Журнал наблюдений за двадцать лет

Вовочка оказался в общем стационаре, где на его чудачества реагировали смешками и ждали, что придурковатый студент непременно чего-нибудь отчебучит. И оказались правы. Перейдя в самом конце декабря на употребление привычных напитков – самогона и водки, Вова регулярно появлялся на практике, мягко говоря, нетрезвый. Однажды, придя под солидной «мухой» в ночную смену, (надо было нам отработать, по правилам практики ночь), – Вовочка начал развлекать постовую медсестру лекцией о красоте мужского тела и его превосходстве над телом женским. В заключение – он разделся догола и предложил медсестре сделать то же самое, чтобы убедится в правоте его слов. Медсестру такой экспромт изрядно повеселил, но у неё было слишком много работы, и она занялась делами, а неординарный практикант был оставлен наедине сам с собою. Что Вовочка делал дальше – неизвестно, но наутро пришло какое-то начальство и заглянуло в процедурный кабинет. А что же было там?! Ну, конечно, наш герой мирно спал на кушетке в чём мать родила. Поднялся скандал и от сотрудников потребовали объяснительные. Полетели докладные на имя Главного. В училище начался переполох: там тоже всё руководство было проинформировано. Нам, троим: мне, Яне и Андрею устроили импровизированное собрание прямо в амбулатории. Пришла куратор по практике и рассказала об этих событиях. Вовочка был первым студентом за всю историю училища, которого с позором выгнали с практики. Преподаватель строго предписала: ещё одна малейшая жалоба на нас и группа будет расформирована. Тогда – будущее диплома повиснет в неизвестности. Где потом Вова проходил практику я не знаю, но Андрей в те дни ходил с лицом, будто проиграл в карты всю стипендию за семестр.

Мои знакомые медсёстры в процедурном кабинете, те – что с постным лицом и толстогубая, быстро смекнули и отрывались на мне по полной. Я делал всю работу, которая распределялась на них двоих. Довольные женщины с умным видом сидели весь день и разгадывали кроссворды. С восьми часов утра и до половины второго я пахал, как раб. Однажды, после проделанной работы я попросился пораньше уйти домой. Но губастая (которая была тут главная) наотрез отказала мне: «Вам положено до трёх сидеть, вот и сиди». И я сидел каждый день смиренно на табуретке и смотрел в окно и вспоминал красивую медсестру с приёмки, размышляя над вопросом: «Почему все красивые женщины непременно уже замужем?»

Глава 3. Выпускник.

Подходил к концу февраль 1998-го, и с ним наша учёба. Практика для нас троих прошла отлично: все люди с кем мы работали остались весьма довольны. В наших зачётках красовались пятёрки. Экзамены прошли тоже превосходно, на пятёрки. Где был Вовочка всё это время – никто толком не знал. Практику ему как-то зачли и экзамен он тоже с грехом пополам сдал (не без коллаборации с зелёным змием, разумеется). Руководство училища организовало нам выпускной, но Вове строго-настрого было сказано: «Чтоб духу его не было на нашем празднике», и за дипломом ему стоило прийти как-то отдельно.

Выпускной был на высоте. Алкоголь хоть и был принесён вне меню, как говорится – в инициативном порядке, но его количество не было критично и поэтому о том мероприятии остались тёплые воспоминания. На следующий день была выдача дипломов. Как оказалось, треть нашего выпуска закончили с отличием. Многие преподаватели смотрели на это скептически, открыто признавая, что почти все они – «липовые». Да и к тому же – никакой практической пользы в том никому не было. Хотя, и выглядело эффектно: как какая-нибудь недалёкая деревенская девчушка ко всеобщему изумлению шла получать диплом с отличием, сияя от счастья. И вот, когда вручали очередной документ, мы услышали какой-то шорох за дверью актового зала. Конечно, это был Вовочка! Едва держась на ногах, он попытался войти в помещение, но зацепившаяся за что-то его куртка, не давала это сделать. Раздражённая завуч взяла Вовины «корочки» и ругаясь, решительно направилась к выходу. Дойдя до пьяного вусмерть выпускника, она засунула диплом ему в карман и, развернувши его за шиворот, ловко отвесила пинка. Происходящее сильно позабавило нас, и мы выходили во взрослую жизнь живо обсуждая поведение сокурсника. На улице шла метель, и последний день зимы на протяжении всего дня вызывал сильную тоску и ностальгию. Так закончилась для меня студенческая пора.

Весна не принесла никакой радости. Обстановка в стране была хуже некуда, и у меня было стойкое ощущение, будто я нахожусь на Титанике, который уже столкнулся с айсбергом, или вот-вот столкнётся.

Как-то гуляя по улице, я встретил Андрея Уланова, который похвастался мне, что его берут работать на «спец». Правда, пока санитаром. Яна выходила замуж и трудоустройство её интересовало не в первую очередь. Я завидовал ей. У людей жизнь идёт своим чередом, а я болтаюсь как известное в проруби. Время от времени, посещая администрацию психбольницы в попытках трудоустройства, мне стала бросаться в глаза неухоженность главного здания. Стены были сильно обшарпаны, в углах везде была паутина и, казалось, что люди ходят сюда как бы случайно, имея основную жизнь где-то далеко, в сугубо личном пространстве, а сюда приходили работать как-бы с одолжением. Это слишком контрастировало с тем, что я видел в филиале на ***ной улице. Так я валял дурака три месяца, до самого конца мая.

И вот, свершилось, мои старания были не напрасны. Однажды моя мать, придя с работы объявила: что будучи по своим производственным делам она заходила в психушку к Василию Семёновичу и он сказал, чтобы мы пришли на следующий день к нему. Ей надо было принести некоторые важные бумаги, а мне – написать заявление о приёме на работу в отделение общего типа санитаром. Мария Алексеевна тоже, как выяснилось, не раз ходатайствовала за меня. Моя крёстная всячески расхваливала меня перед ней и говорила, в частности, что я абсолютный трезвенник. Это было очень важным условием у Марии Алексеевны. И мне было не по себе от такой характеристики, так как действительности такое утверждение соответствовало не особо. Но, это всё, как говорится, мелочи. Итак, было уже по-летнему тепло…

Глава 4. Трудоустройство.

Май в 1998-м году у нас выдался тёплым и солнечным. В конце двадцатых чисел мои «каникулы» явно уже затянулись и мне было неловко так долго бездельничать. Я отлично отдохнул и очень хотел приступить к работе. В период массовой безработицы даже простая низкооплачиваемая работа в бюджетной сфере мне казалась вполне приемлемой.

Стояла жара. Ближе к обеду на небе появились тучки и по прогнозу гидрометеоцентра ожидался дождь. Прихватив с собой зонт, как было заранее оговорено, около двух часов пополудни я снова находился в хорошо знакомом холле. Секретаря, как всегда, не было на месте. Дверь в кабинет приоткрыли для улучшения циркуляции воздуха. Было душно. Вежливо постучавшись в дверь, я вошёл внутрь и поздоровался. В кабинете помимо Василия Семёновича за правым краем Т-образного стола сидела моя мать и передавала на подпись какие-то документы, лежавшие перед ней в картонных папках.

– Садись сюда. – Сказал Василий Семёнович и указал противоположный край. – Вот тебе листок и образец заявления. Переписывай его, только свою фамилию поставь и сегодняшнее число.

Я взял бумаги и быстро написал, как велели. Это было стандартное заявление на устройство санитаром в отделение общего типа. Казалось, про меня на некоторое время забыли и я принялся оглядываться вокруг. Кабинет главврача представлял из себя серую комнату с уже давно не делавшимся ремонтом. Вдоль стен стояли старые шкафы с небрежно лежащими в них паками и какими-то грамотами. Наверху одного из шкафов стоял кубок в честь какого-то неведомого знакового события. Казалось, время здесь остановилось лет на тридцать. Только портрета Ленина не хватает. В левом углу стоял большой тяжёлый сейф. Мне тут вспомнились всякие анекдоты про «начальника дурдома», и я подумал, что лихой вид и вульгарная лексика Василия Семёныча отлично подходят этому образу.

– «Неудивительно. – Думал я. – Если в этом сейфе вдруг при открытии будут лежать какие-нибудь игрушечные рули или специальные удочки для рыбной ловли в унитазе. В завершение всего, под столом окажется игрушечная конская голова на палке и начальник, достав её – задорно поскачет на обход в отделения. Иронично представляя всякие каламбуры, я всерьёз, конечно – чудес не ждал. И напрасно. В коридоре послышались тяжелые женские шаги, и туфля, издававшая их, вдруг, со стуком распахнула дверь. На пороге появилась среднего роста солидная полноватая дама семитской наружности со свежей химической завивкой. Её шею украшали две или три золотые цепочки с православным крестиком и иконкой. На кистях бросались в глаза дорогие кольца и перстни, почти на каждом пальце. Она держала в руках большой лист бумаге, в котором угадывался рабочий график. Решительно подойдя к столу, дама бросила его прямо под нос начальнику, а сама села радом с моей мамой.

– Василий Семёнович, вы смотрите, что получается: вашей Настеньке припёрло вдруг на июнь уйти в отпуск и мне её таки совершенно не кем её заменить. Элеонора Владиславовна идёт в отпуск по графику, и я никоим образом не могу ей отказать в отдыхе. Наш Михаил Иванович остаётся из «средних» один. Сами видите – этого никак нельзя допустить. Смена осталась совсем оголённая. Хоть самой выходи. Что будем делать?

– Бери его. – Коротко бросил главврач и показал на меня пальцем.

– Как его?! Кого «его»?! Этого?! У нас же нет свободных ставок! Я с вами не шутки сюда шутить пришла!

– Бери, говорю!.. – На два тона выше ответил главврач и приправил такое словцо, что мне стало не по себе. – Бросай свой лист сюда, – обратился он уже ко мне, – и пиши заново. – Повелительным тоном сказал он.

– Человек уже три месяца работу ищет… – Включилась в диалог моя мать, но солидная дама оборвала её на полуслове.

– Послушайте, женщина, у меня половина родственников без работы сидит, я прекрасно всё понимаю. У нас, на «спецу» все места заняты и принять молодого человека можно лишь на временную ставку. Конечно, против воли главного не попрёшь, придумаем что-нибудь, но вы не рассчитывайте на слишком многое.

Я написал новое заявление и на него Василий Семёнович залихватским почерком наложил свою визу. Прежнее было порвано и отправлено в урну. Меня временно приняли на работу медбратом сроком на два месяца (т.е. на время отпуска основного работника – Анастасии Васильевны, в замужестве – Алексеевы) в отделение принудительного лечения с усиленным наблюдением специализированного типа, именуемом в народе кратко как «спец». Солидная дама оказалась старшей медсестрой этого отделения, звали её Елена Александровна Гольдман. Меня представили. От главврача ей было отдано распоряжение показать рабочее место новому сотруднику и познакомить его с коллективом.

Пока происходили эти события – начался ливень. Выйдя из конторы, мы вдвоём со старшей сестрой остановились на крытом крылечке. Тёплый дождь лил как из ведра и график, который взяла назад Елена Александровна, стал покрываться каплями, долетавшими до нас.

– Молодой человек, вы не одолжите мне свой зонт на две минуты, надо как-то без потерь дойти до отделения.

Я охотно согласился и открыв зонт передал его Елене Александровне. Спрятав под него – в первую очередь график, а затем свою голову, дама вместе со мной направилась к моему новому месту работы.

Проходя через знакомый недостроенный объект, я заметил, что нового ничего там нет и решил, что этот недострой стоит тут уже давно. Идущая впереди Елена Александровна достала из кармана большую связку ключей и, дойдя до железной двери, открыла её специальным ключом, похожим на тот, которым проводники в поездах открывают туалет. Сверху сильно поливало и мне пришлось закрывать макушку головы ладонью.

– Иди за мной и обязательно закрывай за собой хорошенько все двери. У нас это очень важно. – Сказала она.

Я вошёл во внутренний дворик перешагивая через многочисленные лужи. На тропинке были хаотично разбросаны битые кирпичи и доски, служащие мостками. Взору открылось L-образное здание с зарешёченным двориком для прогулок, квадратными самодельными беседками, металлическими столбами и натянутой на них сеткой-«рабицей». Ближе к углу находился вход, и зайдя внутрь, мы проходили через систему сложных запутанных коридоров с непременными решётчатыми дверьми, которые я с грохотом захлопывал за собой. Все они были снабжены замками, которые открывались специальным ключом с квадратной выемкой. Мы дошли до двери, кабинета с обычной дверью. Внутри кабинет оказался весьма просторным, с очень высокими потолками. В нём имелась ещё одна дверь, как я понял-личный кабинет старшей сестры.

– Заходи, присаживайся, сказала Елена Александровна. – Её тон был заметно мягче и дружелюбнее. – Сейчас я тебе выдам халат и ключ. Сестра- хозяйка уже домой убежала, придётся мне тебе инвентарь выдавать.

Вдоль стены помещения стояли шкафы с медикаментами, в углах были высокие сейфы. Справа у окна стоял рабочий стол и два стула, один из которых был предназначен для посетителей. У входа тарахтел холодильник. Елена Александровна несколько минут копошилась в своих закромах и, наконец, выдала мне искомые артефакты.

– Теперь пойдём со мной, посмотришь отделение. Заодно, познакомлю тебя с сотрудниками и больными.

Мы опять проходили через хитроумные коридоры и помещение, сразу определяемое как – больничная столовая. Поднявшись по двум ступенькам и свернув налево, я увидел большую тяжёлую металлическую дверь, покрашенную белой краской и красной надписью: «Процедурный кабинет». Она всё так же, открывалась специальным ключом. В «процедурке» находились: кушетка, шкаф и стол, за которым сидел очень высокий и худой молодой мужчина с усиками, который что-то писал.

– Алёша, познакомься с новым сотрудником. Это – Виталий, он будет работать с Михаилом Александровичем, пока Настя не выйдет из отпуска. Давай покажем ему палаты и больных. Сопроводи его.

Алексей встал из-за стола, приветливо улыбнулся и пожал мне руку. Он был выше, чем я думал. Явно – далеко за два метра, я ему смотрел в верхнюю часть груди. Выйдя из помещения, мы свернули налево и через несколько шагов повернули вправо. Там, за другой решётчатой дверью, проходил очень длинный коридор, метров тридцать в длину, по правую сторону которого были тяжёлые двери в палаты с прямоугольными окошками, застекленные прозрачным плексигласом, закрывавшиеся на стандартные тюремные замки. Запах в отделении стоял специфический: нестиранное бельё вкупе с туалетом, плюс ещё и накурено. Посередине коридора с левой стороны стоял стол и по обе стороны от него – старые диванчики, обтянутые дермантином и уже основательно просиженные. К нам быстрым шагом подошёл санитар, круглолицый загорелый парень в улыбке которого виднелся золотой зуб. Одет он был в белый халат, но как-то бросалась в глаза манерность, характерная для уголовников. Он с лязгом открыл первую палату. Мы вошли. Я поздоровался. Кто-то в палате вежливо ответил.

– Это у нас «наблюдательная палата», сюда всех «глумарей» помещают, да вновь поступивших, если не ясно что за тип. За «глумарями» надо вести особое наблюдение. – Объяснял Алексей, оказавшийся медбратом и начальником смены.

– Что значит «глумари»? – Спросил я.

– Ну, это те, кто в остром психозе, ведёт себя неадекватно. – Разъяснял медбрат.

В палате находилось человек восемь, красавцы все, конечно, неописуемые. Некоторые из них спали. Кто-то читал книгу. Бросился в глаза пожилой лысоватый мужчина в пижаме, переминавшийся с ноги на ногу возле своей койки у окна. Ступни у него были чёрными, как уголь, с кривыми длинными ногтями. Такая же чёрная оказалась простынь, куда этими ногами он ложился. В довесок он ещё и улыбнулся такими же чёрными прореженными зубами.

– Алёша, Алёша, дай мне, пожалуйста, горелую спичку. Я тут горелые спички собираю, мне они нужны в зубах ковырять. – Топчущийся мужик залез рукой в карман и вынул из него какой-то мусор, в котором угадывались очертания нескольких спичек. – Алёша, Алёша, – продолжил он, – я опять вхожу в «глубокий глум».

Тут внезапно с одной из коек вскочил другой пациент, до того притворявшийся спящим, и схватив предплечье медбрата стал тереться о него щекой, при этом громко мяукая.

– Галушка, а ну брысь отсюда! – Прикрикнул на него Алексей и слегка оттолкнул псевдокота.

Больной засмеялся и было видно, что несмотря на молодой ещё возраст, был совершенно беззубый. В завершении – он визгливо залаял и вывалил свой очень длинный язык, изображая на этот раз пёсика. Елена Александровна, стоявшая в коридоре, укоризненно покачала головой.

Мы с улыбкой вышли и пошли смотреть вторую палату. Она была заметно больше первой. Спящих в ней не оказалось. Каждый занимался своими делами. Некоторые играли в нарды. Двое ходили вдоль коек и о чём-то разговаривали. На меня сразу обратили внимание и приветливо заулыбались. На моё «здравствуйте» откликнулось сразу несколько человек. Один из них, невысокий, с бородкой, монголоидного вида больной подошёл ко мне и спросил моё имя. После предложения познакомится «получше», мы направились снова – в коридор.

– Это «петушатник» у нас, тут «петухи» одни. – Пояснил санитар, который, судя по всему, неплохо разбирался в тюремных вещах.

Дальше мы посетили ещё три небольшие палаты. Была ещё шестая палата, упирающаяся входом в торец коридора. Дверь в неё была открыта и на некотором расстоянии от входа до верху зарешёченная. В решётке была ещё одна дверь для входа, закрытая уже на «квадратный» замок. Эта палата была самая большая, человек на пятнадцать и в ней был свой туалет.

Везде меня встретили хорошо, интересовались: как меня зовут, сколько мне лет, когда закончил училище? Я отвечал как можно вежливее, сохраняя достоинство. Всё отделение было больше похоже на следственный изолятор. Стены палат были выкрашены мрачными и тёмными дешёвыми красками почти до потолка, края стен украшал старомодный накатный узор. Коридор был покрашен коричневым «под дерево». Пол выстлан линолеумом, во многих местах порванным и грубо прибитым. Надо было смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Кое-где на стенах имелись кнопки вызова охраны. Многие из них уже не работали. Экскурсия была окончена, и я направился к выходу. Из первой палаты донёсся голос «топтуна»:

– Алёша, дорогой, пойдём погуляем.

– Какое «погуляем»? Дождище на улице!

– Он кончился уже! Пойдём на прогулку?!

– Николай, сиди там, ты и так весь чёрный, ходишь босиком, одна грязь после тебя будет.

– Алексей, погуляй с больными, пусть свежим воздухом подышат. – Вступилась старшая сестра.

– Алёш, может сходим? – Жалобно настаивал больной, которого звали Николай.

– Ну ладно, хорошо, раз уж Елена Александровна просит…

Самостоятельно открывая двери, я выходил наружу. Было трудно найти сразу правильную дорогу, лабиринты коридоров казались мне запутанными. Несмотря на это я вышел из здания и направился по тропинке к железной двери переступая лужи. Дождь, действительно окончился. Я шёл домой в хорошем настроении. На смену мне нужно было явиться только через два дня в ночь.

Глава 5. Первое дежурство.

Вечером первого июня 1998-го года в девятом часу я вышел впервые на работу. Солнце стояло ещё высоко, было тепло и в воздухе уже стояла летняя пыль. Дул приятный лёгкий ветерок. По дороге мне повсюду попадались разгуливающие люди: многолюдные весёлые компании, влюблённые парочки, молодые мамы с колясками. В самом центре города, за ларьками, был сквер и в нём тусили подростки, распивая пиво. Неопрятный бомж подошёл к ним и с протянутой рукой, видимо, просил «дать ему на хлеб». Чем ближе я подходил к больнице, тем сильнее во мне нарастала глухая тоска, и я заскучал по своим прошедшим детству и юности. Всё, началась взрослая жизнь, новая эпоха, и молодость безвозвратно была потеряна. Мне тогда было только 20 лет и, казалось бы, жизнь только началась. Всё же, в какой-то мере, я оказался прав. Дальнейшие годы мне лишь удавалось играть в молодого, подобно тому, как дети играют во взрослых.

Придя в больницу, я оделся в белый халат. В раздевалке все шкафчики были заняты и первое время приходилось пользоваться общим шкафом. В процедурном кабинете уже сидел мой напарник – Михаил Иванович Ложкарёв. Это был хмурый пожилой медбрат, с седой чёлкой и короткими ножками, которые, сидя на стуле, едва доставали до пола. Я поздоровался и представился. Михаил Иванович с недовольным видом бросил мне:

– Можешь таблетки разложить, я пока карточки напишу. Потом будем раздавать лекарства.

Я собрал из шкафа все имеющиеся коробки с таблетками и положил их на второй стол. Контейнеры для раздачи представляли из себя пластмассовые пеналы с четырьмя карманами и закрывались они капроновой скользящей заслонкой. Рядом лежал список больных, написанный от руки на двойном тетрадном листе в клетку с расчерченными колонками для разных препаратов. При наличии соответствующего лечения – имелась запись дозировки или количестве штук в образовавшихся ячейках. Назывался этот список-«аминазинка», в честь самого ходового препарата. Я успел зарядить несколько контейнеров, как вдруг громко открылась дверь и на пороге появился другой мужичок «в возрасте», невысокий, сутулящийся. На крючковидном носе располагались большие толстые очки. Покряхтев в кулак, он произнёс:

– Добрый вечер, я вижу у нас новый сотрудник. Позвольте узнать ваше имя, молодой человек?

– Виталий.

– Виталий? Очень хорошо, а по отчеству?

– Григорьевич. – Ответил я на вопрос.

– Виталий Григорьевич, прошу вас пройти со мной во врачебный кабинет для проведения инструктажа.

Под ещё более недовольный взгляд Михаила Ивановича мы вышли. Пройдя по системе коридоров, мы зашли в кабинет врача, по соседству с которым был отгорожен уже знакомый мне кабинет старшей сестры. В помещении стоял большой шкаф для одежды, ещё два книжных шкафа с книгами и характерными для уголовников поделками на полках. По углам возле окна стояли столы. Мужичок в очках сел за один из них, а я сел рядом, на стул.

– Меня зовут Дмитрий Ильич Полушкин, и я в этом отделении являюсь заведующим. – Представился он. – У меня сегодня ночное дежурство и есть немного времени провести с вами беседу. Наше отделение особенное, тут лежат больные, которые совершили преступления и признанные невменяемыми специальной экспертизой, которым суд вместо уголовного наказания определил принудительное лечение в стационаре спец.типа с усиленным наблюдением…

Дальше заведующий долго рассказывал о всяких злодеяниях своих подопечных. Объяснил правила поведения с больными. Я узнал, что ни в коем случае нельзя отзываться на просьбы принести что-нибудь запрещённое в отделение, вроде – чая или алкоголя. Нельзя провоцировать на агрессию разными жаргонными словами, такими как – «петух», «козёл» и прочее. Что надо обязательно надёжно закрывать за собой все двери и быть всегда начеку. В довершении ка всему сказанному он вынул из стола какие-то ржавые железные прутья и сказал:

– Это заточки, которые готовили для меня, чтобы ими убить. В ходе обысков бдительные сотрудники их изымали и передавали мне, для коллекции…

«Да-а, думал я, серьёзный мужик, опасно ему здесь работать». Дальше я прослушал вкратце – историю этой больницы и довольно подробно – роль Михаила Васильевича Фрунзе в становлении молодой Советской Республики.

Так прошло часа полтора-два, уже стемнело и инструктаж был окончен. Я вернулся в процедурку под большим впечатлением и застал в ней сидящего всё там же Михаила Ивановича, читающего дешёвую книгу. Он оторвался от чтения и раздражённо бросил мне:

– Таблетки мне пришлось раздать самому. Ты пропустил самое главное. Я всё уже сделал. Хочешь – иди в раздевалку, чаю попей. Утром «сдачу» напишешь.

Молча развернувшись, я направился куда было сказано.

Раздевалка была комнатой средних размеров. По стенам были размещены шкафчики для сотрудников. Секциями, по четыре штуки. Каждый шкафчик был занят двумя людьми. Обычно это были однополые пары. В том смысле, что шкафчик использовался двумя мужчинами или двумя женщинами. Посередине стояли два стола вместе. По торцам столов – стулья. По длинным краям – лавочки. Когда я зашёл в раздевалку, как раз на одной из этих лавок сидели две санитарки средних лет и грызли семечки подсолнуха. На столе перед ними лежала газета с шелухой и, судя по её количеству, грызли они их уже давно, не меньше часа. Одна из них, очень приятной наружности, обратила на меня внимание:

– Ты что, новенький, как зовут? Я – Люся, она – Валя. Ты сейчас где был? На беседе у Полушкина? Заточки видел? Это сам Полушкин их и сделал, да сюда принёс. Ты на него внимания не обращай, он у нас главный дурак!

Санитарки залились хохотом, после чего эта самая Люся предложила:

– Будешь с нами семечки щёлкать?

– Нет, спасибо, я бы лучше чайку попил.

– А, ну как хочешь, чайник – там, бери его и грей на плитке.