Мой любимый – муж сестры

Увлечённая трескотня ютьюбовского лектора проходит сквозь мой мозг не задерживаясь, как и смысл пометок, которые я машинально делаю в тетради, а в голове в это время словно слайды меняются картинки:

Вот я впервые встречаю Артёма – сначала в фойе главного корпуса, а чуть позже в столовке. И, в кои-то веки решив быть взрослой и смелой, импульсивно подсаживаюсь к нему за столик.

– Привет, я Ника, будущий Нобелевский лауреат в области микробиологии! А ты?

Он, судя по всему, так сильно впечатлён этим идиотизмом, что пару секунд просто смотрит на меня обалдело и лишь потом, словно очнувшись, жмёт протянутую руку:

– Привет! Артём, айтишник.

– Просто айтишник? Как-то скромненько, – хихикаю я, а у самой голова кружится от волнения и пресловутые бабочки в животе.

– Ну почему просто? – улыбается он. – Айтишник, который знаком с целым будущим Нобелиантом по микробиологии!

Следующий раз мы встречаемся уже в огромном лектории, где происходит первый «Круглый научный стол» смены и знакомство с преподами, и где я узнаю вдруг, что Артём – один из них. В тот момент я решаю, что IT4 – это то, что мне непременно нужно и легкомысленно записываюсь на факультатив прикладной информатики.

Потом первое занятие, все студенты пришли потому, что IT – это их вузовский профиль, и они чувствуют себя в нём как рыбы в воде, и только я – самозванка с девятью классами образования, тупо заучившая учебник по информатике чтобы пройти промежуточную аттестацию за десятый на интенсиве. Артём сразу раскусывает мой уровень, но умудряется преподнести это профанство как преимущество тяги к разностороннему развитию и даже вызвать одобрительный гул среди студентов. От чего бабочки в моём животе снова пускаются в пляс.

Потом лекции в которых я почти ничего не понимаю, и поэтому Артём уделяет мне дополнительный час личного времени после каждого урока. Только он, я, и пустая, тихая аудитория…

А потом мы идём через весь парк до жилых корпусов, и теперь уже я рассказываю ему про травки-цветочки, жучков-паучков и всякий там микробиом. И как-то так получается, что эти беседы непременно заводят нас то к дальнему пруду с утками и выдрами, то в зону повышенного гнездования пернатых, то к реликтовым мхам в малопроходимой, совсем уж дремучей части парка…

Словом, после его лекций я ни разу не появляюсь в общежитии вовремя, каждый раз задерживаясь на час-полтора, но при этом у меня есть полное ощущение, что я нахожусь вне времени и пространства, словно реальность сплющивается вдруг в противоположных полюсах – время тянется и мучительно медленно, и в то же время безумно быстро. А сама я словно потерявшая полярность частица, которую швыряет от плюса к минусу, и она уже не понимает, что с ней происходит, лишь одно зная совершенно точно: с нею такое впервые, и это впервые – прекрасно!

Однако, помимо душевных прогулок, есть ещё и дикая, выворачивающая наизнанку ревность к другим студенткам, которые вьются вокруг Артёма, словно осы над арбузом, в плане флирта ведя себя куда более умело чем я.

Один раз, увидев, как он мило щебечет с брюнеткой, которая на нём практически виснет, я, психанув, решаю больше не ходить на его факультатив. Всё, баста! Не за этим я здесь!

…Меня хватает ровно на два занятия – почти учебную неделю истинного мучения, когда я, не выдержав, всё-таки иду на лекцию… и по пути встречаю Артёма, который как раз идёт узнавать, куда я запропастилась.

И снова индивидуальные занятия, прогулки и увлекательные беседы. С ним даже просто молчать, неспешно бредя по парку, куда интереснее, чем лекции по профилю, ради которых я сюда, собственно, и приехала! А уж когда мы, случайно ли или намеренно, соприкасаемся локтями или голова к голове склоняемся над каким-нибудь грибочком…

Словом, я выпала из студенческой жизни так в неё и не впав – за весь сентябрь не успев ни знакомств толком завязать, ни подписаться на внеучебные активности. Я просто с первых же дней смены безнадёжно пропадаю в своём преподе… и с каждым днём с замирающим сердцем нахожу всё больше признаков того, что и он постепенно пропадает во мне.

А потом между нами случается двадцать восьмое сентября. Студенческая дискотека до полуночи, сказочная дорога через ночной парк в великоватой мне по размеру, но такой уютной куртке Артёма, пустая, ещё без моих припозднившихся соседок комната в общежитии, и…

Понимаю вдруг, что забыла дышать и прихожу в себя. За окном уже почти стемнело, комната утопает в густых сумерках, разбавляемых лишь сиянием монитора моего ноута. Импульсивно хватаю с сушилки рубашку Артёма, прижимаю к лицу, пытаясь за ароматом порошковых «альпийских лугов» уловить нотки ЕГО запаха.

Ну как же так, ну почему всё ТАК? Ну это же не честно!

Сама не понимаю как рубашка вдруг оказывается на мне. Ткань приятно льнёт к полунагому телу, и я обнимаю себя руками, воскрешая в памяти тот счастливый сентябрь. И мне, как ни странно, становится вдруг спокойнее, и даже как будто бы силы появляются.

Возвращаюсь к ноуту, мотаю лекцию на начало и погружаюсь в просмотр – так глубоко и с увлечением, что даже не реагирую на хлопок входной двери. И лишь когда в коридоре включается свет, и я слышу вдруг сразу два голоса – Машки и Артёма…

Маленькие пуговицы, как назло, не поддаются, и я суетливо стягиваю рубашку через голову, но нелепо застреваю в застёгнутых манжетах! И только теперь понимаю вдруг, что, ко всему прочему, ещё и остаюсь в одном лифчике и трусах… И начинаю судорожно одеваться обратно.

В итоге, когда на пороге появляются Машка с Артёмом, я сижу в его рубашке и с неестественно прямой спиной осатанело щёлкаю мышкой, делая вид, что капец, как занята.

– О, привет, – удивляется сестра, – а ты чего без света, я думала тебя дома… – и, щёлкнув выключателем, наконец замолкает.

Повисает такая красноречивая пауза, что мне хочется испариться или хотя бы провалиться этажом ниже.

– Я пойду руки помою, – нарушает тишину Артём.

Он исчезает, и на короткое мгновение мне становится легче, но тут же вспоминается целая коллекция моих трусиков на сушилке в ванной, среди которых и любимые застиранные повседневки в дурацких слониках и с размахрившейся кружевной резинкой…

– Стой! – взвизгиваю я и бросаюсь следом за Артёмом, но Машка властно перекрывает проход рукой и, окинув меня тяжёлым взглядом, указывает подбородком на спальню:

– Ну-ка, дорогуля, на пару ласковых…

Плотно прикрывает за нами дверь, прежде чем гневно зашипеть:

– Ну и как это понимать?!

– Хороший вопрос! – Меня всё ещё потряхивает, но нападение, как известно, лучшая защита, поэтому я аж на цыпочки привстаю: – Ты с ума сошла? Почему не предупредила, что притащишь его? Ты, типа, не знала, что я могу быть неожиданно полуголая?

Она знает, для нас рассекать в одном нижнем – нормальная домашняя обстановка, поэтому немного сбавляет тон:

– Ник, ну ты же могла просто крикнуть, чтобы мы не входили, или обязательно было этот цирк устраивать?

Открываю рот, чтобы огрызнуться… но лишь глупо захлопываю. Сказать нечего. Я действительно дура, что не сделала именно так. Просто настолько перепугалась, что мозг отшибло. Что ж, крыть нечем, поэтому сцепляю руки на груди и включаю обиженку:

– Подумаешь, рубашку взяла, прям трагедия! Следующий раз вообще голой останусь, поняла? Поэтому, если не хочешь, чтобы твой дорогуля заценил мои формы, будь добра, предупреждай, когда решишь притащить его сюда снова! Устроила тут проходной двор! Мне, между прочим, тишина нужна, чтобы нормально заниматься!

Когда Машка собирается ответить что-то не менее едкое, мы обе слышим, как Артём выходит из ванной, и сестра тут же снова понижает голос до шёпота:

– Хорошо, предупреждаю: отныне он может появиться здесь в любой момент, потому что у него теперь есть свой ключ. Так что впредь, изволь, пожалуйста, ходить одетой! Причём, одетой в свои вещи!

– Ключ?! Да с какой стати? Может, ты ещё и ночевать его сюда притащишь?

– А вот это тебя точно не касается.

– Да ты что! А ничего, что я тоже здесь живу?

– Ну и живи, кто не даёт? Забирай себе эту комнату и хоть на голове тут стой, но, когда будешь выходить на общую территорию, веди себя как нормальная!

– Общую территорию? – Ушам своим не верю. Буквально задыхаюсь от возмущения, но перейти на полный голос не могу при всём желании. – Маш, это у тебя от гормонов временное помутнение или реально крыша поехала? Ты себя слышишь, вообще?

– Крыша от гормонов поехала у тебя, Ника, но оно и понятно, тебе по возрасту положено. А я всего лишь призываю тебя повзрослеть. Хоть немножко! – Она тычет мне в нос сложенными в щепоть пальцами и, дофига довольная собой, уходит, а я так и остаюсь с отвисшей челюстью.

Нет, поговорить на повышенных мы с ней и раньше практиковали, для нас это своего рода «игра с коготками», когда мы полушутя и совершенно неосознанно отрабатывали друг на друге приёмы «взрослой» стервозности, но то, что произошло сейчас…

Сижу, тупо пялясь в пространство перед собой, и не понимаю, как теперь себя вести. Как «нормальная»? То есть, как Машка скажет? Да с какой стати?! Она мне кто, мать что ли? Хозяйка? Барыня-государыня?

Потом слышу приглушённый стенами голос Артёма, и вспоминаю про свои труселя в ванной. Морщусь, сжимая кулаки и поджимая пальцы на ногах. Блин, блин, блин! Позорище-то какое! И ладно бы там какой-нибудь Костик или Игорёк из бывших, да даже этот Саня из комобра, но Артём… Блин!

Осторожно открываю дверь, прислушиваюсь. Сладкая парочка на кухне, Машка хихикает, как будто ничего не случилось. Как будто она тут хозяйка положения. Овца, блин!

Крадучись проникаю в тёмную ванную, наощупь собираю с сушилки своё бельё и сбегаю обратно в спальню. Снова сижу взаперти, хотя и понимаю, что это, во-первых, глупо, а во-вторых – с какого, спрашивается, хрена?!

Но заставить себя выйти не могу. Стыдно.

Так проходит ещё с полчаса. Парочка на кухне словно забыла о моём существовании. Интересно, что Машка ему сказала? И что он сам обо всём этом думает?

Что-что… Что я застрявшая в пубертате дура, которая фетиширует его личные вещи. Блин…

Между тем в комнату начинает проникать аромат жареной колбасы, настолько чарующий, что урчание моего желудка почти заглушает приступы стыда. Да в конце-то концов, я что, виновата, что они припёрлись без предупреждения?!

В знак протеста переодеваюсь в демонстративные мини-шорты и легкомысленный топик и, взбив волосы в фривольный пучок на самой макушке, заявляюсь на кухню. Делая вид, что не замечаю сладкую парочку, расхлябанной походкой прохожу к плите, поднимаю крышку со сковороды… А там пусто! То есть, эта овца вот так показательно ставит меня на место, или что?

– Ты же вроде не ешь после шести? – ехидно, прямо на ходу выдумывает Машка. – Эти твои детские дурости про девяносто-шестьдесят-девяносто?

– Ты снова всё перепутала, – вынимая из холодильника палку полукопчёной, майонез и вообще всё подряд, язвлю я в ответ, – это ты у нас не ешь после шести, потому что, хочешь не хочешь, а пора уже следить за собой. К тому же, в ресторанной доставке нет яичницы с колбасой, а делать самой, это же… У-у-у!

Многозначительно умолкнув, сооружаю себе чудовищно-гигантский бутер. Наливаю чай, сажусь за стол.

– Ну понятно, – глянув на бутерброд, наигранно вздыхает Машка. – Сначала всё подряд, а потом снова рвоту вызывать. И когда ты уже повзрослеешь?

У меня аж челюсть замыкает. Вот овца! С трудом докусываю начатое, жую, параллельно придумывая, чего бы такого зарядить в обратку. Машка же остервенело расчленяет яичницу ножом и вилкой и упорно игнорирует мой фривольный наряд. Но я-то чувствую, что её буквально раздирает от злости!

А между нами сидит явно смущённый происходящим Артём. И тяжёлая, такая, гнетущая пауза…

– Чуть не забыл! – излишне радостно оживляется вдруг наш с Машкой общий «друг». – Ника, на меня сегодня Трошин вышел, про тебя, спрашивал.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза.

– Трошин, это тот профессор с севера, который помог тебе с лагерем? – хватается за возможность сменить тему Машка. А может и лишний раз уколоть.

– Ничего он мне не помогал! Я сама все конкурсные проходила!

– Да? Странно. А прошлой весной ты говорила, что если бы не он…

– У меня просто не было всей картины.

– Да-да, и поэтому ты говорила, что, если что, всегда можешь поступить в Нижневартовский универ.

– Я буду поступать только в МГУ!

– Да ради бога! Поступать ты можешь куда хочешь, но вот куда в итоге возьмут, это другой вопрос. Скажи же, Артём? Кстати, а почему он её через тебя искал? Где взаимосвязь?

– Ну, я думаю потому, что у нас с ним могут быть общие знакомые в Нижне…

– Да причём тут Нижневартовск, вообще? – перебиваю я. – Просто я этого Трошина игнорю в соцсети, вот он и решил через лагерь зайти, а любой тамошний препод, как, впрочем, и студент, наверняка скажет, что проще всего меня найти именно через Артёма… Анатольевича! – Смотрим с Машкой друг на друга, и, кажется, воздух искрит. И мне бы вот прямо сейчас остановиться… но меня несёт, и я лишь с победной многозначительностью дёргаю бровями: – Объяснить почему, или всё-таки сама догадаешься?

Сестра ещё пару мгновений смотрит, а потом молча встаёт и уходит в комнату. Артём бросает на меня осуждающий взгляд и спешит за ней. А я остаюсь одна – с этим своим гигантским едва надкушенным бутером, злой завистью… и чувством вины.

Хочется пойти и извиниться, объясниться… но что-то не даёт. И я не понимаю, что со мной происходит, просто чувствую себя внезапно настолько лишней и одинокой во всём этом грёбанном мире, что хочется плакать.

И слеза действительно срывается, но я тут же её утираю и решительно берусь за телефон.

– Аллё, Жень? Привет! Слушай, насчёт сегодняшней вечеринки… Я в принципе могу, да. Куда подъехать?

Глава 4

Частный сектор, двухэтажный коттедж с увешанной фонариками ёлкой у входа. Вечеринка уже в разгаре, народу довольно много. Из тех, кого я знаю – человек шесть моих бывших одноклассников, ещё несколько из бывшего параллельного и мой нынешний одноклассничек, общепризнанный красавчик Тарасов. И он, кстати, вопреки ожиданиям девчонок, без Смирновой.

Моя роль мне ясна изначально – отвлекать Фёдорова, чтобы не путался под ногами, пока остальные идут вразнос. Не сказать бы, что участь интересная, но я, в отличие от многих, всегда относилась к Владу спокойно. Ну да, нудноватый ботан и при этом душноватый морализатор, да слегка оторванный от современности и безнадёжно опаздывающий с пубертатом длинный, тонкий, усыпанный красными угрями тип, которого с малолетства воспитывает бабушка… Но зато с ним можно поговорить на отвлечённые темы: про космические чёрные дыры, про динозавров, про технологии будущего и конечно про его любимые математику с физикой. Фёдоров готов вещать обо всём этом бесконечно, подробно и увлечённо, поэтому собеседнику всего лишь нужно включить выражение заинтересованности на лице и провалиться в медитативный Дзен.

В первый час я даже неожиданно заинтересовываюсь теорией квантовых скачков реальности. Оказывается, мы в каждый момент времени находимся одновременно в прошлом, настоящем и будущем, а поэтому, теоретически, в каждый же момент времени имеем и возможность влиять на ход событий в эти периоды, что, в свою очередь, раскрывает безграничные возможности…

– …или врут?

Я вдруг понимаю, что, замечтавшись о возможности вернуться в своё двадцать восьмое сентября и кое-что там скорректировать, давно уже вывалилась из прослушивания Фёдорова.

Важный момент – Владу нельзя показывать, что ты его не слушала, а лишь просто кивала. Для него это самое жестокое оскорбление. И хотя мне особо-то нет дела до его душевных тараканов, а всё-таки и обижать человека ни за что тоже нехорошо.

Нейтрально улыбаюсь и жму плечами, делая вид, что просто не хочу отвечать на вопрос. Протягиваю стакан:

– Принесёшь ещё тоника?

Он смотрит на меня с подозрением, но послушно уходит и возвращается с парой полных стаканов.

– Нет, если не хочешь, можешь, конечно, не отвечать, – явно продолжает он прерванный монолог, – но тогда знай, что именно этот твой уход от ответа и даёт мне основания полагать, что они не врут.

Мило улыбаюсь и тяну тоник. А что мне ещё остаётся-то?

– И, если хочешь знать моё мнение, то я считаю, что стесняться здесь нечего. Просто раз уж дала зарок – придётся его выполнить, а иначе энергетическая дыра в карме обеспечена. А это, знаешь, такое… – С умным видом вертит растопыренной пятернёй. – Проще действительно в МГУ поступить, чем карму выправить потом.

Я чуть не давлюсь, на что Фёдоров деловито стучит мне по спине и спешит успокоить:

– Но если ты, например, не веришь в карму, то на тебя и не подействует. Это же тоже квантовые смещения – существует лишь то, что чему лично ты позволяешь существовать в своей реальности!

И умолкает, пытаясь, видимо, за один подход всосать сразу весь стакан тоника, а я понимаю, что всё. У меня передоз Фёдоровым. Оборачиваюсь, пытаюсь выцепить взглядом кого-нибудь знакомого, чтобы оперативно слинять, а Влад хрюкает, наконец, трубочкой по опустевшему дну стакана, и подытоживает:

– Так что, если ты не веришь в карму, то можешь и не бояться дыры в ней. И тогда тебе останется лишь обычный светский позор лжеца.

Всё-таки попёрхиваюсь, да так, что аж газировка через нос брызжет, и воспользовавшись этим как предлогом, сбегаю в туалет. Отсиживаюсь там дольше необходимого, но всё равно боюсь, что Фёдоров будет караулить меня прямо под дверью.

Однако опасения оказываются напрасными, и кроме парочки недовольных ожиданием девчонок, в коридоре никого нет. Но едва я захожу в зал, как на талию опускается рука:

– Скучаешь?

Оборачиваюсь и, честно сказать, даже слегка вздрагиваю, ибо клинья подбивает сам Тарасов! И ладно бы это был просто он, мне пофиг, на меня его чары никогда не действовали, но вот проблемы в виде Смирновой, с которой мы теперь, так-то, тоже одноклассницы – вот это мне вообще не нужно! Кто не знает эпичных сцен, разыгрывавшихся между этой парочкой прямо в стенах школы? За Смирновой давно тянется недобрая слава ревнивой истерички и испытывать её на себе мне хочется меньше всего!

– Нет, я тут не одна вообще-то, – скидываю его ладонь, краем глаза замечая устремлённые на нас любопытные взгляды бывших одноклассниц.

– Если ты про своего лопуха, то он вон, Никитоса лечит!

Смотрю в указанном направлении и действительно вижу Фёдорова, увлечённо присевшего на уши Тарасовскому дружку.

– Так что, что ты что пьёшь? Я принесу, – снова кладёт ладонь мне на талию Тарасов, и я не знаю на кой я ему сдалась, но понимаю, что по-нормальному уже не отстанет.

– Тоник грейпфрутовый, если не кончился, конечно. А если кончился, то ничего не надо.

– Для тебя найду! – подмигивает Тарасов и скрывается, а я добровольно-принудительно спешу вернуться к Фёдорову.

Однако ему не до меня – видимо Никитос получил чёткое указание «отвлечь лопуха», а учитывая, что для этого достаточно просто проявить интерес к его словесному потоку, то…

Появляется Тарасов, протягивает стакан. Я обречённо принимаю и, надеясь заполнить дурацкую паузу, отпиваю сразу добрую половину… прежде чем понимаю, что с этим тоником что-то не так.

– Он что, с водкой?!

– Помилуйте, королева, – самодовольно блещет эрудицией Тарасов, – разве я позволил бы себе налить даме водки?5

И не успеваю я ужаснуться тому, что мне подмешали спирта, как Тарасов блещет ещё и юмором:

– Это чистый джин! Ну ладно, ладно, не чистяк, но зато с грейпфрутовым тоником, всё как ты просила, королева! Да ладно тебе, там грамулька, буквально для запаха. Не понравится, больше не буду добавлять. Но этот до дна! – Настойчиво поджимает дно бокала рукой. – За здоровье голодающих детишек в Африке.

Я вынужденно допиваю, а Фёдоров, глядя на это с какой-то маниакальной смесью осуждения и интереса, аж рот приоткрыл, выдаёт вдруг:

– Должен сказать, что чем пить за здоровье голодающих алкоголь, гораздо эффективнее было бы перевести потраченные деньги в фонд Международного Красного Креста.

– А вот это, кстати, очень интересно! – перемигнувшись с Тарасовым, обнимает его за плечи и подталкивает к выходу Никитос. – Расскажи, а то я так-то слышал про этот крест, а чё к чему…

– Влад! – жалобно пищу я им вслед, но увлечённый новой темой Фёдоров меня уже просто не слышит.

– Пойдём, потанцуем? – склоняется к уху Тарасов. Я упираюсь, но он настойчиво тянет меня в центр зала. – Да ладно, съем я тебя что ли? Расслабься.

В итоге мы, как дураки, топчемся под музыку на одном месте, и мне, с одной стороны жутко неловко, а с другой…

Он высокий и дерзкий. Его руки свободно лежат у меня на талии, иногда будто случайно сползая ниже, но тут же возвращаясь обратно, словно подтверждая, что опасаться мне действительно нечего. Тёплое дыхание щекочет висок, а наглый, изучающий взгляд на лице приятно будоражит кровь.

Я сказала приятно? Блин…

Жмурюсь, пытаясь прийти в себя, но мне действительно неожиданно приятно. И внимание этого долбанного Тарасова, и завистливые взгляды девчонок, и даже мягкое головокружение от коктейля.

Когда медляк заканчивается, в моей руке словно сам собою появляется новый стакан.

– Опять подмешал чего-нибудь? – подозрительно щурюсь я… но не отказываюсь.

…А когда ко мне, непонятно сколько времени спустя, подходит вдруг Фёдоров и сообщает, что уезжает домой, потому что обещал бабушке вернуться не позже девяти, и настойчиво предлагает поехать с ним, я начинаю смеяться.

Я? С Фёдоровым? Что за дебильные, блин, фантазии? Да с чего он вообще взял что я… Я? С ним? Куда, к нему что ли? Да как ему в голову…

Давай, давай, ехай, Федя! Не то бабушка заругает!

…Всё как-то странно, обрывками. То весело до уссачки, то наоборот, хочется рыдать. Что я, собственно, периодически и делаю. Самопроизвольно. Зато девчонки такие кла-а-ассные! Женьку вообще обожаю! Да и остальных тоже, а то, что сплетни распускали – да я вообще не в обидках! Девчонки, блин, дайте я вас обниму, вы такие классные!

Они смеются, я тоже смеюсь. Весело же! Все отдыхаем, у всех всё хорошо. А у меня вообще лучше всех!

…В смысле мне пора домой? Эй, я хочу ещё тоника! Аллё-ё-ё! С этим… джином и льдом, пжалуста!..

Однако Тарасов настойчиво подталкивает меня к выходу, и я доверяюсь его наглым рукам, чувствуя себя в них… желанной? Ну… Типа того. Но когда он садится за руль, мне, несмотря на кашу в голове, хватает ума возмутиться:

– Э, в смысле? – неуклюже пытаюсь я выбраться из салона. – Я не поеду с тобой, ты пил!

А Тарасов смеётся и уталкивает меня обратно на заднее пассажирское:

– Да, но в отличие от тебя только чистый тоник! Ну правда, Крылова, уймись уже! Просто домой тебя отвезу, пока ты тут где-нибудь не вырубилась.

Есть какое-то смутное ощущение подвоха, может в заговорщическом взгляде провожающего нас Никитоса, или просто я помню, как Тарасов мешал коктейли и себе… Или не помню? Ой, бли-и-ин… Я уже и не помню – помню или не помню… Как же всё кружится…

Едва трогаемся, как я тут же проваливаюсь в блаженно колышущуюся невесомость… из которой меня вдруг выдёргивает прикосновение чего-то холодного. Трепыхаюсь, пытаясь сообразить, что происходит, но вокруг темно и лишь захлёбывающийся нетерпением шёпот Тарасова над ухом:

– Чш-ш, королева моя, это я… твой верный паж… Всё хорошо, просто мы с тобой сейчас… Так, блин, как это у тебя тут расстёгивается вообще? – его ледяные руки шарят по моей груди, не просто под курткой, но и прямо под кофтой. – Приподнимись, слышь? Неудобно так…

Глава 5

Когда я наконец понимаю, что надоедливое «тюк-тюк-тюк» прямо по мозгам – это мой будильник, тут же подскакиваю как ужаленная. А зря. Голова начинает противно пульсировать, к горлу подкатывает мучительная тошнота. Кошмар какой-то! Ни разу у меня такого ещё не бывало. Но самое ужасное – я не помню, как оказалась дома. Вообще.

На стуле возле кровати стакан, таблетка и записка. Кидаю аспирин в воду, и пока он шипит, растворяясь, читаю: «Побудь сегодня дома. И можешь хоть голая ходить, Артём всё равно не придёт»

Смотрю на время – ну, блин, замечательно, первый урок в пролёте!

С трудом поднимаюсь, ползу умываться. Дома я сегодня побыть не могу, потому что химия, а её пропускать нельзя, даже если приспичит умирать.

Буквально заставляю себя хоть что-то съесть, параллельно изводясь попытками вспомнить финал вчерашнего вечера. Бесполезно. И от этого меня раздирает жуткое ощущение беспомощности пополам с презрением к себе. Как я вообще до этого опустилась? Какого чёрта, зачем?!

Постепенно возникает ощущение, что в провалах памяти есть что-то связанное с Тарасовым, что-то, чего я хотя и не помню, но отчего становится жутко стыдно даже на подсознательном уровне.