Полная версия
Нарцисс всемогущий
Элла Долгарева
Нарцисс всемогущий
Часть 1. Начало
Глава 29, внезапно ставшая Главой Первой. Шаман
Легко над быстрою рекою
кружил вальсирующий мост,
Он был ниспослан нам с тобою
Как между раем, адом и землёю блокпост.
с 26 мая 2023 г. по 28 декабря 1925 гЧайка трижды пыталась сброситься с парапета и каждый раз, подхваченная потоком воздуха, возвращалась обратно. С людьми сложнее, они обычно проигрывают эту игру окончательно в момент падения. Хотя кто знает, какой возвращается чайка после каждого своего прыжка в бездну?
Может, заново рождённой, как и человек в каждое свое новое воплощение.
Реки вен на руках текут не по моей воле. Я не знаю как долго и куда. Мои ноги идут, волосы и ногти растут сами по себе. Я контролирую в этом мире и в собственном теле ровно ничего. С чем себя и поздравляю.
– Духовное сердце находится между верхней частью груди и нижней частью горла. У тебя там болит? Хотя бы иногда? – спросил меня Z., сидя на грязном полу своей маленькой темной квартиры с отключенным за неоплату электричеством.
Я промолчал в ответ, наблюдая как дождь яростно дробит толщи льда за окном и как Z. поджигает пучки сушеного шалфея. Потом, рассматривая потрепанную одежду и небритую физиономию Z., я думал о том, что меня жёстко обманули. Ведь Z. совсем не был похож на того шамана, о котором мне с восторгом рассказывал мой друг X. С плохо скрываемым нетерпением я ждал завершение сеанса. Деньги я перевёл заранее и сейчас искал повод, чтобы как можно скорее покинуть этот унылый эзотерический клоповник.
Белело, отливая серо-голубым, окно, как бельмо – смесь белой ночи и затяжного ливня.
Окна с ржавыми решётками квартиры Z. на последнем этаже старой пятиэтажки, которую сам Z. называл «Чердак», выходили в типичный Питерский двор-колодец. В целом пейзаж за окном напоминал тюремный двор. Провода, жестяные крыши, облупленная штукатурка, мрачные глазницы окон напротив и тухлый запах старой, давно не ремонтированной квартиры. В углу валялся перепачканный красками этюдник, на стенах несколько рисунков женских фигур крупными темными мазками в разных позах и автопортрет самого художника. Бутылка недопитого вина на подоконнике, пепельница, несколько немытых кружек из-под кофе. Я посмотрел на грязные носки Z…и пожалел, что разулся в коридоре. Ковролин на полу был серого цвета, что, возможно, и могло бы замаскировать то, что его не чистили очень давно. Если бы не предательские пятна, раскиданные в рандомном порядке по всей его поверхности.
Почему «духовные люди» так плохо стыкуются с реальностью? Я поспешил покинуть логово Z., желая избавиться от приторного запаха грязи и эмоций проигрыша в битве с этим миром. Z. предупредил, что транс может возобновиться внезапно, и чтобы я не садился за руль сегодня. Ха. Мне не сесть за руль ещё минимум год. Меня лишили прав за пьянство. И это лучшее, что могло случиться со мной.…В парадной пахло тоской, унынием и безысходностью. Пока я спускался по бесконечно длинной узкой лестнице вниз, мимо убогих дверей с маленькими пятачками лестничных площадок с разбитой плиткой, явно ощутил ауру самых страшных глав русской истории. Лестница всё не кончалась, потихоньку я начал впадать в транс, монотонно перебирая ногами ступеньку за ступенькой.
Я смотрел на свои штиблеты так долго, что не сразу заметил смену временной и пространственной локации. В нос ударил солёный запах моря. Мои руки держались не за перила лестницы в подъезде, а за перила палубы.
«А что если волны говорят друг с другом», – как-то подумал я, сидя в партере четвёртого ряда под разнокалиберный гул человеческих голосов, сливающихся в единый неразборчивый шум, напоминающий шум прибоя. Цифра четыре превратилась в бабочку и улетела. В трепете её крыльев я успел разглядеть нежность твоего лица и блеск твоих серо – бирюзовых глаз. Я вспомнил тебя, N… Я вспомнил тебя Ту, прежнюю…
* * *Твоё бельё, N., из атласного шёлка с тончайшим кружевом в виде маленькой бабочки, на тонкой ниточке, я порвал его, как мерзкое животное, как варвар! Мне жаль… Нет, не жаль, конечно. Ты обладала этим шедевром меньше, чем я тобой, в тот день. С момента как ты, развернув обёрточную бумагу, примерила его на себя, до полного уничтожения прошло всего лишь несколько часов.
Выстрел нервного тока раскалил и поджёг все вокруг. Волновая энергия воды в моём теле выработала электроэнергию и преобразовалась в световую и тепловую.
Та наша жизнь с тобой, когда я в первый раз увидел и полюбил тебя, была яркой и быстрой, как магниевая фотовспышка.
Сейчас я понимаю, что хотел всегда фотографировать тебя глазами ещё, ещё и ещё бесконечное число раз.
А ты знала, что первые фотографы сильно обжигались во время вспышки взрывной смеси из магния и иногда даже погибали? Жажда жизни сильнее страха смерти. Всё самое прекрасное рождается из боли и разрушения.
Что может быть прекраснее, чем взрыв вселенной, разбитые той первой нашей весенней ночью фужеры и порванное моей нервной рукой новое кружево на твоей гладкой, снежной, ароматной коже.
Несколько мучительных часов на официальном приёме и потом здесь в театре я знал, что кружевная бабочка молчаливо исследует все это время твой лобок. Это было непозволительно. Бабочка была виновна. Я думал об этом перед спектаклем и во время, теребя свои белые перчатки, а после уже не думал вовсе. Так трудно отвести взгляд от выреза на твоей груди и не думать о твоих обнажённых бёдрах, скрытых под пышной юбкой платья, и о прекрасной намечающейся складочке на нежном животе…Твой запах, облако счастья. Боже, как я хотел бы и дальше жить в нём. Может я тоже бабочка – однодневка? И все мои страдания, что как кислота разъедают меня изнутри – это всего лишь фантом, отблеск на стекле. И ничего не было, и нет.
Чем сильнее волны били наш отважный корабль, тем яснее и чётче я видел твоё прекрасное лицо N., твои круглые белые плечи и блеск твоих сумасшедших глаз.
N., Мон Шери, лишь рюмка хорошей русской водки помогла мне справиться с «морской болезнью», и, встать на ноги. Я провалялся в каюте большую часть пути, испытывая жуткую тошноту и головную боль.
Сейчас я стою на раскачивающейся палубе, наблюдая, как чайки преследуют наш корабль, и вижу приближающийся вдали Константинополь. Море дышит. Его большое серое тело движется ритмично и хаотично одновременно. Здесь, на нашем корабле, мы все как защемлённый нерв – зажаты, скованы какой-то внутренней болью или тоской.
В Петрограде сейчас, наверное, идёт дождь. Как всегда. И ты, Радость моя неизмеримая, абсолютно доступна мне через время и пространство. Я чувствую тебя как солнце, как траву, как радугу, как ветер.
Из ветров ты – Зефир, тёплый и влажный весенний ветер, переменчивый и нежный. Из радуг – ты огненная. Из цветов – орхидея. Из трав – ты лаванда. Из солнц – ты единственная, ибо другого – нет и быть не может.
* * *Мы познакомились с тобой в день, когда войска союзников заняли Константинополь. 12 ноября 1918 года. Когда последние их батальоны покинули город 4 октября 1923 года, ты вышла замуж за известного писателя-прозаика. Я всегда больше любил поэзию. И в той жизни, и в этой. Жаль, что ты нет.
Какая глупость сердца не верить в себя. Я так долго боялся, не был уверен, что могу создать что-то стоящее, не вторичное, оригинальное. Если бы я только знал, какое сожаление испытываешь в финале, когда осознаешь, что так и не сделал, не написал, не реализовал.
* * *Любовь моя, тогда я не знал как по-другому, я чувствовал радость только в кураже. Я предвосхищал успех. Я жаждал его и он пришел. Мне рукоплескали на литературных вечерах и концертах, меня печатали, меня узнавали. Но все это вдруг потеряло всякий смысл, когда ты исчезла из моей жизни. Ты была моей Музой. Когда ты ушла, вслед за тобой ускакал и мой Пегас.
Любимая, я такая натура, кураж живет прямо в моем сердце. Карты, разгул, пьянки, похабство – все это нужно было мне, чтобы чувствовать жизнь по полной. Меня окружали в то время женщины не то чтобы легкого поведения, но уж точно не благородные девицы. И ты это знала. Вот вижу себя, также как сейчас вижу море и палубу. Сижу в красивой белой рубашке и расстегнутом сером пиджаке за карточным столом. Вокруг меня пышные груди в разрезах платья, перья. Вино льется в бокалы. Громкая музыка, шум, гам, смех, свист. Клубы дыма под абажуром. И чем больше я пью, тем меньше чувствую боль в груди. Эта боль состоит из потери, опустошения, чувства вины и одиночества. Я смотрю на клуб дыма над столом, щурюсь, пытаясь поместить туда всю свою боль и слезы. Но их слишком много и они возвращаются обратно, принося с собой безысходность и отчуждение. Финал той моей жизни тебе известен. Неправильное решение. Роковая ошибка. Шрам на шее. Я осознаю свою роль в том, что произошло и что мое поведение привело бы к этим ужасным последствиям неизбежно.
И поэтому в планах на эту жизнь были покаяние, очищение и расплата. Но что-то, как это всегда случается, пошло не так. Опять двадцать пять…Снова по кругу, по кольцевой дороге судьбы. Дорога беспощадна к неуверенным управленцам железных коней, и проверяет каждого на прочность, как демоны.
– Демоны не дремлют, демоны всегда начеку, – доносятся до меня слова шамана сквозь клубы дыма в моей голове, – одна нога демона всегда вытянута вперёд. Ведь в любой момент может найтись тот, кто об нее споткнется. Демоны не злые и не плохие. Они лишь проверяют на прочность и закаляют духовную сталь…
Я слышу нарастающий гул в ушах и, мне кажется, что я сам нахожусь под толщей льда, по которой яростно колотит дождь.
– Демон не виноват в том, что ты глупый, трусливый, заносчивый и самонадеянный. В том, что ты потакаешь своим и чужим слабостям и порокам, – слышу я обвинительный приговор шамана и медленно погружаюсь в темную пучину небытия.
Мой знакомый – фридайвер сказал мне однажды, что достигнув определенной глубины, перестаешь понимать – где верх, где низ.
Сколько же жизней нужно, чтобы стать человеком и чтобы сразу точно знать, где черное и где белое? Если бы я знал…
Есть такая игра, называется «Двадцать одно» или «Очко» её ещё называют. Там смысл какой. Игроки берут карту и надо, чтобы у каждого из них было больше, чем у другого, но максимально это двадцать одно, если ты возьмешь ещё карту и будет двадцать два, значит это больше, чем нужно. Это перебор. В этом весь смысл игры, ну я не знаю, зря я тебе, может, рассказываю, возможно, ты умеешь в неё играть. Вот ты сидишь, у тебя на руках восемнадцать или семнадцать. А у соперника может быть девятнадцать или двадцать – тогда он выигрывает. И вот ты думаешь, может еще карту взять? Ты берешь и у тебя двадцать два, а это значит, что ты уже однозначно проиграл. В этой игре, все время думаешь: «Мало, мало, мало. Еще возьму, еще возьму. Рискну, ещё возьму, ещё, недостаточно, мало карты, мало!». Потом – бах! и у тебя срывается банк. Если ты получил карту, отказаться от игры не можешь, должен разыграть банк, а только затем выйти из игры.
Вот так и наша жизнь. Каждый должен доиграть до конца, даже вытянув плохую карту.
Заныло в груди. Я поднес руку к воротнику рубашки, расстегнул пару пуговиц и ответил шаману, сидящему где-то на полу моего сознания: «Да, болит… Опять…».
Глава 2. INTRO&OUTRO. У меня была собака
Посвящается N.
Все герои вымышленные.
Особенно N.
Основано на реальных снах.
«У меня была собака, я ее любил».
A. Кайдановский«Что есть жизнь? Пепел, зола… и еще рассказ».
Марк АврелийДжон Пембертон создал «Coca-Cola», чтобы отвыкнуть от морфина.
Я пишу эту книгу примерно по той же причине, чтобы избавиться от зависимости и почувствовать волшебство настоящего момента. Когда все то, что позади, в прошлом станет полустерым и то, что впереди, в будущем – крупным, выпуклым. А то, что в настоящем – ярким и насыщенным.
Не пытаясь насиловать слова, я просто слушаю тишину и беру из нее то, что она отдаёт мне сама.
Так что сегодня я не буду гадать на картах Таро или пытать астролога:
«Где в моем гороскопе завязался узел Раху?» и тем более не стану винить никакие жизненные обстоятельства. Я знаю точно только одно – во мне живет Зверь, который сжирает меня изнутри. Я не виноват в том, что уже успел натворить и в том чего не сумел тоже. По той простой причине, что никогда не знал как надо, и виноват одновременно в том, что какие-то условно плохие действия свершились при моем участии и не свершились хорошие.
Дело в том, что мне, как и всем остальным, не выдавали инструкцию пользователя и карту местности в день моего прибытия в этот мир. Я не вошел в эту жизнь, открыв дверь своим ключом с чемоданом ответов на каждый день в руках. Я ворвался в нее голым, с криком отчаянья, не понимая где я, кто я и почему я.
Мама прижимала меня к груди и пела песню, чтобы успокоить мой плач. То же самое мне нужно и сейчас, чтобы избавиться от тревоги – объятие, песня, женская грудь. Только молоко с течением времени пришлось заменить вином. Так уж вышло, что мои вкусы с момента рождения немного изменились. Вино в этом мире, оказалось, получить легче всего. Для этого нужны только лишь деньги.
Говорят, люди иногда не понимают, что умерли. Ходят по квартире, пытаются контактировать с близкими, но их никто не слышит и не видит, за исключением некоторых особенных людей. Часто мне кажется, что это произошло со мной и мне нужно просто терпеливо ждать, пока меня тоже заметят и выведут из комнаты.
Когда-то у меня была собака. Очень хорошая собака, гораздо лучше многих людей, включая меня самого… Однажды к ней прицепился клещ на улице.
Я, будучи тогда не самым любящим хозяином, этого не заметил. Клещ успел уже раздуться от крови, когда мне, наконец, удалось его обнаружить. Я наклонился, чтобы рассмотреть его поближе.
И это прекрасное создание, не клещ, а моя собака, конечно же, в тот момент начала отворачивать голову от меня, чтобы защитить от кровососа, который мог перекинуться на меня, как ей, наверное, казалось. Вот так же и я должен отвернуться от тебя, чтобы защитить от невидимого клеща в моей голове, что пьет по капле мою кровь уже много лет.
Физически твое отсутствие я ощущаю как отсутствие жизненно важного органа, как дыру, через которую вытекает кровь. В этой луже крови я сижу за рабочим столом, лежу в ванне, еду в метро, иду в магазин. В этом состоянии, в принципе, все равно где находиться. Везде и всегда одинаково плохо. Но самое ужасное это суббота, воскресенье, вечер пятницы и праздники. В эти дни я чувствую особенное одиночество. Вот как сегодня. Проклятая суббота. Я хотел бы сейчас заглянуть в твой дом. Проникнуть через замочную скважину или просто проплыть облаком мимо окна. Быть незаметным, как в моем детстве.
Увидеть, как ты вышла из душа. С мокрых волос стекает вода. Может ты в халате, может в полотенце, может просто бродишь в трусах по комнате. Или варишь кофе босиком на кухне. Я так хочу к тебе.
Говорят, что если человек чего-то хочет по-настоящему у него это есть или, на худой конец, будет. Я очень хочу тебя! По-настоящему. Но тебя у меня нет. Ведь мы с собакой знаем этих клещей в голове. С ними сложно договориться.
Когда я с тобой, мне хочется сожрать тебя, обладать каждой твоей клеткой, каждым твоим вздохом и каждым твоим взглядом. Я хочу тебя полностью, всю, тотально.
Даже когда тебя нет рядом, ты – рядом. Я плету паутину памяти из наших дней, чтобы путешествовать по ней и помнить тебя всегда.
Сейчас я сижу в комнате в полной темноте и полном одиночестве.
В доме так тихо, что слышно как птица села на ветку дерева во дворе. Соседская собака иногда гремит своей миской или цепью. Но это не мешает мне слушать звук электричества, бегущего по проводам. Я практически бесшумно перебираю клавиши, пока пишу эти строки. И только пробел и одна сломанная клавиша звучат громче всех остальных.
Во время переезда на клавиатуре сломалась буква «ю». Я вдавливаю ее, пытаюсь нащупать. Буква «you» потерялась, как и ты. Как же мне грустно без этой буквы.
Мой дом помнит тебя. Подсовывает слепки мгновений твоего присутствия в моем пространстве. Пластинки, которые ты держала в руках, чашка, диван, подушка.
Мы часто прячемся в любовь как в материнскую утробу. И там уютно пребываем в тепле и темноте. И нам кажется, что это будет длиться вечно и на Земле и после. Что нет причины, нет Закона. Невозможно прервать, остановить любовь и жизнь…Какая детская беспечность. Такая тоненькая нить скрепляет эти звенья. Жизнь и любовь, любовь и смерть, смерть по кругу переходит снова в жизнь. Все эти восхитительные струны связать в один канат звенящий. Не призрачный, а настоящий, живой. Твой. Мой.
Время существует только в страдании. В наслаждении времени нет. Там вечность и бессмертие. Ну вот… А еще у нас тут сейчас идет снег из цветов. С цветущих деревьев ветер срывает маленькие цветки, и они кружатся в воздухе и падают на землю.
Точка невозврата. Холодная глубокая яма внутри. Звучит как фортепиано со струнными. Кто-то медленно перебирает клавиши и слышно как молоточки гулко стучат внутри инструмента. Потом вступает виолончель и через время подхватывает скрипка. Появляется светлое щемящее чувство. Это воспоминание. Оно проявляется и сливается с музыкой. Тает.
А я остаюсь.
Подвижная геометрия города. Ты идёшь, а прямоугольник многоэтажки медленно проезжает, как на рельсах, вдоль параллелепипеда детского сада. Фонарь пересекает косую линии крыши паркинга в ее начале и, пока я иду ему навстречу по тротуару, смещается к ее финальный точке. Зелень кустов сегодня так напитана солнцем и так полна жизни, как взаимная любовь. Отношения и рвутся и ткутся постепенно. Нить за нитью. И разрыв может казаться неожиданным. Но нитка рвется за ниткой. И если только последнюю порванную нить считать причиной, то ничего не будет понятно. Казалось бы, был обычный день. Все как всегда. Один человек не замечал или делал вид, что не замечает или и замечал и не делал вид. Аналогично другой. Вдруг во время обсуждения покупки микроволновки или похода в ресторан кто-то говорит: «Я не могу так больше». И тот второй или знает уже это давно и тогда чаще просто молчит в ответ. Или абсолютно не понимает: «Почему именно сейчас? Причем тут микроволновка?! Давай пойдем в другой ресторан?! Ну, хочешь, мы не будем покупать эту чертову микроволновку?!!!».
Глава 3. Патемата математа
Get Busy Living or Get Busy Dying
Всё сводится к очень простому выбору: занимайся жизнью или занимайся смертью.
«Побег из Шоушенка» (The Shawshank Redemption)Нева рябит как экран, потерявший сигнал. В памяти остались лишь следы воспоминаний. Как пыль на полке или иней на стекле.
Смахни, и нет. Ничего.
Я никак не могу вспомнить песню, под которую мы целовались в машине перед твоим вылетом в Пулково. Старая баржа на фоне Эрмитажа и самолет в небе. Эклектика. Давно замечено, что чем больше фотографируешь, тем больше ускользает красота момента. Теряется вкус мгновенья. Видеть живым глазом и видеть через объектив совсем не одно и то же. Такая тонкая грань, но очень чувствительная.
Чем тоньше вкус, тем глубже восприятие, но с другой стороны гораздо ‘уже выбор фрагментов, ласкающих глаз.
Есть определенные градус близости, испытав который, уже не можешь удовлетвориться ничем иным. Как в сцене из фильма «Константин» с Киану Ривз – пьешь, пьешь и пьешь, жадно хватая одну бутылку за другой. Но не можешь никак утолить эту жажду.
«Ты будешь доволен собой и женой,Своей конституцией куцой,А вот у поэта – всемирный запой,И мало ему конституций!»Это Блок.
Он благословил Есенина, как Державин Пушкина, а Некрасов Достоевского. По-настоящему гения может оценить только гений подобного ему масштаба.
Нужно иметь собственный крупный калибр, чтобы вместить весь диаметр, всё расстояние между противоположными полями, а не малую долю или фрагмент.
Как я мог оценить тебя? Если сам был таким маленьким и нищим в своей способности любить, а ты такой большой. Если бы тогда я мог увидеть тебя по-настоящему, то просто не смог бы пошевелиться. Я играл и баловался с твоей любовью, как и положено ребенку. Разбил, конечно же…
Мне показали другую сторону луны и все звёзды. Теперь я всегда могу, задрав голову вверх, найти созвездие Ориона, Созвездие Гончих Псов и одну из ярчайших звёзд на ночном небе Антарес.
Вместо благодарности и радости за этот подарок я выбрал возможность страдать от того, что не могу потрогать их.
N. подарила мне подарок, сама будучи этим подарком.
В ответ я подарил мою жадность, мой страх поделиться чувством, словом и буквально чем-либо материальным. Я так боялся быть смешным, неловким, жалким, нелюбимым. Так много думал об этом, что создал именно такой мир.
Я думал, что имею власть над тобой. Но власть у взрослого. Власть у того, кто создаёт правила. Власть у того, кто меньше зависим. Власть у того, кто может первым уйти. Власть у тебя.
Это мощное небо, вышедшее из берегов и затопившее собой весь город— всё, что у меня есть сейчас. Уже вторую неделю подряд каждый день идет дождь, темно в любое время суток.
Патемата математа – обучайся через боль.
Сжавшись от ледяного ветра, направлявшего холодные струи дождя прямиком на мои старые джинсы, вбежал в полупустой подземный переход. Парень в жёлтой куртке зачем-то толкнул меня, чтобы я уступил ему дорогу. Накатила странная волна обиды. Это было очень глупо, но я взбежал вслед за ним по ступенькам и толкнул его от души возле входа в метро. Гордо миновал турникет и вошёл в вагон, чувствуя огромное облегчение и удовлетворение.
Ботинки промокли, джинсы прилипли к ногам, во влажном кармане куртки завибрировал телефон. Очередное сумасводительное сообщение, не от N.! Сколько их будет еще этих точечных ударов надежды. У девушки, стоявшей напротив меня, на куртке надпись на английском: «Самые лучшие вещи случаются тогда, когда ты меньше всего их ждешь».
Ещё один лозунг ложной надежды.
Девушки рядом болтают: «Чик-чирик, Чик-чирик!» В смысл их беседы нет резона вникать, его там, скорее всего, нет. И все же о чем они говорят?
– Ну, ты только представь. Я заказывала табачный, а пришел зелёный!
– Ты заказывала табачный цвет, а пришли зеленые?! Кошмар, конечно.
– Да.
Эскалатор ступенька за ступенькой вытянул нас из уютного подземелья на мокрую стройную улицу. В мусорной урне у выхода лежал сломанный зонтик, еще один валялся в покинутой цветами клумбе на голой земле. Сколько нужно зонтиков, чтобы переждать осень в этом городе?
Жёсткий квест пытаться защититься от дождя зонтом, когда ветер выкручивает его спицы колесом. И ты идёшь с выгнутым зонтом в руках, как с огромным цветком, тянущимся к небу и невидимому солнцу. Я испытываю странную тихую радость, уходя в эту темноту утром и возвращаясь вечером домой в темноте на полтона ниже, чем утренняя темнота, с проблесками розового света в небе. Наверное, это тот случай, когда внутреннее равно внешнему, и от этого факта чувствуешь мрачную гармонию во всем.
Обрывки струй дождя, подхваченные ветром, пытаются перечеркнуть свет фонаря, серый пейзаж за ним, и многоэтажный дом с желтым светом в окнах. Холодными, чуть покрасневшими пальцами, стучу по экрану телефона, набивая сообщение. Вспоминаю, какие нежные теплые руки у N. Как мы, ещё совсем недавно, шуршали сухими желтыми листьями, синхронно двигая ногами, держась за руки.
Я пытаюсь начать Главное делать Главным, а Второстепенное – второстепенным.
Дни в офисном рабстве сгорают без следа. В какой-то день я просто обнаружу себя стариком. Вот я седой и старый, сгорбленный, стою у книжных полок.
Всё ещё по привычке закидываю очки для зрения на полку с коллекцией солнцезащитных стеклышек в модной оправе. Но уже через несколько мгновений понимаю, что пришло время держать их близко. Всегда. Это так странно. Понимать, что бо́льшая часть жизни позади. И так интересно! Время заканчивается, а ещё столько вопросов осталось.
Субботние декорации… Перед последним днем недели.
Все прошлые отношения, как книги, взятые в библиотеке. Сдаешь постепенно одну за другой. Вот и последняя сдана……
Освободиться от предвзятости к себе, пожалеть и простить. Был не прав, но уже не исправлюсь.
По привычке всё еще бежишь. Но куда и зачем?
Такие странные воспоминания о том, что болело, что ранило, что сводило с ума.
Они постепенно догорают как последнее полено. Зачем все это было?
Я так ничего и не успел понять. Только теперь мои глаза еле различают буквы, которые я пишу. Во рту нестройный ряд зубов. Челюсть открывается не полностью. Я пытаюсь заниматься гимнастикой, но тело плохо слушается меня. Кожа затянута сетью морщин. Седина не надежно покрыта слоем краски и это видно всем. Я теперь подолгу сижу у воды или в саду. Могу часами смотреть, как играют дети на песке. Или ждать закат. Иногда я гуляю в парке. Мои шаги медленные и вязкие. Внутри тишина. В голове могут возникать и многократно повторяться мысли, как заезженная пластинка. Одно и то же. Словно я извлекаю из коробки открытки с хорошо знакомыми, но ничего не значащими словами и видами.