ЗБ

– Тут всегда так тихо?

– Смотря где. – я огляделась. – Хотя что-то и впрямь нас долго не тревожат. Обычно здесь каждые четверть часа кто-нибудь появляется.

– Наверное, дети в основном?

– Днем – да, а позднее и взрослые. Иногда целыми делегациями забредают. Совсем редко – одиночки вроде меня, чаще – группы по пять и более человек.

Я вспомнила про журналистов, снимавших здесь репортажи, но далеко они не заходили. Отщелкивали положенное количество кадров, бубнили что-то в микрофоны и смывались. Вот фотографы-экстремалы – те могли и в подвалы забраться, и на крышу.

Посмотреть тут было на что. И граффити местное часто снимали, потом на форумах выкладывали. Чистые-то стены в ЗБ давно стали редкостью: всюду красовались стихи, пожелания, привычные глупости. Вроде «Не ешь су́ши – зри в душу!» или «Сдохнем все под музыку Вивальди!». Но особое место занимали рисунки, и главными среди них были, конечно, знаменитые «Крылья желаний» с «Короной». Если верить байкам, «Корона» помогала решать застарелые проблемы, подсказывала верные решения, ну а «Крылья» переносили в то место, куда просило сердце. Такое вот немудреное волшебство! А еще был «Кулак», проламывающий стену, и дыра, пронзающая сразу две комнаты. Считалось, что тот, кто умудрится соединить свою силу с изображенным кулаком, станет на какое-то время непобедимым. Ну или что-то типа этого.

Неудивительно, что многие в подобное отказывались верить. Скажем, туристы из сталкеров и диггеров тупо отправлялись в подвалы. Чудеса им на фиг были не нужны – просто желали пощекотать нервы, бродили по тоннелям, ведущим в разрушенные мастерские, прачечную или морг. Лезли в любые дыры, крючья в стены вбивали, по шахтам лифтовым спускались. Таких ЗБ нередко наказывало: кто-то падал и ломал кости, кто-то голоса начинал слышать – охи там, вздохи разные, – ну и улепетывали со всех ног.

Находились и коллекционеры, мечтающие подобрать на память какую-нибудь уцелевшую склянку. Знали ведь, что уносить из ЗБ ничего нельзя, а все равно тащили. Раритеты потом продавали на тех же форумах. Ладно, хоть не мусорили, с этим тут всегда обстояло строго. Никто, понятно, не штрафовал, не следил, но как-то народ сам соображал, что за подобные шалости можно получить по маковке – в прямом и переносном смысле.

Сошедших с ума поминали часто, была и история про одного буяна, разбившего в вестибюле второго этажа с полдюжины бутылок. Он их попросту метал в стену, на которой поверх одного из граффити намалевал что-то вроде простенькой мишени. Минут через пять подобного цирка хрустнул потолок, и на голову «шервудскому стрелку» рухнула хороших размеров доска. Если верить рассказам, чувак провалялся без сознания несколько часов, а когда очнулся, прибрал за собой осколки и даже мишень попробовал со стены стереть. Во всяком случае, из ЗБ он убрался живехоньким.

А в общем… В общем, всякое тут бывало – и веселое, и не очень. И смерти людские ЗБ видело не раз и не два. Обо всем этом я также поведала Лизе.

– Тут и карнизы смерти имеются. – я указала Лизе в сторону арочных окон. – Самые безбашенные по ним бегать любят. Храбрость свою прове-ряют.

– Ты по ним тоже гуляла?

Я поморщилась: хвастать тут было особо нечем.

– Ну да, было дело. Гуляла несколько раз… Но только когда никто не видел.

– Боялась?

– Да вроде нет, не очень. Вот на других смотреть куда страшнее.

Лиза, поднявшись, приблизилась к арочному окну, выглянула наружу. А я и без того знала, что она там увидит, – купола далеких церквей, махины навороченных высоток, в том числе ту, с которой меня углядела Пигалица, а еще зеленое хвойно-лиственное море парка. Ну и само ЗБ можно было получше рассмотреть – левое крыло здания, кирпичным мысом выпирающее в парковое море, средний полуразрушенный корпус с черными глазницами окон, одноэтажные кирпичики морга и прачечной. Сейчас мы располагались на самом высоком, чердачном, уровне, и панорама отсюда открывалась впечатляющая.

Я тоже поднялась и подошла к Лизе. Все было именно так, как я себе и расписывала. Разве что с правой стороны, на уровне уличных фонарей парка, маячила корзинка с оранжевым человечком. Что-то там чинили – то ли провода, то ли лампы.

– Хочу попробовать. – Лиза неожиданно перекинула ногу через кирпичную кладку и ступила на карниз.

В пестром своем платьице, легонькая и беззащитная, она показалась мне мотыльком, присевшим на солнечный абажур. Я сразу представила, как идет она по бетонному карнизу – сперва до ближайшего арочного окна, потом до поворота, и вот там… Там воображение мое взбунтовалось, и внизу живота запульсировал пугающий холодок. Нет, я по-прежнему видела успокоительно-толстую плиту карниза, но вот черная стена снизу, а после оглушающая пропасть в шесть этажей – это в моем сознании никак не укладывалось. Я точно вспышку увидела – ту самую, о которой рассказывала Лиза. И рука моя сама собой стиснула кисть новенькой.

– Не надо!

Лиза чуть нахмурила брови:

– Почему? Ты сама говорила: подростки тут вовсю бегают.

Сердце мое скакнуло раз и другой. Я прямо печенкой чувствовала, что Лизе ходить туда нельзя, да только язык словно прирос к нёбу, – объяснить что-либо внятно я не могла. А вот пальцы мои знали, что делали, и еще крепче стиснули Лизину кисть.

– Ты чего?

Я с шумом выдохнула, резко качнула головой:

– Не знаю, но я тебя прошу: не надо…

В недрах здания что-то утробно просело, где-то тяжко рухнули несущие балки, градом посыпались камни и кирпичи. Ничего этого мы, понятно, не видели, зато рассмотрели, как часть карниза вблизи поворота, отзываясь на позвоночный хруст здания, с треском провисла. Горсть потревоженной пыли облачком слетела с наклонной плоскости, распахивающимся вширь парашютом поплыла к далекому асфальту.

Лицо Лизы побелело, мое же, наоборот, побагровело еще больше. Зато сердце стукнуло раз и два – все равно как часовой, четко приставляющий к ноге приклад винтовки, а после пошло биться в прежнем бесшумном ритме.

Мы поглядели с Лизой друг на друга, и губы мои разъехались в кривой и, должно быть, не самой красивой улыбке.

– Ты знала? – прошептала Лиза.

– Дело не во мне, – объяснила я. – Дело в тебе, подружка.

– Во мне?

– Ага. Похоже, нашему ЗБ ты понравилась. Вот оно и предупреждает.

– Кстати, оно или она? – Лиза спросила это все тем же шепотом. – Больница – это ведь женский род, значит, она.

– Может, и женский, только то, что здесь обитает, это уже совсем иное. Потому и ЗБ – это оно…

Я сама прислушалась к тому, что сказала, и подумала, что получилось глупо и неубедительно. Однако Лиза и не думала хмыкать. Доверчиво кивнула и ответно пожала мою руку.

Глава 5. Этот сладкий иномир

Помню, как нервировала меня фраза: «язык твой – враг твой». Это папа с мамой мне в разное время повторяли, да и сама я знала, что язычок мой способен на любые фокусы. Сначала трижды подумай, а потом промолчи. Это, кажется, еще французский поэт Анри Ренье изрек – и тоже ведь в точности про меня! Только беда всех истин, что не доходят они до иных умишек. Вот и я забывала подумать и промолчать. Никак у меня это простое правило не вытанцовывалось. С той же Вервитальевной, нашей классной, не так давно у нас вышла мощнейшая ссора. А всего-то и требовалось – пропустить слова учительницы мимо ушей. Она тогда по итогам годового диктанта разорялась – ну и сорвалась, понятно:

«Вас учат, учат, а вы! Да вы просто циничные, неблагодарные свиньи!..»

До этого класс пребывал в спокойствии, а тут все разом оживились, многие захихикали. Во всяком случае, на «свиней» просто нужно было реагировать, и я прямо с места ляпнула:

«А вот Чехов Антон Павлович однажды сказал такую удивительную фразу: „Умный любит учиться, а дурак – учить“».

Стоило видеть нашу классную в тот момент! Во всяком случае, такую гамму разнополярных эмоций я наблюдала впервые. От неожиданности она опешила, от ужаса онемела, от осознания сказанного пришла в бешенство. Соответственно, и лицо ее сперва побледнело, потом приняло зеленоватый оттенок, а после стало наливаться багровым заревом. Еще и глаза опасно вылезли из орбит. Короче, это было нечто! Разумеется, пошел ответный шквал – цунами и землетряс в одиннадцать баллов.

Но если уж говорить о Чехове, то его фразу прежде всего следовало отнести ко мне самой. Получается, что и я пыталась поучать Вервитальевну. А значит, мало чем отличалась ото всех тех поучителей, от которых ломило зубы и разыгрывалась мигрень. И если уж совсем честно, то в жизни своей я многих поучала. По глупости, понятно. За то, верно, и получила ответку. Лучших моих подружек судьба разбросала по свету, все прочие от меня разбежались, не выдержав нотаций и поучений. Короче, скользкая это вещь – чужие советы.

Однако сегодня мне самой хотелось слушать, впитывать и учиться. Потому что Лиза действительно оказалась уникумом. Что-то такое она знала – какой-то рецепт, помогающий контакту с заброшенной больницей. Я-то на контакт с ЗБ шла годами, да и сейчас была не уверена в нашей дружбе с этим загадочным строением. Лизе же все давалось с лёту. Ведь не меня – ее подхватило и перенесло незримым тоннелем в безопасное место. О ней побеспокоилось здание, заботливо предупредив про ненадежный карниз. Значит, было в ней что-то особенное – возможно, то самое, что привезла она с полыхающей огнем родины. Только вот вытягивать клещами такие тайны невозможно, да и вопросов правильных я не знала. Вместо этого я решила устроить ей маленькую экскурсию по самым интересным местам ЗБ.

С крыши мы перешли на дальний чердак и там, нырнув в узенькое оконце, спустились по качающейся лестнице на один пролет. Далее ступени заканчивались, и человек оказывался над темной пропастью. Понятно, что большинство любопытных здесь притормаживало, поворачивая назад. Но я-то знала, куда дальше двигаться. Рядом с лестницей провисал одинокий кабель, и с помощью него мы, точно альпинисты, спустились на лестничную площадку, заваленную обломками. Перебравшись через груду досок и обломанной штукатурки, мы наконец-то проникли в хирургическое отделение.

В сгоревшем дочерна коридоре я провела Лизу мимо безмолвных палат, по краешку обогнула место, где в полу зияло огромное сквозное отверстие. Такую же дыру можно было разглядеть на пятом, четвертом и третьем этажах, точно не пожар проделал все эти разрушения, а некое гигантское ядро вроде Челябинского метеорита, пробившее крышу, а следом и все нижние перекрытия.

– Здесь уже двое падали, – шепотом пояснила я. – Один насмерть разбился, другой отделался переломами. А еще сюда упала собака…

Лиза молча кивнула. Я повела ее дальше, попутно потерла плафон на стене. Однажды он и впрямь вспыхнул при моем приближении. Очень уж я тогда углубилась в свои пасмурные мысли – ничего не видела и не слышала. А тут разом пришла в себя и в неровном электрическом свете разглядела несущегося на меня пса. Вид у него был ужасный: пена стекала с нижней челюсти, глаза горели безумными огоньками, а грязная шерсть топорщилась во все стороны. Я почему-то сразу поняла, что собака бешеная. Застынь я на месте – и неизвестно, чем бы все кончилось, но я прыгнула в ординаторскую и подхватила с пола кусок штукатурки. Не бог весть какое оружие, но ничего другого под рукой не оказалось. Всхлипывающий нездоровыми легкими и харкающий пеной зверь пролетел мимо. Я не сомневалась, что он вернется, но пса подвела скорость. Не на шутку разогнавшись, он поздно начал тормозить, а впереди уже распахнула свою пасть пробоина в полу. Я не видела, как он падал, но слышала его недолгий визг…

Я и теперь ждала, что плафон вспыхнет, – может быть, поприветствует нашу новенькую, но на этот раз чуда не произошло. Уже перед входом в ординаторскую я обернулась к Лизе:

– Здесь на стене изображена корона. Никто не знает имени художника и когда именно появилась эта картинка, но я хочу сказать, что это не просто картинка.

– Это я уже поняла, – тихо отозвалась Лиза. – Простого тут ничего нет.

– Это точно! Причем заметь: тут ведь все горело да полыхало и дверей никаких давно уже не было, а кабинет сохранился.

Мы шагнули внутрь.

В отличие от уничтоженного этажа, в ординаторской кое-что уцелело: пара стеклянных столиков, шкаф с запыленными полками, настенный календарь и даже вполне уютный матерчатый диванчик. К слову сказать, и плитка на стенах – довольно нарядная, с нежными, салатного цвета цветочками – тоже осталась в сохранности. Никто не пытался ее ободрать, никто не пачкал ее непристойными надписями. «Корона» была единственным граффити, украсившим ординаторскую, – величественная и впечатляющая, изображенная как раз на уровне человеческой головы.

Про «Корону», кстати, тоже много чего болтали – и про то, что она дает ответы на самые мучительные вопросы, и про то, что погружает в сон, стирая ненужные воспоминания, а кому-то, наоборот, возвращая память. Один чувачок писал в форуме, что, простояв под «Короной» с пяток минут, вспомнил свою прошлую жизнь: как был он не человеком, а каким-то ящероподобным зверем, как ломал папоротник и скакал по болотистым джунглям. Занятный такой был рассказ. Человек триста на него откликнулось с комментариями. И я не знала, верить или не верить. Потом сама раз двадцать собиралась с духом и вставала под «Корону», однако ничего особенного со мной не происходило. То ли не было у меня серьезных вопросов к ЗБ, то ли все мои воспоминания, добрые и не очень, должны были оставаться на своем положенном месте. Короче говоря, это было место, которое мне никак не удавалось оживить. А вот Лиза… Мне почему-то очень хотелось, чтобы у нее сегодня что-то получилось.

– Если встанешь сюда, будет считаться, что ты надела корону, – объяснила я. – И тогда самое заветное сбудется.

Лиза нахмурилась:

– Это точно?

Я пожала плечами:

– Так пишут в инете. Всё те же мифы и легенды древней Греции.

– А у тебя что-нибудь сбывалось?

Очень хотелось сказать «да», но, преодолев искушение, я честно помотала головой.

– Один только раз что-то было похожее. Меня собака тогда могла покусать, а я успела сюда заскочить. Ну а псина сорвалась в дыру и разбилась. – Рассказ мой прозвучал как-то очень уж буднично, и я торопливо продолжила: – Та псина бешеная была и наверняка бы меня цапнула. А еще я точно знаю, что это помещение должно было сгореть, но оно уцелело, понимаешь? Значит, есть какие-то силы, что могут влиять на здешние события.

– Может, и правда они есть. – Лиза шагнула к граффити, но остановилась. – А желания исполняются любые?

– Ну, это уж какие само ЗБ выберет. Главное, что это будут твои желания. Кому-то оно мозги вправляет, решение подсказывает. А кому-то память древнюю возвращает.

– Древнюю – это как?

– Ну, можно прошлые жизни вспомнить. Как ты умирала или подвиг какой-нибудь совершала.

Лиза отодвинулась от стены, как мне показалось, даже с некоторым испугом.

– Тогда лучше не надо. – она отстраненно посмотрела на меня. – Есть такие желания, которым лучше не сбываться. Да и вспоминать, честно говоря, не всё хочется.

Не скажу, что я была разочарована, но… Чего-то в тот день я, видимо, очень ждала. Какого-то нового откровения. Ведь Лиза была не просто со мной, она была здесь – внутри.

– Наверное, ты знаешь, что делаешь. – я протянула ей руку. – Если хочешь, мы можем уйти из здания.

– Да нет, я бы, наверное, еще посмотрела.

– Тогда пошли…

Она наконец-то взяла мою руку. Пальцы у нее оказались тонкие и сильные – совсем как у скрипача или пианиста. У Катюхи, помнится, были такие же. Стоило и Лизу спросить об этом, но я почему-то не решилась. Страшновато было спрашивать о прошлом. Но если Лиза занималась когда-то музыкой, то здешние мелодии наверняка могла услышать, а услышав, разгадать и перевести на доступный мне язык.

Мы спустились еще на этаж – на этот раз по мраморной лестнице с массивными перилами.

– Смотри, и здесь все уцелело. Мрамор совсем без трещин.

– Еще бы! Такой тысячу лет простоит.

– А балясины какие красивые!

– Ты про эти столбики?

– Ну да, только правильно их называть балясинами.

– Смешное слово. – я погладила ближайшую балясину. Она напоминала шахматную изящную ладью – холодная, гладкая, без каких-либо следов копоти.

– Хотела бы я посмотреть на лестницу в те годы. Прямо дворец, а не больница!

– Это еще что! – я улыбнулась. – В левом крыле, в приемном покое, зал был украшен яшмой и малахитом.

– А янтарные комнаты здесь случайно не водились?

– Янтаря не было, а вот яшмы и позолоты хватало. Строили-то еще до Великой Отечественной – с имперским размахом. Правда, камни повыковыривали в первый же год – причем не бомжи, а те, кто закрывал больницу. А такая красотень была! – я чуть улыбнулась. – Мне знакомые про Ховринку рассказывали. Это в Москве огромная такая больничка – тоже заброшенная. Четырехуровневый подвал, десять этажей – вот только никто там не жил и не лечился. Ее просто не достроили. Потому и душа у нее пустая. В ЗБ жизнь была, все стены пропитаны чужими судьбами, а в Ховринке мертвый камень. Ребята говорили, что она потому и мстит всем, кто в нее приходит.

– Потому что не достроили?

– Ну да, так и не вдохнули душу. Оттого и погибло там уйма народу, да и в землю она не просто так проваливается. Между прочим, сверху она похожа на знак биологической опасности – «амбре́лла».

– А ваше ЗБ на что похоже?

Я пожала плечами:

– Даже не знаю… Кто-то говорит, что это гигантская буква «Ч». Ну и, понятно, тоже придумывают всякие пугалки: «ЧП», «Чертовщина», «Чудо», «Нечто чрезвычайное»… Но мне, если честно, ЗБ всегда напоминало корабль. Огромный доисторический, однажды подбитый и утонувший.

– Получается, мы с тобой сейчас на дне?

– Во всяком случае, не в городе – это точно…

– Не в городе? – Лиза, поежившись, огляделась. – Ты говорила, здесь всегда кто-нибудь ходит.

– Ну да, мы с тобой и ходим, разве нет? – я заглянула в проем между перилами. – Хотя и впрямь странно. Я уже на крыше это заметила. Тихо, никто не верещит, не мешает…

Мы прошли еще двумя коридорами, свернули в главный корпус. Здесь я показала Лизе еще одну достопримечательность ЗБ – шахту лифта.

– Говорят, если сунуть туда голову и долго прислушиваться, то можно услышать голоса погибших в больнице.

– А много их здесь погибло?

– Никто толком не знает. Только когда в шахту упала девочка, возле главного входа камеру установили. И еще несколько снаружи повесили.

– Значит, нас тоже могут увидеть?

– Это если мы через центральный вход вздумаем выбираться, но мы другой дорогой пойдем. Выходов здесь навалом.

Я показала Лизе конференц-зал, превращенный в настоящую галерею. Стены этого зала украшали десятки черно-белых и цветных картин, перемежаемых вызывающими надписями. Прямо с галереи, минуя одну из недавно установленных камер, по длинному балкону провела гостью к винтовой лестнице. В этом месте я тоже ждала от ЗБ сюрпризов. Увы, ничего не случилось: мы беспрепятственно вышли к черному зеву подвального помещения.

– Вот и главный спуск в больничные подвалы. Только туда сейчас лучше не лезть: воды по колено, а где и по пояс. Надо либо в сапогах, либо через южное крыло. Но все равно промокнем.

– Тогда лучше воздержимся…

На чудо я почти не надеялась – шла и просто показывала коридоры и палаты ЗБ, обрушенные перекрытия и пролеты. Я ведь давно уже поняла, что у нашего ЗБ, как у всякого природного явления, имелись свои тайные циклы с перемежающейся активностью и затуханием. Иногда ЗБ выходило на связь легко и быстро, иногда крайне неохотно. Во всяком случае, предсказать какую-либо периодичность представлялось задачей абсолютно невозможной. Однако человек – существо ненасытное, вот и мне хотелось еще чего-нибудь – пусть самой пустяковой малости. Просто на посошок.

Ноги уже начинали ныть, да и Лизу разок неустойчиво качнуло. При этом она вдруг спросила:

– Слушай, Лер, а ты когда-нибудь напивалась?

Я ответила не сразу – сперва бдительно взглянула себе под ноги. Чтобы не споткнуться на лжи.

– Нет, конечно. Зачем мне это надо?

– И не курила никогда?

– Еще чего! Пакость эту в рот брать!

На этот раз шаг мой также не сбился: курить я и впрямь не пробовала. Даже когда в день очередного перемирия Альбинка принесла в школу блок дамских сигарет. Это она именины так отмечала – вместо конфет сигареты раздавала: верным соратницам по пачке, недругам по сигаретке…

– А я вот напилась однажды, – простецки призналась Лиза. – И накурилась. Всё в один день.

– И как?

– Никак. – Лиза тоже внимательно смотрела себе под ноги. – В тот день наш дом разбомбило. Сад яблоневый сгорел, баня, а вместо дома только груда обломков осталась…

Моя подруга остановилась, и следом за ней я тоже замерла на месте.

– Слышишь?

Ну да, это была все та же мелодия – по-прежнему приглушенная, как будто музыканты скрывались где-то в далеких недрах ЗБ.

– Виолончель! – Лиза радостно улыбнулась, точно и не было страшной фразы насчет сгоревшего сада и погибшего дома. – А еще ксилофон и что-то непонятное, похожее на орган…

Я облегченно выдохнула. Орган там или что другое, но Лиза слышала то же, что и я. По крайней мере, одна из задачек благополучно разрешилась. В том смысле, что музыка была не моим бредом и глюком, а чем-то вполне реальным.

В следующую секунду Лиза уверенно указала рукой:

– Это совсем рядом – вон за тем поворотом.

– А по-моему, гораздо дальше и где-то наверху, – возразила я.

– Нет. – Лиза с решительностью взяла меня за руку и тронулась по темным паркетинам.

Я не сопротивлялась, наоборот, даже обрадовалась. Мы поменялись ролями, и теперь она вела, а я подчинялась.

Два обгоревших провала в стене, еще один провал на месте бывшей палаты и поворот. Нет, музыка не зазвучала громче, но Лиза шла, ничуть не сомневаясь в своей правоте. Весь вид ее говорил о том, что она точно знает, где источник музыки.

– Вот. Это здесь…

Мы замерли перед очередным припорошенным золой порожком. Я заглянула внутрь. Обычное помещение, каких здесь насчитывались сотни, закуток, в котором, может быть, отдыхали когда-то медсестры, что-то вроде кухоньки, уютной и маленькой. Сейчас тут, понятно, было пусто – голые стены, следы от нескольких розеток, свисающий с потолка разлохмаченный провод.

– Заходим? – Лиза первая шагнула вперед.

Я прошла следом и изумленно остановилась.

Музыка, что еще секунду назад играла чуть слышно, одним крохотным прыжком усилила звучание, омыв нас теплой, абсолютно осязаемой волной. Мы, не сговариваясь, взглянули друг на друга, широко улыбнулись. Объяснений не требовалось. Мы не искали скрытых динамиков и радиоточек, мы просто стояли и напитывались чем-то, что и музыкой именовать было сложно.

Вспомнилось, что в инете это прозвали «музыкальной шкатулкой». И народ еще вовсю потешался над выдумщиками. Впрочем, ехидства, порой вполне здравого, на форумах всегда хватало. Потешались над хронокомнатой, смеялись над «Крылышками», особый восторг у шутников вызывали россказни о вай-фай-зонах, которые в ЗБ проключались тут и там с непредсказуемым постоянством. Словом, если бы снежный человек был, его давно бы не было – примерно так. И логика материалистов выглядела непробиваемой: если что-то падает, это наверняка камень, если что-то летит, то птица или самолет. Никаких сомнений и никаких вариантов. «Аксиоматическое сознание», как выразился один из случайных гостей форума. Ему кто-то возразил, назвав явление значительно проще – «дебилизм». Тут на них и посыпалось – смешки, хохмы, подначки. Завалили умников по самые маковки. Шапками закидали. Больше те ребятки и не высовывались.

А музыка, словно массаж, продолжала оглаживать тело. На какое-то время я даже зажмурилось. Жар ручейками разбега́лся по жилкам, рассыпа́лся щекочущими искрами, зажигая маленькие огоньки там и тут. И, продолжая стоять посреди темной комнатушки, я в то же время витала где-то над крышей здания, летела свободно по темным коридорам – да и не темным уже, – они посветлели, точно время отлистнуло назад тридцать – сорок лет.

Память! Меня только сейчас осенило. Это была память ЗБ, в складочку которой мы нечаянно провалились. Точнее, нас затянуло, и музыка была тем самым течением, что подсказывало нужное направление. Мы пошли – и нас пропустили. Лиза стояла чуть впереди, и я знала, что она испытывает то же самое.

Блаженство? Нет, это было что-то куда более значимое. Мы путешествовали в пространстве и времени. Наш полет не был поиском непознанных земель или неоткрытых белых пятен на карте – это было нужно нам самим и тому неведомому, что пыталось научить нас чему-то важному.

– Смотри! – шепнула Лиза, а может, только подумала.

Но я прекрасно ее поняла. Потому что тоже подняла голову и увидела, что пейзаж за окном изменился. Верхушки парковых сосен и тополей исчезли, вместо них поднялась подобием купола синяя исполинская стена.