Волшебный тюльпан. Рассказы

«Я – несостоявшийся геолог. Жизнь моя определилась давно и навсегда, и я сам тому поспособствовал, о чём жалею сейчас неимоверно.

С детства огромную роль в моей жизни играла мама. Она всегда считала, что лучше знает, как сделать меня счастливым. После школы, – о, я был прилежным учеником, получить «неуд» было вселенской катастрофой! – меня «поступили» в какой-то институт, связанный с физикой. Считалось, что работа после его окончания даёт верный кусок хлеба, и даже хлеба с маслом, поскольку в ту ударную эпоху везде требовались физики-ядерщики. Я и в этом институте был прилежным студентом, окончил его вполне благопристойно – с красным дипломом. Иначе и быть не могло. Определили меня на одно загадочное полувоенное предприятие в нашем же городе, огромные чертежи чертить и какие-то агрегаты придумывать. Надо сказать, что взялся я за это дело без особого энтузиазма, так как никакой склонности к чертежам да агрегатам не испытывал. В ту пору я зачитывался книгами, как это ни странно, по геологии. Почему странно? Потому что никаких предпосылок для такого увлечения не было, ни один их моих предков, насколько я знаю, не был геологом. Зато были физики. Это удручало. Тем не менее, я ночи напролёт просиживал за изучением пород камней, географических карт и так далее. Никого я в эти увлечения не посвящал. Жизнь катилась как-то сама собой. Мама оказалась права, работа физика дала мне кусок хлеба, уважение соседей и «стабильность в жизни». Я приходил ровно в восемь утра, пил кофе и потом чертил какие-то колоссальные чертежи, с умным видом что-то доказывал, кого-то опровергал, с кем-то соглашался. Мне дали как молодому перспективному специалисту служебную квартиру, кстати, ту самую, где я и сейчас живу. Повторюсь, жизнь встала на рельсы, как паровоз, и с силой потащила меня к вполне прогнозируемому будущему. Я уже имел на примете девицу с того же полувоенного предприятия, и она, как мне казалось, имела на примете меня.

И всё же что-то угнетало.

Мне думалось, что я выбрал тихую гавань, даже слишком тихую, что я мог бы открывать новые месторождения, бродить по горным перевалам, ночевать на берегах далёких рек, что жизнь моя была бы гораздо полнее, насыщеннее и полезнее, чем возле стендов с чертежами и формулами… Я втайне от всех изучил условия поступления в геологический институт и так же тайно начал готовиться. Благо жил я тогда один, было легко многое делать незаметно. Я читал много книг, конспектировал, что-то учил наизусть. Но потом, вдруг решив, что ещё недостаточно готов, отложил поступление на год. Потом, как вы уже догадались, ещё на год…

Я слукавил, сказав, что никого не посвящал в свою геологическую страсть. В то время у меня был друг. Таких друзей теперь не бывает. Звали его Пашкой, и жил он в соседнем доме. Он разделял моё увлечение, мы мечтали, что когда окончим институт, вместе отправимся в геологическую партию, откроем месторождение золота. Он был смелее меня и мечтал гораздо смелее. Пашка не медлил, с первого же раза поступил в институт, и пока я корпел над книгами, он уже учился у известных профессоров.

Однажды вечером он прибежал ко мне.

Вижу, глаза горят, от волнения ни слова сказать не может. Подождал я, дал ему воды. Оказалось, что сбывалась наша мечта. Молодой профессор X набирал добровольцев в геологическую партию. Пашка, сам записавшись, рассказал обо мне. Профессор, несмотря на то, что я не был студентом института и не имел никакого опыта, принял меня заочно, поскольку Пашка описал мой фанатизм, наши мечты и проч. Говорю же, хороший у меня был друг. Поразительно, но потом, в случае успеха партии, мне бы даже облегчили поступление на первый курс.

Мечта сбывалась.

Мы с Пашкой обнялись от радости и договорились через день встретиться утром на углу. Но я совершенно не знал, что брать с собой, потому что был силён только в теории. И он предложил помочь мне собраться. Как бывалый геолог, советовал что-то взять, а что-то с гневом отбрасывал. Мы пили чай до поздней ночи, с жаром разговаривали о золотоносных месторождениях, как будем, вооружённые пистолетами, исследовать новые земли, помогать друг другу в написании отчетов об экспедициях.

Прекрасное было время!..

Пашка ушёл только под утро. Через день всё менялось в моей жизни. Этим утром я должен был уволиться с полувоенного предприятия, сказать «Адью!» волоокой девице, разочаровать маму и надолго уехать из родного города.

Как вы уже догадались, я не сделал этого. Почему? Потому что я – жалкий маменькин сынок. В то утро Пашка, простояв на углу, прибежал ко мне, барабанил в дверь, но я не открыл. И больше я его не видел. Мне кажется, он потом избегал меня. Позднее я много о нём слышал, читал в геологических журналах об его открытиях. Он осуществил нашу мечту, теперь заведует каким-то институтом на Севере.

А что я? Женился на волоокой девице. Работал на том же предприятии. Года через три развёлся. Почему? Потому что я – маменькин сынок, я же говорил. Теперь вот обитаю в той же квартирке как никому не нужный перспективный (ха-ха!) специалист. Сколотил несколько месяцев назад скамейку и выхожу посидеть. Зачем? А вдруг Пашка вновь придёт и позовёт меня?

Санкт-Петербург

Янус

Она всю ночь сидела на подоконнике, держа в руках кружку крепкого чая. Кто же это всё-таки?

Они познакомились вчера вечером. Вполне буднично и почти книжно. Она любила коротать вечера в маленьком уютном кафе на берегу моря: закат догорал на горизонте; его последние краски отражались в бокале красного вина; одинокий музыкант изливал душу равнодушным посетителям.

Как обычно, она то читала книжку, то смотрела на чаек, бродивших по берегу.

Вдруг к ней подошёл некто молодой и высокий, и в витиеватых выражениях пригласил на танец. «Отчего же не потанцевать, если я тоже молодая и высокая?» Так и началось многообещающее, как ей тогда казалось, знакомство. Он был альпинистом, недавно вернувшимся с Эвереста. И хоть покорить вершину в этот раз не удалось, впереди были новые заманчивые старты. Одновременно он учился в престижном столичном университете и всерьёз увлекался теннисом. Вообще прекрасный незнакомец вёл совершенно рекламный образ жизни, и его рассказ был удивительно красочен и логичен. Однако – и это её весьма и весьма насторожило – судя по его речи, филологией высокий и красивый увлечён не был. Когда же он рассказывал, как чуть не утонул, катаясь на водном мотоцикле по волнам Аральского моря, у него самым неожиданным образом обнаружился такой недостаток туалета как полное и, по-видимому, постоянное отсутствие носков. Но слова и движения незнакомца были настолько уверены, настолько точны и убедительны, что к концу вечера она должна была признаться себе, что он очень даже «ой-ой-ой…».

Потом они гуляли по ночному городу и уже под утро забрели в только что проснувшийся парк культуры и отдыха. Было немедленно решено прокатиться на колесе обозрения. Сонный контролёр вяло протянул две белые бумажки и пустил в кабинку. Она, кстати, вовсе не внушала доверия, стонала от ветра, как души Эреба2, и грозила обрушиться с высоты птичьего полёта. Но это обстоятельство их не остановило, хотя Ромео вдруг заметно сник.

Кабинка поплыла наверх, приводя пассажирку в настроение булгаковской Маргариты при разгроме квартиры критика Латунского. А на её спутника было жалко смотреть: он беспокойно оглядывался, как мартышка в ожидании удава, проверял надёжность конструкции кабинки, просил спутницу не совершать резких движений. Та его не слушала: улыбалась огням города, что-то кричала морским далям, посылала воздушные поцелуи парочкам, застывшим на скамьях. Потом она начала весело обдумывать ситуацию, в которой можно будет поцеловаться, а затем грациозно помахать ручкой, чтоб на следующий день сдаться на милость победителя.

И тут случилось неожиданное.

Ромео вдруг странно засуетился. Закрыл лицо руками, потом прокричал вниз:

– Опускай немедленно!..

Зачем-то рванулся на выход (на высоте восьмого этажа), и ей стоило больших усилий остановить его. Он кричал, умолял выпустить его и, в конце концов, самым постыдным образом, заплакал. Она не знала, как себя вести. Хотела было рассмеяться и увлечь его разговором, но вид смертельно напуганного мужчины вовсе не настраивал на беседу. Потом хотела обнять его, успокоить, но он оттолкнул её. Так, в подвешенном состоянии, они и спустились вниз.

Чуть позже было классическое и уже ему одному казавшееся неизбежным провожание её до дома. В ходе прогулки до дверей ей было математически объяснено и оправдано существование страха у каждого человека в экстремальной ситуации. Одним из доказательств было, например, то, что Маяковский боялся прикоснуться к дверной ручке из-за микробов. Всё это было хорошо, а в конце даже стало совсем гладко, так что она даже позволила себе осторожно посмеяться. Наконец дойдя до её дома, они быстро попрощались и разошлись: «завтра на том же месте, в тот же час».

И вот теперь она сидела на подоконнике и пила крепкий чай.

Именно после случая на колесе обозрения появилось много вопросов. Если он альпинист, то почему боится высоты? И какой же он теннисист, если называет сеты таймами? И вообще, почему у него не было носков? В столице теперь такая мода? А эти ругательства на первом свидании… Что будет на втором? Пушкин тоже ругался… Но он ещё и написал «Евгения Онегина»… Происходило странное событие: складывалось два образа человека, незнакомец был подобен двуликому Янусу. В один образ хотелось верить, но с другим приходилось мириться. Она всю ночь просидела на кухне.

На следующий день на свидание не пошла: Аральское море почти высохло.

Екатеринбург

Религиозное воспитание

Кто из нас не помнит 90-е годы? Золотые цепи и малиновые пиджаки, уличные сражения, непредсказуемость быта и полный хаос во всех сферах политической и экономической жизни.

Но беспорядок был не во всём – именно в ту инфернальную пору возрождалась церковь. В городах и сёлах вдруг забегали бодрые люди в чёрных одеждах; старушки опасливо вытаскивали из сундуков старинные иконы; словно грибы после дождя всюду появлялись церкви – маленькие и большие, деревянные и каменные, роскошные и не очень.

Государство и церковь опирались друг на друга, как два хромых близнеца. Кто-то неведомый и могучий учредил множество организаций разной степени патриотизма, деятельность которых патронировалась людьми с золотыми крестами.

В нашем городке тоже построили храм. Потом прислали из столицы отца Геннадия – двухметрового детину с блестящими перстнями на руках и повадками капитана строительного батальона. Подобно сказочному Добрыне он насаждал православие в наших краях. Его чёрный «Ниссан» был грозой местных раскольников и атеистов. В качестве исполнительной власти при отце Геннадии назначили Сеньку Гвоздя – бывшего вора и предводителя разбойников, которого боялись все окрестные торгаши. Теперь Сенька расхаживал в новой форме казачьего атамана и время от времени показывал детям огромную саблю, бессильно болтавшуюся на его левом боку.

Этот дуумвират – казак и священник – безраздельно господствовал в духовной жизни нашего тихого городка.

Однажды местные музейщики решили устроить детский праздник. Силами пап и мам возвели декорации – большую избу некого былинного богатыря, лабаз, в котором герой должен был хранить продукты («негоже богатырю ходить на битвы голодным») и постройку без окон – возможно, пристанище боевого коня.

Решили, что краеведы будут рассказывать историю города и окрестностей. Для воссоздания колорита далёких языческих времён кое-кто из пап согласился нарядиться лесными богами, а кое-кто из мам (к незримому удовольствию пап) – русалками. Роль водяного поручили сторожу Василию, которому для исполнения этих функций костюм почти не понадобился.

Праздник прошёл на ура.

Дети радостно визжали во время неуклюжих танцев леших и синхронного плавания русалок, а историки взахлёб рассказывали про очередные покорения и взятия. Потом взрослые готовили обед на костре и пели песни. Репертуар последних был необычайно широк. Только поздним вечером усталые, но довольные люди разъехались по домам.

А на следующее утро организаторов этого мероприятия вызвали к отцу Геннадию.

Священник жил в большом деревянном доме на окраине города. Дом был украшен резными наличниками и изящными железными дымниками. Высокая ограда с дубовыми столбами скрывала резиденцию от взглядов посторонних. Над воротами висела икона, привезённая паломниками из Греции. Её золотая фольга ярко горела в солнечные дни.

Когда музейщики вошли в «приёмную залу», огромный казак, сопровождавший их, попросил подождать и удалился. Через полчаса в комнату вплыл отец Геннадий. На его тёмных длинных одеждах пылал золотой крест, украшенный драгоценными камнями; мягкие ботиночки неслышно скользили по паркету. Следом вошёл мрачный Сенька. Он молча встал в угол и уставился на гостей. Отец Геннадий с ходу начал наступление:

– Почто бесовские игрища устроили? Почто паству смущаете?

– Здравствуйте, отец Геннадий. Мы всего лишь организовали детский праздник. Взрослые изображали лесных богов и духов природы. В тёмные языческие времена, не озарённые светом православия, люди в них верили.

– Именно, именно! Не озарённые светом православия! Это ты хорошо сказала. А вы возвращаете эти времена и смущаете паству. Писания святых отцов не почитаете. Я всё про вас знаю.

– Да никого мы не собирались смутить. От храмов людей не отвращаем, но и не заманиваем туда, поскольку думаем, что это – личное дело каждого. Гаданиями и призыванием духов не занимаемся, это не наша сфера деятельности. Мы всего лишь – скромные музейные сотрудники и позвольте напомнить, уважаемый отец Геннадий, что у нас – светское государство, по крайней мере, было таким до сих пор.

Последнее говорить не стоило. Притихший было отец Геннадий немедленно сказал, что доложит владыке о произошедшем. Верховный пастырь непременно свяжется с директором музея «на предмет изыскания мер, препятствующих в дальнейшем повторению подобных инцидентов».

– Звоните, звоните. Анна Анатольевна – пожилой человек, коммунист с большим стажем. Думаю, владыка будет иметь с ней короткую, но очень содержательную беседу.

Отец Геннадий позеленел.

– Да как вы смеете дерзить вашему духовному пастырю?!

Священник оглянулся на Сеньку Гвоздя, ладонь которого уже давно лежала на эфесе сабли.

– Прогнать этих нечестивцев!

Сенька с готовностью двинулся к музейщикам.

– Не надо нас выгонять – сами уйдём. Мракобесы.

Так и завершилась эта встреча. В скором времени директора музея заменили другим человеком, более соответствующим духу времени. Жизнь в нашем городке стала ещё более тихой.

Муром

Ворон

Уже перед началом выпускных экзаменов в голове Димы промелькнул вопрос: на какой факультет потом поступать? Родители желали, чтобы сын непременно учился на физико-математическом, сам же он хотел изучать историю. В ту пору удалось отмахнуться от этой проблемы, сказав себе, что сейчас есть дела поважнее – хорошо сдать школьные экзамены. И вот прошла жаркая пора с её нервными учителями и бледными учениками, экзамены сданы, праздники отгремели. Вновь тот же вопрос встал в полный рост: на какой факультет поступать? Посвятить свою жизнь синусам и тангенсам или изучать славные деяния ганнибалов и сципионов? Признаться, Дима всегда засыпал, когда читал учебники по физике и математике. Готовясь к экзаменам, он даже вкладывал в скучные книги брошюру с описанием Пунических войн.

Для него самого проблемы не было, но как противостоять железной воле родителей?

А они решили этим летом не ездить за границу и арендовали небольшой домик недалеко от города. Планировали, что сын сможет там подготовиться к вступительным экзаменам на физико-математический факультет. Сын же в это время читал Тита Ливия и со слезами на глазах поедал клубнику.

Однажды Дима сидел на скамье в саду. Дело было вечером. Несчастная Софониба уже отравилась. Он печально размышлял о том, что сципионы и масиниссы уплывают от него навсегда. Перспектива утонуть в математических формулах казалась неизбежной.

Вдруг на дерево рядом с ним сел ворон. Обычный чёрный ворон с изодранным хвостом и острым клювом.

– Вот тебе, глупая птица, не придётся всю жизнь мучиться, как мне! Летаешь себе, клюешь, что пожелаешь и где пожелаешь… Что же делать?! Как всю жизнь заниматься математической ерундой?

Неожиданно ворон совершенно отчётливо произнес: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…». Дима остолбенел. А между тем ворон, совершенно спокойно глядя на него, повторил: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…».

Небо перевернулось.

Дима медленно взял книгу, потом вскочил со скамьи и бросился к домику. Ворон полетел за ним. Будущий студент отмахивался книгой от предательских ветвей и кричал:

– Прочь, прочь, адская птица! Прочь!..

«Адская птица» преспокойно летела рядом и каркала: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…». Дима вбежал в дом и захлопнул за собой дверь. Родителей не было – они ушли в парк послушать оркестр.

Ворон некоторое время посидел на перилах веранды, покричал известную фразу и улетел. Чуть успокоившись, Дима налил себе чаю, подошёл к окну и начал думать. «Страшно? Безусловно. Перст судьбы? Бесспорно. Прощайте, синусы!»

На следующий день он решительно заявил родителям, что ни на какой факультет, кроме исторического, поступать не будет. И провалиться ему на месте. Ни металлические интонации отца, ни слёзы матери, ни конфискация книг по истории не подействовали.

Прошло много лет.

Дима, а теперь Дмитрий Николаевич, историк с мировым именем, в перерыве между лекциями и конференциями приехал на дачу к родителям. Как-то вечером они разговорились по поводу сложности выбора молодыми жизненного пути. Отец покаялся, что тогда настаивал на своём, а Дмитрий Николаевич в ответ рассказал случай с вороном. Где бы сейчас был школьник Дима, если б не тот ворон? Внезапно оживившись, отец вспомнил, что в ту пору рядом с ними арендовал домик на лето известный дрессировщик животных. Вероятно, ворон принадлежал ему. И, кстати, птица ещё не раз прилетала в их сад, когда Дима уже уехал поступать в университет.

Но ничего не говорила.

Санкт-Петербург

Кислородный коктейль

Однажды у нас была небольшая смена, около 40 детей. Пионерлагерь принадлежал ныне не существующему заводу. Это был обычный советский лагерь с линейками, аллеями героических защитников Октября, общими зарядками, эстафетами и так далее. Детей, когда к ним приезжали родители, вызывали к воротам лагеря по громкой связи. Было всегда умилительно смотреть, как какой-нибудь октябрёнок или пионер мчится с блестящими глазами на свидание с родителями.

В ту смену нам, вожатым, было работать значительно легче. Во-первых, детей было немного, а во-вторых, начальство наше к тому времени уже укатило в тёплые черноморские дали, оставив вместо себя одного из вожатых. А тот позволял нам всё, что позволял себе. То есть всё что угодно. Беспорядка, конечно, не было, но стало свободнее.

Однажды мы собрались в комнате горниста.

Было нас человек шесть-семь. Все молодые, горячие, неподкупные. Кто-то принёс вино, кто-то – гитару. В ту пору все учились в техникумах и институтах. Ваш покорный слуга изучал ядерную физику. Были среди нас и лирики. Вот среди них-то в конце вечера и вспыхнул спор. О чём? Что определяет поведение ребёнка: наследственность или воспитание, которое мы старались им дать (все мы тогда работали очень честно, были энтузиастами, вдохновлялись разными пламенными идеями). В пылу спора цитировали друг другу Каменского, Ушинского, Руссо, даже Канта и разных запрещённых товарищей, которые нам в ту пору были совсем не товарищи. Спорили-спорили, но, как водится, ни к чему не пришли. В споре рождается не истина, а что-то другое – например, взаимное раздражение. Хорошо, что не подрались.

И вот кто-то – уже не помню кто – встал и сказал торжественно:

– Не ссорьтесь, други. Я придумал весьма интересную штуку. Психологический эксперимент! Слушайте внимательно.

Все притихли.

– Утром, за завтраком, мы объявим детям, что вместо томатного сока в их стаканы налит специальный кислородный коктейль, совсем недавно изобретённый советскими учёными. Он позволяет в течение часа быть невидимыми. Это сделано для борьбы с иностранными шпионами. И если дети хотят помочь Родине в испытаниях этого нового напитка, то они должны выпить по стакану.

Кто-то крикнул:

– Думаешь, поверят?

– Конечно, поверят, дети у нас маленькие, и скажем мы всё это абсолютно серьёзно и строго. Посмотрим, кто и как себя будет вести. Чувствую, нас ждут открытия.

Кто-то ещё сомневался, но большинство согласилось с этой затеей и уже уточняло детали.

На следующее утро в столовой мой друг Мишка (теперь – научное светило), обладающий внушительными внешностью и голосом, сделал объявление. Дети немного погудели, как встревоженные пчелы, и начали с опаской пить «кислородный коктейль».

Теперь вожатые в течение часа должны были притворяться, что не видят никого из детей. Это, как выяснилось позднее, было непросто.

Итак, дети выпили «волшебный напиток». Вожатые начали недоуменно спрашивать друг у друга: «А где же дети?!» Поискали под столами, в шкафах, за полками, стараясь не встречаться взглядами ни с кем из воспитанников. А дети тем временем стали расходиться из столовой. Некоторые вожатые пошли следом (разумеется, делая вид, что занимаются своими делами).

Сколько же «открытий» нас ожидало!

Отличник из отличников, Сережа Г., сын какого-то высокопоставленного папы, начал деловито задирать юбки девочкам; староста лучшего класса курил довольно дорогие сигареты; Дима Н. подложил кнопки на стул, где обычно сидел вожатый его отряда. Этот вожатый, стоявший рядом с Димой, выглядел совершенно изумлённым и позднее спрашивал меня:

– Чем я его обидел? Мы даже почти не разговаривали.

Но были и радостные открытия. Отпетый двоечник Гриша преспокойно уселся читать довольно серьёзную книгу, а Коля Н. поставил на стол вожатой вазу с цветами.

Но в общем надо сказать, что большинство детей начало заниматься обычными делами, совершенно забыв про то, что «невидимы».

Час пролетел очень быстро. Слава Богу, ни один из вожатых своим поведением не выдал товарищей. Когда истекло время, мы просто начали «видеть» воспитанников. Мишка поблагодарил всех за участие в испытаниях.

Многие вожатые пожалели о проведении этого эксперимента. Во-первых, мы обманули детей. Во-вторых, отношение к некоторым из них очень изменилось, и они это почувствовали. В-третьих, мы так и не выяснили, что руководит ребенком: наследственность или воспитание. Сегодня я думаю, что и то и другое. В разных случаях по-разному. Все мы в чем-то похожи и в чем-то различны.

Человек – сложное существо.

Санкт-Петербург

Сундучный король

Однажды я работал в архиве. Надо было уточнить детали одного костюма для важного спектакля. В старом потрёпанном деле я наткнулся на отрывок из воспоминаний уральского «фабриканта», который до революции был хозяином сундучной мастерской. Как сказала мне сотрудница архива, эти записи им преподнесли в дар родственники заводчика. Сегодня они живут во Франции, а недавно приезжали на родину предков в связи с каким-то юбилеем. Мне показались эти записи очень интересными, и я скопировал их для себя.

«Когда Государь Император отменил крепостное право, батюшка мой Петр Васильевич остался на заводе. По старости да немощи перевели его в ту пору в сторожа. На этой должности он и желал оставаться до конца дней. Мы же с братом Павлом порешили иначе. У нас был накоплен небольшой капиталец и мы основали сундучное заведение. Стало быть, записались в партикулярные заводчики. Спрос на сундуки был хороший, жесть мы думали покупать в заводской лавке, а дерево – по билетам в ближних дачах3. Сбывать товар можно было в заводе, а можно было возить в Нижний или в Ирбит4. Накупили мы материалу и, получив родительское благословение, принялись за работу.

Поначалу все было хорошо.

Мы с братом делали ящики, сыновья наши малолетние приколачивали ручки и петли, а жены писали цвяточки. Но потом стало не хватать дерева, заготавливать доски по билетам было накладно, и пришлось нам с Павлом ездить по вечерам за сосной в казенные леса. А в ту пору их охраняли стражники с револьверами. Натерпелись же мы страху да делать нечего – очень нужны были доски. Когда могли, мы покупали лес у петрокаменских5. Но не всегда это было можно – их самих гоняли по лесам, как диких собак. Все тогда злые были, что-то нехорошее чувствовалось.

Однажды один из Перезоловых разболтал важный секрет, который добыл в Англии. Оказывается, жесть можно украшать в виде морозных узоров на стекле. Надо смешать кислоту с водой, нагреть ее, потом высушить. Узнали наши фабриканты об этом и пошло-поехало: каждый начал на свой лад делать, разные краски добавляли, разные цвета получались.