bannerbanner
Илья-богатырь
Илья-богатырь

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 8

И шептали монахи, открывая истину потаенную: дань, что Свенельд привез Игорю, князь кому-то отдал! Кому? Почему его собственная дружина осталась без прокорма, без доли своей, без пропитания? Почему перед самой весною, когда пора возвращаться с полюдья, творимого зимой, поспешал князь к уже уплатившим дань ближним древлянам? А может, Свенельд дани не отдал? Почему?

И выспрашивали они монахов старых, помнивших те годы. И те отвечали.

– Игорь, дабы оборониться от врагов своих исконных, врагов, и по сей день сильных, – хазар, искал дружбы с Царьградом. С ним мир сотворил и на холме Перуновом клятву принес. Пятьдесят варягов-дружинников ту клятву удостоверили и сами поклялись…Но клялись они розно, ибо часть варягов была уже крещена. Потому в договоре есть слова новые:

«Пусть же крещеные и некрещеные не деразают нарушать мир с греками…»

Свенельд был язычник. Свенельд был военачальник, и дружина его, считавшаяся княжеской, была варяжской, языческой. И не хотел он мира с Царьградом.

А хотел он дружбу водить с хазарами – они цену хорошую за рабов давали, а Царьград с Игорем уговорились рабов друг у друга по малой цене выкупать: юношу или девицу добрую за десять золотников, середовича – за семь, старца да младенца – за пять… И хотя это касалось только греков и русичей, подданных князя, никогда таких низких выкупов за рабов не устанавливалось.

– Вот тут-то варяги с хазарами и стакнулись,.. – догадывались монахи. И виделся им князь, оставшийся без дружины и без дани, и грозные послы хазарские, приступившие неожиданно, раньше срока, за данью ежегодной, которую в те поры Киев Итилю платил, и Свенельд – не князь, но глава и сила державы Киевской. Этот Свенельд, глядя со стены киевской вслед уходящему князю, понимал, что идет князь старый на гибель, что спасти его может только чудо.

И чуда не произошло.

Примученные древляне восстали, не желая отдавать последние припасы, и убили князя с дружиною, принеся его в жертву богам своим. Привязали к двум склоненным священным березам за ноги и разорвали…

Так стала Ольга вдовою, а Святослав – сиротою…Иная бы бежала из Киева, подальше от дружины варяжской, подальше от Свенельда. Но Хельги Великая надела мужнину шапку княжескую и стала сбирать осколки державы Киевской. Под жадными глазами варягов, под гнетом дани хазарской, среди народов славянских, норовивших из-под власти единой киевской уйти, среди народов финских, бегущих от дани и полюдья киевского в леса, лицо в лицо с печенегами из степи, подобно суховею-пожару налетающими, встала Ольга!

Уступи она тогда власть Свенельду, воеводе варяжскому, уже сейчас бы не было державы. Опять рассыпались бы племена славянские да иные, как стрелы из колчана, и стали бы, чем были прежде, – тростью, ветром колеблемой. Примучили бы их окрестные народы сильные. Иных – болгары камские, иных – болгары черные. Как примучили авары дулебов – так, что не стало сего племени славянского, сильного прежде.

Свенельд бы державы не созидал. Зачем? Его дело воевать, гонять ладьи с товарами, полоны имать да продавать. Ему государство не нужно! Ему нужна страна, где можно было бы на людей охотиться да работорговлю вести. В том ему боги кровавые помогали…

Потому, надевши вдовье корзно и посадив сына своего малолетнего Святослава впереди себя на коня, повела Ольга дружину княжескую возвращать племена славянские в покорность.

Явила она силу, и коварство, и ярость свою над поверженными! Зачем сожгла она Искоростень? Зачем велела изрубить дружину древлянскую? А послов их – закопать живыми?

Свенельд с варягами стоял рядом – стремя в стремя, – так вот, чтобы смотрел и ему на князя было руку подымать страшно!

– Да как же не побоялась женщина среди волков-дружинников одна находиться да еще повелевать? Кто позволял ей быть сильной? Дружина.

– Как дружина? Она же Свенельдова? Она же варяжская!

– Нет! Дружина – княжеская, а Свенельду не все дружинники подвластны!

Есть меж дружинниками – славянами, русами и варягами – незримая граница: одни – язычники, а другие – христиане! Вот они-то за нее стеною и стали. Варяги крещеные, славяне – и пуще всех русы, земляки княгинины, – все веры Христовой. Потому и получила она прозвание в странах заморских – Ольга, регина русов.

Регина – королева! Хельги – княгиня киевская! В один день свалилась на нее тяжесть непомерная. Не стало мужа, и все заботы княжеские обрушились на нее. Ей бы бежать, скрыться, но как бросить людей земли Киевской? Ибо сразу по смерти Игоря шатнулись недавно покоренные варягами земли славянские. Вновь стали платить дань хазарам, драться меж собою – на радость иноплеменным.

Игорь мечтал освободиться от дани хазарской – с Византией договор заключил. Все – прахом! Восстали северяне, что жили между Хазарией

Великой и Киевом, восстали древляне, ближние ко граду, отпали уличи, тиверпы, радимичи… Что осталось? Поляне киевские, словены ильменские – новгородцы, варяги да русы… Все. Потому пошла она немедля походом на древлян! Сей пожар полыхал уже в сенях державы ее, горького удела вдовьего.

Сама повела дружину, не веря ни Свенельду, ни Асмуду-воеводе.

Вывела из града своего Вышгорода всех дружинников до единого, с соседней горы из града Киева всех варягов и русов. Потом она вспоминала всю жизнь и тяжкую поступь дружины, и бряцание доспехов, и топот коней, а пуще того – жиденькие плечики Святослава, что весь поход сидел впереди нее в седле, и она прижимала его к себе, укрывала, ставила дружинников обочь, чтобы, не ровен час, шальная стрела не пресекла жизни его. А стало быть, и ее, потому что только один Святослав и был ее достоянием. Никому не верила, никому сына своего не оставила бы и в любой сече, как ей тогда казалось, руками бы порвала каждого, кто подскакал бы к Святославу с оружием.

Всю жизнь помнила она войско древлянское: толпы бородатых мужиков с рогатинами до боевыми цепами. Дружину древлянскую малую – со щитами крашеными, в шеломах деревянных, полосами железа окованных. Помнила она смех их, когда увидели они бабу с ребенком во главе войска. Помнила тот резкий запах пота и кожи, которым пахли стоящие рядом варяги-дружинники… И как выпрямилось, напряглось худенькое тельце ее сына. Она пыталась его обхватить, прикрыть хотя бы руками, прижать к себе, но мальчик вырвался. Он выпрямился, упираясь животишком в переднюю луку седла, выхватил из рук стоящего рядом воина тяжелое копье и метнул его в обидчиков-древлян. Тяжелое древко стукнуло коня меж ушей и воткнулось у самых копыт. Неистовый хохот древлян был ответом на этот бросок…

Но, перекрывая его, загремел голос Свенельда, кричавшего воеводе левой руки Асмуду со своего правого фланга:

– Что стали? Князь уже начал – потянем за князем!

Многое простила Ольга Свенельду за этот крик. Надолго вооружилась она терпением, памятуя, что сила – у Свенельда…

И пошла, как стальная лавина, дружина киевская, и была сеча зла, и рубили закованные в доспехи воины мужиков древлянских, как молотильщики снопы молотят.

Напрасно пыталась Ольга закрыть ладонями глаза сына своего.

Он срывал ее руки, жадно глядя на сечу. И когда обернулся, чтобы увидеть, откуда подходит засадная дружина, откуда спешит подкрепление, Ольга ужаснулась лицу его!

Не ребенок это был, но ястреб! Светлы и наполнены яростью, широко и бесстрашно открыты были глаза его, ноздри раздувались на запах крови.

Что-то крикнул он повелительным голосом, и клекот ястребиный почудился Ольге. Когда стали возвращаться с поля забрызганные кровью дружинники и проезжали мимо, вытирая мечи о гривы коней, Святослав приветствовал их поднимая правую руку. Когда же Свенельд привел воев своих колонной по шестнадцать всадников в ряду, Ольга поняла, что мешает она сыну…

Тяжелой рысью шли грузные кони. Свенельд, без шлема, с кровавой повязкой на лбу, без корзно и доспеха, в окровавленной рубахе, сутулясь в седле, провел дружину мимо князя и, поравнявшись, поднял страшный свой меч, так что заиграло солнце на окровавленной стали, и крикнул хрипло:

– Слава князю Святославу – победителю!

– Слава воеводе Свенельду! – звонко выкрикнул княжич, а дружина проревела из тучи пыли:

– Слава Перуну, дарителю побед!..

Тогда поняла Ольга: сын больше не ее! Свенельд отнял!

«Кому возвещу печали моя, кому поведаю тоску мою…»

Она бы вырвала сына из кровавых объятий варяжского воеводы, но княжеский долг не давал ей достаточно времени для воспитания сына. Еще Игорю говорила она:

Не след полюдьем князю ходить! Сие поход противу подданных своих! – но князь не слушал. Был он немолод и нового не принимал!

Не нами заведено! – говорил он. – Не на нас и кончится.

– Так вот – кончится! – решила Ольга. – Не отдам сына своего на растерзание им ограбленных! Не отдам! –

И учредила погосты, где постоянно стояли вои и постоянно жил тиун-даньщик. И не он ходил дань собирать, но дань к нему привозили. А ежели какое селище не приносило дани урочной в срок, туда шли воины, и не за данью, а порядок учинять и виновных примучивать.

Она объехала все земли подвластные, утишила все споры племенные, восстановила родовые владения, где род на род воевать поднимался, провела и пометила границы племен, установила оброки и дани постоянные и погосты возвела… Два года ушло на труд сей. И, воротясь в город свой княжеский Вышеград, увидела то, чего боялась пуще смерти, – княжич в Киеве в дружине варяжской живет и Свенельда за отца, а то и превыше почитает.

К матери он приехал, но она его словно не узнала. Стоял перед нею ястребок: светлоглазый, горбоносый, молчаливый не по-детски… Хотелось ей к нему кинуться, как маленького к груди прижать – но стояли позади дружинники Свенельдовы, без которых он шагу не ступал, да и взгляд сына был таков, что не приласкаешь, – воин стоял в кольчугу дорогую одетый.

Перемолвился с матерью о чем-то неважном и вдруг спросил с интересом:

– А в Новгородской земле охота какова? Вепри есть? Туры есть? Я нынче на вепря пойду! Конно! С Асмудом и Свенельдом…

И поняла Ольга – сына не воротить!

«Кому возвещу печали моя! Кому поведаю тоску мою!»

Никто слез Ольги не видел. Никто ведь при ней в горницу ее не входил…

Но в переходах теремных увидала она Улеба. Годовалый Улеб – сын Игорева родака. Святославу брат двоюродный. Убежал Улеб от няньки, да в переходах заблудился и плакал, на ступенях сидя. Подхватила его

Ольга на руки, отерла слезы, утешила, прижала ребенка к себе, будто найденыша обрела. И ласкала его и миловала от всей своей материнской тоски.

Святослав увидел Улеба и спросил, как обычно, кратко:

– Кто это?

Ольга растерялась и ответила невпопад:

– Улеб – маленький! Брат твой.

– Брат? – криво усмехнулся княжич.

– Двоюродный! Твоего отца племянник…

Но Святослав уже не слушал. Дружина ждала его. Сети были к седлам приторочены, рогатины извострены. И поняла Ольга, что потеряла сына навсегда. Улеб тискался к щеке, поворачивал к себе лицо Ольги.

«Кому возвещу печали моя? Кому поведаю тоску мою?»

Всякий загнанный в угол – хоть зверь, хоть человек – ищет выхода, ищет союзника, товарища в помощь…

Хазария еще при жизни Игоря провела успешный поход на Киев, принудила князя стать ее подданным и обложила огромной данью.

Хазарские каганы предчувствовали скорую свою гибель, но не могли просчитать, от кого. Тогда стали они казнить всех христиан, в том числе и живших в Итиле, и живших в степи и в Причерноморье.

Были вырезаны многие хазары-христиане и многие иные народы, принявшие крест Христов. Хазары вырезали алан, населявших донские степи. Изгнали священников аланских, и те, таясь конного и пешего, побрели в Киев, где пополнили и братию монашескую, в пещерах подвиг свой свершающую, и общину христианскую, коя в киевских владениях была.

Вот к ним-то – гонимым и сирым – потянулась Ольга. Потому – видела: эти люди – в горе и несчастье, а не печальны. И сколь на них беды не обрушивается – стоят, словно ждут новых бед, и от бед тех духом укрепляются!

Однажды призвала она двух варягов-дружинников, кои не скрывали, что Христу веруют, и приказала:

– Ведите меня тайно на христианское моление.

Ночью молчаливые воины вывели ее тайным ходом из Вышгорода и провели оврагами к пещерам киевским. Шли без огня в ослепительном сиянии лунном, сквозь черные тени оврага. Наверху темнел Вышгород, на другой горе светил факелами на башнях, шумел песнями дружинников и взвизгиванием девок срамных Киев. А дружинники с княгиней спускались по кремнистой, поблескивающей в лунном свете тропе все ниже и ниже, пока от стены, словно кусок тени, не отделился монах и не протянул Ольге каганец, при свете которого она вступила в узкий ход… Задевая плечами за стены шершавого песчаника, долго шла в узком, на одного человека рассчитанном, проходе, точно в самое нутро земли спускалась.

Пересекались-змеились хитростные переходы, и поняла Ольга – небывальцу сюда не войти, не выйти, иначе бы давно монахов печорских перерезали. Здесь они, в самом теле земном, Христом хранимы. Потому, понимая, что над головою тяжесть земная немыслимая, не боялась ее княгиня, а наоборот – словно на волю выходила. Отрывалась от забот бестолковых, бесчисленных, от всех страхов и суеты дневной.

Глухо слышалось пение, и впереди, оттуда, куда шел монах, забрезжил свет.

Стройное пение было все громче. Никогда Ольга такого не слышала – будто голоса ангельские сплетались и расходились в разговоре.

Она вышла в небольшую округлую пещеру, где стоял впервые виденный ею алтарь и священник в сияющей ризе вздымал руки перед иконами.

«Кому возвещу печали моя! Кому принесу тоску мою…» – услышала она то, что ныло в ее душе и не давало покоя.

И словно отворилась душа, и слезы, давно кипевшие в сердце, хлынули из глаз и принесли облегчение. А прямо на нее смотрела с иконы женщина с младенцем на руках, который прижимался к ее щеке…

«Милосердия двери открой мне, Господи…»

Закрывшись мафорием, Ольга впервые неумело сотворила крестное знамение, заслоняясь им от всех врагов и несчастий и сердцем понимая, что вера Христу – щит и заступа, ибо ничего не вершится без воли Его.

И волос не упадет с головы… Оглянувшись, увидела она это на лицах всех христиан, что стояли рядом с нею. И поняла: вот народ новый!

И он обрящет отчину, таким трудом и кровию добываемую…

Язычник Святослав

Двое монахов прекрасно помнили юного Святослава, который от малых лет так отдалился от матери, что ходили слухи, будто он не сын Игоря, а неизвестно кого.

Помнится, киевский раввин, которого охраняли дружинники, провожая его через Дикое поле к хазарским постам на Дону, клялся и божился, что весь мир считает Святослава сыном Свенельда или какого-нибудь еще варяга, потому что при его рождении Игорю было шестьдесят шесть лет.

Смутились тогда дружинники, но старший из них сказал:

– А Ольге сколько было?

– Сорок шесть! – отвечал раввин.

– А сколько было Аврааму, когда он родил сыновей? А Рахили?

– Ну, ты хватил! – засмеялся раввин. – Это были праотцы народа израильского!

– Чудно! – сказал десятник. – Пророкам своим ты веруешь, что они и в девяносто лет детей имели, а князьям нашим – нет… Чудно.

И примолк раввин, понимая, что попал не к варягам, а дружинникам-христианам, служившим Ольге, и жизнь его висит на ниточке… А ниточка эта – посольская неприкосновенность да славянские заложники, взятые в Тьмутаракани ради его безопасного проезда. Если его убьют, то в Хазарии будут немедленно казнены и проданы в рабство десятки христиан.

Монахи припоминали, что тогда они тоже удивлялись странному отчуждению между Ольгой и Святославом. С каждым годом она становилась все набожнее, а он – все воинственнее.

Ольга принимала в Киеве всех христиан, особое же предпочтение отдавала грекам и болгарам, которые не только сами переселялись в ее державу, но везли возами иконы и книги! На новой отчине своей ревностно принимались проповедовать слово Христово, учить грамоте и, особым попечением княгини, возвели небольшую – первую в Киеве – церковь Святого Ильи

Пророка.

Но чем больше усиливались в Киеве христиане, тем злее ненавидел их Святослав. На дух не переносил! Его дружина хотя и пополнялась христианами – славянами и варягами, а все же была языческой. Когда она возвращалась из походов в Киев, это бывало подобно нашествию иноплеменных! Никто не чувствовал себя в безопасности. Дружинники непрерывно пировали и к жителям мирным, и к дружинникам славянским-христианским относились враждебно, будто к побежденным.

Потому и Вышгород, и Киев вздыхали свободно, когда дружина уходила воевать. Слава Богу, воевала она постоянно, и постоянно вдали от Киева.

Семнадцати лет Святослав стал сам водить дружину, а Свенельд был у него воеводою. Но Свенельд был шеей, а князь головой: куда шея поворачивала, туда голова и смотрела. А Свенельд был настроен против Ольги и против Киева с его Вышгородом.

Медленно, но неуклонно менялась и Ольга. Все меньше оставалось в ней, даже внешне, черт варяжской воительницы – регины русов, все больше становилась она схожей с иконой Заступницы Богородицы. Постоянно были вокруг нее дети – сначала племянники вроде Улеба, а потом внуки – дети Святослава, среди которых старший был любимцем – Ярополк.

Говорили, что, страшась гнева Святославова, Ольга тайно крестила Ярополка. Его готовила она во князья, его учили греческие и болгарские попы, и рос он непохожим на братьев своих: пригожим да веселым, добрым да покладистым.

Потому и задирал его постоянно Олег, и дрался с Ярополком.

Но это была борьба равных. Как волчонок следил за их драками Владимир-бастард – сын ключницы Малуши, чуть не насильно взятой Святославом. Следил и не смел вмешиваться, памятуя, что они законные сыновья, а он нет!

Но Святослав почитал его сыном, хотя на сыновей внимания обращал мало, весь занятый войной.

Двое телохранителей Ольги прекрасно помнили этого князя – варяга истинного. Одевался он просто – от дружинника не отличить.

Только оружие у него было дорогое. Дорогое, да не украшенное, как у византийцев или у хазар. Вороненая сталь топора на длинной рукояти, меч длинный у пояса, меч короткий у голени да кольчуга крепкая. Не любил он и шапку княжескую, и дорогое корзно. Самой драгоценной вещью его была серьга с двумя жемчужинами в ухе.

Не признавал он ни учения книжного, ни бесед нравоучительных. Не любил пиров долгих и гульбищ веселых. Варягам, своим дружинникам, гулеванить не препятствовал, а сам – сторонился. Пьян бывал, но и этого веселия не любил.

Не любил с боярами советоваться, с лучшими людьми киевскими думу думати. И киевлян не любил!

Немо и неподвижно стояли дружинники нарочитые в покоях княгини, когда выговаривала она сыну, а тот, как всегда криво ухмыльнувшись, слушал ее…

– Святослав! – говорила Хельги. – Не по правде ты живешь! Не по истине!

– Это по чьей же я правде жить должен? По византийской али по хазарской?

– А ты по какой правде жить хочешь? – ответила она как можно спокойнее.

– По своей! Бить буду и византийцев хитростных, и хазар! Они друг друга стоят!

– И в этом – вся правда твоя? – стоя перед сыном, сидящим на лавке на поджатой, как у печенега, ноге, спрашивала строгая, вся в черном, княгиня и глядела ему в душу синими молодыми глазами. – Один против всех? Так вот и не твоя это правда, а Свенельдово наущение! Он тебя этому учит! Он тебя и предаст! Как предал Игоря!

– Меня небось не предаст! За мной – сила! Игорь-князь старый был и дружины дельной не имел! А у меня дружина вся – вот где! – Жилистый изрубленный кулак взлетел перед княгиней, и она невольно отшатнулась. – Я – князь и никого не слушаю!

– В том и беда! В том и заблуждение твое! Князь, может, менее всех смертных воли своей имеет, но волю подданных своих исполняет!

– Кого? – засмеялся Святослав. – Дружины? Смердов?Варягов? Славян? Кого?

– Всех, кто тебя князем почитает!

– Попробовали бы не почитать! – белозубо оскалился Святослав.

– В глаза-то почитают, а за глаза злословят и проклинают! Ты чужой отчины ищешь, а свою не блюдешь!

– Не вы ли, – закричал Святослав, – попов в Киев понавезли! Шепчутся за моей спиной, как раки в корзине шуршат! Ужо! Сделаю я их из черных – красными! Как раков, заживо сварю. – Князь вскочил, исходя гневом. – Небось когда Хазарию сокрушил и город Итиль взял – все меня славили, а теперь за спиной шепчетесь! Погодите, узнаете вы гнев мой!

– На кого тебе, неразумному, гневаться? – грозно сказала мать. – Пока ты землю родную от злодеев-хазар оборонял и жег гнездо их сатанинское, на работорговле разжившееся, весь мир поднебесный за тебя Бога молил! А как пошел ты в державу дальнюю на Дунай, как бросил ты город свой, и княжество, и людей своих – от кого ты ждешь подданства?.. Киев крещен, народ милосердия жаждет, а ты в язычестве закоснел! Ты жертвы людские сатане приносишь!

– Это вы бога себе выдумали, на дереве распятого! Нищего! Немощного! Вы что? С сим убогим державу сотворить думаете? Бог грозен бысть должен! Гнева его трепетать должны народы! А вы все плачете! А того ты, мать, не понимаешь, что каждый, кто крест на шею навесил, слуга не княжеский! Кто попу грехи свои понес – тот лазутчик византийский! Они хуже хазар-иудеев! Вы из-под одной дани вылезли, а в другую дань скачете!

– Господь нас спасет и державу созиждет! Господь заповедал: «Блаженны кроткие, ибо они наследят землю…» Кроткие, а не воители!

– Старухи болтают, а лодыри да трусы повторяют! – закричал князь.– Я державу новую сотворю! И место ей определю под солнцем! И новую столицу воздвигну посреди владений своих!

– И где же?

– На Дунае!

– Могилу ты себе воздвигнешь! – тихо произнесла княгиня.

И сказано это было так убежденно, что князь сбился с крикливого тона и уже совсем по-другому, но так же недобро сказал:

– И не стой с вороньем своим христианским у меня на дороге! Не сейте за спиною моею крамолы! Всех с пути моего сотру! Али ты не помнишь, что сделал Олег с Аскольдом, когда тот противу него и пращура моего, Рюрика, умыслил?

– Олег был варяг дикий! – сказала Ольга. – А ты – князь! Грызлись они меж собою, Аскольд и Олег, за Киев, как собаки за кость! А тебе Киев – отчина!

– Киев в христианстве вашем сгнил давно! Огнем его чистить надобно! Понавезли чепухи византийской! Скоро в баб все киевляне превратятся! Кого только нет в Киеве! И славяне, и евреи, и печенеги, и византийцы, и хазары, и аланы! Яма выгребная, а не город! И бога привезли, смех сказать, нищего-немощного! Державу сила созиждет! Надобно к варяжской силе возвращаться! С гнилого пути византийского сворачивать! Того дружина хочет, а она мне мать и отец!

– Твоя дружина наполовину христианская! – сказала Ольга.

– В том-то и беда, что зараза ваша – прилипчивая! Огнем от нее освобождаться нужно! – Князь резко повернулся и ушел, хлопнув дверью.

Долго стояла посреди горницы старая княгиня. Не шелохнувшись, стояли у дверей дружинники нарочитые – немые, как притолоки.

– Погибель ты себе создал, – услышали они не то шепот, не то вздох старой княгини.

Не юношами, но мужами сильными пришли двое дружинников, нарочито безымянные (ибо несть у стражника, немо стоящего, имени), на службу к Ольге и, служа ей бестрепетно долгие годы, на службе сей состарились. Сильно их служба переменила. Сопутствуя княгине во всех странствиях заморских и во всех делах киевских, немо стоя за ее спиною, видели они все и понимали много. Может, даже больше, чем бояре думные. Привыкнув к ним за долгие годы, и старая княгиня доверяла им больше, чем боярам да воеводам.

Оба дружинника крестились в Византии, а спустя срок приняли у старцев киево-печорских обет монашеский и службу свою правили теперь, имея на то благословение особое.

После того памятного разговора Святослава с княгиней (которую надобно звать не Ольгой, как произносили славяне варяжское имя «Хельги», а по христианскому имени – Елена, но, страшась козней диавольских, сие имя Божие княгиня таила) и стала она быстро гаснуть. И ее – воительницу победную, княгиню несгибаемую – стала гнуть к земле старость. Все чаще стала она останавливаться на теремных лестницах и переходах – отдыхать, опираясь на посох княжеский. Все меньше стала играть с внуками, да и то сказать – внуки выросли, а до правнуков она еще не дожила… Все длиннее стали ее молитвы. Но Киев, да и вся держава неспокойная – пестрая, разноязыкая и воистая – были в ее воле, хотя и соблюдали покорность Святославу.

Незадолго перед смертью княгиня, сидя в кресле византийском будто на троне малом, вдруг оборотилась к ним – стражам своим многолетним.

– Ухожу я, – сказала она им, коленопреклоненным. – Срок мой близок, и смерть моя при дверях…

Тяжело переводя дыхание, она долго молчала.

– Вам – не стражам, но спутникам моим в странствиях земных – доверяю… Князь Святослав державы не созиждет! Ибо видит власть в силе, а власть – в правде. Правды же он не имеет. Правда его была, когда он на Итиль воев вел, когда державу оборонял. Но воителем сильным быть – не вся служба княжеская. Князь не себе, но народу своему служит… А Святослав дружине служит, да и то не всей. А только варягам. Он – один, и его предадут на погибель, ибо он во мрак язычества державу свою влечет, а держава Киевская – к свету православия стремится. Кроткие наследуют землю. Кроткие, а не воистые, – повторила она, – ибо у кротких – правда. Князь ее постоянно искать должен, иначе его ждет погибель.

На страницу:
4 из 8