История схоластического метода. Второй том: По печатным и непечатным источникам

littera – это грамматический смысл, sensus – ближайший смысл, sententia – более глубокий смысл слов Писания31. В прологе к «Сентенциям» Роберта Мелунского мы находим искреннюю защиту sententia над внешней теологией глосс. В предисловии к своему комментарию к Боэцию, сохранившемуся в некоторых рукописях, Жильбер де ла Порри сначала противопоставляет auctores, которые излагают собственное чувство, и lectores, которые развивают чужое чувство. Он снова делит лекторов на речитаторов, которые механически пересказывают слова автора без более глубокого проникновения, и толкователей, которые занимаются освещением и исследованием сложных текстов.32

В «Лекциях о Священном Писании» первой и отчасти второй половины XII века – еще одним представителем этого направления является Петрус Кантор (†1197) – почти на всем протяжении предлагается равномерное непрерывное изложение священных текстов. В подстрочных глоссах речь идет в основном о littera и sensus, в то время как маргинальные глоссы больше посвящены sententia33. Однако уже к середине XII века влияние диалектики на богословское учение стало очевидным. Комментарий Роберта Мелунского к Паулинам озаглавлен так: «Questiones de epistolis Pauli a magistro Roberto de Miludino enodate». Отдельные, более трудные тексты выделяются и обсуждаются с диалектической точки зрения quaestio (quaeritur и т. д.). Зачатки этой процедуры можно найти уже у Абеляра, Петра Ломбардского и других.34 К концу XII века объяснение Священного Писания полностью перемежается со схоластическими вопросами.

Имя Роберта Мелунского подводит нас ко второй форме и функции ученого преподавания в XII веке – диспуту (disputatio). В конце концов, именно он положил начало «Диспутам» и «Кводлибетам», достаточно законченный тип которых мы встретим у Симона Турнейского в конце этого тома. У Петра Абеляра нам предстоит обсудить disputatio в ее связи с методом sic-et-non. Сейчас мы должны рассматривать диспут как школьное упражнение XII века, оставив его дальнейшее развитие в XIII веке для третьего тома.

Мы уже сталкивались с ars disputandi в патристике и досхоластике. Метод выдвижения и разрешения возражений был уже знаком греческой философии, особенно Аристотелю, и мы также встречаем его в эллинистической филологии и патристической литературе апорий35. В частности, аристотелевский способ стремления к достоверным научным результатам с помощью вопросов и трудностей был развит в неоплатонизме и греческими философами-аристотеликами. В первом томе мы упоминали о подражании этой научной технике греческими патристиками VI и VII веков36.

Формальными богословскими диспутами, в которых аристотелевская логика была, безусловно, полезным средством ориентации, были религиозные дискуссии, организованные Юстинианом Великим между католиками и северианцами, в которых принимал участие и Леонтий Византийский, а позднее – христианско-мусульманская полемика, в той мере, в какой она происходила в устной форме. В сочинениях Теодора Абу Курры, которого Г. Граф37 справедливо называет «схоластиком в лучшем смысле этого слова», мы сталкиваемся с большим знакомством со всеми приемами техники ведения диспута, предусмотренными аристотелевской логикой, прежде всего с темами. В школах Запада ars disputandi, безусловно, играли определенную роль, особенно в преподавании грамматики и диалектики.

В «Диалектике» XI века из Мюнхенской рукописи (Clm 14 401, fol. 154—169) о ней говорится, что она «per disputandi regulam intellectum mentis acuit»38 и что она, кроме того, действует в disputandi efficacia quattuor hec: Proponit, ädsumit, confirmat testimoniis atque concludit.39 Таким образом, здесь уже дана формальная схема процедуры диспута.40 Конечно, все эти функции ars disputandi могли быть реализованы только в устном выступлении и в литературной деятельности преподавателя диалектики, поскольку в этой схеме не возникает противопоставления защитника и оппонента.

Но именно версия этой «Мюнхенской диалектики» и других параллельных сочинений в форме диалога между учителем и учеником заставляет нас предположить, что речь и контрречь между учителем и учеником происходили и в классе. Отсюда почти очевиден шаг к спорным упражнениям. Кстати, у нас есть и внешние свидетельства того, что диспуты проводились и в досхоластические времена. В соборной школе Хильдесхайма есть свидетельства проведения таких диспутов уже в X – XI веках.41

Ансельм Кентерберийский 42говорит о диспутном упражнении в конце своего диалога «De grammatico». Абеляр 43в своей «Historia calamitatum» сообщает о том, как в годы обучения он оказался «выше в диспуте» Вильгельма из Шампо. Из всего этого можно сделать вывод, что в школах диалектики еще до XII века и в начале нынешнего столетия проводились занятия, представляющие собой по крайней мере элементарные формы и зачатки более позднего схоластического метода ведения диспута.

В богословских школах диалектический подход приобретает все большее значение. Мы можем даже обнаружить эти влияния в немалой степени в литературе сентенций и квесторий, возникших в позитивно и консервативно ориентированных школах Вильгельма из Шампо и Ансельма Лаонского.

Однако в первой половине XII века нельзя говорить о диспуте как о форме и функции богословского преподавания, отличной от lectio.

Гуго Сен-Виктор также не упоминает disputatio как отдельное школьное упражнение44. Позже, когда речь пойдет о методе sicet-non Абеляра, мы покажем, что перенос disputatio в область теологии не может быть объяснен влиянием этого метода.

Начало расцвета, фактическое утверждение метода диспута на философской почве, а затем и его использование в целях богословского обучения связано с появлением в западной схоластике аристотелевской аналитики, топики и софистики. Главным свидетелем этого факта является Иоанн Солсберийский45. В одном из мест своего «Металогикуса» он дает следующее определение диспута: «Est autem disputare aliquod eorum, quae dubia sunt, aut in contradictione posita, aut quae sie vel sie proponuntur, ratione supposita, probare vel improbare; quod quidem quisquis ex arte probabiliter facit, ad dialectici pertingit metam»46. Последняя часть этого определения, в частности, содержит ссылку на аристотелевские темы. В другом месте той же работы Иоанн Солсберийский подробно объясняет значение восьмой книги «Топики» Аристотеля для техники ведения диспута и подчеркивает, что в этой книге обсуждаются ex professo законы и правила ведения диспута и что изложенные в ней инструкции, если их тщательно усвоить и применять на практике, знакомят читателя с искусством ведения диспута гораздо эффективнее, чем труды более поздних диалектиков. Действительно, святой Иоанн Солсберийский47 может сказать: «Nam sine eo (sc. 1. 8 Topieofum) non disputatur arte, sed casu». В западной схоластике XII века метод ведения диспутов в регулярных формах и по стереотипной схеме был лишь плодом известности «Новой логики», особенно восьмой книги «Топики» Аристотеля.

В этой подробной главе «De utilitate oetavi» (sc. Topicorum)48 наш докладчик подробно останавливается на природе диспута, роли оппонента и защитника, перемежает несколько цитат из Аристотеля и подчеркивает полезность диспута для отдельных научных дисциплин. Ближе к концу главы он также обсуждает применение disputatio в теологии, хотя и очень сдержанно, если не сказать пренебрежительно.

После середины XII века метод disputatio, доведенный до определенной дидактической формы под влиянием вновь открытых частей «Органона» Аристотеля, повсеместно проникает в теологические аудитории. Как мы можем заключить из его «Вопросов к божественной странице», Роберт Мелунский уже инициировал и способствовал внедрению диспута в теологию. В своем «Восхвалении* Александру III» Иоанн Корнуольский1 может отметить в отношении своих учителей Роберта Мелунского и Мориса де Сюлли: «Multis eorum lectionibus et disputationibus interfui». 49Мы видим здесь сочетание lectio и disputatio как двух форм теологического обучения. В своем «Verbum abbreviatum» Петрус Кантор 50(†1197) признает disputatio наряду с lectio в качестве деятельности богословского преподавания. В последние десятилетия XII века метод диспутов стал общепринятым в теологических лекториях Парижа. «Quaestiones de quolibet», характерный тип которых мы встречаем у Симона Турнейского на рубеже веков, также стали литературным выражением упражнений в богословских диспутах.

Библейские флоры» неизвестного магистра Радульфуса, сохранившиеся в мюнхенской рукописи: Clm 686 (p. XII – XIII), лл. 100—114, дают нам представление о технике богословских диспутов в конце XII века.

Библейские темы здесь рассматриваются диалектически. Даются формальные указания, как парировать любые возражения, что говорить, если оппонент говорит «да», какой ход делать, если он говорит «нет».

Ближе к концу этих «Flores bibliei» автор дает определения доктрине, scientia, Studium, diffinitio, а также обращается к disputatio следующим образом: «Disputatio est rationis inductio ad aliquid probandum vel contradicendum. In omni autem disputatione legitima convenit esse interrogationem, responsionem, propositionem, affirmationem, negationem, argumenta, argumentationem et conclusiones. Que omnia deo annuente loco suo secundum doctrinam aristotelis explicabimus.»51 Выражение «disputatio legitima» следует отметить особо; это регулярный спор, который следует определенному образцу, «disputatio in forma», как обычно называют спор, протекающий в строго силлогистической манере, в отличие от «disputatio extra formam», аргументированной речи, которая движется в более свободных формах. Такое «disputatio in forma» стало возможным и реальным в западной схоластике с тех пор, как стали известны аристотелевские «Аналекты»52, «Топики» и «Софистика», поскольку только в этих трудах стал доступен весь аппарат аристотелевской силлогистики. Кроме того, следует отметить, что схема «disputatio legitimau», приведенная Радульфусом, гораздо богаче той, которую мы привели выше из «Dialectiea» Clm 14401 (p. XI). Наконец, Радульфус ссылается на «Учение» Аристотеля как на основной источник по технике ведения диспутов. При обсуждении афоризмов и сумм, зависящих от Петра из Пуатье около 1200 года, у нас также будет много возможностей распознать рефлексию диспутного метода в богословской литературе.

То, что метод диспутов, облеченный в искусную форму, уже в XII веке захватил умы учителей и учеников и приобрел такое большое значение в преподавании, несомненно, объясняется также внутренней ценностью и природой этих экзерсисов. Эти диспуты давали большие преимущества; они вызывали остроту ума, быстроту ума и красноречие, приводили к быстрому и острому пониманию и изучению чужих мыслей, к разбору истины и ошибки даже в последних разветвлениях, к использованию точной, логически правильной формы выражения. Диспуты также были очень привлекательны для преподавателей и студентов. Они обеспечивали постоянное сближение между мастером и учениками, разжигали честолюбие молодых людей и до предела напрягали их интеллектуальную энергию. Именно в диспуте личные способности ученика наиболее ярко проявлялись и обнародовались53. Диспуты также имели определенный драматический интерес. Они были своего рода турниром, состязанием и дуэлью с оружием разума. Повороты этой борьбы, постепенное развитие и запутывание проблемы, сменяющие друг друга возражения и решения, вопросы и ответы, различия и отрицания, софизмы и ловушки, в которые хотелось заманить противника, – все эти и другие моменты позволяли держать в напряжении ожидание и интерес участников и зрителей таких диспутов54.

Метод disputatio приобрел еще большее значение в XIII веке, в эпоху высокой схоластики. Использование и оценка disputatio в эту эпоху относится к третьему тому нашей истории схоластического метода.

В связи с объяснением терминов «lectio» и «disputatio» следует пояснить два термина, которые относятся скорее к богословской литературе, чем к богословской школе, а именно два термина – sententiae и sums.

Термин «sententia», «sententiae» уже был известен ранней схоластике по патристическим образцам, по афоризмам Проспера Аквитанского, Исидора Севильского и Самуила Таюса Сарагосского55. Дюканж56 признает только два значения слова «sententia» в средневековой латыни, а именно «compendiaria rei alieuius expositio» и «sententia iudiciorum». В ранней схоластике sententia часто означало также глубокий смысл Священного Писания. Так, Гуго из Сен-Викторского проводит параллель между littera, sensus, sententia57.

В прологе к своим «Сентенциям» Роберт Мелунский говорит: «Quid enim aliud in lectura queritur quam textus intelligentia, que sententia nominatur? 58Гизелер 59ошибочно понимал названия теологических книг как Sententiae в смысле церковных догм. В отличие от него Денифле 60доказал, что sententiae в данном контексте «ни в коем случае не означают церковные догмы», но прежде всего «изречения», «тезисы», «вопросы», «трактаты, взятые у святых отцов, церковных учителей и сборников канонов». Еще до Денифле А. Франклин 61аналогичным образом описывал произведения sententiae как сборники изречений и мыслей, извлеченных из Священного Писания и Отцов и классифицированных по методологическим аспектам. Для своего определения Sententiae Денифл справедливо ссылается на названия таких сочинений в рукописях, например, «Sententie a magistro untolfo coliecte» или «Sententie Augustini a magistro anshelmo coniuncte», а также на обозначение Петра Ломбарда как Collector Sententiarum и т. д. Особенно убедительным доказательством, на которое впервые указал Ж. де Геллинк,62 является следующее замечание из сборника сентенций, написанного между 1121 и 1141 годами: «Ut ex diversis praeceptis et doctrinis Patrum excerperem et in unum colligerem eos flores quos solemus, quasi singulari nomine, sententias appellare» 63Здесь мы имеем формальное определение сентенций коллекционером сентенций первой половины XII века.

Кроме того, это замечание указывает на связь между sententiae и более ранними и отчасти еще современными патристическими flores, deflorationes, florilegia.64 Здесь также следует отметить, что термин γνωμαι также широко использовался в византийском богословии как название сборников предложений.65

Упомянутая выше трактовка sententia как глубинного смысла письма неоднократно встречается и в названиях сборников положений. В частности, речь идет о надписях «Sententie divinitatis» и «Sententie divine pagine», с которыми мы столкнемся в ходе работы над этим томом. Термины divinitas и divina pagina относятся к Священному Писанию. Такие названия в первую очередь выражают цель подобных произведений афоризмов, тогда как sententiae в обычном смысле, установленном Денифлем, должны обозначать в первую очередь материал таких произведений.

Цель этих сборников sententiae, как позже ясно скажет нам пролог к «Сентенциям Роберта Мелунского», – методическое введение в «intelligentia sacre seripture».

Первоначальный смысл термина Sententiae уже не был столь очевиден в высокой схоластике. В своем Expositio к Прологу Ломбарда Альберт Великий ссылается на определение Авиценны: «Sententia est conceptio definita et certissima» и на определение в «Liber diffinitionum*» Исаака Израильского: «Sententia est conceptio alterius partis contradictionis».

С термином sententiae связан термин summa, который обозначает краткий, систематический, более независимый пересмотр и обобщение совокупности знаний. Роберт фон Мелун дает следующее определение: «Quid enim summa est? Nonnisi singulorum brevis comprehensio».66 Уже Гонорий Августодунский дал своей всемирной хронике название «Summa totius». 67Абэлард пишет в предисловии к своему Introductio: «Aliquam sacrae eruditionis Summam, quasi divinae scripturae introductionem conscripsimus». 68Тот же автор также говорит о «Summa nostrae dialecticae textus». Гуго из Сен-Виктор также описывает свой главный труд «De sacramentis christianae fidei» как «краткое изложение всего, что есть.69

Если «Сентенции» оставались почти исключительно названием богословско-догматических книг, то в XII веке и даже позже «Сумма» стала техническим термином для кратких изложений, справочников и т. д. самых разных дисциплин: для алфавитных библейских энциклопедий (напр. Summa Abel Петра Кантора, Summa Britonis Adams святого Виктора), для морально-аскетических сочинений (Summae de vitiis et virtutibus), для популярных катехизических изложений истин веры (Summa de articulis fidei), для сборников проповедей (Summa sermonum) и для теории кафедрального красноречия (напр. B. Summa de arte praedicatoria Алануса де Инсулиса), для сборников конфессиональной казуистики (Summae casuum conscientiae, Summae de poenitentia, Summae confessorum), для апологетико-полемических сочинений (Summa contra Catharos et Waldenses Монета), для грамматической и диалектической литературы (Summa grammaticalis, Summae и Summulae logicales), для литургических сочинений (Summa de divinis officiis) и т. д. Учебники по Ars dictandi и Ars notariae (эпистолярный стиль и нотариальное искусство) также обозначались термином «Сумма» (например, Summa dictaminis Фомы Капуанского, Summa artis notariae Роландина де Пассегьери). Слово «Сумма» особенно часто использовалось для канонических произведений, особенно для независимых адаптаций декрета Грациана70. Для систематических догматических сочинений «Sententiae» оставалось более распространенным названием до конца XII века. Около 1200 года термин «Сумма» стал использоваться для обозначения систематического изложения спекулятивного богословия, особенно в кругу ученых, следовавших за Петром из Пуатье. В сочинениях Петра Капуанского, Препозитина и других в начале рукописей стоит термин «Сумма». Термины «Summa», «Summa theologica», «Summa in theologia», «Summa super libris Sententiarum», «Summa de questionibus theologicis», «Summa theologice discipline» теперь появляются в инципитах и экспликациях рукописей. В XIII веке название «Сумма» стало общим для монументальных систематических сводок спекулятивного богословия.

Стоит отметить, что название «Сумма» (kullun) было распространено и в арабской философии для краткого изложения философских трактатов. Например, «Метафизика» Авиценны озаглавлена так: «Четвертая сумма книги о восстановлении души.71

§3 «Quaestiones» Odo von Ourscamp – картина теологического учения XII века

Опубликованные кардиналом Питра «Вопросы» Odo von Ourscamp 72дают нам представление о богословской школе после середины XII века. Это, несомненно, литературное воспроизведение серии теологических уроков, которое прежде всего проливает свет на влияние диалектики на богословское мышление и преподавание, значительно обогатившееся после публикации всего «Органона». Одо из Урскампа, уроженец епархии Суассона (поэтому его также называют Одо Суассонский), был учеником Ансельма Лаонского, Петра Абеляра и других выдающихся магистров, затем работал преподавателем теологии в Париже, где был также каноником. После того как он был аббатом цистерцианского монастыря Урскамп в 1.167—1170 годах, в 1170 году папа Александр III назначил его кардиналом-епископом Фраскати, в качестве которого он умер в 1171 году. Он также сыграл определенную роль в теологических связях Абеляра и Жильбера де ла Порри, пользовался большим уважением Евгения III и состоял в переписке со святой Хильдегардой и святым Томасом Бекетом, архиепископом Кентерберийским. В «Пролегоменах» к своему изданию Питра отмечает, что он долгое время тщетно искал исходный текст, который бы четко отражал схоластический метод преподавания богословия, и он рад, что нашел в этих «Вопросах» разновидность метода преподавания богословия второй половины XII века. В этих «Quaestiones» Одо Суассиенсиса перед нами открывается своего рода теологический лекторий. Магистр восседает на кафедре и побуждает студентов к возражениям, помогает сформулировать возражения, уверенно руководит ходом дискуссии и, наконец, выносит окончательное решение.

Мастеру не терпится услышать от учеников о трудностях73. Порой дискуссия принимает довольно изощренную форму. В один момент магистр отказывается решать сложный вопрос о симонии, в другой – ссылается на декретистов и даже отменяет собрание и переносит его на другой день. Очевидно, что мы имеем дело со стенограммой ученика, которая дает нам яркое, правдивое представление о теологических занятиях и дискуссиях, проводимых магистром Одо из Оурскампа. В этих «Quaestiones» постоянно ссылаются на авторитет мастера. Питра утверждает, что, в зависимости от фактов и контекста, здесь следует различать двух магистров: магистра Петра Ломбардского и нашего магистра Одо Суцессионского74.

Содержание этих «Quaestiones» очень разнообразно. Без систематического расположения, как и в более поздних «Quaestiones quodlibetales», обсуждаются вопросы о Троице, христологии, предопределении, свободе воли, первородном грехе, литургических вопросах, Евхаристии и покаянии и т. д. Первая часть этих «Quaestiones», которую Питра напечатал лишь частично, все еще имеет мало диалектического характера; auctoritates резюмируются по конкретному богословскому вопросу. В определенной степени эта первая часть все еще представляет собой старый метод Ансельма Лаонского и других, сосредоточенный в основном на auctoritas. Вторая часть, текст которой Питр опубликовал полностью, в своих 334 главах представляет диалектическое рассмотрение богословских вопросов, как это постепенно стало принято во второй половине XII века под влиянием диалектического метода Абеляра sie-et-non и, в частности, под влиянием аристотелевской аналитики, топики и софистики. Нетрудно распознать влияние «новой логии», а именно топики и софистики, в этих «Quaestiones» и сильный подход к регулярному теологическому диспуту.

Вторая глава. Непечатные научные классификации и научные доктрины

§1. Значение философско-богословской классификации и вводной литературы

Система высшего образования XII и начала XIII в. прекрасно иллюстрируется дошедшими до нас научными классификациями и научными доктринами этого периода. Объем и расположение преподаваемых предметов, особенно в области профанного знания, представлены здесь в виде энциклопедического обзора.

Эта философско-теологическая классификация и вводная литература также дает ряд указаний и ориентиров для распознавания и оценки научных методов работы и достижений этой эпохи. Научные родословные, сложившиеся в ходе истории человеческого знания и мысли, отражают содержание и формы знания отдельных периодов. «Различия в классификациях разных периодов, – отмечает С. Штумпф,75 – у Аристотеля, стоиков, энциклопедистов средневековья, Бэкона, Бентама, Ампера, Конта, Спенсера, – могут быть поняты отчасти из фактически различного состояния человеческого знания, вызванного появлением новых дисциплин, изменением представлений о старых, сдвигами в разделении труда и трудовом коллективе. Частично, однако, различия обусловлены также индивидуальными теориями создателей этих классификаций и, в частности, их представлениями об идеальном состоянии, к которому отдельные области приближаются с точки зрения метода и результатов». Эта форма научной литературы означает размышление о цели и средствах научной деятельности, размышление о масштабах, предмете, ценности, последовательности и контексте отдельных дисциплин.

Поэтому будет нелишним более подробно рассмотреть общую характеристику схоластического метода в XII веке, изучив научные классификации и научные доктрины этого периода, тем более что мы можем предположить, что такие трактаты содержат методологические утверждения. Как для описания и оценки научных методов и достижений нашего времени историку схоластического метода придется обратиться к научным классификациям В. Вундта, К. Штумпфа, Мюнстерберга и т. д., а также к общим и специальным научным исследованиям по методологии В. Вундта, Зигварта, Дильтея, Риккерта, Гуссерля, Гейманса, Пуанкаре, Бернгейма и т. д., так и историк схоластики не может и не должен проходить мимо схоластических научных доктрин и классификаций без интереса.

О философском делении и вводной литературе схоластики нас всесторонне информирует публикация Л. Баура 76и исследование Доминика Гундиссалина «De divisione philosophiae». Сам Доминик Гундиссалин, как переводчик и посредник материалов, которые были широко использованы только в XIII веке, уже не входит в сферу интересов этого второго тома схоластического метода. Однако анализ источников и историческое прослеживание точек зрения, представленных в работе Гундиссалина, проливает много света на классификацию науки и учение о науке в ранней схоластике, пресхоластике, патристике и античной философии.

Далее будут рассмотрены только те научные классификации и научные доктрины, которые образуют более самодостаточное целое и, таким образом, представляют собой самостоятельный литературный жанр. Поскольку «Дидаскаликон» Гуго Сен-Виктора необходимо анализировать с учетом контекста и фактов, чтобы оценить метод этого выдающегося богослова, мы выделим только ненапечатанный и до сих пор мало или вовсе не рассматривавшийся материал и, таким образом, привлечем ряд новых, ненапечатанных источников, некоторые из которых выходят за рамки философской вводной и классификационной литературы. В этих источниковедческих исследованиях особое внимание будет уделено не только аспектам схоластической философии, но и раннесхоластического богословия.