Перебежчик

С Калининым было проще. Для Калинина я – начальство. Все странности моего поведения он списывал на блажь и дурь руководства. Здесь же – ситуация иная. Алексей Андреевич мне явно не босс, но и я ему тоже. Мы где-то на равных. То есть, хмурить брови, кивать и периодически отвечать: «Сам подумай», тут не получится. Теперь еще и папаша какой-то всплыл. Причём, если начальник первого отдела заострил на этом внимание, значит, папаша не обычный товарищ.

– Великий человек. – Снова вылез со своими комментариями Владимир Александрович, чем вызвал у меня желание дать ему в морду.

Просто так. Чтоб трындел поменьше и более понятно. А ещё лучше, если бы Калинин вообще заткнулся. Мы бы шустро сходили в цеха́, пока точно не понимаю, зачем, и разошлись бы с Алексеем Андреевичем в разные стороны.

– Да уж… – Мужик вздохнул. – Хоть он мой родной отец, и, возможно, это неприлично будет выглядеть, но не могу не признать, действительно великий… Даже я по началу насчёт сверхзвука сомневался. Нет, не отметал эту мысль. Ни в коем разе. Просто думал, не рано ли мы взялись. Теперь наш ТУ-144 известен во всем мире. Видите, даже с Кубы едут ради него.

То, что название самолёта и слово «наш» стояли в одном предложении, привлекло мое внимание. Я посмотрел на мужика более внимательно. Рожа незнакомая, хоть убейся. Но он явно считает самолет, названный в честь своего создателя, личным достижением.

– Твою ж мать… – Вырвалось у меня против воли. Слишком неожиданной была мысль, пришедшая прямо в эту секунду.

– Что, простите? – Алексей Андреевич уставился на меня с улыбкой. Калинин – с удивлением.

– Говорю, ни черта ж себе! Даже в Кубе всем нужен наш самолет. Вот ведь…здо́рово… – Хотел сказать «круто», но подумал, не поймут.

– А-а-а-а-а… Ну, тогда точно, твою ж мать! – засмеялся Алексей Андреевич, фамилия которого, если я не дурак, наверное, Туполев. А отец его – тоже, выходит, Туполев. То есть, сейчас рядом со мной стоит человек, имеющий прямое отношение к бо́льшей части отечественного самолётостроения. Так, что ли?

– Представляете, как много это значит для отца? Он, конечно не признает вслух, но поверьте, после ареста, когда его обвинили во вредительстве и шпионаже…после всех лет…более пятидесяти летательных аппаратов, около сотни различных модификаций… – Алексей Андреевич помолчал секунду, а потом решительно махнул рукой. – Нет! Точно знаю, как важно все это для отца.

Я с умным видом мотылял башкой, будто китайский болванчик. Мол, знаем, понимаем… Хотя ни черта не понимал. Я толком даже не могу сообразить, какой из двух Туполевых – тот самый. Выходит, оба, что ли? И с хрена ли отца обвиняли в шпионаже? Первый раз слышу. Хотя, что уж греха таить… я слишком многое в этой новой жизни делаю в первый раз.

В общем, спустя два часа брождения по цехам, где Алексей Андреевич облазил каждый уголок, опросил каждого сотрудника, обнюхать каждую деталь, я, наконец, выяснил бо́льшую часть нужной мне информации. Естественно, не в прямую. Просто слушал внимательно, попутно задавал ненавязчивые вопросы.

Мужик и правда оказался Туполевым. Офигеть можно, конечно… Он вместе с отцом создал этот пресловутый самолёт, ради которого сюда едет Фидель Кастро – ТУ144. Разработки начались еще в 1960-х годах, в конструкторском бюро «Туполев». В 1968 году произошёл первый испытательный полет и мы изрядно приопустили британско-французский «Конкорд». Раньше буржуев управились. Да еще и преодолели сверхзвуковой барьер. Более того, обогнали скорость звука.

Все это я понял из обрывков разговоров, которые Туполев вёл то с одним человеком, то с другим. Мы реально ходили из цеха в цех, где Алексей Андреевич беседовал с мастерами. Я и Калинин просто следовали за ним по пятам, сохраняя на физиономиях умное выражение, и периодически кивали. Потому что я, к примеру, вообще ни черта во всем этом не понимаю. Правда, подозреваю, Володя тоже. С другой стороны, мы, в конце концов, не инженеры и не конструкторы. Наша работа – следить, контролировать, наблюдать.

Я два часа слушал про «фюзеляж», «шпангоуты», «реверс тяги» и ещё про огромное количество загадочных вещей. Под конец нашей рабочей прогулки по заводу, начал чувствовать лёгкое головокружение. Потому что вокруг все общались на языке, который мало напоминал русский. Для моего восприятия это выглядело так, будто окружающих просто тошнит алфавитом. Сплошные технические выражения, специальные обозначения, шифры, конструкторские коды и так далее.

– Ну? – Туполев, наконец, угомонился, а потом вдруг повернулся к нам с Калининым, хитро улыбнулся и спросил. – Проведаем красавца? Он уже в ангаре. Готов к приему гостей.

Мы с особистом переглянулись. Владимир Александрович выглядел довольным. Я тоже. Только причина нашей радости сильно отличалась. Калинин реально был счастлив увидеть «красавца», а я просто не хотел смотреться на его фоне белой вороной, ибо снова не понимал, о чем речь.

Мы пошли в противоположную от цехов сторону. Там, вдалеке, виднелись серебристые покатые крыши ангаров. В один из них уверенно свернул Туполев.

В самом центре ангара стоял самолет. Что самое интересное, я ведь предостаточно видел в своей прошлой жизни крылатых птичек. Помотаться по миру пришлось не раз. Но сейчас почему-то появилось ощущение восторга. Серьезно. Будто я – туземец и мне впервые показали летающую колесницу.

Было в этом самолёте реально что-то необычное. Он напоминал мне… Черт… Он напоминал мне хищную птицу. Хищную, но при этом удивительно красивую в своей грации. Опасная белая птица, внутри которой таится огромная мощь. Честно говоря, от восторга даже под ложечкой засосало. Такое ощущение, будто с высоты сейчас буду прыгать.

– Ну, вот… – Туполев сунул руки в карманы брюк и замер напротив своего детища.

К нам навстречу направились сотрудники, которые, так понимаю, наводили последний лоск.

– Алексей Андреевич, все готово, не переживайте. – Крикнул один из них и помахал Туполеву рукой.

– Сами будете представлять? – Спросил конструктора Калинин.

Туполев ответил утвердительно. Мы постояли ещё немного и, наконец, отправились обратно к зданию управления.

Алексей Андреевич нас покинул, умчавшись по своим делам, а я и Калинин еще два часа проверяли зону ответственности первого отдела. К тому же, на завод, как раз, пожаловали мои коллеги. За безопасность отвечали не только местные чекисты, но и представители московского 9-го управления. Мы обсудили все, что касалось той части маршрута, которая пройдёт на заводе. В общем и целом все остались довольны друг другом.

– Эх… – Протянул Калинин, глядя в спину уходящим чекистам. – А осенью будем иранского шаха встречать… Ему тоже самолёт подавай. Говорят, договор готов заключить. Вроде, с женой приедет… Никакого покоя…

Я покосился на Калинина, а сам подумал, что до шаха, к счастью, уже не дотяну. В хорошем смысле. Дай бог, в следующие два дня, наконец, все решится.

В общем, к концу рабочего дня я так ушатался, что желание у меня было одно. Прийти в гостиницу и лечь спать. Встречать Кастро нам предстояло в аэропорту уже утром.

Прилетит делегация в районе 11 часов дня, но на месте лично я должен быть чуть ли не с восходом солнца. Калинин останется на заводе, будет ждать нас здесь.

Но… как говорится в одной известной песне – покой нам только снится.

Поэтому я вышел через проходную, сел в машину и направился к гостинице.

Нужно было срочно привести себя в порядок, а потом топать в театр. Грешным делом, надеялся, может, Белобрысый не смог достать билеты. Или, к примеру, спектакль отменили из-за смерти Лилички. Вряд ли, конечно. Даже прима имеет дублера. Но вдруг… Ни черта подобного. Чуда не произошло.

– Максим Сергеевич!

Тамара заметила меня издалека, едва я приблизился к ступеням гостиничного крыльца. Она подбежала к двери и распахнула ее передо мной.

– Приходил удивительно приятный молодой человек. Оставил для Вас билет в драматический театр. Что ж Вы бродите где-то? Через час уже начало. Такой вежливый…

– Эх, Тамара… – Сказал я, проходя мимо Кудряшки, – И ты повелась на его смазливую рожу…

– Максим Сергеевич… – Ее голос стал расстроенным, но я уже поднимался по лестнице.

Итак… Сейчас я переоденусь, а потом поеду в этот долбаный театр, чтоб встретиться с этим долбанным Марковым и узнать про свои долбанные перспективы. Но еще мне было очень важно посмотреть на поведение Белобрысого. По идее, знать о смерти Лилички он не должен. Вот и поглядим, как наш Вадимка примет новость…

Глава 3. В которой кто-то пытается наслаждаться искусством, кто-то ищет улики, а кто-то вообще обнаглел

По моей задумке Марков должен был охренеть, когда узнал бы новость о смерти актрисы. Ну, или не охренеть. Тут зависит от того, убивал Белобрысый Лиличку или нет. Имеет он вообще к этому отношение? Но лично я рассчитывал на эффект неожиданности. Мне нужно было видеть лицо Белобрысого в тот момент, когда он поймёт, что блондинка не вышла на сцену. Потом, опять же, интересовала реакция Вадика на известие о ее смерти. Даже самый искусный лжец не всегда контролирует свои эмоции и рефлексы. Тем более, если его застать врасплох.

А в итоге…В итоге охренел я сам. Это в мой план точно не входило, однако, с планом тоже вышла ерунда.

Сначала в холле театра появилась Комарова. Мы, естественно, с ней пришли раздельно. Да, по заводу бродят слухи о нашем романе, но еще в дачном домике Ведерникова, во время совещания, решили, все совпадения будут случайными. У меня – страстная связь с Лиличкой и на спектакль я пойду ради нее. Нежелательно нам с Комаровой в этот день светиться вместе. А так… Александра Сергеевна пошла в театр. Я пошел в театр. Вадим пошел в театр. Да мало ли, кто еще туда пошел… Город не сильно большой, в конце концов.

В первую секунду даже не понял, что за особа выплыла из толпы зрителей, кучкующихся в холле. Реально выплыла, как та самая «каравелла по зелёным волнам». Потом незнакомка увидела меня, замерла и уставилась так пристально, будто мы знакомы.

Только после этого мои глаза медленно полезли на лоб. Между прочим, вовсе не образное выражение. Физически ощущал, как они становятся больше. Я реально остолбенел и, открыв рот, уставился на светловолосую особу, которая находилась в нескольких метрах от меня.

Александра Сергеевна, а это была именно она, нарядилась в платье, сшитое из очень странной ткани, которая выглядела матовой. Немного похоже на бархат, но значительно тоньше. Не знаю, как вообще материал может быть матовым. Однако данное сравнение подходило больше всего.

– Посмотри, вон та девушка… – Мимо меня продефилировала семейная пара. – Удивительно красивый крепдешин… Муся, я хочу чтоб ты достал мне такой же…

Видимо, речь шла как раз о Комаровой. Потому что эта пара смотрела в ее сторону. Крепдешин… Не слышал никогда…

Однозначно, смотрелся наряд очень красиво. Цвет – темный изумруд. Длина юбки – чуть выше колена. Платье исключительно подчёркивало и фигуру, и выразительные глаза Комаровой. Я даже не понял, в какой вообще момент начал применять к глазам Александры Сергеевны определение «выразительные».

На этом чудесное преображение не закончилось. Я вдруг понял, что волосы у Комаровой вовсе не серые, как казалось раньше. Они – золотистые, с рыжеватым отливом. И когда на них падает свет от огромной люстры, висящей в холле, на локонах словно блики появляются. В общем, осталось сказать, что брови у Комаровой соболиные и все, вызывайте дурку. Вот что я понял, в итоге.

Мало мне, наверное, прошлых проблем, связанных с Александрой Сергеевной и нашими взаимоотношениям. Без того существовало это странное, плохо поддающееся рациональному объяснению, влечение. А теперь еще, оказывается, Комарова просто усиленно строила из себя дурнушку. На самом деле она весьма привлекательна.

Подходить мы, естественно, друг к другу не стали. Александра Сергеевна первой отвернулась, прекратив пялиться на меня, а затем направилась в сторону зала. При этом я вдруг заметил, как сексуально она покачивает бёдрами. Тонкая ткань платья прилегала к…прости Господи… аж в жар бросило… к заднице Комаровой. Я, как дурачок, заворожённо наблюдал за движением ягодиц Александры Сергеевны. Они поочерёдно при шаге то поднимались, то опускались, и самое последнее, о чем думал в данную минуту, это о предстоящем спектакле, о погибшей Лиличке и о Маркове.

Потом случился второй этап охреневания. В холле появился Марков. Под ручку с Филатовой. Нет, мы конечно обсуждали, что в театр я отправлюсь к Лиличке, Комарова из любви к искусству, а Вадимка на свидание со спутницей. Вот такие у нас были легенды. Но, твою ж мать… Филатова?! Он издевается, что ли? Притащить с собой особу, которую мы, собственно говоря, планируем принести в жертву? Причем, сама Нина Ивановна выглядела не менее ошалевшей, чем я. Она, похоже, не ожидала от Маркова столь романтического поступка. Видимо, в театры он ее раньше не водил.

Потом Ниночка заметила меня и ошалела еще больше. Она даже пару раз споткнулась на ровном месте, пока Белобрысый торжественно вёл ее к зрительному залу. Филатова постоянно оглядывалась в мою сторону и с каждой секундой становилась все мрачнее. Точно стало понятно одно – для Нины Ивановны мое присутствие в театре является полной неожиданностью.

Я мысленно усмехнулся. Это она еще Комарову не видела. Вот, наверное, «обрадуется». О чем думал Вадимка, интересно? Он не может не знать, сколь сильна неприязнь между этими женщинами.

Однако я недооценил степень сарказма и иронии, которые оказались присущи Белобрысому. Он не просто притащил с собой Ниночку. Он все билеты приобрел на одном ряду. Места шли друг за другом. Поэтому, когда я в числе последних зрителей вошел в зал, оказалось, слева – сидит Комарова, справа – Филатова. И только после Ниночки, с краю, я увидел до одури довольного Вадимку.

– Это что, шутка такая? Я думала, мы стараемся не афишировать свое знакомство. – Высказалась Комарова, расправляя платье на коленях и усаживаясь поудобнее.

Она смотрела только вперед, на сцену. Даже головы не повернула. Поэтому со стороны все выглядело так, будто Александра Сергеевна беседует сама с собой. Бормочет что-то под нос. Этакая городская сумасшедшая, которой для компании никто не нужен. Ей и одной неплохо.

– Если имеете в виду наше с Вами знакомство, то сложно не афишировать то, о чем судачит весь завод. Если же речь про Вадима Александровича, то затрудняюсь ответить. Не могу сказать, чем он руководствовался при выборе мест.

Я, как и Александра Сергеевна, пялился на сцену, всем своим видом демонстрируя интерес к предстоящему мероприятию. Хотя, сказать честно, никогда не любил театр ни в каком его проявлении.

– Не очень уместная ситуация для Вашего блестящего чувства юмора. А еще, хочу напомнить, не все то золото, что блестит. Помните, да? Конечно я имела в виду, почему Вадим находится сейчас рядом с нами. – Комарова явно не была настроена на конструктивный диалог. Особенно после появления Филатовой.

– А это Вы своего друга спросите. – Ответил я.

Говорить приходилось очень тихо из-за близости Нины Ивановны. Она и без того пребывала в состоянии легкого шока из-за нашей коллективной встречи. Еще не хватало, чтоб Ниночка разобралась в хитросплетениях этой сложной истории. Думаю, Маркову она задаст много вопросов.

Филатова, сидящая по правую руку от меня, повернула голову, посмотрела внимательно, словно хотела высказаться, но потом молча отвернулась. Теоретически, она вообще, наверное, в крайней степени офигевания. Как в старой серии «Ералаша». Ничего себе за хлебушком сходил! Так и в ее случае. Мужчина позвал в театр, а тут столь неожиданный поворот. Интересно, как вообще Вадим объяснит ей все это.

И только Белобрысый выглядел довольным. Его вообще ни черта не смущало. Думаю, дело не только в желании Вадима развлечься. Скорее всего, тот факт, что он притащил с собой Филатову, имеет скрытый смысл. Жаль только, этот смысл известен лишь Белобрысому. Учитывая отсутствие доверия между нами, что вполне естественно, я бы хотел знать, какого черта он задумал.

Хотя, с другой стороны, у меня ведь тоже имеются определённые цели. На поведение Маркова я обращаю сейчас больше всего внимания. В частности, нтересует, как Вадимка поведёт себя, узнав о смерти Лилички.

В принципе, тут вопрос стоит так… Думаю, конечно, он не сам ее убил… Чисто физически не успел бы. Но если Марков изобразит шок и страдание, скорее всего, есть еще кто-то. Я покосился на Филатову. Она сидела с прямой спиной, будто палку проглотила.

Невольно в голову закралось сомнение, где, интересно, была эта дамочка вчера вечером? И ее верный друг Игорек. Из-за приезда делегации я никак не могу до конца разобраться с инженером. А там, между прочим, тоже какая-то муть вырисовывается.

Наконец, зрители уселись, свет в зале стал приглушённым. На сцену вышел тот самый мужик, которого я видел на репетиции, когда приходил для разговора с актрисой. По-моему, он – режиссёр.

– Товарищи, случилась настоящая трагедия… – Мужик выдержал паузу. Зал настороженно замер. Уж что-то, а трагедии наши граждане очень любят. Им спектакль теперь не столь интересен, как слова режиссёра. – Сегодня мы узнали об ужасной несправедливости. Из жизни ушла талантливая актриса, прекрасный человек. Удивительная женщина…

Ничего себе…Стоило Лиличке умереть и все, она сразу стала и талантливой, и прекрасной, и удивительной. А всего лишь несколько дней назад уборщица вдохновенно рассказывала мне, как сильно Лиличку не любят коллеги за отвратительный, высокомерный характер…

– С прискорбием я вынужден вам сообщить, что вчера, от сердечного приступа, скончалась наша ведущая актриса, которую вы все любили, Лиля Беленькая.

– Беленькая… – Шепотом протянула Комарова. – Пошлость какая…

И в ее голосе, между прочим, не было ни капли сожаления. Впрочем, Александра Сергеевна о смерти блондинки была осведомлена. Да и на самом деле, прямо скажем, с выбором псевдонима Лиличка не особо оказалась оригинальной.

Я отвлекся от Комаровой, повернул голову и принялся наблюдать за Вадимом. Мне нужно было видеть, как он себя поведет.

Марков сидел с каменным лицом. При этом желваки на его скулах ходили с такой силой, что я мог оценить это даже на расстоянии.

Белобрысый вдруг тоже повернулся и уставился прямо на меня. В его взгляде была злость. Я бы даже сказал, бешенство. Мне кажется, не будь мы в данную секунду в театре, Вадик кинулся бы на меня с кулаками.

Соответственно, выводов несколько. И выводы эти крайне неутешительные. Вадим не знал о смерти актрисы. Вадим этому совсем не рад. Вадим решил, что Лиличку замочил я. Иначе как еще объяснить этот всплеск агрессии.

Хреново… Если Марков непричастен, то у нас возникла новая проблема. Кто, а главное – на хрена убил актрису?

Вообще, конечно, молодцы. Уже второй человек при известии о гибели блондинки думает, будто устроил ей эту гибель Максим Сергеевич.

– Но мы не отменили представление…Просто не имели на это права… – Продолжал свою трогательную речь режиссер. – Во имя ее таланта. Во имя великого искусства. Сегодня мы сыграем спектакль в память о Лиле…

Он опустил голову, постоял секунду, а потом покинул сцену в полной тишине. Тишина, кстати, не была следствием того, что зрители прониклись словами режиссера. Мне кажется, большинство из них вообще не поняли, о ком речь. Просто хлопать после такого выступления вроде глупо.

– Нина… – Марков резко встал с места и посмотрел на Филатову сверху вниз. – Мы уходим.

– Как уходим? – Ниночка подняла изумлённый взгляд на Белобрысого.

– Я – ногами. Ты знаешь иной способ?

Вадимка реально был в бешенстве. И с каждой минутой зверел все сильнее.

– Но… – Филатова хотела, наверное, сказать, что поведение Маркова отдаёт неадекватностью. То тащит в театр, то из театра. Но глядя на Вадима, решила не рисковать.

– Молодой человек, – С заднего ряда послышался раздражённый шёпот. – Вы, может, сядете? Спектакль, между прочим, начался.

Вадим оглянулся назад, но промолчал. Он выбрался из ряда кресел, а затем направился к выходу.

Филатова вздохнула и посмотрела на меня. Именно на меня. Внимательно посмотрела, с легким прищуром.

Я снова заподозрил, что Нина Ивановна имеет большое желание высказаться. Однако, если это и было, она все равно не решилась произнести вслух свои мысли.

Ниночка, прощаясь, молча протянула мне руку, которую я пожал в ответ. Не видел повода этого не сделать. Хотя, с левой стороны раздалось тихое «хмыканье». Но игнорировать жест Филатовой было некрасиво. В конце концов, я же не мудак какой-нибудь. Она взяла свою сумочку со своих же колен, поднялась и пошла следом за Вадимом.

Да, Ведерников был прав. Ниночка боится Белобрысого до одури. Выходит, Игорь Леонидович насчёт этого факта не соврал. Марков, похоже, на самом деле держит ее на коротком поводке. Если вспомнить рассказ сумасшедшей матери Филатовой, Вадим приехал в деревню, чтоб отыскать доказательства связи этой семьи с человеком, которого даже реабилитировать отказались. Хотя, был период, когда всех подряд из врагов народа переквалифицировали в пострадавших от произвола. Соответственно, на тот момент Вадим уже знал, что Ниночка – внучка Рюмина.

Что-то до хрена Белобрысый у нас знает. И про Комарову, и про Филатову. Кто-то сливает Вадимке информацию. Подозреваю, он с Ниной Ивановной познакомился целенаправленно. Изначально был в курсе, она ему не только пригодиться, но и станет послушным оружием в руках.

– Вот и поговорили. – Тихо прокомментировала Александра Сергеевна. Она по-прежнему пялилась на сцену и вслед уходящей Ниночке даже не глянула.

– Молодые люди. У вас есть совесть? – Снова начал возмущаться кто-то сзади. – Вы мешаете смотреть постановку. Это недопустимо, в конце концов.

Комарова покосилась на меня. Я на нее. Вообще, конечно, явно что-то пошло не так. Мы должны были обсудить с Марковым конечный этап подготовки. В частности, то, что касается Филатовой и Ведерникова. Договориться о некоторых деталях. Ну, и в связи с нежданной кончиной Лилички, я бы хотел знать, кто угробил актрису. Потому что только имя убийцы даст мне понимание, зачем это сделали? Какое отношение ее смерть имеет ко мне. А я уверен, точно имеет.

Тем не менее, мы с Комаровой высидели до конца спектакля. Торопиться было некуда. Вернее, конечно, есть, куда, но я рассудил, сейчас не нужно пытаться догнать Маркова.

Во-первых, ему необходимо успокоиться, иначе разговор у нас не сложится. А вот мордобой – очень даже. В любой другой ситуации, честно говоря, вообще не против. Но не перед появлением Кастро. Мы с Вадимом точно не друзья, однако, переводить его в лагерь радикальных врагов тоже глупо.

Во-вторых, Филатова, в обществе которой Белобрысый находится, – совершенно ненужный свидетель.

Соответственно, даже не обсуждая это вслух, мы с Александрой Сергеевной остались в театре. Причём, явно и она, и я не особо вникали в то, что происходит на сцене. Оба мы были погружены в свои мысли до самого финала представления.

Не знаю, о чем думала Александра Сергеевна, а я – соображал, чего теперь ждать от Белобрысого. Он явно решил, будто смерть Лилички – моих рук дело. Отличная, конечно, репутация у Максима Сергеевича. Даже Вадимка, предатель и мутный тип, считает его хладнокровным убийцей. Похоже, пока Марков следил за Беляевым, составил лично свое мнение о нем… Марков… Следил за Беляевым… Мне захотелось со всей силы шлепнуть себя по башке.

– Черт!

Я вытаращился на сцену, переваривая догадку, которая пришла мгновение назад в голову. Догадка эта настолько очевидна, что я сам себя готов был убить за глупость. На сцене как раз раскланивались актёры. Я вскочил с кресла, соображая, как лучше сейчас поступить.

– Не думала, что Вас так затронет спектакль. Вы не похожи на человека с тонкой душевной организацией. – Комарова, расценив мой порыв по-своему, тоже встала и начала хлопать в ладоши. «Браво» и «бис» не кричала. Хоть на этом спасибо.

Меня же от от аплодисментов удерживали две вещи. Первая – хотелось уже быстрее оказаться на улице и разыскать Вадима. Нам надо поговорить до того, как настанет утро и приедет команданте. Марков следил за мной. То есть, за Максимом Сергеевичем. Соответственно, он должен знать, где Беляев бывал, чем занимался. В этой информации есть шанс найти подсказку, как именно мой предшественник собирался избежать наказания за смерть Кастро.

Вторая причина, по которой хлопать в ладоши не мог, – одна моя рука была немного занята. И пока что я не имел возможности переложить в карман находящийся в кулаке предмет. Рядом была Комарова. Я уже эту особу знаю. Она ухитряется заметить то, что вообще не должна. А мне сложно будет объяснить Александре Сергеевне, за каким чертом Филатова во время рукопожатия передала из ладони в ладонь ключ. Потому что сам не понимаю, почему она это сделала.