Вызовите скорую. Будни фельдшера СМП

Нас встречает женщина в истерике. Мы забегаем в квартиру и видим, что ребенок, слава Богу, дышит. Бросаем чемоданы на пол и выдыхаем с напарником. Страшнее детской смерти ничего не может быть. И мы, медики, очень переживаем в тех случаях, если вдруг не удалось спасти ребенка. Не всех можно спасти, но терять никогда не хочется. И не дай Бог такое испытать. Ведь с этим дальше жить. Мы спрашиваем у мамы, что случилось. Ее потряхивает, видно, что женщина в шоке. Она говорит: «Ребенок перестал дышать». Пытаемся восстановить цепочку событий.

– Я, как всегда, купала его в ванной, – старается последовательно рассказать мама ребенка. – Все было хорошо, потом малыш играл с шампунем. И у меня есть ощущение, что он его хлебнул. Потом посинел и перестал дышать.

Задаем наводящие вопросы: «Может, ребенок поперхнулся?» Отвечает, что нет. Мама испугалась, что ребенок отравился шампунем.

Как позже выяснилось, ребенок посинел и перестал дышать не тогда, когда в ванной хлебнул воды. Мама сначала очень волновалась и описывала ход событий сбивчиво, впопыхах. Мы никак не могли восстановить картину произошедшего. Кое-как склеили разные части целого. В общем, на самом деле ребенок перестал дышать и посинел не в ванной, а уже после купания, когда мама его одела и посадила в стульчик для кормления. Она протянула ему пол-ложечки пюре. Ребенок пищу принял, но потом как будто бы в себя сильно вдохнул, внезапно перестал дышать и посинел. Но сейчас вроде страшное позади, все обошлось. Ребенок дышит и жив. Мама уже немного успокоилась, повеселела, толковее рассказывает. А мы смотрим на ребенка, и он нам не нравится. То есть, конечно, не сам карапуз не нравится, а его состояние. Малыш хоть и дышит, но крайне вялый. Мы замерили у него все, что смогли замерить – сатурацию, пульс, температуру – все в норме. Но человечек очень вялый для своих одиннадцати месяцев. Беру его на руки, и он не противится совершенно, дается спокойно, а по возрасту уже не должен так легко идти к чужим. И пока я его осматриваю, он у меня на руках обмякает и засыпает. Жизненные показатели в норме. Тем не менее я сообщаю маме: «Нужно ехать в больницу под наблюдение врачей». Поясню для читателей: существует такая практика – если была вызвана скорая помощь к ребенку до года, мы всегда всем детям предлагаем госпитализацию. А здесь и вовсе такое отягчающее обстоятельство, как отсутствие дыхания без видимых причин. Женщина нехотя собирается и бурчит: «Снова больница, опять больница, как я не хочу в больницу, как устала от этих больниц». Разумеется, мы интересуемся, почему они были в больнице раньше.

И тут мама рассказала, что три месяца назад они попали в инфекционное отделение с кишечной инфекцией, а кроме того, в больничных стенах ребенок получил перелом теменной кости. Каким-то образом он умудрился выпасть из кроватки и травмировал голову. Я сопоставляю сегодняшнее происшествие и поведение ребенка с тем, что произошло 6 месяцев назад, и делаю предположение, что у ребенка случился приступ эпилепсии. В доказательство этой мысли мирно спавший до этого ребенок, не проспав и 10 минут, резко просыпается и начинает кричать. Смотрит ошарашенно, будто никого не узнает. Мама мне не верит. А я абсолютно уверена в диагнозе.

Взрослые крайне редко засыпают после приступа. Просто вялые и про приступ не помнят. А наш ребенок после приступа уснул, спал коротко, потом проснулся и явно испугался, поэтому поначалу долго кричал. У него произошел обрыв в памяти, как бывает у эпилептиков. Вердикт однозначный: надо ехать в больницу для наблюдения и подтверждения диагноза.

Потом я звонила в больницу и узнала, что ребенку действительно поставили диагноз «эпилепсия». И это был первый ее эпизод. Поэтому мама не знала, как себя вести и что делать.

К сказанному хочу добавить, что эти приступы выглядят страшно. И те, кто их видит в первый раз, обычно шокированы, потому что человека скрючивает, он кричит, синеет, у него происходит остановка дыхания. Состояние во время приступа не считается опасным, если это не серия непрекращающихся приступов. Если мы сталкиваемся с эпилептическим припадком, задача сделать так, чтобы голова человека не травмировалась. Это значит, что нужно подложить под нее подушку или хотя бы руки. Ни в коем случае не нужно пытаться открыть больному рот и засунуть туда что-нибудь. Это делают якобы чтобы не запал язык, чтобы во время приступа человек его не проглотил. Такое вряд ли произойдет. А вот «спасителю» пальцы стопроцентно откусят. А если вы в порыве милосердия попытаетесь засунуть в рот ложку, то человек останется без зубов. Так что долой эти очень распространенные, но невероятно вредные рекомендации. Нужно запомнить главное – если вы вдруг оказались свидетелем приступа, постарайтесь сохранить голову человека, подложив под нее что-нибудь мягкое. А чтобы больной не подавился, достаточно повернуть голову набок и удерживать ее в таком положении какое-то время.

Инфаркт у мужчины

Предыдущий вызов был долгий. Отвезли мы ребенка в больницу и около шести вечера вернулись на подстанцию, а затем и к ларьку с шаурмой. Надо отдать должное продавцам: наша шаурма нас ждала. Возвращаемся на «базу» с мыслью заскочить, простите, в туалет. Но не успеваем и глазом моргнуть, как дают следующий экстренный вызов – кому-то стало плохо в общественном месте. Кстати, именно у того самого ларька, от которого мы только что отъехали. Рядом с ним остановка общественного транспорта. Конечно, мы снова летим туда.

Подъезжаем и видим мужчину 42 лет, бледного, обливающегося холодным липким потом. Рядом с ним мальчик-подросток в панике. Спрашиваем, что случилось. Мужчина из себя выдавливает: «Я не знаю, что это. Но мне очень плохо». Измеряем давление, а оно по нулям. Мы его быстро на носилки, закатываем в автомобиль, снимаем кардиограмму. Обширный инфаркт. Начинаем делать все по стандартам. У пациента кардиогенный шок. Он максимально нестабильный. Другими словами, мужчина умирает. В таком состоянии нам нужно по возможности удерживать его сознание, чтобы человек не загрузился. Мужчина с нами разговаривал, рассказывал, как все получилось. Да я вот ехал, – говорит, – что-то поплохело за рулем. Сын вызвал скорую. Он буквально 200 метров не доехал до больницы. С другой стороны, хорошо, что он до нее не доехал, потому что ему нужна была не эта больница, а сосудистый центр в соседнем городе, в который мы его, собственно, и повезли. А пока мужчина рассказывал свою историю, мы делали все, что нужно, с бешеной скоростью. Добрались мгновенно, минут за 12, на каталке завозим его сразу в кардиореанимацию, откуда его везут в кардиологическую операционную, ставят стенд и тем самым спасают жизнь. Теперь, когда все хорошо закончилось, можно честно сказать – он был настолько плох, гемодинамически максимально нестабилен, что мог умереть в любую секунду.

Позже, через неделю, я узнала, что операция тоже прошла успешно, и мужчину выписали. Мы успели сделать все вовремя и правильно. Правда, и перетрухнули с напарником здорово, потому что был огромный риск потерять этого мужчину.

Падение с высоты

В тот день мы спасли и еще одного мужчину. Кто-то наверху, наверное, Царь Небесный, не давал нам расслабиться. Было ощущение, что мы участники какого-то сумасшедшего марафона, все бежим и бежим сломя голову. Теперь мы несемся на падение с высоты. Едем. Паркуемся у железнодорожного моста. Мост очень высокий, высотой с 3-4-этажное здание. Подходим. Лежит мужчина. На голове рваная ушибленная рана. Перелом лучевой кисти в типичном месте со смещением виден невооруженным взглядом. Перелом ноги. Ссадины, царапины по всему телу. Мужчина находится в состоянии сильного алкогольного опьянения. Как произошла травма? Он сначала поднялся на ж/д мост, потом хотел спуститься на платформу, но как только начал спускаться, вдруг кубарем покатился вниз. Как он не убился – вопрос интересный. Но не убился. Видимо, действительно, пьяному море по колено. Мы его водрузили на себя, нашли помощников, которые помогли его дотащить до машины. А с пьяного какой спрос? Мы оказали ему первую помощь, отвезли в травматологию для того, чтобы ему зашили голову, собрали руку, собрали ногу. В благодарность и в завершение «операции мост» он нас обложил матом по полной. Но нам не привыкать к такому отношению. Мы пропустили брань мимо ушей, сдали пациента и поехали работать дальше. День все длился и не хотел заканчиваться.

Не успели мы прийти в себя после этого вызова, как приходит еще один. В этот раз пришлось ехать на сопли, хотя уже было за полночь. Приезжаем, вытираем сопли, говорим, что ничего страшного не случится, от этого не умирают. И объясняем, что скорая помощь существует не для таких случаев. Достаточно было посмотреть на нас, чтобы все понять. Мы насквозь мокрые, грязные, выполнившие за день столько сложных вызовов…

Хочется обратиться к людям, чтобы нас услышали: пожалуйста, с насморком старайтесь справляться самостоятельно! Не гоняйте зря медиков экстренной службы.

ТЭЛА

Не успеваем отойти от соплей – в буквальном смысле, то есть не успеваем закрыть вызов, как звонит диспетчер и сообщает, чтобы мы гнали на экстренный вызов, поскольку «дело плохо, боли за грудиной». Вся смена такая – почти без продыху, нарочно не придумаешь. Один вызов хлеще другого. И сейчас не стоит ожидать чего-то хорошего.

Приезжаем, заходим в квартиру. Крупный мужчина, нестарый, 65 лет, сидит на постели и задыхается. Дышит часто, шумно – у него одышка. Спрашиваем, что случилось. Отвечает общо: «Мне плохо».

– Чем вы болеете? – спрашиваем мы, нам важно собрать анамнез, понять, чем болеет человек, что его беспокоит. Нередко и осмотр дает результаты, и мы сразу ставим безошибочный диагноз. Однако не всегда это возможно, и чаще всего приходится довольствоваться той информацией, которую сообщает сам больной. Если человек нам ничего не говорит, мы не всегда можем считать недоговоренное, мы не телепаты. А мужчина ничего не объясняет. Жена тоже ничего не объясняет, кроме того, что муж в жизни по врачам не ходил. Спрашиваю: «Вы так впервые дышите?» – Да нет, – отвечает, – такое и раньше случалось, я вообще-то страдаю астмой. И дальше рассказывает, что пришел домой, лег спать и проснулся оттого, что было нечем дышать.

Мы снимаем кардиограмму. На кардиограмме ничего хорошего. Ее результаты можно трактовать как множественные блокады. Вполне возможно, что у мужчины тромбоэмболия легочной артерии. Уж очень сильная у него ишемия сердечной мышцы.

Ишемическая болезнь сердца (ИБС) – это острое или хроническое заболевание, связанное с уменьшением или полной остановкой кровоснабжения мышечной ткани сердца. Оно возникает из-за сужения просвета артерий сердца при появлении в них атеросклеротических бляшек. Приток крови к сердцу и его питание уменьшается или прекращается совсем, что приводит к развитию ишемии. Чаще всего болезнь проявляется приступом боли в области сердца (стенокардией) на фоне физической или эмоциональной нагрузки. Если нагрузка чрезмерна, может развиться инфаркт (омертвение) миокарда.

Все максимально сложно. Измеряем сатурацию (после эпидемии ковида этот термин теперь известен многим). Сатурация 90 %. Я кричу напарнику, чтобы он бежал за кислородом. Тот понимает меня с полувзгляда. Притаскивает кислород, мы подключаем мужчину к кислороду. Больной с себя эту маску стаскивает. Я прошу не делать этого. Человеку худо, он мечется. Все симптомы указывают на тромбоэмболию легочной артерии. В этом состоянии нужно срочно госпитализировать. Но чтобы госпитализировать, сначала необходимо больного стабилизировать. Тем более, что ему нельзя вставать. Все время проверяю сатурацию. Сатурация падает на глазах – с 90 % до 85 %, и опускается все ниже и ниже.

В этот момент мужчина в очередной раз срывает с себя маску. Произносит: «Это все, это конец». И дает остановку сердца. Мы тут же начинаем сердечно-легочную реанимацию, непрямой массаж сердца. Мой напарник бежит в наш реанимационный автомобиль и тащит аппарат для проведения непрямого массажа сердца в автоматическом режиме. Пока он бегал, я качала вручную, потом подключили мужчину к аппарату. Надо отдать должное выдержке его жены. Эта женщина, понимая, что происходит неладное, к нам не заходила, не мешала, не донимала нас вопросами и не отвлекала от реанимации. Спасибо ей за это. Мы делали все, что было необходимо, что было возможно сделать в данной ситуации. Покачали мы его даже больше, чем положено. Положено полчаса. Если за это время привести в себя пациента не удается, констатируется биологическая смерть. Мы проводили реанимацию мужчине 35 минут.

К сожалению, ничего не удалось сделать. Мужчина умер. У жены, конечно же, истерика. Мы ее как могли успокаивали. Она твердила, что даже когда болел, муж не обращался к врачам, а накануне еще и выпил. Мы стали узнавать подробности, в которые нас изначально не посвятили. Я пыталась проанализировать, изменили бы что-нибудь в наших действиях эти дополнительные сведения или нет. Имело ли это какое-то значение. Прихожу к выводу, что как бы там ни было, мы действовали верно.

Мы вымотались до предела. И очень расстроились, что все усилия оказались напрасными. Уход любого человека при тебе – это всегда страшно, это жутко, в том числе и для нас, медиков. К тому же на нас ответственность, и смерть человека воспринимается как личный провал, хотя объективно далеко не всех можно спасти.

После этого нас наконец-то возвращают на подстанцию. И… ад продолжается. Теперь уже бюрократический, бумажный.

Скорая помощь всегда сделает все для того, чтобы при ней никто не умер. В первую очередь, потому что мы хотим, чтобы все жили, это для нас крайне важно. Потому мы и выбрали эту деятельность. Те, кто работает на скорой помощи, действительно в большинстве своем любят людей и любят спасать. Но существует и еще один момент: если смерть произошла при нас, то мы потом должны исписать множество бумаг, объясняя случившееся и подробно описывая свои действия – для последующих разбирательств. Мы должны заполнить карту, свидетельство о смерти, карту реанимационных мероприятий и прочее, прочее, прочее. И мы должны сделать так, чтобы потом Министерство здравоохранения, система ОМС, то есть даже не родственники, не предъявили нам претензий. В таких случаях докапываются до каждой запятой. И вот мы пишем и переписываем карту до посинения. Каждый раз над ней плачем и недоумеваем в сердцах, зачем вообще пошли в эту профессию. Но проходит день-другой, и мы уже не представляем себя в другой роли. Точно так же летим в ночи на сопли или на сердечный приступ. А утраты, конечно, не забываются, они почтительно отступают, предоставляя первый план ныне живущим и жаждущим помощи. Тем не менее они с нами, они – наш опыт и наши знания. Верю, что никакая жизнь и никакая смерть не бывают напрасными, если подойти к вопросу с философской точки зрения.

Конец смены

Со слезами на глазах, мокрые насквозь, мы вернулись на подстанцию. Пот с нас льется ручьями, слезы из глаз тоже – от усталости, от жалости к тому человеку, которого нам не удалось спасти. А впереди мучительная писанина, где каждая буква будет рассматриваться под микроскопом. Просидели над бумагами до утра, но справились.

Можно было прилечь на полчаса перед окончанием смены, мы были выжаты как лимоны, до самой последней капли. И снова вызов, причем в очередной раз необоснованный вызов скорой помощи. Дитятко 30 лет с температурой 38 не желало идти в поликлинику рядом с домом и оформлять больничный. Видите ли, там придется сидеть в очереди. Но скорая помощь не занимается такими вещами. Ему это объяснили. Человек остался крайне недоволен. Мама его тоже негодовала. Просят: «Дайте нам хоть какую-то бумагу, справку, что вы приезжали». Но скорая помощь никаких бумаг, справок, тем более больничных не выдает. Можно сделать запрос через оперативный отдел о том, что вызов был, и, собственно, все. Поэтому имейте в виду: если вам нужна справка, то ножками идите в поликлинику. Или вызывайте врача на дом. Так закончилась наша смена, в течение которой нам не довелось ни на минуточку присесть и отдохнуть, не говоря уже о том, чтобы сомкнуть глаз.

Онко нога в 17 лет

Этот вызов был давно, но я помню его до сих пор. Это был мой первый год работы на скорой помощи. И меня отправляли дежурить в район. Там есть несколько постов, на которых иногда не хватает фельдшеров. И тогда их дергают с нашей центральной базы.

Вызвали на боль в ноге. Приезжаю, частный сектор. Захожу в дом. Мальчик, подросток 17 лет. Одна нога до бедра ампутирована. Худой, бледный. Спрашиваю: «Что случилось?» Вижу его в первый раз. Он совершенно спокойно отвечает: «Рак, саркома». У него была та стадия, которая уже не лечится, но при этом он испытывал сильные постоянные боли, поэтому постоянно находился на сильных обезболивающих. Но в этот раз выписанные обезболивающие закончились, поэтому и вызвали скорую помощь.

Надо сказать, что наркотические препараты часто выдают больным, так что их не хватает. Приходится вызывать скорую помощь для того, чтобы обезболили. Очень жалко смотреть, когда человек мучается… Лично мне, когда я на такие вызовы попадаю, никогда не жалко списать эти наркотики. Да, я знаю, что потом буду отчитываться, дольше заполнять карту. Но я также знаю, что этот наркотик человеку необходим. Видно же, что это не симулянт и не наркоман.

А человек воет от боли. Ему позарез нужен этот чертов препарат, который всего на несколько часов облегчит его страдания. А страдает он почти постоянно. В общем, делаю инъекцию нужного препарата я парню. Заполняю карту, пока собираю анамнез, спрашиваю: «Как же с тобой так приключилось?» Он говорит: «Все хорошо было, я спортом занимался, а в 13 лет на ровном месте бомбанул инсульт». Мальчик долго находился в коме. После того инсульта он восстанавливался год. Полностью восстановился. Продолжил заниматься спортом, но непрофессионально. Просто ему это нравилось. И вдруг у него подкашивается нога, он чувствует резкую боль и теряет сознание. В больнице обнаруживают опухоль в колене. Пока разбирались, опухоль очень быстро и агрессивно росла. Сначала отняли часть ноги, потом ампутировали всю ногу. Но, к сожалению, болезнь так и не удалось остановить.

После ампутации он более или менее спокойно прожил около года, а потом случился рецидив с метастазами в другие органы. И в тот момент, когда мы встретились, парень мучительно угасал. Конечно же, мне, как любому нормальному человеку, было его жалко. Надо отдать должное родителям – они им занимались, максимально пытались как-то помочь. Потом, как я понимаю, приняли эту участь и просто обезболивали его, пытались сделать его доживание максимально комфортным.

Через две недели во время моего очередного дежурства вызывают на констатацию смерти по знакомому адресу. Мне выпало констатировать смерть этого несчастного мальчика. Сказать, что мне было плохо, ничего не сказать. Прорыдала весь остаток смены. Плакала о том, как сложна, непредсказуема и часто несправедлива бывает жизнь, какие порой бывают ужасные обстоятельства, и как от нас вообще мало что зависит.

Мы можем лишь немного уменьшить страдания – инъекцией, сочувствием и добрым словом.

Убегающий алкаш

Кому-то стало плохо в общественном месте. Нашли, как выразились звонившие, «валяющегося на улице мужика». Женский день, 8 Марта, но еще лежит снег. Дубак дубачайший. В общем, едем на вызов в незнакомую деревню, вторая елка справа. Приезжаем по адресу. Никого не находим. Объезжаем дом полностью вокруг. Снова никого не находим. И, по сути, надо вызов закрыть. Я тогда с врачом работала. Говорю: «Пойду все-таки поищу. Кроме того, если сейчас не найдем, опять вызовут». Врач машет рукой, говорит: «Делай, что хочешь». Я беру чемодан, иду, снова обхожу ближайший двор. Меня замечают люди и говорят: «Вы, наверное, мужика ищите, который валяется?» – «Да, его ищу». – «Так вон он, за тем домом». Я с чемоданом топаю искать этого мужчину за указанный дом. За мной едет моя бригада с доктором и водителем. И только я за дом заворачиваю, вижу сосну, под которой мужик лежит. Рядом стоят зеваки, но к нему не подходят: «Ой, скорая приехала». И вот этот мужик, заслышав слово «скорая», встает. Уж не знаю, как ему это удалось – его ноги вообще не держали. Количество алкоголя в нем, кажется, превышало массу его тела. Так вот этот мужик встал и как деру от меня дал! А я за ним с чемоданом. Догнать мне его не удалось. Мужик удрал. Я ему вслед орала: «Не дай Бог, ты еще где-нибудь упадешь, я к тебе с полицией приеду! И мы отправим тебя за решетку, пока не протрезвеешь!» Иногда припугнуть таких в нашей профессии тоже неплохо.

Хозяин голубятни

Та же смена. Тот же дубак, бригада в том же составе. Нас опять вызывают: человеку плохо, лежит в общественном месте. Приезжаем во двор следующего микрорайона, старого и явно неблагополучного. Уж очень много там алкоголиков живет. Молодежь оттуда или старается уехать, или спивается. Но сейчас рассказ не об этом. Уже весна, но лежит снег, и очень холодно.

Опишу мизансцену. В середине двора стоит голубятня, а рядом с ней на снегу валяется мужик. Подхожу к нему. Вид у него синенький, сам он пьяненький, я его тереблю. Он мне: «Пошла…». – «Вставай, дорогой, я тебя увезу». – «Пошла на…». – «Ну ты что, мой хороший, пожалуйста, давай, вставай». Он: «Сигарету дай». Я тогда еще курила: «Дам, если встанешь». В общем, начались торги. Пришли к обоюдному согласию. Он встает, я ему даю сигарету. Говорит: «Дай прикурить». – «Я тебе дам прикурить, если домой пойдешь или ко мне в машину». – «Я сейчас лягу обратно». Тогда я поняла, что шантаж уже бесполезен. Даю ему зажигалку. Он прикуривает. И говорю: «И чего ты тут разлегся?» Видно, что мужчина пьющий, бродяжничает, относительно бесхозный, может, дом у него и есть, но обитает он по большей части на улице, рядом со своей голубятней. Я ему говорю: «Поедем в больницу, проспишься, согреешься, здесь ведь замерзнешь». Он в ответ: «Я здесь не замерзну. Видишь эту голубятню? Это моя голубятня. А зовут меня Леха». В общем, все мои уговоры и упрашивания поехать в больницу потерпели полное фиаско. Я была послана ко всем, мягко скажем, чертям, он подписал отказ от госпитализации. Единственное, что мне удалось – заставить его зайти в эту неотапливаемую голубятню. Так и завершили вызов. Не можем мы человека, находящегося в сознании, насильно госпитализировать и насильно его лечить. И честно признаться, я думала, что он холода эти не переживет.

Но не прошло и полугода, как моей смене выпадает вызов по тому же адресу. Снова кому-то плохо в общественном месте. Приезжаю с напарницей. Лето, центр двора, газон, посреди газона, угадайте, кто лежит? Наш Леха. Лежит, встать не может, и по большому счету не пытается встать. Мы бы его подняли легко за шкварник. И затащили бы в машину. Но… рядом с Лехой сидит его собака. То есть он, видать, расширил зону своего влияния – не только голубей стал разводить, но и псов. Собака никого к нему не подпускает. Гавкает, рычит. У меня очень смелая, отважная напарница. Я говорю ей не лезть. Но она возражает: ты что, говорит, это же собака! Сейчас я ее поглажу, и все будет хорошо. Только она протянула к псине руку, собака ее тяп! Не укусила, но ссадины на двух пальцах ей оставила. Хорошо еще без крови. Мы опять к мужику: «Вставай!» Он нас посылает. Мы за свое: «Ты что народ тут пугаешь? Иди домой!» Он опять обкладывает нас матюками. Водитель наш тоже предпринял попытки обойти собаку, чтобы поднять этого мужика, но все было безуспешно. Я звоню на подстанцию старшему врачу. Объясняю, что мы ничего не можем сделать, собака нас не подпускает. Старший врач советует вызвать полицию. Других вариантов у нас нет. Мы вызываем полицию, говорим, что у нас нарушение общественного порядка. Пока ждем полицию, выходит женщина запойного вида, страшная, как атомная война, беззубая, матерится. Обращается к мужику с руганью. Собака и ее не подпускает. Мы спрашиваем: «Вы его знаете?» – «Конечно, знаю». Оказалось, Леха – ее сожитель. Она ему говорит: «Ты бы, падла, хоть собаку пожалел!» И берет собаку за ошейник. Собака кусает ее за руку до крови. Она не обращает на это никакого внимания. Мы предлагаем перевязать руку. Но и женщина тоже отправляет нас куда Макар телят не гонял, снова хватает собаку за ошейник, тащит ее на себе и уносит. Напоследок роняет: «А этот… пусть тут валяется». Хороши здесь нравы, нечего сказать.

Теперь, когда собаки нет, мы пытаемся подобрать Леху. Но Леха брыкается, пинается, орет, не дается. Представляете, с чем приходится каждый день работать? Очень нам нужен, можно подумать, этот алкаш. Его жизни ничего не угрожает. Но все видят скорую, которая якобы бездействует. Не может скорая бросить человека на улице. Леха опять за свое: «Дай сигарету». На что я ему отвечаю: «Больше нет для тебя сигарет, я знаю, что ты обманешь». Он пререкается. Проходит еще несколько минут. Мимо идут два колдыря, едва на своих копытцах держатся: «О! Это же Леха». Мы им: «Вы знаете его?» – «Конечно, знаем». – «Где он живет?» – «Через два дома». – «Давайте его до дома доведем!» – просим мы. Взяли они его под локотки, потащили. И в этот момент полиция заворачивает во двор. Вы бы видели, как все трое газу дали к нужному подъезду! Полиции объясняем: «Эти трое самоликвидируются». Полицейские, оказывается, тоже Леху знают. Признались, что ничего с этим Лехой никто сделать не может. – «Потому что этот Леха, – поясняют, – моральный паразит».