденная неподвижность в замкнутом пространстве вызывает сильнейшие стрессы: во время некоторых дальних перелетов были даже случаи смерти пассажиров от сердечного приступа. Экипаж со своей стороны исхитряется доводить стрессовое состояние до критической точки, не позволяя вам бороться с ним привычными средствами: вам не дают курить, читать, а в последнее время все чаще и чаще – пить. Хорошо еще, эти мерзавки вас не обыскивают, а потому, как опытный пассажир, я смог запастись необходимым для выживания набором: таблетки Nicopatch по двадцать одному миллиграмму, пачка снотворного, бутылочка “Южного комфорта”. Когда мы пролетали над бывшей Восточной Германией, я забылся глубоким сном.

Меня разбудило ощущение тяжести на плече и чье-то жаркое дыхание. Без лишних церемоний я водворил своего соседа слева на место, он тихо заворчал, но глаз не открыл. Это был могучий детина лет тридцати с остриженными под горшок светло-каштановыми волосами; наружность его не показалась мне неприятной или нахальной. Было даже что-то трогательное в том, как он закутался в предоставленное авиакомпанией нежно-голубое одеяло, положив на колени свои мозолистые ручищи. Я подобрал с полу книжонку, которую он уронил: паршивый английский бестселлер некоего Фредерика Форсайта. Я читал одно творение этого кретина, сплошь состоящее из дифирамбов Маргарет Тэтчер и страшилок о Советском Союзе, именуемом империей зла. Интересно, чем пробавляется он теперь, после падения берлинской стены. Я полистал новейший опус: похоже, роль злодеев отводилась здесь всяким красно-коричневым и сербским националистам – человек шагал в ногу со временем. Что касается его любимого героя, зануды Джейсона Монка, то он вернулся на службу в ЦРУ, заключившим временный союз с чеченской мафией. Ну и ну, подумал я, кладя романчик соседу на колени, хорошеньких же нравственных принципов придерживаются популярные авторы, пишущие на английском! В качестве закладки сосед использовал сложенный втрое листок бумаги, в котором я узнал путевку “Нувель фронтьер” – итак, я познакомился с первым своим попутчиком. Он мне нравился: славный парень и наверняка куда менее эгоцентричный и нервозный, чем я. Я взглянул на экран, где сообщались сведения о полете: вероятно, мы уже миновали Чечню, если вообще над ней пролетали; температура за бортом – минус 53 °C, высота полета – 10 143 метра, местное время – 00:27. Потом цифры на экране сменились картой: мы вошли в воздушное пространство Афганистана. За окном, разумеется, ничего, кроме тьмы кромешной. В любом случае талибы, наверное, уже спали, маринуясь в своей грязи. “Спокойной ночи, талибы, спокойной ночи… Хороших вам снов…” – пробормотал я и проглотил вторую таблетку снотворного.

4

Самолет приземлился около пяти утра в аэропорту Донг-Мыанг. Я с трудом продрал глаза. Мой сосед слева уже встал и топтался в очереди на выход. В коридоре по дороге в зал прибытия я быстро потерял его из виду. Ноги у меня были ватные, язык не ворочался, в ушах стоял отчаянный гул.

Едва автоматические двери выпустили меня наружу, я словно попал в чей-то большой жаркий рот. Градусов тридцать пять, не меньше. Жара в Бангкоке особенная, масляная, наверное, из-за сильно загрязненного воздуха; проведя некоторое время на улице, вы каждый раз удивляетесь, что не покрыты тонкой пленкой гари. Первые тридцать секунд я не мог дышать. Я старался не отстать от нашей сопровождающей, которую и разглядеть как следует не успел, заметил только, что она сдержанна и воспитанна – впрочем, многие тайки производят именно такое впечатление. Рюкзак фирмы “Лау Про Гималайа Треккинг” резал мне плечи – это был самый дорогой, какой я смог найти в “Бывалом туристе”: с пожизненной гарантией. Внушительная штука: стального цвета, с карабинами, особыми фирменными липучками, молниями, функционирующими при температуре минус 65 °C. Содержимое его, увы, было куда скромней: несколько пар шорт, несколько футболок, плавки, специальные ботинки для ходьбы по кораллам (125 фр. в “Бывалом туристе”), несессер со всеми необходимыми лекарствами, какие рекомендует путеводитель “Рутар”, портативная видеокамера JVC HRD-9600 MS с батарейками и запасными кассетами и два американских бестселлера, купленных в аэропорту наугад.

Автобус “Нувель фронтьер” стоял метрах в ста от входа. Внутри могучего шестидесятичетырехместного “Мерседеса М-800” в полную силу работали кондиционеры – входя в него, вы словно попадали в морозильную камеру. Я устроился у окна слева, в середине салона: я видел еще десяток пассажиров, в том числе и соседа по самолету. Рядом со мной никто не сел – похоже, свою первую возможность слиться с коллективом я упустил, зато приобрел все шансы схлопотать хорошенький насморк.

Еще не рассвело, но все шесть рядов автомагистрали, ведущей в Бангкок, уже были запружены автомобилями. По обочинам высотки из стекла и стали чередовались кое-где с массивными бетонными сооружениями в духе советской архитектуры. Банки, отели, офисы компаний, продающих электротехнику, преимущественно японскую. После поворота на Чату-чак магистраль вознеслась над сетью дорог, опоясывающих центр города. На пустырях между светящимися отелями глаз начинал различать скопления домишек, крытых железом. В освещенных неоном ларьках на колесах предлагали суп и рис, дымились жестяные котелки. При выезде на Нью-Петчабури-роуд автобус слегка сбавил скорость. Мы увидели фантасмагорические очертания дорожной развязки, асфальтовые спирали которой, озаренные рядами прожекторов из аэропорта, казалось, висели в небе; описав длинную дугу, автобус снова выехал на скоростную магистраль.

Бангкокский “Палас отель” принадлежал к сети гостиниц, близких к компании “Меркурий”, и придерживался тех же принципов в отношении питания и качества обслуживания – все это я почерпнул из брошюры, которую подобрал в холле, ожидая, пока ситуация немного прояснится. Было начало седьмого утра – полночь в Париже, подумалось мне без всякой связи, – но вокруг уже царило оживление и ресторан открылся для завтрака. Я сел на банкетку, у меня по-прежнему кружилась голова, адски шумело в ушах, и к тому же начинало подташнивать. По выжидательным позам некоторых людей я угадал в них членов нашей группы. Тут были две девицы лет по двадцать пять, такие фифочки, впрочем, неплохо сложенные и смотревшие на все с презрением. В отличие от них чета пенсионеров – он из породы живчиков, она поунылее – с восхищением взирала на внутреннее убранство отеля, состоящее из зеркал, позолоты и люстр. В первые часы жизни коллектива общение в нем носит, как правило, фатический характер, то есть сводится к установлению контактов; этой стадии свойственны употребление банальных фраз и слабая эмоциональная вовлеченность. Как утверждают Эдмундс и Уайт[2], формирование мини-групп отчетливо заметно лишь на первой экскурсии или во время первого совместного приема пищи.

Я вздрогнул, чувствуя, что теряю сознание; чтобы как-то приободриться, закурил: снотворное оказалось слишком сильным, я от него был сам не свой; впрочем, мои предыдущие перестали на меня действовать – положение складывалось безвыходное. Чета пенсионеров топталась на месте, медленно поворачиваясь по кругу, супруг, как по мне, слегка хорохорился; не находя, кому бы конкретно улыбнуться, они обводили улыбкой весь окружающий мир. В прежней жизни они, наверно, были мелкими торговцами – ничего другого не придумаешь. Услышав свое имя, члены нашей группы поочередно подходили к сопровождающей, получали ключи, поднимались в номера – словом, рассеивались. Мы могли позавтракать прямо сейчас, напоминала тайка звонким поставленным голосом, могли отдохнуть – по желанию. Так или иначе, в четырнадцать часов – прогулка по кхлонгам[3], встреча в холле.

Широкое окно моего номера выходило на скоростную магистраль. В половине седьмого утра движение по ней было интенсивным, однако сквозь двойное стекло до меня доносился только слабый гул. Фонари уже погасли, а сталь и стекло еще не засверкали дневным солнцем – город сейчас был равномерно сер. Я заказал дежурному двойной эспрессо и заглотал его с эффералганом, долипраном и двойной дозой оциллококцинума, затем лег и попытался закрыть глаза.

Неясные формы с назойливым жужжанием медленно двигались в замкнутом пространстве; может, это были землеройные машины, а может, гигантские насекомые. Поодаль стоял человек в белом тюрбане и белых шароварах; в руках он держал короткую турецкую саблю и с большой осторожностью проверял остроту клинка. Вдруг воздух сделался красным и вязким, почти жидким; прямо перед глазами у меня потекли капельки конденсата, и я понял, что вижу всю сцену через стекло. Человек лежал теперь на земле, придавленный невидимой силой. Машины – несколько экскаваторов и маленький гусеничный бульдозер – сгрудились вокруг него. Экскаваторы дружно взмахнули шарнирными лапами и разом обрушили ковши на человека, разрубив его тело на семь или восемь частей; голова же дьявольским образом продолжала жить, бородатое лицо кривилось недоброй усмешкой. Тогда вперед подался бульдозер и раздавил ее, как яйцо; мозг вперемешку с раздробленными костями брызнул на стекло в нескольких сантиметрах от моего лица.

5

Туризм – как поиск смысла – с характерным для него игровым общением и образами, которые он порождает, есть способ постепенного кодированного и нетравмирующего постижения внешней чужеродной реальности.

Рашид Амиру

Проснулся я около полудня, в комнате глухо жужжал кондиционер, голова болела немного меньше. Лежа поперек широченной кровати king size, я думал о предстоящем маршруте и о том, как все сложится. Бесформенная пока еще группа превратится в живое человеческое сообщество; сегодня во второй половине дня мне надо будет начать определяться, а прямо сейчас уже выбрать шорты для прогулки по кхлонгам. Я остановился на модели из синей джинсовой ткани, средней длины, не слишком облегающей, и футболке Radiohead; затем сунул в рюкзак кое-какие вещицы. В ванной я с отвращением осмотрел свое отражение в зеркале: натянутое, скованное лицо бюрократа трагически контрастировало с выбранной одеждой; я выглядел ровно тем, кем был на самом деле: сорокалетним чиновником, на период каникул рядящимся под юнца. Тьфу! Я подошел к окну и раздвинул шторы. С двадцать седьмого этажа открывался поразительный вид. Налево меловой скалой, разлинованной черными горизонтальными полосками окон, наполовину скрытых балконами, высилась громада отеля “Мариотт”. Солнце стояло в зените, контрастно подчеркивая плоскости и грани. Прямо передо мной сверкало бесчисленными бликами хитроумное сооружение из конусов и пирамид голубоватого стекла. На горизонте ярусами ступенчатой пирамиды громоздились гигантские бетонные кубы отеля “Гран Плаза Президент”. Справа, за трепещущей зеленой гладью парка Лумпхини, выступали, словно части охряной цитадели, угловые башни “Дусит Тхани”. И сверху – идеально голубое небо. Я медленно выпил “Сингха Голд”, размышляя о том, что все уходит безвозвратно.

Внизу в холле сопровождающая проводила перекличку, раздавая талоны на завтрак. Так я узнал, что двух вертихвосток зовут Бабетт и Леа. У Бабетт были светлые вьющиеся волосы: не то чтобы вьющиеся от природы – скорее завитые; еще у мерзавки была красивая грудь, отчетливо видная сквозь прозрачную ткань блузки с этническим принтом, полагаю, от “Труа Сюис”. Брюки той же материи отличались такой же прозрачностью, сквозь них отчетливо просвечивали белые кружева трусиков. У черноволосой, тоненькой, как нитка, Леа плоская грудь компенсировалась выпуклостью ягодиц, подчеркнутой черными велосипедками, и агрессивно торчащими под канареечным топом сосками. На щелке пупка блестел малюсенький бриллиант. Я внимательно изучил обеих шлюшек с тем, чтобы позабыть о них навсегда.

Раздача талонов продолжалась. Сон – так звали гидшу – выкликала всех по именам, меня от этого с души воротило. Твою мать, мы ж не в детском саду. Я было обрадовался, когда она назвала пенсионеров по фамилии: “месье и мадам Лоближуа”, однако она тут же с лучезарной улыбкой добавила: “Жозетт и Рене”. Невероятно, но факт. “Меня зовут Рене”, – подтвердил супруг, не обращаясь ни к кому конкретно. “Вот не повезло”, – буркнул я. Жена бросила на него усталый взгляд, который следовало понимать как: “Замолчи, Рене, ты всех раздражаешь”. Я вдруг сообразил, кого он мне напоминает: господина Плюса из рекламы печенья “Бальзен”. Может, это он и был? Я обратился к его жене: не доводилось ли им в прошлом сниматься на вторых ролях? Нет, никогда; оказалось, они колбасники. Да, похоже, между прочим. Итак, весельчак наш держал некогда колбасную лавку (в Кламаре, уточнила супруга), скромный магазинчик, где отовариваются лишь бедняки, перед которыми он и щеголял своими пируэтами и остротами.