Оглядываюсь и не сожалею

Когда немного подсохнет и тропинки утопчутся, вместо тяжелых валенок, так надоевших за зиму, надевали легкие ботинки и словно крылья вырастали. Неудержимо хотелось бегать, и мы носились по кварталу что есть духу, невозможно передать ликование, которое охватывало нас, словно мы вырвались из клетки, чудесное состояние! Потом бег стали сочетать с гоном обруча, лучшим из которых считалось тяжелое чугунное кольцо, применяемое для монтажа автопокрышек. Оно катилось солидно, устойчиво, а трение об него гонялки (проволочный крючок с ручкой) издавало звон на всю улицу. Наконец, везде подсыхало и начиналось увлечение запуском змеев, игры в лапту, чижик, клёк.

Когда стали постарше, ребята и девчата собирались по вечерам и играли в «Чью душу желаешь»: вставали в две шеренги друг против друга, крепко взявшись за руки. И вот один из играющих, разбежавшись, пытается грудью разорвать сомкнутые руки и, если ему это удается, забирает того, кого пожелает (обычно, конечно, девчонку) в свою шеренгу. Так происходит до тех пор, пока одна из шеренг не исчезнет. Особенно хорошо было в теплые летние вечера, когда взрослые, собравшись у дома, разговаривали или напевали, мы охотились за летучими мышами, расстелив на земле белую простынь, и ждали, когда мышь на нее сядет, но я не помню такого случая. Когда это надоедало, шли на угол улицы, где лежал громадный валун, непонятно когда и как здесь появившийся, расстилали на земле старый полушубок, ложились на него и начинали камнем или железкой высекать из валуна искры, которые рассекались в темноте веером… красиво! Но и это надоедало, тогда начинали рассказывать истории.

Осенью мы занимались ловлей птиц: синиц (мы их называли зинцами), щеглов, снегирей, чижей, чечёток. Способы ловли были разные. Те, кто ловил на продажу, делали западню из сетки рядом с кустом, где кормились птички. Спрятавшись за кусты, ждали прилета птичек на приманку; когда их собиралось несколько штук, дергали заверевочку и сетка их накрывала. Я вместе с соседними ребятами ловил в западок; это клетка с хитрой дверкой, которая захлопывалась, как только залетевшая в западок птичка садилась на жердочку. Во дворе стоял длинный шест с перекладиной наверху и с закрепленным на ней роликом. Через ролик пропускалась веревка так, что оба конца свисали до земли. Западок веревкой поднимали наверх и шли домой, изредка поглядывая из окна. Через час-полтора какая-нибудь птица попадалась. Всю зиму в доме жило несколько птиц, которые как-то скрашивали длинные зимние вечера своим щебетанием. Птицами менялись, покупали новых. Я чистил клетку, менял воду, кормил, при этом иногда птичка вылетала из клетки и порхала по комнате, а ночью засыпала где-нибудь в углу, здесь ее и брали, голубушку.

Каких только клеток не было у любителей! Особенно красивы были большие клетки, напоминавшие дворец, спицы из тонкой блестящей проволоки. А весной птичек выпускали. Все собирались на крыльце и совершали этот торжественный обряд гуманности и доброты, который имел, на мой взгляд, немалое воспитательное значение.

Городской сад

Судя по литературе и рассказам, в каждом городе есть свой городской сад или парк (раньше нам это слово казалось каким-то чужим, иностранным), который все любят, особенно молодежь, а пожилым он дорог потому, что напоминает им о «голубой» юности, недаром во многих стихах и песнях фигурируют сады и парки. Наш сад был старым, тенистым, с вековым дубом при входе, с фонтаном и танцплощадкой. Вечер у нас начинался с того, что ребята в белых брюках, в белых рубашках «апаш», в белых парусиновых туфлях, обильно покрытых разведенным в воде зубным порошком, подтянутые и загорелые, собирались часов в семь вечера на одной из двух волейбольных площадок в уголке сада. И начиналась «рубка». Волейбол у нас любили, играли хорошо, желающих было много, поэтому играли «на высадку», азартно, но корректно, без грубости. Не помню ни одного случая, чтобы кто-нибудь пришел выпивши. Наигравшись, умывались под краном и шли на танцплощадку, где играл духовой оркестр, который я до сих пор очень люблю.

Все-таки в духовой музыке есть что-то торжественное, праздничное. И с ней, на мой взгляд, не может равняться современный эстрадный ансамбль, производящий много шума и блеска, но не доставляющий эстетического удовольствия. Недаром раньше в крупных городах Европы и России в городских садах по вечерам играли духовые оркестры, послушать которые приходили ценители этой музыки. Такая традиция сохранилась и в наше время, в частности, в Ленинграде в маленьком садике на Невском около Публичной библиотеки. Я с удовольствием слушал оркестр в течение нескольких вечеров, будучи в командировке в 1965 году.

Танцевали много, как правило, постоянных пар не было, приглашали на выбор. Никаких «белых» танцев, к сожалению, не было, танцевали танго, фокстрот, вальс. Ребята держались, как правило, группой, дурачились, разыгрывали друг друга, атмосфера была исключительно дружеская, уважительная. Иногда на площадке появлялись пьяные, были и драки. Заводилами были обычно заводские ребята, и милиция быстро приводила их в чувство. В перерывах между танцами гуляли по аллеям сада, причем по большому кольцу (не менее полукилометра) двигались навстречу друг другу два потока человека по четыре в ряд, а по обе стороны аллеи тянулись бесконечные скамейки, на которых сидели более солидные люди. У каждого из нас, конечно, была тайная заинтересованность в этих прогулках и эта «симпатия» находилась во встречном потоке. Когда происходила минутная встреча, начинался старый как мир разговор взглядами на протяжении десятка метров, после чего начинался следующий круг томительного ожидания.

Иногда, если вечер был особенно душным, шли после танцев на Волгу купаться. Город уже спал, огней не было и трудно было ориентироваться в воде, не ясно, где берег и куда плыть, невольно подступал страх, который отгоняли тем, что громко переговаривались или пели. В саду был летний кинотеатр, в котором механиком работал Костин дядя, и мы не пропускали ни одного приключенческого фильма или комедии с участием известных артистов того времени. Часто фильмы были двухсерийные и до того захватывающие, что несколько дней все ходили под впечатлением. Зимой в парке каток и аллеи заливали до раздевалки. Катались у нас многие, в том числе и на беговых коньках (конечно и я). Катались технично, этому способствовало и то, что с одной стороны катка стояли знакомые ребята и девчонки, и приходилось выкладываться, чтобы пустить пыль в глаза. Потом в раздевалке пили вкусный чай из громадного самовара, отдыхали, общались, как сейчас говорят.

Мотоцикл

Я всегда любил езду на мотоцикле, люблю до сих пор. В ней нет ничего общего с ездой на машине, где мало ощущаешь скорость. Езда на мотоцикле ближе к скачке на лошади, которую, кстати, я тоже очень любил. В обоих случаях ощущаешь, как тебе подвластна лошадь или мотоцикл. Ты как бы одно целое с ними – стоит лишь повернуть ручку газа или хлестнуть лошадь, как в лицо ударит упругий ветер, вокруг все мелькает. Ты напряжен и внимателен, постоянно готов к неожиданности; в общем, это спорт. На втором курсе института я закончил мотокурсы и был на седьмом небе. Приехал в Вольск, папа где-то в клубе достал мне на время мотоцикл, и я поехал «гонять» за город. Но скоро мое наслаждение кончилось, мотор заглох, и провозившись с ним часа полтора, я понурив голову, покатил его через весь город на базу. Второй мой выезд состоялся уже в 1947 году на мотоцикле «Цундапп», привезенном из Германии соседом по квартире. Я усадил на заднее сиденье жену, и мы помчались по Ярославскому шоссе до Тарасовки. Жена требовала, чтобы я повернул обратно, но я гнал дальше. Учитывая мой мизерный опыт, это было, конечно, безрассудным лихачеством, за которое я себя долго упрекал, а жена ругала.

Оружие

Как и все мальчишки, мы одно время мечтали иметь оружие, оно придавало уверенность, возвышало в собственных глазах. Чего только не перебывало в наших руках – самодельные и фирменные финки, кастеты, настоящие рапиры, кинжалы, штыки и даже настоящий, хоть и маленький, малокалиберный дамский пистолет «Монтекристо», который переходил из рук в руки. Особенно увлекались мы самострелами. Это кусок стальной трубки, расклепанный с одной стороны и маленькой дыркой сбоку. Трубка крепилась к деревянной рукоятке и получался пистолет. Насыпали порох, забивали пыж, рубленые гвозди, опять пыж, около бокового отверстия в специальную дырку втыкали спичку, головкой против отверстия в трубке. Стоило коробком чиркнуть спичку и раздавался выстрел. К счастью, мы ни разу не использовали оружие во вред кому-либо, но казусы бывали. Однажды один из нас решил опробовать самострел и залез для этого на конек крыши(?!). Выстрелил, крепление трубки не выдержало, и она залепила ему по лбу. С воплем он покатился вниз, но все обошлось благополучно.

За Волгой

Пожалуй, самые радостные воспоминания моего детства связаны с Заволжьем или, как говорят в Вольске, с «заволгой». Там я провел многие дни в разные времена года. Против Волги, ближе к левому берегу, в те времена был прекрасный остров, вытянутый километра на три. Сейчас, в связи со строительством плотин, его, говорят, затопило. Это было наше любимое место, где мы большой компанией, либо несколько человек, проводили целые дни. Пляж занимал большую часть острова, зелень была от берега далеко, поэтому мы были все время на солнцепеке, прячась, когда было невмоготу, под перевернутой лодкой или в воде. Первое время обгорали до такой степени, что кожа сходила клочьями, но потом загорали как негры, кожа становилась, словно дубленая. Играли в мяч, боролись, делали заплывы, болтали. Ели – у кого что было: помидоры, огурцы, лук, картошку, хлеб, воблу. Изредка варили на костре пшенный суп. Рыбалкой наша ватага не увлекалась, хотя и ходили иногда порыбачить, но это отдельно, не связывая с пляжем. Чтобы добраться до зелени, приходилось через каждые десять-двенадцать шагов бросать на раскаленный песок рубашку и переводить дух, стоя на ней. Обратно было легче, так как вместо рубашки был веник прохладных и ароматных веток тальника. Иногда ночевали, спали в марлевых палатках. Вечера у костра, на берегу, с бесконечными рассказами незабываемы. Вода у берега прогревалась, и мы любили шлепать по ней, уходя на несколько километров и окатывая друг друга ласковой водой. Да, природу там не сравнить ни с югом, ни с Прибалтикой, если бы еще с питанием было получше!

Но главное место отдыха горожан располагалось выше города на пять километров. Туда несколько раз в день ходил буксир с баржей-паромом, на котором переплавлялись конные подводы, едущие за сеном, а позже автомашины, а на корме и по бокам на скамейках располагались люди. Против течения плыли около часа. Я любил ходить между подвод, всё рассматривая, слушая разговоры. Наблюдал, как рулевой орудует громадным рулем, смотрел в воду и на берега – все было интересно. В воскресенье весь паром занимали люди, на пляж плыли целыми семьями, было весело, пели хором песни, я именно там впервые услышал многие прекрасные русские песни.

Но самое интересное для мальчишек было впереди, когда начиналась выгрузка подвод, которые при погрузке устанавливались так плотно, буквально впритирку, что выехать было трудно, телеги цеплялись, лошади рвались, мужики орали, лезли в драку, хлестали кнутами чужих лошадей, иногда доставалось и хозяину, ну а нам это зрелище нравилось больше кино. А при погрузке громадных возов с сеном царило крайнее напряжение, дорога перед паромом шла прямо по песку, тяжелые возы превратили ее в такое месиво, что лошади не могли преодолеть ее даже с разгона. Поэтому все возчики собирались вместе, окружали воз и с уханьем начинали толкать, а возчик хлестал лошадь и она, бедная, с безумными глазами напрягалась до предела, металась в оглоблях. И такая картина повторялась много раз, так как у парома всегда была очередь.

По обе стороны пристани на многие километры тянулись чудесные пляжи. А метров через двести начинались кусты, лес, озера и… пиво. «Вольское» пиво славилось далеко вокруг, а в жару это было блаженство. В августе было полно свежей крупной ежевики, в сентябре – груздей, которые у нас не переводились всю зиму, что это за прелесть! Осенью, после седьмого класса я принимал участие в уборке сена. Меня усаживали верхом на лошадь, я подъезжал к копне, ее заарканивали вожжой, конец которой привязывали к хомуту, и я трогался, волоча за собой копну к стогу. Работа для меня, как говорят, была «не пыльная», но это только на первый взгляд. Через два часа я взмолился: жара, слепни кусают, сенная пыль лезет повсюду. Вот тогда я понял, как заготавливать корм и как дорого дается молоко, хотя и дешево продается. На следующий год мы с Федосеевыми собирали сено у реки Иргиз, которая впадает в Волгу против Вольска. Семья у них, как я уже говорил, большая, работали дружно, с песнями, дело спорилось. Наступило время обеда, пошли купаться, а Павел решил искупать лошадь, красивого молодого мерина Карько. Вымыл его, поплыл вместе с ним и стал выбираться из воды; а берег крутой, песчаный. Лошадь, чтобы выпрыгнуть, встала на дыбы, но песок осел, и она опрокинулась на спину, вода попала в уши и лошадь утонула. Это было как гром среди ясного неба, все плакали, ведь Карько был, как член семьи, и на нем держалось все хозяйство. Горе было большое.

Охота

Для охоты в Вольске были все условия – и леса, и поля, и озера; зайцы, лисы, волки, всевозможная птица. Одни из наших родственников, живших на окраине города, жаловались, что зимой от волков нет спасенья, заходят во дворы, ловят собак. А однажды волк зашел в сени в тот момент, когда туда вошла хозяйка из комнаты – представляете ситуацию? Волк, к счастью, был не из храбрых и убежал. Охотников по сегодняшним представлениям было не много, даже в день открытия охоты уток всем хватало, хотя на открытие охоты ехали все, у кого были ружья.

После седьмого класса отец купил мне одноствольное ружье 28-го калибра и все необходимое для подготовки патронов. Дробь делали сами. Из листового свинца нарезали прутки, затем протягивали их через ряд отверстий волочильной доски, пока не получали свинцовую проволоку нужного диаметра, которую ножницами резали на кусочки. Затем высыпали эти кусочки на большую чугунную сковородку со стенками, а сверху клали тяжелый чугунный блин с ручкой сбоку, и начиналась изнурительная работа – этот блин вращали до тех пор, пока кусочки свинца не превращались в круглую дробь. Действительно, охота пуще неволи! Теперь можно снаряжать патроны. Гильзу помещали в специальную трубку с рычагом (так называемый барклай), клали в гнездо гильзы пистон и вдавливали его рычажком барклая. Затем насыпали мерную дозу пороха, забивали пыж, засыпали дробь нужного размера, последний пыж и дело сделано. Этот процесс безусловно полезен, так как вырабатывает терпение, аккуратность и чувство ответственности, ведь иметь дело с порохом чревато большими неприятностями.

Есть такое выражение: движение – всё, конечная цель – ничто. Это очень подходит к охоте. Сборы длительные и хлопотные, охота отнимает массу сил и времени, а результат? Иногда в выходные дни или в каникулы с утра до поздней ночи ходишь по полям и лесам и… ничего, но перед знакомыми оправдываешься тем, что без собаки разве возьмешь?! Короче говоря, ни одного зайца я так и не убил, хотя стрелял. Затем папа купил мне двустволку 16-го калибра, я в ней души не чаял. Куролесил, в основном, за Волгой на велосипеде, который был так нагружен, что удержать равновесие и разогнать его было не так просто. Ведь надо было везти с собой продукты на три дня, котелок, дождевик, какую-то подстилку, комарник, топорик, патроны. И так от озера к озеру. К вечеру так намаешься, что иногда чай вскипятить нет сил, свалишься под стогом и уснешь голодный.

Охотился я один или с Костей и Дориком. Последний был, несмотря на молодость, опытным охотником. Однажды мы решили перехитрить всех на день раньше официального открытия охоты. Под покровом ночи погрузили в яхту велосипеды, ружья, собак (на пароме было нельзя – дежурила милиция) и поплыли. Ветер был едва-едва, а потом и вовсе стих, и нас понесло течением вниз. Мы пытались грести, но яхта была тяжелая, не приспособленная для этого, поэтому толку было мало. Вдруг послышался шум мотора, мы стали кричать и судорожно жечь спички, ожидая катастрофы. И вот в нескольких метрах от нас, обдав яхту волной, прошел морской сторожевой катер. Долго после этого у нас тряслись руки и колени, мы дешево отделались.

Как-то под вечер в Заволжских лугах мы с Дориком набрели на костер, на котором готовил уху старый охотник. Разговорились, оказалось, что это старый знакомый моего отца – Краснопольский. Пенсионер, больной туберкулезом, он понимал, что жить оставалось немного, и проводил все лето до глубокой осени за Волгой, изредка выезжая в город пополнить запасы. Он угостил нас ухой и налил по сто граммов водки и мы, желая показать свое «я», лихо выпили. Надо сказать, что до этого я пил только пиво, и то изредка. Минут через десять я почувствовал себя плохо, встал и поплелся к видневшемуся вдали стогу сена, лег на спину, раскинул беспомощно руки, стараясь держаться за уплывающую из-под меня землю, и смотрел на падающее небо. Долго после этого было у меня отвращение к водке.

Пришлось как-то на охоте мне пережить несколько страшных минут. В этот раз я охотился один, подстрелил утку и полез за ней, не раздеваясь, с ружьем, надеясь достать ее, а заодно вспугнуть из камышей притаившуюся стаю. По мере того, как я удалялся от берега, слой тины все увеличивался, и вдруг я почувствовал, что увяз, не могу вытащить ног, в одной руке держу над головой ружье, другой помогаю себе держаться на поверхности. Когда вода была уже у горла, я запрокинул голову, увидел бездонное небо, и мне стало жутко, представил родителей, не подозревающих, что я на волоске. Взял себя в руки, заставил успокоиться, с трудом лег на спину и потом, подтягиваясь за камыш, добрался до берега. Но все эти страсти с лихвой окупаются тем непередаваемым чувством, когда с колотящимся в груди сердцем подползаешь к озеру, высматриваешь, целишься и…бац, и…нет, не всегда мимо, кое-что домой привозил, гордо шел по улице и потом небрежно вручал матери, как будто это обычное дело. Да, охота, конечно, дело полезное для становления мужского характера.

О чтении

О том, что чтение художественной литературы полезно и необходимо, ясно всем и, казалось бы, нет нужды тратить время на эту тему. Однако, если задуматься всерьез, то станет очевидно, что говорить об этом надо и с большой озабоченностью и с тревогой, так как с появлением кино, радио, магнитофонов, телевизоров чтение отошло на задний план, и кроме школьной программы читают, в основном, переводные иностранные модные произведения невысокой художественной ценности, зато щекочущие нервы за счет динамизма сюжета и избытка секса. Безусловно, появляются и достойные произведения, но их, увы, мало и им далеко до классики. Вместе с тем, многие имеют большие домашние библиотеки отечественной и зарубежной классической литературы, о чем раньше, до 50-х годов не могли и мечтать. С книг аккуратно стирают пыль, почитать кому-либо дают неохотно и сами не читают. Библиотека стала престижной вещью, украшением, формой без содержания, а точнее «вещью в себе» для ее владельцев. Читается лишь то, что занимательно и не требует глубокого осмысления. А книга – это прежде всего мудрый воспитатель личности, советчик и хороший друг, к которому всегда тянет и никогда не бывает скучно. Я уж не говорю о бездонном источнике информации о людях, странах, науке, явлениях и т. д. Хорошая книга заставляет думать, фантазировать, критически оценивать себя и окружающее, мысленно спорить с персонажами, кому-то подражать, кого-то отвергать, любить и ненавидеть. Как правило, именно книги воспитывают лучшие качества в человеке: справедливость, доброту, трудолюбие, смелость, чувство достоинства, уважение к другим и готовность прийти на помощь. В книгах аккумулирована вековая коллективная мудрость и их воспитательные возможности безграничны. Их не в силах заменить ни самые любящие родители, ни лучший учитель.

Мне с детства привили любовь к книгам и часто дарили их. Папа, возвращаясь из командировок, как правило, привозил стопку книг. В городе был небольшой книжный магазин, расположенный на улице, ведущей к Волге, и я заходил в него каждый раз, возвращаясь с купанья. Просматривал новинки, наслаждаясь прохладой, затем выпрашивал у мамы деньги и покупал. В частности, запомнились мне две книги – «Собаки» и «Кошки»; наверное, эти названия вызовут у читателя снисходительную улыбку и напрасно. Книги являлись сборниками рассказов, посвященных описанию особенностей, повадок, необычных случаев из жизни не только кошек и собак, но и других животных, относящихся к их видам. Прочитал я их взахлеб и на всю жизнь сохранил уважение к уму и преданности братьев наших меньших, которые своей непосредственностью похожи на детей.

Преподавание литературы в школе не оставило у меня особой признательности, по-видимому, из-за обязательности изучения конкретных произведений, поскольку всё то, что тебе навязывают, вызывает противодействие. Вместо восприятия душой произведения искусства от нас требовали формальный анализ по стереотипным пунктам. В результате к предмету вырабатывалось чувство боязни, так как неполный ответ на непонятный вопрос заканчивался пониженной оценкой. Как-то, будучи взрослым и находясь в Анкаре, я прочитал несколько произведений Тургенева, в том числе «Вешние воды», и несколько дней ходил в приподнятом настроении, восхищенный прочитанным. Было острое желание поделиться этим чувством и я написал маме пространное письмо, где в частности высказал мысль о том, что несмотря на многолетние попытки школы привить неприязнь к отечественной литературе, я только сейчас открываю для себя гениальных русских классиков, которые делают счастливыми миллионы людей. Я пишу об этом потому, что вижу на каждом шагу все более укореняющийся взгляд на классическую и серьезную современную литературу как на нечто устаревшее, не модное, сентиментальное. Мне кажется, что за этим скрывается либо элементарная некомпетентность, так как нельзя судить о том, чего не знаешь, либо обычная лень, поскольку чтение требует усилий и умения найти время. Проще брякнуться на диван и «балдеть» в полудреме весь вечер у телевизора, – так делают все, постепенно деградируя в интеллектуальном смысле, пропуская через себя громадное количество телесюжетов, не обогащаясь духовно, оставаясь на прежнем уровне, тем самым постепенно обкрадывая себя. Я убежден, что книгам (хорошим) мы обязаны тем массовым героизмом и стойкостью, которые были проявлены советскими людьми в годы Великой Отечественной войны. Каждому возрасту нужны свои книги. Особенно это важно в школьные годы, когда в человеке формируются взгляды на окружающий мир, на добро и зло, когда особенно привлекает необыденное, героическое, связанное с риском, храбростью.

Я с огромной благодарностью вспоминаю семью хирурга Орлова в Вольске, настоящих русских интеллигентов с широкими взглядами, радушных и гостеприимных. У них в доме была прекрасная библиотека, которой пользовались все знакомые. Я тоже был допущен к этой сокровищнице и в течение трех лет перечитал много книг. Сейчас, оценивая влияние чтения на формирование моих жизненных принципов, я утверждаю, что решающую роль в тот период сыграли произведения Ж. Верна, М. Рида, Ф. Купера, К. Дойля, Ч. Дикенса, Б. Стоу, М. Твена, Р. Киплинга. Этот список подтверждает сказанное выше о порочной практике преподавания литературы в школе, где детям не смогли привить любовь к русской литературе, которая имеет не меньший перечень блестящих классиков, известных всему миру.

Увлекался я немного и рисованием. В нашем классе (7–8 класс) был мальчик, который неплохо рисовал маслом. Как-то летом я зашел к нему и сразу проникся желанием учиться живописи, – так на меня подействовала его, с позволения сказать, обстановка в мастерской. Я купил все необходимое и некоторое время мазюкал, но без помощи специалиста ничего не получилось, и я переключился на графику. Здесь дело пошло успешнее и я даже (вот наглость) выставил на школьной выставке портреты А. С. Пушкина, М. В. Фрунзе и Н. А. Островского.

Пионер и комсомолец

Осталась в памяти подготовка ко вступлению в пионеры, заучивание торжественной клятвы, а потом очень «ответственные» поручения типа: а у всех ли в классе острижены ногти и чистые уши; а затем нескончаемые задания по сбору металлолома и макулатуры. И вот, наконец-то, наступил долгожданный отъезд в пионерлагерь. Располагался он в 15 километрах от города. На высоком берегу Волги, на голой, выжженной солнцем земле стояло штук десять солдатских палаток. В лагере всё было очень скудно: кормили, в основном, перловой кашей и чаем, развлечений, кроме купаний под присмотром перестраховщиков-вожатых, никаких. В общем, это не то, что современный пионерлагерь на море или под Москвой, где много раз отдыхали мои дочери и внучка Лиза, пользуясь благами цивилизации, начиная с купейных вагонов и кино и заканчивая Черным морем. Продержались мы в своем лагере с неделю, а потом, прихватив большие, фанерные пустые чемоданы, удрали. Было нас человек шесть. По дороге сделали «лихой» налет на огород лесника, запаслись помидорами и огурцами, хлеб у нас был. К вечеру были уже дома, голодные, грязные, худые. Так закончился мой первый и последний выезд в пионерлагерь.