Журнал наблюдений за двадцать лет

Владимир вырос в семье «со странностями», но вполне себе благополучной и уважаемой. После школы он получил два высших образования, художественное и педагогическое. В бытность советской власти-являлся комсоргом, то есть коммунистическим партийным функционером. Какое-то время работал художником-оформителем, женился и мало чем выделялся из общей массы людей. Его ценило начальство, уважали соседи и близкие, любили женщины. В возрасте около тридцати лет Владимир заболел шизофренией и периодически наблюдался у психиатра. Как раз на излёте СССР, как и многие – увлёкся религией и часто посещал православный храм. Где-то в это время, началось движение по нисходящей: сначала – алкоголизация, затем – мелкие кражи.

Механизм развития шизофрении мне объяснил один доцент и практикующий врач с многолетним опытом. Вначале – человек не в состоянии определить значимость происходящих вокруг событий и в сознание больного врывается поток информации, которую мозг не в состоянии обработать. Возникает информационная перегрузка и сознание просто отключает связь с реальностью. Получается состояние, которое называется – «аутизм». Больной в это время становится замкнутым и не способным на какую-либо деятельность. В это время возникает бред. Бред: это-выстраивание логических связей между вещами и событиями произвольно, в соответствии имеющихся задатков и эмоциональных состояний человека. Выделяется центральная бредовая структура, некая сверхценная идея, а на неё как снежный ком формируется вторичный бред, обслуживающий идею-фикс. Иногда-присоединяются галлюцинации, и это называется – «паранойяльным синдромом». Иными словами, шизофрения: это – способ адаптации человека к окружающему миру, вследствие утраты им механизма оценки важности входящей информации.

Вторая составляющая материя данного случая – религиозная. В православной традиции есть такой термин – «прелесть». Это состояние человека, когда тот видит себя кем-то великим, или даже святым, наслаждается благодатными состояниями, которые, как ему кажется исходят от Бога. В традиционной формации это состояние является глубочайшим духовным падением и когда-то на таких «просветлённых» налагали строжайший пост. Механизм возникновения тут прост. Определённые религиозные ритуалы и пение вызывает прилив дофамина и серотонина в нейромедиаторах и человек в это время чувствует эйфорию. (То же самое можно испытать, скажем, на рок-концерте). Если в это время нет рядом опытного наставника, который «стянет его за ноги на Землю», то верующий воспринимает биохимические процессы как благодать свыше. И раз он удостоился такой благодати, то значит, в духовной сфере он представляет какую-то важную единицу. Развивая эту идею, можно дойти до того, что человек вообразит себя неким великим пророком, кем-то вроде Еноха, спустившимся на грешную землю и обладающим властью судить людей за их грехи. Как в Откровении, когда спустившиеся два Пророка обличали Антихриста и убивали высшей силой противников Господа. Шизофрения убирает все препятствия для развития такой запредельной гордыни.

Я, впоследствии, часто беседовал с Суриным на религиозные темы и обнаружил, что православное вероучение он не знает, совсем. А религиозность для него складывается из обрядовости и личных фантазий, этакая-православная магия. Убитые им собутыльники принадлежали к самому дну социального общества и убив их он считал, что выполняет «волю Бога», но не по прямому повелению, то есть галлюцинации, а как-бы метафизически. И подношение их голов фигуре Вождя это, как на параде 1945-го года: бросание знамён поверженного противника к Мавзолею. То есть материализованное выражение триумфа победы сил добра.

Находясь в отделении, Владимир Сурин быстро приобрёл статус авторитета и в иерархии больных занимал высокое почётное место. У него имелся вполне сохранный интеллект, что позволяло легко подчинять себе умственно более слабых пациентов и манипулировать ими. Иногда Владимир конфликтовал с персоналом, что в условиях тогдашней трудовой дисциплины было закономерным. Внешний вид у больного был с акцентом на стереотипную «русскость». Владимир носил окладистую бороду, подпоясанную джинсовую куртку-кафтан, шерстяное трико и тапки, отдалённо напоминающие лапти. На голове обычно он носил несуразный картуз. Старался говорить басом, как священник и всё время с собой носил деревянную ложку за поясом, которой пользовался в столовой.

Апофеозом вычурности для Сурина был поступок, произошедший однажды ночью. Было это в те времена, когда шестую палату сделали наблюдательной, вместо первой. Напомню, это последняя палата по коридору, самая большая и с туалетом. Как-то поздно, уже после отбоя, как всегда, Владимир долго бубнил псалмы. Затем – подошёл к решётке и ритуально освятил пространство коридора иконкой в руке. К этому тоже, все уже привыкли. Около полуночи Сурин разделся догола и зайдя в туалет взял там мусорное ведро, высыпал его содержимое на пол и налил в него воды из крана, где-то наполовину. Дальше – взял свою любимую деревянную ложку и стал кропить помещение, громко распевая при этом, как поп. Реакция персонала была стандартной. Через некоторой время больной был фиксирован и купирован аминазином. К сожалению, спирт для инъекций был сильно разбавлен водой Лужиным, который таким образом «догонялся» накануне. В место укола попала инфекция и дело впоследствии закончилось флегмоной. Я и возил тогда Владимира в хирургию, вскрывать довольно большой гнойник. Пробыл Сурин у нас несколько лет и отправился туда, откуда приехал, то есть на «специнтенсив» в соседний регион.

Глава 17. Трудиструктор и развод с полом.

Жил да был на свете санитар Щукарь. И было у него всё в жизни отлично! Сын обеспеченных родителей, нести тяготы жизни ему было необязательно. В юности – душа компаний, завсегдатай пикников и «шашлыков» в лихие девяностые был устроен тёщей в психушку. Пользуясь покровительством начальства, Щукарю было позволено всё. Но время шло и появились новые люди и им было глубоко наплевать на судьбу славного парня с уникальной личностью и великого контрабандиста. Попал наш Щукарь в смену Андрея Уланова. И хоть сам Уланов был не идеален, но бардака в смене терпеть не стал и договорившись с милиционером по фамилии Меркулов взял, да и сдал вусмерть пьяного санитара в вытрезвитель. К главврачу пришло уведомление и им были приняты соответствующие меры. И всё бы ничего, Филипповна не раз уже ходила к Главному «поплакаться», и всякий раз пьяницу прощали и восстанавливали в должности. Но на этот раз совершила хозяйка роковую ошибку – искренно высказала Меркулову, что о нём она думает. Сотрудник милиции был не лыком шит, и направил заявление в прокуратуру об «оскорблении при исполнении». И тогда Филипповне стало очень грустно. Пришлось договариваться: Меркулов забирает заявление, а Щукаря – больше духу не будет в больнице; вместо него возьмут санитаром его друга, который работал водителем «буханки» у нас же. Санитара-алкоголика под всеобщее ликование выгнали окончательно и бесповоротно, а Уланов нажил себе недоброжелателей в лице Филипповны и её покровительнице – старшей сестры Гольдман. Правда, надо отметить, что ничем особо это Уланову реально не повредило.

Руслан Меркулов, тёмный молодой мужичок, был для милиции кадром не особо ценным, поэтому его часто отправляли на службу в «спецотделение», где работал он долгими периодами. Среди сослуживцев слыл чудаком. Руслан много чем увлекался, но мало на чём долго останавливался и не достигал каких-либо значимых результатов. В разное время он занимался рукопашным боем, вышиванием крестиком, выращиванием декоративных деревьев, японской самурайской культурой, поэзией, лыжами и много чем ещё. Весной 2000 года Меркулов занялся разведением бойцовских собак. Его целью стало выведение новой породы. Для начала ему бесплатно отдали щенка от суки стаффордширского терьера и по (недосмотру хозяев во время её течки) пробегающему мимо помойного кобеля. Довольно симпатичный рыжий щенок по кличке «Алиса» был приведён им в наше отделение как будущий охранник. Собачка вышла довольно забавная, так что многие с удовольствием играли с ней.

В это время меня решили перевести в трудинструктора, вместо Лёлика, который уже поднадоел многим своим бездельем. Лёлик пошёл на повышение, то есть в медбратья. Толку там от него было ещё меньше, и новый медбрат подался на курсы крупье при открывающемся поблизости казино, без отрыва от производства. Внешне он выглядел вполне презентабельно, даже – гламурно и отбор кандидатов прошёл легко.

Я же теперь ходил в дневную смену с понедельника по пятницу. Платили там поменьше, чем медсёстрам, но заметно больше, чем санитарам. В мои обязанности входила разная хозяйственная работа. Вернее, я брал одного-двух больных, и они по моим присмотром занимались несложным трудом. Убирали дворик, носили бельё из прачечной, красили и ремонтировали то, что нужно было покрасить и отремонтировать, да и вообще – делали всё, что взбредёт в голову начальству. Ну и, естественно, мыли баню после помывки по четвергам. Для начала – я брал долговязого Ваню Птицына, (это тот, что с гнилыми зубами). Парень он был деревенский, работящий, но с хитрецой. Однажды выпросил он у меня какую-нибудь старую одежду, за что обещал заплатить сигаретами, которые я запланировал продать Оксане Шерстнёвой, по дешёвке для мужа. Я принёс старые, но вполне ещё годные свои куртки и джинсы. Пообещав заплатить «в пенсию», Ваня выписался на общее отделение ничего не дав, оставив меня в дураках. Потеря была невелика, и я быстро забыл об этом. Пришлось искать новых рабочих и, как-то довольно быстро нашлись двоих сохранных пациентов. Ими оказались – Анатолий Антипенков и Михаил Моисеев.

Анатолий на воле был обычный выпивоха средних лет. Рыжеватый, улыбчивый. Отслужив в Армии – женился и жил обычной жизнью. Работал водителем, постоянно калымил и выпивал. Дошло до запоев. Получил белую горячку. Затем – продолжил упражняться в пьянстве. Однажды после двухнедельного запоя поссорился с недовольной женой и сгоряча ударил её по голове молотком, подвернувшимся под руку. Насмерть. Признали невменяемым и положили к нам. Нрава Анатолий был дружелюбного, общительный, очень деловой и умелый. Мастерски выполнял любую работу. От подметания дворика до ремонта старых зонтов. Которые, к слову говоря, из его рук выходили лучше новых. Отличный был работяга!

Михаил Моисеев – того же возраста, спившийся художник. Простодушный усач был не такой умелец, как Анатолий, но тоже – вполне годный к работе, и как помощник – просто идеален. Вместе они представляли собой неповторимый дуэт, который замечательно подходил мне.

Начали мы с того, что натаскали ненужных старых плит с заднего двора и выложили ими дорожку, идущую от железной двери до входа в отделение. Получилось очень красиво! Затем – принесли оттуда же валявшихся в траве много лет бордюры и обложили ими клумбы вдоль деревянного забора. У нас нашлось немного белой водной эмульсии и, выкрашенные ей бордюры, смотрелись как новые. Михаил оказался увлекающимся садоводом и огородником. Он занялся клумбами и через некоторое время двор нашего отделения украшали букеты цветов и декоративная зелень.

Всё шло хорошо пока в одной из палат не сгнил пол. Нужно было заменить несколько досок, а завхоз наотрез отказался ни менять их, ни выделять материал. «Так и живите пока со сгнившим полом пару лет пока государство не выделит мне деньги», – заявил он. Это не смотря на то, что на заднем дворе была целая куча досок, которые просто лежали целый год и гнили под открытым небом. Мы втихаря взяли две или три доски и очень качественно произвели ремонт. Узнав об этом, завхоз поднял скандал, его поддержал Полушкин (он поддерживал руководство больницы всегда). Доски куда-то увезли, а меня взяли «на карандаш». С тех пор, у нас началась взаимная неприязнь друг к другу.

Когда-то очень давно Леонид Сидорович Семейкин был водителем и сбил по неосторожности пешехода насмерть. За что отсидел положенный срок. Освободившись, устроился в местную психбольницу, опять же – водителем и работал, как говорят, довольно добросовестно. Затем – его сделали завхозом и тут он быстро испортился. Разговаривал с подчинёнными только матом и на повышенных тонах. Чего-то нужного от него добиться было очень сложно. Машины для перевозки у него никогда не было, починить не было ни материала, ни мастера. Ремонты в палатах всегда делали сами больные, в рамках трудотерапии, краску и инструмент, зачастую закупав на свои деньги. При этом – больничный склад ломился от стройматериалов, которые регулярно куда-то увозились. На работу Семейкин ездил на списанном больничном «козелке», приватизированным им за остаточную стоимость, то есть за копейки. Те, кто близко знал Леонида Сидоровича, говорили прямо и откровенно: «Он просто наглый вор». За несколько лет до происходящих событий он крепко поругался с Гольдман и, не имея возможности причинить ей вред, вымещал свою злобу на всём нашем отделении. Поэтому «спецу» было непросто выживать с таким завхозом.

Меркулов был большим любителем физкультуры и когда он мне предложил установить во дворе отделения турник – я долго не раздумывал. Тем более, материал валялся, что называется, под ногами. Летом 2000 года дело было сделано к обеду. Накрапал мелкий дождь, и мы вернулись в помещение. Кто-то мне сообщил, что меня очень желает видеть старшая сестра. Гольдман накануне ушла в отпуск и улетела отдыхать в Израиль. Замещать её поставили Алексееву. (Почему-то именно её, а не Правдину. Хотя, так иногда, тоже – бывало). Зайдя в кабинет, я увидел дочь главного в хорошем расположении духа. Она мило улыбалась и смотрела на меня сверкая глазами.

– Виталий, Семейкин пообещал выделить тёс на этой неделе. Я хочу, пока Гольдман в отпуске, поменять пол в этом кабинете. Сейчас Леонид Сидорыч придёт, замерит длину и рассчитает, сколько нужно дать досок. А-а, вот и он!..

Семейкин вошёл в кабинет врачей, как в свой собственный карман. Не поздоровавшись, он достал рулетку и, слыша наш разговор перебил его:

– Да, тёс скоро будет. Давай снимай сегодня пол и относи старые доски на задний двор, я открою пожарный выход сейчас. Как снимешь – иди на склад, там тебе выдадут доски и гвозди. Выложите пол – скажете мне, я посмотрю вашу работу.

Отодвигая ногой стулья, завхоз измерил рулеткой размер кабинета и, достав блокнот, начал делать вычисления. Ничего более не сказав, он так же решительно вышел и направился по своим делам.

– Слышал, что сказано? Сегодня же после обеда снимешь пол. Шкафы и стол ставь прямо на землю. Работай до вечера, пока не сделаешь всё, я тебе потом за это отгул дам. Кабинет я не запираю сегодня.

Как и было оговорено, после обеда я взял рабочих больных, и мы добросовестно принялись за работу. Провозившись до семи вечера я поплёлся домой, размышляя на какой день мне лучше взять отгул.

На следующий день, придя на склад я увидел только большие от удивления глаза кладовщицы. Ни о каком тёсе она даже не слышала. Семейкина на месте не оказалось. В конторе мне сказали, что у него какие-то неотложные дела в диспансере на ***ной улице. Не заподозрив ничего плохого, я продолжил свою деятельность.

Кабинет старшей сестры выглядел довольно неприглядно. Тёса не было ни на этой неделе, ни на следующей. У меня нарастала тревога и про отгул я стеснялся напоминать. Алексеева часто была навеселе и не обращала на меня внимание. Так прошли два месяца, наступила осень, и все ожидали прихода из отпуска Гольдман. За день до означенной даты Алексеева собрала свои пожитки, и сама убежала в отпуск на два месяца.

Гольдман была вне себя от гнева. Открыв дверь своего кабинета, она долго стояла, не зная – куда положить свои вещи. В её апартаментах вместо пола была земля вперемешку со щепками, ржавыми гвоздями и всяким мусором. Посередине – валялась пустая стеклянная полуторалитровая бутыль из-под спирта.

– Ви-итя, что это такое?! Мне сейчас-таки станет очень плохо! Ты как посмел?!.. Заче-ем?!..

– Елена Александровна, – без какого-либо стеснения, с чистыми глазами, начал я, – Анастасия Васильевна мне велела снять пол, а Леонид Сидорыч сказал, что доски скоро будут, но их почему-то так и нет… – Мою речь оборвала Мария Алексеевна, которая приглашала нас на пятиминутку.

– Ты кого послушал?! Кто такая Настя Алексеева, какая она к чёрту старшая сестра?! Пустое место она, а не старшая сестра. Учти, во всём произошедшем я обвиняю только одного тебя…

На пятиминутке разговор продолжился. Старшая сестра обвинила меня во вреде больничного имущества и пригрозила серьёзными разбирательствами с проведением по итогу ремонта за мой счёт. Заведующий с Марией Алексеевной постарались сохранить нейтралитет, но как-то неубедительно. Их осуждающие меня взгляды не оставляли никакого шанса на поддержку. В заключении мероприятия подала голос, обычно сидящая тихо и притворяющаяся глуховатой сестра хозяйка:

– Все трудинструктора всегда перед тем, как что-то делать всегда советовались со мной, а Витя даже не подошёл. Я узнала о снятии пола только на следующий день, когда…

Сидя обескураженным, я смотрел на Филипповну и думал: «Ну ты то зачем лезешь? Твоё счастье, что не подошёл к тебе, а то помалкивала бы теперь в тряпочку».

Через час пришёл завхоз и громогласно произнёс:

– С чего это ты взял, что я тебе что-то обещал? Ничего я не обещал и быть такого даже не могло, не выдумывай! Нечего мне тут врать…

Это было фиаско! Без задней мысли я чувствовал себя виноватым, но не понимал – где я совершил ошибку. Официально, я не материально ответственное лицо, и вот так с ходу – ущерб они на меня повесить не могут. Я всерьёз волновался. Пребывание в отделении стало меня тяготить и мной было принято решение – если на меня будут давить с деньгами или как-то притеснять, то придётся рассчитаться. Благо, мать у меня была тоже – не последний человек и успокоила меня, если что – постарается пристроить меня оператором котельной. Работа не сложная, а зарплата – не меньше. Да и график – вполне удобный. Но, к счастью, всё в итоге обошлось. О происшедшем больше не упоминали. Алексеева из отпуска вернулась как ни в чем не бывало, продолжала пьянствовать и развлекаться. Примерно через полгода, следующей весной, завхоз раскошелился-таки древесиной и Толик Антипенков мастерски выложил пол под снисходительным взором Елены Александровны.

Глава 18. Поездка в N-ск.

В начале 21-го века в нашей ***ской психбольнице была угольная бойлерная. Везде – на газу, а у нас – на угле. Отходами такого отопления была куча шлака, которым обильно посыпали зимой дорожки от гололедицы. Пока была зима- всем это нравилось – обувь не скользила и было очень удобно идти. Но вот по весне, когда таял снег, весь этот посыпанный шлак составлял большое грязное месиво, которое вместе со входящими заносилось в отделение и приносило массу работы убирающим полы санитаркам. Так было и весной 2001-го года, когда я в очередной раз явился утром на работу.

Меня встретила недовольным взглядом молодая санитарка Аня Белова, устроившаяся чуть больше полугода назад. Она всё это время работала на «приёмном покое» и занималась тем, что выдавала больным положенные сигареты-по одной пачке в день и продукты, если была необходимость ходила на склад за личными вещами, а также – убиралась в раздевалке и проходе вплоть до столовой. Именно это она и делала сейчас. Внешность её не бросалась в глаза, и всё же она была довольно милая девушка обычного роста и двадцати лет. Она мне сразу приглянулась, и я старался всякий раз при встрече с ней перекинуться несколькими фразами в надежде завязать беседу. Она всегда отвечала, но как-то тихо и неуверенно, всякий раз стараясь как можно скорее прекратить разговор. Я быстро к этому привык и решил, что это такая особенность в характере. Она была не замужем и производила впечатление одинокого человека. Это подогревало мой интерес. Аня при встрече со мной отводила глаза в сторону, давая понять, что у неё есть важнее дела и поважнее. Я старался не навязываться, поэтому долгого общения никогда не было. Вот и в этот раз её взгляд не предвещал большого интереса с её стороны и, скорее – выражал недовольство, поскольку после меня на полу оставались заметные следы, которые ей пришлось за мной замывать. Я же прошёл в свою мастерскую, стараясь идти на цыпочках, но толку от этого было мало.

С определённого времени нашу мастерскую переоборудовали в палату и даже ждали заселения больных во врачебном крыле, но что-то не срослось и комнату опять набили всяким хламом и отдали её мне для проведения трудотерапии. Раздевался я в ней же. Свой ящик в раздевалке я отдал новому санитару, а в раздевалку теперь заходил исключительно попить чаю и пообедать. Из кабинета врачей мне навстречу вышел Дмитрий Ильич и пригласил меня немедленно зайти для беседы.

– Виталий Григорьевич, у нас есть такой больной Наймитов. На прошлой неделе мы должны были увезти его на общий режим в больницу по его месту проживания – город N-ск. Но Леонид Сидорович не смог нам вовремя выделить машину для этого. Транспорт будет только сегодня. Потому срок содержания по определению давно вышел, а это очень плохо. К тому же, просрочились результаты анализов из носоглотки и куда-то пропали результаты на диз.группу. Ваша задача на сегодня будет увезти Наймитова в N-скую психбольницу и любыми способами оставить его там. Делайте что хотите, а больного привозить назад нельзя. Вот его документы и история болезни. Сотрудник милиции с вами сегодня не поедет, у них ожидается какая-то важная проверка. А вы возьмёте с собой санитарку со смены. Поддержка невелика, но хоть что-то. Соберите вещи и когда дадут машину-поезжайте.

Я взял документы и направился к выходу, как мне навстречу вошла Елена Александровна. Старшая сестра тоже – попросила меня войти в свой кабинет. Она только что пришла на работу и была ещё одета. В руках у неё было несколько сумок. Она на какое-то время взяла паузу передохнуть, а затем начала говорить:

– Виталий, ты уже работаешь трудинструктором около года и, наверное, хочешь перейти в медбратья. Я могла бы тебя сейчас перевести. Элеонора Владиславовна, к сожалению, недавно сломала шейку бедра и теперь не сможет больше у нас работать. На её место я перевожу другую медсестру. Таким образом освобождается свободная ставка для тебя. Но. Если вдруг выйдет с декрета Семёнова, а это может случиться когда угодно, то нам с тобой придётся попрощаться навсегда. Я хочу тебе предложить остаться сейчас на прежней должности, а переведу я нужного мне человека. Согласен?

– Да, конечно, – ответил я, – я не тороплюсь и могу пока работать трудинструктором сколько понадобится.

– Вот и отлично! Я рада, что с тобой мы нашли общий язык.

Я вышел в коридор и направился к Ане Беловой, у которой должен был взять вещи больного и получить от того расписку в историю болезни, что вещи им получены полностью. Аня сидела в столовой и на мою просьбу-вновь сделала кислое лицо, но всё же выполнила то, что от неё требовалось.

Глеб Наймитов являлся представителем какого-то немногочисленного народа Поволжья. У него была характерная внешность: невысокий рост и монголоидные черты лица. Он жил в N-ске, уездном городе, километрах в шестидесяти от нас. Там у него была многочисленная родня, но судьба своего родственника их волновала мало. Никто не припомнит, чтобы кто-то ездил к нему на посещения. Запомнился Наймитов тем, что большую часть своего свободного времени он раскачивался туловищем взад-вперёд. Иногда это очень надоедало соседям по палате, и они выгоняли его раскачиваться в туалет. Там он мог заниматься любимым делом хоть часами, пока санитар не загонял его обратно в палату. Речь у него была грубая и примитивная, поэтому друзей у него никого не было.

Быстро пересмотрев свои немногочисленные вещи и поставив крестик в историю болезни, мы втроём зашли в машину. Вместо положенной охраны меня сопровождала санитарка, которая работала совсем недолго и имя её уже мало кто помнит. «Смена раздолбаев» сидели в своей комнате и ожидая важную проверку азартно перекидывались в «тысячу».

До N-ска мы ехали часа полтора. Водитель попался разговорчивый и по пути всё время что-то рассказывал нам через окошко, отделяющее кабину с салоном:

– Генератор у нас ни к чёрту. Второй диодный мост уже горит за этот месяц. Если заглохнем тут – не знаю: как добираться будем. Обмотка старая, коротит, вот мост и горит то и дело. Я говорил Семейкину: «Дай новый генератор, вон у тебя на полке пять штук новых стоит». А он только орёт на меня: «Сам поломал, сам теперь и делай»! Приходит главный и просит меня отвезти его в деревню. А я ему говорю: «Завхоз генератор зажал, можем заглохнуть на полпути». Главный, вроде всё понял, дал распоряжение. Семейкин генератор выделил, а потом и говорит: «Отвезёшь главного и на место всё вернёшь, как было. Мост за свой счёт купишь. Государство не даёт денег на новые мосты два раза в месяц, сам покупай»… Козёл!..

Мы въехали в N-ск и выяснилось, что дорогу до местной психбольницы никто из нас не знает. Все мы были тут впервые, не считая больного, но он не мог сказать даже – какое сегодня число. Решили спросить у прохожих. Но, как на зло, попадались всё время несведущие люди. Никто не знает. Проезжая по центральной улице мы упёрлись в набережную широкой реки. Пришлось развернуться и свернуть в первый попавшийся переулок. Немного попетляв по запутанным улочкам, наша машина выехала на здание местного ГИБДД. У входа стояла патрульная машина и два гаишника, которые жевали бутерброды с колбасой. Поняв, что это как раз то, что надо водитель притормозил на обочине и вышел навстречу им – спросить дорогу. Они охотно откликнулись, и стали указывать правильный путь, широко жестикулируя руками. Узнав местонахождение больницы, водитель вернулся, и мы ещё полчаса ехали по лабиринту маленьких улочек. Наконец, машина подъехала к маленькому двухэтажному старинному особняку в стиле «модерн», и я прочитал вывеску, в которой говорилось, что это и есть N-ская психбольница.