Волшебный тюльпан. Рассказы

Пришёл туда и двадцатилетний Роман Рукавишников. Он заметно выделялся среди городской молодежи – ещё ни разу не сидел в тюрьме. Роман был всеобщим любимцем. Даже враги были к нему менее суровы. Теперь он стоял в углу, и все танцующие «гарцевали» мимо него. На балу он увидел красивую девушку, которая очень ему понравилась. По быстро наведённым справкам выяснилось, что это Юлия – дочь хозяина дома. Хотя городок наш маленький, благоразумные родители не часто отпускали её на улицу. Поэтому он не знал её, а она не знала его. Роман ей, кстати, тоже приглянулся. Девушке очень хотелось, чтобы он принял участие в танцах.

Старший Морозов вдруг затеял развлечение – хоровод с «венком» (нечто среднее между бесцельным хождением по кругу и «ламбадой»). Тогда они и познакомились.

Отсюда и начинается наша история.

Юлия, узнав фамилию Романа, поняла, что им не быть вместе. Но в её душе промелькнула надежда, что брак сможет примирить семьи, и, возможно, даже объединить бизнес. А это сулило большие перспективы…

Всё на свете заканчивается, в том числе костюмированные балы.

Через несколько дней Юлии удалось выйти на улицу и поговорить с Романом. Тот совершенно воспарил от счастья и уже называл всех Морозовых братьями. Влюблённые решили пойти к местному священнику, отцу Василию. Он жил на соседней улице. Отец Василий весьма увлекался ботаникой, часто бродил по лесам, окружающим наш городок, и собирал разные травы. Священник старался вести дела осторожно и, на всякий случай, всегда искал опоры в людях, пользующихся авторитетом. Венцом его дипломатии стала та самая часовня в честь преподобного Серафима Саровского. Отец Василий был духовником обоих семейств, поэтому с радостью принял предложение обвенчать Романа и Юлию.

Вскоре после их беседы это и было сделано с надеждой на скорое объявление прекрасной новости.

Всё шло хорошо. Карты, как говорится, ложились удачно. Можно было в следующем месяце рассказать о венчании. Однако в жизни не всё так просто. Однажды Роман с друзьями что-то отмечал в местном клубе. Все уже были порядком навеселе, как в клуб ввалились несколько парней Морозовых. Они были чем-то обозлены. Как говорили потом, один упрямый торгаш не хотел делиться. Слово за слово, и началась драка. На помощь одной и другой стороне подоспели сторонники из числа местных. Полетели бутылки и стулья, полилась кровь. Роман как мог успокаивал дерущихся. Но один из них, двоюродный брат Юлии, вдруг бросился на Романа с ножом. Роман инстинктивно отреагировал, и оружие противника обернулось против него. Поднялся невероятный шум, появилась милиция, и участники ссоры мгновенно разбежались. Роман с друзьями спрятался у отца Василия. Священник как опытный человек посоветовал немедленно уехать в другой город и подождать, пока всё утихнет (на местном диалекте это называлось «лечь на дно»). Всё-таки, как говорилось выше, начальник милиции был другом старшего Рукавишникова. Роман отправил Юлии длинную смс-ку и уехал в город N.

Юлия теперь целыми днями только и делала, что лила слёзы да вздыхала, почти не ела, не знала сна, и ночи её были похожи на дни. Мать думала, что причина её печали – смерть брата.

Так шли дни и месяцы.

А Юлия грустила, ей становилось хуже и хуже. Дела Романа пока не наладились. Нужный человек был в Москве и ходили слухи, что ему там что-то высказали об «утрате доверия». Родители Юлии думали, что женитьба поможет дочери. Морозовы принимали решения быстро: Юлия выйдет замуж за бойкого молодого человека, который подаёт большие надежды. Таким образом, пока Роману пришлось «лечь на дно», его жена стала невестой другого. Юлия писала мужу длинные и страстные смс-ки, призывала приехать и забрать её. Роман же отвечал коротко и по делу: «Потерпи немного».

Тогда Юлия не выдержала и пошла к отцу Василию. Хитроумный священник, подумав, предложил такой план: он даст Юлии особую траву, о которой не знает даже современная наука. Юлия заснёт крепким сном, таким крепким, что все сочтут её мёртвой и принесут в церковь. Отец Василий договорится, что будет отпевать только он и его помощник. Во время отпевания или чуть позже Юлия проснётся, Роман её заберет, и они уедут вместе подальше от родных мест. Девушка с радостью согласилась на такой план, позвонила Роману и всё ему рассказала. Тот обещал сделать так, как договорились.

Однажды вечером Юлия проглотила чудо-траву, которую ей дал отец Василий. На следующее утро она не проснулась. В доме Морозовых поднялся страшный шум, позвонили в «неотложку», потом позвали лучших врачей города. Те сказали, что девушка мертва неизвестно по какой причине. Старший Морозов, не доверяя местной медицине, позвонил в центр, оттуда прилетел специалист, светило науки, и тоже пожал плечами: мертва. Что же делать? Все решили, что безмерное горе стало причиной смерти. Больше всех убивалась мать, которая без конца лила слёзы и не слушала ничьих утешений. Отец Юлии был опечален не менее жены. Он чувствовал невыразимую муку, но старался справиться с ней.

Принесли Юлию в церковь, оставили на отпевание. В это время Роман приехал из города N и спрятался в доме отца Василия, жена которого была посвящена в эту историю. Она, кстати, уже собирала вещи, поскольку священник понимал, что в случае исчезновения Юлии ему и его семье тоже придется спасаться бегством. Просьба о переводе в другой приход была недавно удовлетворена.

Всё сложилось как нельзя лучше. В положенное время Юлия проснулась, Роман без долгих околичностей забрал жену, они сели на поезд и уехали далеко, в город Y.

Прошло несколько лет.

О судьбе отца Василия ничего не известно до сих пор. Роман же с Юлией живут там, куда приехали, спасаясь от гнева родственников. Прихваченные родительские деньги, хотя и крупная сумма, давно закончились. Навыки Романа по конфискации чужого добра в этом городе не пригодились, местные Рукавишниковы не нуждались в его услугах. Он потихоньку пытался узнать, как обстоят дела в родном городе. Там всё по-прежнему, сменился разве что начальник милиции. Возможности для возвращения никакой нет, поскольку их семьи после того случая обвинили во всём друг друга, и война разгорелась с новой силой. Хотя от прежних лет есть небольшое отличие: Морозовы теперь ищут Романа, а Рукавишниковы – Юлию.

Как говорится, нет повести печальнее на свете, чем та, в которой пропадают дети.

Санкт-Петербург

Алёна и Павел

Историю эту рассказала моя бабушка, и слушал я её маленьким ребёнком. На дворе была непроглядная ночь, поэтому эффект от её истории был совершенно поразительный. До сих пор помню каждое слово. Всё рассказанное не было выдумано бабушкой (обладавшей, кстати говоря, богатой фантазией и даром сказительницы), а случилось на самом деле.

Бабушка была родом из глухой карельской деревни, куда почтальон приезжал раз в три месяца, а исправник8 и врач не добирались вовсе. Деревня находилась на берегу Белого моря, мужчины почти все поголовно рыбачили, жены не видели их дома по нескольку недель. Жили большими семьями (в несколько поколений), избы строились длинными, двухэтажными, с резными коньками на крышах.

Поскольку полиция и медицина в деревне не появлялись, то все дела, связанные с порядком, здравоохранением и всем прочим, решались на общих сходках. В исключительных случаях люди обращались к старейшинам. Это были старики, немало повидавшие на своём веку. Их опыту доверяли, поэтому их решения считались окончательными.

Жила в деревне молодая женщина Алёна. Её выдали замуж за богатого рыбака. Ни о какой любви речи не было, просто родителям Алёны очень хотелось породниться с семьей того рыбака – она была весьма зажиточной и влиятельной. Так и жила Алена: стирала, носила, мыла, готовила, шила, садила, полола… Часто она думала не о муже, которого боялась, а о добром парне Павле, за которого когда-то хотела выйти замуж. Он тоже был рыбаком, жил с престарелой матерью. И он тоже думал об Алёне, на которой когда-то хотел жениться.

Стала бы эта история одной из многих других, в меру печальных, в меру трагических, если бы не случай, что перевернул всё с ног на голову.

Вернулся в ту пору в деревню брат Алёниного мужа. Был он отходником и работал в Петербурге, строил барки, иногда малевал, как сам говорил, «цвяточки» в купеческих домах. Пришёл он, хоть и с деньгами, но сильно хворый. Кашлял кровью, покрылся большими волдырями, метался в жару по кровати и, в конце концов, отдал Богу душу. Болезнь напугала многих, в том числе местного священника – пока приедет лекарь (если приедет вообще), полдеревни перемрёт. Несчастного быстро отпели и поспешили похоронить. Погоревали все для порядка – свой все-таки – да и стали забывать понемножку.

Но не тут-то было.

Вскоре у некоторых появились те же симптомы. Все они через несколько дней умерли. Деревню охватила паника. Люди бросились к знакомым средствам: окуривали помещения целебными травами, часто мылись в бане, старались меньше встречаться друг с другом, молились, жевали всякие снадобья. Помогало мало, заболели многие.

В их числе и Алёна. К ней мало кто приходил. Даже муж, подчиняясь словам властной матери, почти не заходил в то помещение, где лежала больная. Павел же в это время был в море и ничего не знал. В один из дней Алёна затихла окончательно, и её повезли на кладбище. Никто, кроме двух деревенских прощелыг, не провожал покойную. Да и те вызвались закопать её тело за вознаграждение. Повторю, деревня была в панике, ни о каком соблюдении обрядов, положенных в таких случаях, речи не шло. Конечно, в губернию сообщили о начавшейся эпидемии, но начальство не спешило присылать помощь. Да и как посылать врача или санитаров, если даже почтальон, не раз бывавший в деревне, часто, заблудившись, бродил в местных болотах по несколько дней?

Итак, Алёну привезли на кладбище и начали укладывать в приготовленную могилу. Вдруг «покойница» открыла глаза и протяжно вздохнула. Лица мужиков исказились от ужаса. Они, заорав дикими голосами, бросили телегу и лошадь и побежали в деревню. Рыбаки потом рассказывали, что никогда в жизни они так быстро не бегали.

Алёна села на краю могилы и, оглядевшись, заплакала.

Павел в это время вернулся домой и узнал о случившемся. Он быстро запряг лошадь и поспешил на кладбище в надежде успеть проститься с любимой. Каково же было его удивление, когда он увидел Алёну живой! Её молодой организм справился с болезнью. И хотя она была ещё очень слаба, и на теле оставались следы волдырей, опасность была позади. Счастливый Павел посадил девушку на оставленную мужиками телегу и повёз в свой дом.

Дорог на кладбище из деревни было две, Павел поехал по длинному, но удобному пути, хотя обычно покойников возили по короткой, но ухабистой дороге – умершим всё равно. И именно по ней к Алениной могиле уже мчалось почти всё мужское население деревни, заинтригованное красочным рассказом прибежавших мужиков. Разумеется, они обнаружили только пустую могилу. Ни Алёны, ни телеги, ни лошадей не было.

Павел тем временем привез Алёну домой (изба его стояла на краю деревни, поэтому их никто не заметил) и поручил заботам матери. Добрая старушка поохала немного, уложила Алёну в постель и принялась готовить снадобья.

Павел призадумался, как быть дальше. Через несколько дней, когда Алёна уже почти совсем оправилась от болезни, он обошёл всех старейшин. По его просьбе они должны были собраться в трапезной старой церкви. Двое наиболее проницательных, сказавшись больными, не пришли (среди них – тесть Алёны), но Павла это не остановило. Накануне он долго думал, что сказать пришедшим, как склонить их на свою сторону.

В итоге повёл речь так: то, что было выброшено одними за ненадобностью и было подобрано другими как величайшая ценность, должно остаться за вторыми; зачем возвращать выброшенное тому, кто захотел избавиться от него? Старейшины согласились с ним. Тогда Павел, попросив их и далее держаться своего мнения, привел в трапезную Алёну, сидевшую в это время в одном из укромных уголков церковной галереи.

Когда «покойница» вошла в помещение, многие вскочили с мест. Некоторые обошли Алёну кругом, потрогали за плечо. Она только молча улыбалась. Первым молчание нарушил отец Алёны, также входивший в число старейшин. С трудом сдерживая радость, он медленно сказал, что поскольку муж Алены перестал о ней заботиться, то она должна стать женой Павла. Большинство было согласно.

Справедливость восторжествовала. А недовольные ворчали недолго, потому что муж Алёны, уже бывший, вскоре утонул.

Санкт-Петербург

Любовь и велосипед

Когда-то я был маленьким, тщедушным первоклашкой. В родственниках у меня была дюжина таких же первоклашек, поскольку у мамы и папы было множество сестёр и братьев приблизительно одного возраста. С одними родственниками я общался часто и довольно весело, с другими же – редко и неповоротливо.

Однажды мы ехали с двоюродным братом (назовём его Ванькой) на большом велосипеде: он вёл, а я сидел на раме. Конечный пункт нашей поездки я уже, конечно, не помню. Мы были довольно забавной парой: я не мог достать до педалей, вследствие малолетства, Ванька же был постарше меня, но у него в ту пору было очень плохое зрение, он носил толстые круглые очки и обижался, когда его звали очкариком. Мы трое, то есть я, Ванька и большой велосипед, явно представляли большую опасность для зазевавшихся пешеходов. Я говорил Ваньке, куда ехать, и властным голосом предупреждал о «помехах», он же самозабвенно крутил педали. Мы, кажется, уже были близки к конечному пункту нашей поездки, когда лихо выскочили на центральную площадь нашего городка. Тогда она ещё не была превращена властной рукой мэра в автостоянку и являла собой колоссальное пространство для пешеходов и велосипедистов. Первые по ней обходили опасные перекрестки, вторые – упражнялись в фигурном вождении. Последнее часто заканчивалось плачевно, поэтому обычно над площадью стоял гул бойких молодежных ругательств. Но в тот день она была пуста. Вероятно, недобрые силы создали идеальные условия для катастрофы, которая должна была приключиться со мной и Ванькой.

Итак, повторюсь, мы выскочили на пустую площадь. Чуть позже выяснилось – она была не совсем пуста. Где-то на краю шёл молодой папаша со своим первоклашкой. Я немедленно передал информацию рулевому, тот что-то хмыкнул, и мы продолжили движение. Поскольку курс наш не изменился, я повторно сообщил наверх о приближении айсберга. Капитан прокричал что-то невнятное, и мы опять продолжили движение в прежнем направлении. Опасность была все ближе. Я заподозрил неладное и внимательно поглядел на Ваньку. На стеклах его очков были капельки дождя (начинало немного накрапывать), которые ухудшали видимость.

Моих силёнок не хватило, чтоб перехватить руль и избежать столкновения. Да-да, мы на полном ходу врезались в папашу и его сына. Скорее, даже в сына, поскольку папаша роковым образом отвернулся и не видел нас. Мы с Ванькой, как древние рыцари, вылетели из седла. Он молча упал на меня. А над площадью уже стоял крик того несчастного первоклашки. Папашины глаза немедленно налились кровью, и он ударил Ваньку коленом между ног. Ванька сложился вдвое. Потом разъярённый папаша подошёл ко мне, но, видимо, первая волна гнева схлынула, да и бить детей на центральной площади явно не входило в его планы, и он отошёл. По краям площади начали останавливаться люди, с интересом взиравшие на нашу сценку. Одной из фраз, долетевших до меня, было: «Парень, уезжай!», другой: «Гляди! Гляди!» Папаша, утешая пострадавшего сына, вместе с ним покинул место происшествия. Ванька, прихрамывая, подошёл ко мне, мы общими усилиями подняли велосипед и с трудом поехали дальше. По дороге Ванька сказал, чтоб я никому не рассказывал об этом.

Что я могу сказать в итоге?

Ванька с тех пор сильно изменился. Он начал заниматься самбо, даже что-то выигрывал, потом стал членом мафиозной группировки, кого-то застрелил и недавно пропал. А я вот вспоминаю об этом случае.

Когда любовь к сыну, явно замешанная на любви к себе, становится настолько сильнее любви к ближнему и всех табу, принятых в обществе («Детей бить нельзя!»), что совершенно затемняет глаза человеку? Только ли страх за сына двигал тем молодым папашей? Неужели он подумал, что мы специально наехали на его ребёнка? Или он просто вынужден был что-то предпринять, чтоб не потерять авторитет в глазах сына и уважение к самому себе?

Любовь – чувство «составное», она может становиться своей противоположностью, менять «вектор» (например, часто у женщин любовь к мужу переходит в любовь к сыну), маскироваться под дружбу и т. д. И, как выяснилось из нашего происшествия, разные ипостаси любви могут враждовать друг с другом. Впрочем, может быть, я усложняю ситуацию. Вероятно, просто у папаши было плохое настроение, да еще мы обидели его чадо, и он отыгрался на нас.

Плохо лишь то, что Ваньки, скорей всего, уже нет, и то, что я до сих пор вспоминаю об этом случае.

Санкт-Петербург

Долг

Жил когда-то недалеко отсюда, в соседнем дворе, старый преподаватель. Жена его давно умерла, а детей никогда не было. Хотя, возможно, и были, но из той подлой породы людей, которые забывают родителей. Так, в полном одиночестве, доживал он свой затянувшийся век. Полдня ходил за хлебом, другую половину дня сидел на скамье около дома и молча смотрел на голубей. Зимой он целыми неделями не появлялся во дворе. Чтоб было с кем разговаривать, он подобрал на улице бездомного щенка, дал ему кличку Косинус. Теперь скудная преподавательская пенсия почти целиком уходила на корм этому весёлому Косинусу, обещавшему стать преогромным псом. Возможно, пенсионер спокойно и протянул бы до того момента, когда настало бы его время встретиться с женой. Но судьба распорядилась иначе.

В одном из подъездов того дома, где жил старик, взорвался бытовой газ. Виной тому были мрачные алкоголики, очень осложнявшие жизнь всему кварталу. Теперь их не стало. Как и почти всего подъезда. Квартира старика сильно пострадала: были выбиты окна, упали большие книжные шкафы, в одной из стен зияла огромная дыра. Все эти обстоятельства в преддверии приближающейся зимы не внушали оптимизма при взгляде на ближайшее будущее. Дыру преподаватель кое-как заделал старыми матрасами, в окна вставил фанеру. Соседи, конечно, пытались ему как-то помочь, но вскоре разъехались по родственникам и гостиницам. Городок у нас маленький, помощи ждать было неоткуда. Каждый сам за себя.

У преподавателя была дальняя родственница. Он точно знал, что она кем-то приходилась его умершей жене, но степень родства, как ни силился, вспомнить не мог. А родственница, между прочим, была презанимательным персонажем. Она обладала на удивление склочным характером. Виной тому была биография – жизнь её, в общем, очень не баловала: воспитывалась в детском доме, образования почти не получила, приходилось в прямом смысле выживать, обитая в большом городе. Поэтому суть ее характера покоилась на том постулате, что жизнь – дерьмо и все вокруг – враги. Выйдя замуж третий раз, она умудрилась сжить со свету и последнего мужа. Старик даже припоминал, что она и с ним успела повздорить на каких-то именинах. Была у неё только одна часть жизни, в которой она имела более или менее человеческое лицо, – дочь от второго брака. Любила она её без памяти, холила и лелеяла. В остальном же это был сущий монстр. Но делать было нечего – преподаватель сочинил ей короткое письмо, где описал печальные обстоятельства, в которые попал на старости лет, и попросил небольшую сумму денег в долг на ремонт квартиры. Откладывая с пенсии, он бы за несколько месяцев вернул ей деньги. Отправив послание, он принялся ждать ответ. В эти дни Косинус доедал остатки случайной консервы и тоскливо посматривал на хозяина.

Через две недели пришло ответное письмо: «Милостивый государь Бедный родственник, помочь вам ничем не могу, поскольку у дочери скоро выпускной, она шьёт платье на заказ, а потом мы с ней летим поправлять здоровье, засим желаю вам всего наилучшего etc., etc.» Получив эту оплеуху, старый преподаватель проболел несколько дней. Потом, с трудом поднявшись с кровати, отправился к старинному приятелю-врагу, с которым раньше пикировался на учёных заседаниях. На удивление, тот повёл себя самым достойным образом. Преподаватель был спасён. Деньги можно было вернуть, когда будет возможность. Учитывая возраст «приятелей», это условие выглядело подвигом благотворительности, к тому же, как позднее выяснилось, эти копившиеся годами деньги были последними у друга-врага.

Итак, стёкла были вставлены, шкафы подняты, дыра в стене заделана. Жизнь, скрипя, как старая телега, двинулась дальше. А через три месяца преподаватель, к своему удивлению, получил второе письмо от родственницы. Новости были весьма интересные. Судьба раскачивалась на качели, словно семилетний карапуз, оставшийся без присмотра: дочь-выпускница убежала из дома со своим взрослым любовником, прихватив родительские сбережения, и теперь заполняла интернет до краёв фотоснимками «Я и Мальдивы», «Я и мой Рэмбо», «Я и мой завтрак», «Я и мои деньги» и проч. Родственница умоляла простить её, дуру набитую, и одолжить денег, сколько возможно.

Преподаватель задумался. Что мешало ему написать ответ, подобный тому, что он получил от неё? «Милостивая государыня Бедная родственница, помочь вам ничем не могу, поскольку у меня своя жизнь и мне совершенно плевать на вашу». Вероятно, те горы книг, которые он недавно с трудом поднимал с пола, мешали такому ответу. Он вздохнул и послал ей оставшиеся деньги.

Во всём необходимо равновесие.

Санкт-Петербург

Ягнёнок

Жил в огромном городе N молодой человек. Работал он в какой-то крупной библиотеке. Юноша был родом из деревни, квартиру в городе он арендовал за большие деньги, поскольку купить свою не имел возможности. Он был, как говорится, весьма ограничен в средствах. Кроме того, в нем жила страсть к стихосложению. Стихи он писал давно, еще с детства. Каждый автор сознательно или неосознанно хочет быть услышанным. Не сумев пробиться в толстые журналы, юноша был вынужден издавать произведения за свой счет. Алчные издатели с удовольствием потакали его страсти, и в итоге юноша оказался совсем уж на мели. Он начал голодать, на работу ходил пешком, хотя библиотека располагалась в центре города, а он жил на окраине. В конце концов, не выдержав постоянной борьбы за существование, юноша решил переехать в деревню, в старый дом, который достался ему от почивших родителей. Он быстро собрал вещи, благо собирать было очень немного: только любимые книги да несколько антикварных чашек и статуэток, купленных им на заре карьеры библиотекаря. Через пару дней он уволился отовсюду и без сожалений сказал «Прости-прощай» городу, в котором прожил около десяти лет.

В деревне все оказалось не так уж плохо, как он себе представлял. На остатках советского колхоза зародилась какая-то организация, обеспечивающая существование жителей деревни. Работала мобильная связь, даже интернет с трудом, но долетал до этих мест. Двухэтажный родительский дом был еще вполне крепок. И, о чудо! В нем жил ягненок! Он, вероятно, был последним представителем некогда многочисленного стада, которое держали родители. Всех родичей пустили на мясо, а его пожалели. Юноша занял второй этаж, а ягненок остался полновластным хозяином первого. На втором появился читальный зал (бывший библиотекарь собрал старые книги родителей и объединил их со своими), а на первом остались солома и животное тепло. Вскоре юноша поступил на должность сторожа в вышеупомянутой организации и зажил себе помаленьку, с иронией вспоминая банковских кредиторов.

А в доме через дорогу жила молодая вдова с маленьким сыном. Муж ее по пьяному делу утонул несколько лет назад в местной речке. Через некоторое время сторож понял, что хотел бы именно с этой женщиной вспоминать свою холостяцкую жизнь. Но, увы, – она подобного желания не испытывала. Поскольку у бывшего библиотекаря были на носу очки, а в душе осень, она посоветовала ему «быть с бабами посмелее» и благополучно забыла про него. Сторож закручинился и начал читать Дос Пассоса9. Изредка он посматривал на окна дома Недоступной. Сын вдовы, как выяснилось, уже давно ходил во двор родителей библиотекаря, чтоб играть с ягненком. Мальчик сильно привязался к маленькому белому шалуну, поэтому юноша не стал запрещать ему и впредь приходить к ягненку. Втроем они довольно весело проводили время, потому что юноша – добрая душа – тоже полюбил веселого беззащитного зверька.

Ближе к осени сын вдовы серьезно заболел.

Это страшно опечалило мать, ибо он у нее был один, и она любила его, как только можно было любить. Проводя около мальчика целые дни, она не переставала утешать его и часто спрашивала, нет ли чего-нибудь, что бы он пожелал, и просила сказать ей о том – она достанет все, что захочет любимый сын. Разумеется, сын пожелал ягненка. Вдова, услышав это, несколько задумалась и начала соображать, как ей поступить. Делать было нечего – надев свое самое красивое платье, она пошла вечером к библиотекарю. Придя к нему, она сказала: