Мой любимый – муж сестры

Ну нет, только не это. Ну пожалуйста!

И всё-таки, как я оказалась дома? И почему ещё жива, если Машка явно в курсе моего состояния?

Пока иду к школе, морозный воздух немного приводит в чувство, но едва захожу в помещение, как тут же становится душно, и в голове словно снова включаются маленькие молоточки: тюк-тюк-тюк – прямо по мозгам!

Господи, да чтобы я, да ещё хоть раз, хоть глоток! От одной только мысли об этом накатывает тошнота и адское чувство вины.

– Здрасти, Ольга Николаевна, – прячу взгляд от идущей навстречу физички, но мне почему-то кажется, что она смотрит на меня с пристальным вниманием и осуждением. Аж между лопаток чешется от этого взгляда.

Воровато оборачиваюсь… Но нет, Ольга Николаевна идёт себе дальше и до меня ей нет дела.

– Здрасти, Иван Петрович… Здрасти, Нина Ивановна…

Забегаю в туалет, прижимаюсь лбом к кафелю. Кошмар какой-то, почему их всех приспичило ходить именно сейчас и именно здесь?

– О, Крылова! – раздаётся вдруг за спиной. – Живая ещё?

Я оборачиваюсь, там Абрамова, хозяйка вчерашней попой… вечеринки и Катька – одна из гостий. Причём, свеженькие такие, как ни в чём не бывало.

– Привет, девчат. Есть жвачка?

Янка протягивает мне пару подушечек и, привалившись к стене, наблюдает, как я тру мокрыми ладонями лицо.

– Что? – не выдерживаю я.

– Да ничё, просто пытаюсь запомнить тебя такой.

– Какой?

– Живой! – смеётся Катька, Янка подхватывает. В целом это звучит беззлобно, им скорее забавно. А вот мне – нет.

Набираюсь смелости. Нет, так-то можно, конечно, и отдаться на волю амнезии, как там Фёдоров говорил – если в твоей личной реальности чего-то нет, значит этого и вообще не существует… Но я-то знаю, что это не так работает! В настоящей реальности всё с точностью до наоборот – ты можешь быть вообще не в курсе что над тобой сгущается инферно долбанной катастрофы, а часики уже тикают обратный отсчёт. И чем дольше ты не в теме, тем меньше шансов разрулить по-хорошему.

– Девчат… что там вчера вообще было?

Они переглядываются, Янка заинтересованно подаётся вперёд:

– Серьёзно? Нет, реально не помнишь?

– Ого, Крылова, – таращит глаза Катька, – да ты же с Фёдоровым целовалась! Взасос! Вся тусовка видела!

Они с хохотом скрываются в кабинках, а я тупо смотрю на себя в зеркало и понимаю, что это какая-то лажа. Фёдоров? Да ну нафиг, просто не может этого быть! Это просто не бьётся, как не бьётся пять на три без остатка. Нет в этом ни логики, ни внутреннего ощущения правды.

– А если серьёзно? – снова пытаюсь я.

– А если серьёзно, – отвечает из кабинки Янка, – то лучше не попадайся на глаза Смирновой. – Выходит, споласкивает руки, подкрашивает губы. – Нет, мои-то гости не сольют, не переживай, но вот сам Тарасов…

– А что Тарасов? – холодею я.

– Ну ты же не думаешь, что он с тобой серьёзно? Ему просто Аньку позлить надо было, поэтому он без неё и припёрся вчера. А она сделала вид что ей пофиг, и не поехала за ним. А он сделал вид, что ему тоже пофиг и подцепил тебя. Врубаешься теперь?

Звенит звонок и девчонки спешат из туалета, но на выходе Катька оборачивается:

– Это тебе, Крылова, не учебники зубрить. Это жизнь, тут понимать надо!

На урок я опаздываю добрых минут на пятнадцать. Нет, я не боюсь истерик Смирновой, но по-прежнему не помню, что там с Тарасовым и не знаю, как себя вести. Поэтому просто стою в опустевшем коридоре и пытаюсь вспомнить… Ну болтали мы с ним, да. Ну даже потанцевали пару раз. Ну и всё, вроде.

Или нет?

– Вероника? А ты почему не на уроке? – окликает меня выглянувшая из соседнего кабинета историчка, и я поспешно скрываюсь в классе.

В итоге, Смирнова всё ещё явно находится в блаженном неведении, а Тарасов вообще отсутствует, и следующие два урока проходят в относительном, не считая назойливой головной боли, спокойствии.

А вот на пятом в класс неожиданно заявляется завуч. Вся какая-то взъерошенная, словно за ней собаки гнались, она сканирует парты злым взглядом и шипит:

– А Тарасов, голубчик, значит, даже не соизволил явиться? Ну ничего, ничего, далеко не убежит… – И вдруг переходит на крик: – А ты, Крылова, чего сидишь? К директору, быстро!

Возле директорской уже топчется вся наша вчерашняя честная компания, за исключением Фёдорова и, собственно, Тарасова. Все порядком напуганы, ибо состав присутствующих не оставляет сомнений в причине кипеша.

Запустив всю толпу в приёмную, за дверь к самой директрисе нас, однако, вызывают по одному. Что там происходит никто не знает, но лица выходящих полыхают алым кумачом и глаза опущены в пол. И что интересно – они не уходят, а остаются здесь же, в приёмной, но словно отдельной стайкой от тех, кто ещё не ходил на ковёр.

Я иду последней. При виде меня весь присутствующий административный состав – завуч, директриса и школьный психолог синхронно издают тяжкий вздох. В комнате душно и словно наэлектризовано. Мне хочется нервно сглотнуть, но сушняк, зараза.

Вот блин, а ведь ещё вчера я знала истинное значение этого состояния лишь по рассказам…

– Ну а с тобой-то что делать, Крылова? – первой нарушает звенящую тишину завуч.

Директриса бросает на неё раздражённый взгляд и зажимает виски пальцами.

– Елена Викторовна, Наталья Сергеевна, вы идите пока… Я сама поговорю с Вероникой. Если что, я вас вызову. И этих там, остальных, предупредите, чтобы помалкивали, иначе я им сама такую вписку устрою!

Но даже оставшись с директрисой наедине, мы молчим. Как будто не коллективную пьянку обсуждать собрались, а, как минимум, убийство!

За этой дурацкой мыслью неожиданно мелькает другая – а что, если я реально этого Тарасова вчера… Ну, это… Прибила?

Не выдерживаю, прыскаю со смеху. Тут же до смерти пугаюсь, аж ладони взмокают, но, вместо того чтобы прижухнуть, начинаю вдруг хрюкать ещё больше, пока, наконец, не складываюсь пополам от смеха. И не могу остановиться.

Никогда за все девять лет школы меня не вызывали к директору. Ни разу не отчитывали и даже просто не упрекали в ненадлежащем поведении. Наоборот, негласно ставили в пример и доверяли любые, даже самые ответственные мероприятия… И тут вдруг я на остаюсь «на сладенькое» в глобальной разборке. И это после того, как буквально вчера после уроков мы столкнулись с ней в гардеробе, и директриса, доверительно понизив голос сообщила: «Ника, у нас всё как договаривались. Теперь, главное, ты не подведи…»

Ох, бли-и-ин…

Всё-таки замолкаю, а глаза стремительно наполняются слезами. Как это всё вообще могло случиться со мной? Не понимаю. Какой-то дурной, позорный сон.

– Так, ладно, – тряхнув головой, поднимается из-за стола директриса, открывает окно на проветривание, – с тобой давай сразу к делу. Конкретно, по существу и, главное, правду – что там с Тарасовым?

Поднимаю на неё испуганный взгляд, а что ответить – не знаю.

– Ну? Говори, чего уж теперь. Вопрос, знаешь, ли, очень серьёзный. Даже серьёзнее, чем ты можешь себе представить. Ты и твоя сестра.

Ну всё. Теперь я вообще не знаю, что сказать. А директриса смотрит и ждёт.

– Ну? Говори, говори.

Жму плечами.

– Ничего. Нормально всё с… с Тарасовым.

– А с тобой?

Снова жму плечами.

– И со мной.

– Нормально значит? Хмм… А как понимать тогда визит твоей сестры сюда, к нам?

А я знаю? Для меня её визит вообще новость. Её обычно из офиса от звонка до звонка не выдернуть.

– Послушай, Вероника, – понижает голос директриса, – давай начистоту: то, что вы там все вчера напились, это отдельная тема и разбираться, соответственно, будет отдельно. А вот обвинение в изнасиловании – это серьёзно. И кроме ответственности самого Тарасова, если он, конечно, действительно это сделал, есть ещё и твоя ответственность в виде ложного обвинения, если ты, вдруг, что-то… напутала. Поэтому объясни мне, пожалуйста, ты, что там у вас вчера случилось, потому что Мария, как мне показалось, и сама толком ничего не знает, но настроена при этом весьма решительно. Решительно наломать дров, я бы сказала. А мне нужна правда.

У меня звёздочки перед глазами от ужаса и духоты. И «тюк-тюк-тюк» – молоточки по мозгам. Какое ещё изнасилование? Разве… Да нет. Ну нет, я… Разве я могла бы такое забыть? Или не почувствовать? Ну, с утра?..

А в голове между тем начинают мелькать какие-то воспоминания, но настолько зыбкие, что… Ночь, машина, фонари уличного освещения – мелькают и убаюкивают… И Тарасов. Да, там точно был Тарасов, но…

– Ну?! – повышает голос директриса. – Чего ты мне тут интригу разводишь? Нашла время и место. Было что-то или нет? Правду, Вероника. Покрывать никого не надо, но и наговаривать – тоже! Было или нет?

– Н… нет. Ничего такого.

И она словно этих слов и ждала, подлетела ко мне, словно спущенная пружина, вознесла руки над моей головой – то ли взывая к небесам, то ли в порыве придушить:

– Тогда какого рожна вы тут с твоей сестрицей устраиваете?! Это что вообще? Что за глупые угрозы или как это вообще назвать-то, я даже не знаю! Вы что, вообще не соображаете, что делаете? И ладно бы кто другой ещё, но вы! ВЫ! Вы, которые прямо сейчас у меня тут на птичьих правах находитесь! Исключительно благодаря моему к вам доверию и глубочайшему уважению к… к… – трясёт растопыренной ладонью, указывая куда-то в потолок, но я понимаю, что она имеет в виду Машкиного Саню. – Как это вообще, я не понимаю! И ладно бы действительно был повод, но вот так просто оболгать парня… Зачем, Крылова? Чего вы этим добиваетесь, я не пойму?!

Я молчу, она орёт. Нет, ну не то, чтобы орёт, так-то пытается говорить потише, аж хрипит придушенно, но от этого мне только ещё страшнее становится.

– В общем так, Крылова. Я когда в одиннадцатый класс без должного оформления тебя брала, я пошла тебе навстречу. Тебе бумажка за десятый класс для этого твоего лагеря нужна была, и я тебе её авансом выписала с одним лишь условием: что это нигде не всплывёт, и что ты в первом же полугодии этого года закроешь аттестацию за десятый класс, так?

Киваю, с ужасом понимая, что директриса сейчас в таком гневе, что вполне может просто отправить меня обратно в родной десятый – и это в лучшем случае. А в худшем – выпереть на хрен из школы с аттестатом за девятый, и всё. Формально будет права. Официально экстернат у меня ещё не оформлен, это планировалось сделать задним числом, после возвращения из лагеря. А поэтому и в одиннадцатом я сейчас как бы нелегитимно. Такие у них там, в комобре, схемы «для своих». И тем опаснее теперь моё положение, что Машка рассталась с Саней.

– Но ведь аттестация до конца декабря закрывается, – лепечу я. – У меня ещё три недели есть. Вы же сами вчера сказали, что у нас всё в силе. Но сама я давно готова, Анна Сергеевна! Хоть сегодня всё сдам, правда!

– Нет, вы посмотрите, готова она! – всплескивает руками директриса. – А как быть с тем, что ни одна живая душа узнать не должна была? Но теперь, мне, видите ли, пересказывают сплетни, что у Крыловой, якобы, крыша в комобре есть! Это как прикажешь понимать, а? Под монастырь меня подвести хотите? Да мне, если хочешь знать, безопаснее всего распрощаться с тобой прямо сейчас! Хочешь, в колледж иди, хочешь в другую школу поступай, хочешь на экстернат оформляйся, но, тоже, в другую школу! А мне ваши семейные странности вот уже где! – режет ладонью по шее.

– Анна Сергеевна, я не понимаю… – Опускаю глаза, голос перехватывает от морального прессинга и банального страха.

Если меня сейчас выпрут – это будет позор. И вообще любой расклад, кроме заранее обговорённого – позор. На потеху всяким там Каримовым, Грушко и прочим злопыхателям. Как там Фёдоров сказал: обычный светский позор лжеца? Вот-вот. Он самый. А ведь я, ну правда, ни в чём не виновата! Я ведь действительно могу сдать программу десятого класса хоть сегодня. Просто справка о его окончании мне нужна была ещё в минувшем июне, но это не было возможно чисто технически. Ну, в смысле… Легально.

– А вот я, Крылова, кажется, всё поняла! – сбавив тон, осуждающе качает головой директриса. – Сестра ведь твоя, насколько я знаю всё из тех же сплетен, больше не… не подруга? – Снова трясёт ладонью в потолок, намекая на Саню.

Я молчу, она кивает:

– Ну вот то-то же. Подстраховаться решили? За жабры меня взять, чтобы насчёт договорённостей не передумала? Да уже за одно это гнать вас отсюда в три шеи, а уж за то, что парня подставить решили – и вовсе! Ты думаешь, начнись следствие по изнасилованию, я себя прикрывать буду что ли? Ценой свободы Тарасова? Нет, Крылова, нет! Всё как есть расскажу – и про договорённости наши с вами, и откуда там, сверху, ветер дул – всё расскажу! Так что передай своей сестре, что игру она затеяла не просто глупую, но ещё и мерзкую! И мне теперь с вами не то, что дела иметь, а и просто видеть вас тошно!

Я всё так же прибито молчу, она ходит взад-вперёд по кабинету, сцепив на груди руки, и задумчиво потирая подбородок.

– В общем так, если вы мне парня голословно обвините, то и я молчать не буду, сделаю всё для того, чтобы тебя в нашем городе не только в другую школу или колледж, но даже в вечернюю не взяли бы! Так и пойдёшь у меня со своими высокими амбициями и девятью классами на все четыре стороны! Ну чего ты молчишь-то, Крылова?!

Жму плечами. У меня нет слов.

– Тогда иди, раз сказать нечего!

– …Куда?

– В класс, конечно, куда ещё! Со следующей недели будешь аттестовываться за десятый, но поблажек, сразу говорю, не жди! Наоборот, всех предупрежу, чтобы спрашивали с тебя по полной программе! Иди!

Спешу к выходу, но директриса окликает:

– И Марии своей позвони обязательно, чтобы даже не вздумала в полицию идти! А то грозилась тут… Грозилка! Какая была бестолочь несерьёзная, такая и осталась. Как будто мы вчера, а не двенадцать лет назад её выпустили.

Иду по коридору, а у самой ноги подгибаются и реально, до темноты в глазах, стреляет в виски. Что это, вообще было? Ну Машка, блин… Какое, нафиг, изнасилование?!

Хочется выскочить на улицу и рухнуть лицом в сугроб. И, в идеале, сейчас бы просто свалить домой… Но следующим уроком химия, а поэтому я беру себя в руки и иду через безлюдный гардероб к лестнице на второй этаж.

– Далеко собралась? – выходят мне наперерез две девчонки из вчерашней компании.

– Собираться-то она может куда хочет, – раздаётся за спиной голос, – но и у нас со стукачами разговор тоже короткий…

Резко разворачиваюсь и оказываюсь с нос к носу с Абрамовой, с той лишь разницей, что та на каблуках и из-за этого кажется почти на полголовы выше.

– Что, Крылова, не научила тебя сестрица коллектива держаться, придётся нам учить, как плохо от него отбиваться!

У меня в голове тысяча мыслей одновременно, но это не помогает понять, что происходит. Неужели жлобят, что директриса со мной лично и наедине говорила?

– Ян, я вообще не понимаю о чём речь. Какой коллектив, кто от него отбивался? Меня, если ты не заметила, вместе со всеми на ковёр вызвали.

– За идиотку меня держишь? Конечно тебя вызвали – чтобы стрелки отвести! Типа, ты ни при чём. Но больше-то некому!

– А ничего, что кроме меня, у тебя дома ещё человек восемь из нашей школы было?

– Ну они же не идиоты, чтобы самим на себя стучать!

– Ну так и я тоже не идиотка!

– А вот это, как раз, под вопросом, Крылова! У тебя, может, мозгов только на зубрёжку хватает, а дважды два из реальной жизни ты сложить уже не в состоянии. – Требовательно тянет руку: – Дай свой телефон!

– С чего вдруг?

– Дай сказала! Девчат, держите её…

– Чё за кипишь, а драки нет? – вклинивается вдруг голос со стороны, и я умудряюсь одновременно и вздохнуть от облегчения, и ещё больше напрячься… при виде Тарасова.

Он с вечной своей ухмылочкой и руками в карманах куртки вальяжно приближается к нам, и до меня долетает вдруг запах его, перемешанного с морозной свежестью, парфюма, а может освежителя для машины. Аромат буквально вонзается в мозг, заставляя пульсировать виски, нагоняя ощущение непонятной тревоги и…

– Вот ты обломщица, Крылова, слышь? Думал, покуролесим с тобой, тоси-боси, – наглый взгляд с поволокой, как бы намекая на что-то, через зеркало заднего вида. – Ты чё так надралась-то по итогу?

А меня колышет в мягкой истоме автомобильной качки, и весь мир кажется таким близким и доступным – потянись и достанешь что угодно, хоть взрослую независимость, хоть неземную любовь! И подумаешь, Артём. Пф-ф! Тоже, принц нашёлся. Да пошёл он… Да пошли они все! Как будто я и сама не знаю, что мне нужно…

– Крылова, ты спишь что ли?

Снова выныриваю из обволакивающей дрёмы.

– А?

– Бэ! Я говорю, думал покуролесим с тобой. Ну, там, тоси-боси…

– Дурак ты, Тарасов! Хотел бы куролесить – куролесил бы уже, а не бровями мне тут мигал…

Кусок воспоминания врывается в голову пулей, заставляя едва ли не вздрогнуть. Поднимаю испуганный взгляд на Антона, но он смотрит на Абрамову и мотает на пальце колечко брелока с ключами. И Янка пока не видит то, что вижу я – его щека расцарапана.

– Если эта овца не даст сейчас свой телефон, то будет и драка! – приосанивается Абрамова, кокетливо стреляет в Тарасова глазками. – Она нас вчера снимала, прикинь? И слила видос директрисе!

Антон на мгновенье зависает, и лицо его начинает вытягиваться.

– Что, реально слили? – Переводит взгляд на меня: – Ты?

– Нет конечно! Когда бы я это делала? И на хрена?

– Резонно. Слышь, Абрамова, – взгляд снова на неё, – на хрена бы она это делала, если и сама надралась, как падла?

– Ну так она себя и не снимала, ты что думаешь! Всех засветила, кроме себя.

– Пруфы есть?

– А то! У директрисы в ноуте. И, наверняка, у этой в телефоне. Если не удалила уже, конечно.

– Ну… Тоже резонно. Слышь, Крылова, просто покажи телефон.

– Идите вы знаете куда, – пячусь я, но упираюсь спиной в девчонок. Оговорочка «если не удалила уже» говорит сама за себя: при любом исходе виноватой останусь я. – Я ничего не снимала и никого не сливала. И если вы не отвалите, то я… Я…

Немая сцена, словно они все ждут что же «я», а я… Я не знаю, что «я». К директрисе точно уже не побегу.

– Иди сюда, – Антон вдруг увлекает меня в сторону, скрываясь от девчонок за ряды с одеждой. Смотрит в лицо так хмуро и внимательно, что я чувствую себя едва ли не на допросе в полиции. Вот уж не думала, что он так умеет. – Давай как на духу, твоя работа?

– Нет, – мотаю я головой, и вместе с мгновенно проснувшимися молоточками «тук-тук-тук» по мозгам, меня обдаёт очередной волной…

– Да блин, уймись ты уже, Крылова! – ржёт Тарасов, и, одной рукой держа руль, второй пытается утрамбовать меня обратно на заднее сиденье. – Потерпи, сейчас местечко потемнее будет, тогда.

Я тоже хохочу, но всё-таки перестаю пытаться обнять его прямо здесь и сейчас. Вся эта возня такая весёлая, что мне кажется, будто парю в каких-то радужных облаках. Не надо ни о чём думать, ни о чём переживать, ни на кого обижаться… Мне так хорошо и свободно, что хочется улететь! И я лечу, лечу… Но просыпаюсь вдруг от прикосновения холодных рук к груди:

– …Так, блин, как это у тебя тут расстёгивается вообще?.. Приподнимись, слышь? Неудобно так…

Эта очередная волна воспоминаний подкрепляется плотным знакомым ароматом от склонившегося сейчас надо мной Тарасова, и я словно ощущаю вдруг лицом тепло его шеи и колкость обветренных губ на своих щеках…

– Аллё, Вероник! – возвращает меня в реальность голос. – Тогда как ты объяснишь, что на видосе есть все, кроме тебя?

– Понятия не имею! Я и видоса-то самого не видела.

Тарасов ещё пару минут смотрит на меня пристально и кивает:

– Ладно, пошли!

Выволакивает обратно к девчонкам, ставит перед ними.

– Короче, отвалите, это не она.

– Да ладно! – вскидывается Абрамова, – а кто тогда?

– Не знаю. Но не она.

– Да с чего ты взял? Где доказательства?

Тарасов окидывает меня очередным хмурым взглядом и пожимает плечом:

– На доверии.

– Нормально… – возмущается кто-то из девчат, а Янка поджимает губы:

– Доверии? А ты, Антош, не попутал, случайно? Не боишься, что Смирнова о твоём «доверии» узнает? Из того же самого видоса, между прочим! Там и с тобой много интересного!

– Слышь, Абрамова, – угрожающе, подаётся он вперёд, – а может, это ты попутала? Или не…

– Так это чего тут за сборище? – перебивает его окрик уборщицы. – По карманам лазите? Какой класс? Ну-ка быстро к директору!

Мы бросаемся врассыпную, как тараканы – через все доступные щели. И как-то так получается, что к боковому выходу я добираюсь одновременно с Тарасовым. Едва не треснувшись лбами, замираем оба, и Антон галантно ведёт рукой:

– Только после вас, мадам!

– Благодарю, монсеньёр! – прыскаю я… Но тут же осекаюсь. Вся эта дурашливость снова вдруг до жути отчётливо напомнила то, с чего начался вчерашний капец. Финал, которого я, кстати, до сих пор не помню. – Антон, слушай… а что у нас вчера было, а? Я вообще не помню!

Он замирает на половине шага, зачем-то ведёт пальцами по расцарапанной щеке.

– Прикалываешься?

Мотаю головой. Тарасов длинно фыркает:

– Пф-ф-ф-ф-ф-ф-ф-ф… – словно в этом звуке сконцентрирована вся тщетность его бытия и наконец, раскинув руки, трагикомично лыбится: – Ничего особенного, просто, не считая поцарапанной рожи, ты заблевала мне салон. И вот я, как дурак, с раннего утра гоняю в поисках свободной мойки, не говоря уж о том, что на ночь пришлось оставить окно приоткрытым, и в салон намело снега.

Прибито опускаю голову, хочу провалиться. Стыдно, просто жуть!

– А… А как я тогда домой попала?

– А вот этого я не знаю. Когда ты начала орать, что я тебя насилую, я не нашёл ничего лучше, как выгрузить тебя на ближайшей остановке. Ты мне лучше скажи, ты что, вообще ни разу до этого не бухала?

– Нет.

– Пиз… В смысле – врёшь?

– Нет. Правда, ни разу.

Тарасов изумлённо хмыкает.

– Ну… ну молодец, чё. Уважаю, если честно. Видос точно не ты слила?

– Нет.

– Значит Фёдоров, шкура. Больше некому. Ладно, ты давай иди и не бойся этих куриц. Если снова наезжать будут, скажешь, успокою.

– Спасибо. Правда, спасибо, что поверил и… И вообще.

– Угу. Давай, покеда!

Он решительным шагом двигается прочь, а я смотрю ему вслед… и тут осеняет:

– Антон, а ты куда сейчас?

– К директору. Хочу глянуть на этот ваш видос. Надо же разобраться, кто крыса.

– Нет! – охаю я. – Не ходи!

Тарасов непонимающе замирает.

– В смысле? Она мне вообще-то обзвонилась уже с утра. Я думал, что-то случилось, а тут оказывается вон какие страсти! Да ты не ссы, Крылова, что она мне сделает-то, мне восемнадцать уже. Вне школы что хочу, то и творю!

– Не в этом дело. Там просто… Там…

Блин, ну вот как сказать?

– Ну?

– Понимаешь, там… В общем, директриса думает, что ты меня вчера изнасиловал.

Пока Тарасов сначала не понимает, а потом меняется в лице, я подлетаю к нему хватаю за локоть:

– Антон, это не я! Клянусь, сама я даже не помню, что было-то! И не понимаю, как так вышло, Антон…

– Ты… – до пунцового лица звереет он, – ты охренела, Крылова? Что значит, она думает, что я тебя изнасиловал? Ты чё?! Я в высшую следственную поступать буду, а кто меня к ней подпустит-то с таким обвинением, пусть даже снятым?

– Антон…

В кармане вдруг начинает вибрировать мобильник. Я выхватываю его – Машка. Ну надо же, как вовремя!

– Алло! – зло ору на весь этаж, а Тарасов выдирает из моей руки локоть, и предупреждает сквозь зубы:

– Короче, если чё недоброе замутится – хана тебе, Крылова! Поняла?

– Ника! Ника! – пытается доораться до меня из динамика мобильного Машка.

– Да! – ору я в ответ. Злюсь так, что дыхание перехватывает.

– Ты как? Где ты сейчас?

– В школе, где ещё? И очень хотелось бы знать…

– Так, я перезвоню! – перебивает Машка и скидывает вызов.

Я знаю, что работа у неё такая, что в любой момент может напрячь начальство, поэтому обычно в течение рабочего дня сестру можно даже не пытаться вылавливать, но всё равно упрямо перезваниваю:

– Маш, что ты вообще устроила…

– Ника, позже!

И снова сброс. Я рычу. Позже – это когда, вечером, после работы, по дороге с которой она заедет в полицию и стуканёт на Тарасова?

Снова набираю, но Машка сразу сбрасывает. Тогда я пишу ей текстовое: «Если ты ещё хоть где-то заикнёшься про Тарасова – я прыгну с моста!» Минут через семь сообщение загорается прочитанным и тут же приходит ответ: целая строка вопросительных знаков. «Я предупредила!» – подтверждаю я свою решимость, и получаю ответ: «Хорошо, дома поговорим!»

Меня трясёт, но в итоге я всё-таки попадаю на урок химии, ради которого и притащилась сегодня в школу, однако нервы настолько взвинчены, а мысли в раздрае, что подвиг пропадает впустую – я всё равно не могу сосредоточиться на теме.