Оглядываюсь и не сожалею

Анатолий Абрамов

Оглядываюсь и не сожалею

Благодарность от дочери А. П. Абрамова Натальи Анатольевны Сироткиной

Выражаю искреннюю благодарность Игорю Антоновичу Гришину за неоценимую помощь в подготовке и издании сборника воспоминаний моего отца, за работу по включению дома Анатолия Петровича Абрамова в Подлипках на улице Карла Маркса в реестр объектов культурного наследия.

Благодарю так же Александра Вольдемаровича и Ирину Анатольевну Томас за поддержку и помощь в работе над книгой.

И особая благодарность и признательность всей моей семье за непрерывную помощь и активное участие в подготовке сборника на протяжении более пяти лет.

Хранить вечно.

Этот призыв, прежде чем написать, я глубоко прочувствовал. И дело не в том, что я хочу увековечить память о себе, – это слишком мелкое желание. Однако, дух эпохи, описание событий, слова о Сергее Павловиче Королёве, изложенные его современником в доверительной форме, будут всегда интересны мыслящему человеку. В это я верю!

Дорогие мои! Берегите эти воспоминания, как память сердца. И продолжайте писать, когда созреете для этого.

«Воспоминания» изложены в двух частях. Первая часть охватывает, в основном, события личного и семейного характера. Вторая посвящена событиям, связанным с моей работой в ракетной технике, начиная с 1947 года. Особое внимание уделено Сергею Павловичу Королёву.

Фотографии являются приложением к «Воспоминаниям». С написанного снята ксерокопия, возможно, со временем оформлю второй экземпляр.

Том первый

Как известно, у многих людей наступает момент, когда они начинают задумываться, – а не написать ли мне воспоминания о своей жизни? Подумал и я! Нет, не стоит… Я же не полководец и не государственный деятель, кому нужны мои воспоминания?

А почему бы и нет? Я не страдаю манией величия и не собираюсь принуждать кого-либо читать мои записки, а вспомнить и осмыслить свою жизнь с высот своего возраста интересно и, возможно, даже полезно и себе и, надеюсь, детям и внукам. Я с большим интересом рассматриваю материалы, касающиеся моих родителей, и сожалею, что их мало. Так надо не повторять ошибки, а оставить детям кое-что для души. Человеческая память – это богатство, которым надо умело распорядиться. Бывают времена, когда жизнь одного поколения, как копия похожа на жизнь предыдущего и последующего поколений. Иное дело – время жизни нашего поколения. Я жил как бы на стыке двух в корне отличных друг от друга эпох. Условия, в которых я провел свое детство, знакомы моим детям лишь по фильмам и литературе и скоро будут достоянием музеев. Вместе с тем, я был свидетелем и участником исторических событий военного (1941–1945 гг.) и послевоенного периодов, и вспомнить об этом является потребностью мыслящего человека. Так зачем же лишать себя возможности мысленно просмотреть этот многосерийный документальный фильм, хранящийся пока только в моей памяти, который можно попытаться перевести (с громадными сокращениями) на бумагу.

Особенно уверовал я в необходимость писать после того, как прочитал опубликованный в 1982 году роман Владимира Чивилихина «Память» и статью писателя Даниила Гранина «Со скоростью века». Чивилихин за этот роман был удостоен Государственной премии. В «Памяти» описывается (на базе изучения исторических документов) многострадальная история образования Руси. Настоятельно рекомендую прочесть, хотя читается трудно. Каждый должен знать историю своей Родины. «Заметьте, – считал Пушкин, – неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности». Добавим, что человек, потерявший память, перестает быть самим собой. «Народ без истории – скопище людей», из послесловия к «Памяти», автор Е. Осетров.

Ну а теперь обратим свой взор в стремительно удаляющееся прошлое.

* * *

Родился я в городе Вольске Саратовской области 3-го июня 1919 г. по старому стилю и 16 июня по новому. Однако, во всех документах, начиная с паспорта, указана дата 20-е мая, то есть «состарил» себя на 26 дней.

Хотя я был одним ребенком в семье, тем не менее никогда не чувствовал себя одиноким, так как дети многочисленных родственников и товарищи из соседних домов восполняли этот недостаток.

До 1924 года мы жили в маленьком домике во дворе дома маминых родителей, а затем купили соседний дом с большим двором и старыми надворными постройками – для ребячьих игр возможности неограниченные. Себя я помню с четырех лет. Особенно запомнился дедушка Семен, отец папы, с которым я любил играть его роскошной седой бородой. Он прослужил 25 лет в старой армии, участвовал в Турецкой войне, штурмовал крепость в городе Карс и заслужил два Георгиевских креста. Этим обстоятельством я очень гордился, особенно когда судьба занесла меня в 1945 году в Карс, и я, осматривая с товарищами неприступную и величественную крепость, рассказывал об этом подвиге, – когда солдаты буквально по штабелям из трупов взбирались на крепостные стены.

Четко помню морозный январский день… Я гулял, и вдруг издалека с нарастающей силой стал надвигаться протяжный, скорбный голос заводских и паровозных гудков. Я побежал домой и узнал, что умер Ленин. Взрослые ходили удрученные, их настроение передавалось детям, все сразу притихли. В детском садике мы разучивали стихотворение, отдельные строки которого запомнились до сих пор:

И пять ночей в Москве не спалиИз-за того, что он уснул.И был торжественно-печаленЛуны почетный караул.И еще:и падали, и падали снежинкиНа ленинский – от снега белый – гроб.

Во дворе нашего дома под одной крышей, вытянувшись в линию стояли три хозяйственные постройки: погреб, сарай и конюшня с большим сеновалом, где я тайком пробовал курить (нашел место!). Кроме того, под верандой был дровяной сарай, а под домом – хорошее сухое помещение, где хранились старые книги, журналы и вещи. В жаркие дни я очень любил там сидеть у открытой двери в прохладе и листать дореволюционную «Ниву», в которой был очень разнообразный и интересный материал.

Огород наш был неухоженный, земля истощенная, поэтому после нескольких попыток мы отказались от мечты иметь свою зелень. Зато была чудесная травка и красивые «веники», как маленькие кипарисики, окаймляли тропинки. Рядом был большой огород дедушки, в котором, кроме огурцов и помидоров, росла неприхотливая тыква, которую мы ели всю зиму во всех видах. Особенно я любил тыкву с пшенной кашей, а вяленая в печи сладкая тыква не уступала дыне. Я уж не говорю о таком лакомстве, как жареные тыквенные семечки.

Дрова были дорогие, поэтому дедушка в уголке огорода наладил производство кизяков, навоз и солому он понемногу собирал у соседей и на улице. Когда кизяки подсыхали, он их укладывал в конические башенки (типа шахматной туры) высотой метра два, внутри которых было отлично скрываться, играя в прятки. Правда, при этом кизяки изрядно разрушались под нашими ногами, и дедушка, разгоняя нас, грозил оборвать уши, но это для острастки, до ушей дело не доходило.

О Вольске

Городу Вольску посвящены две популярные книжки, выпущенные в 1975[1] и в 1980[2] годах. В первой («Город Вольск») содержится необходимая официальная информация, и я не буду ее пересказывать, так как книжки прилагаются. Я ограничусь лишь краткими сведениями о городе, где жили мои деды, родители и я в юности. Вольску в 1980 году исполнилось 200 лет и он был награжден орденом «Знак почета».

Когда я там жил, город занимал порядка восьми километров по берегу Волги и около двух вглубь на расстоянии 130 километров от Саратова. На 1974 год население составляло 74 тысячи человек.

Вольск известен в стране как крупный поставщик цемента, который изготавливают четыре завода. Советская власть устанавливалась в городе в жестоких боях с белогвардейцами, которые дважды в 1918 году захватывали власть и проводили жестокую расправу. Улицы в городе прямые, сохранилось много красивых старых каменных зданий. Когда-то говорили: Вольскгородок Петербурга уголок. Много зелени, но на окраинах, ближе к цемзаводам, много и пыли. Вокруг чудесные леса, а за Волгой необозримые луга и озера. Летом очень тепло и сухо, зимой мороз без слякоти – отличный климат! А близость Волги делает город местом отдыха даже для москвичей. В детстве все кажется лучше, у меня о Вольске сохранились самые дорогие, радужные воспоминания. Родина есть Родина. И хоть я не был там с 1942 года, но мысленно, душой часто переношусь туда.

В Вольске было авиационно-техническое училище (ныне училище тыла), или, как мы называли, – авиашкола. Это наложило большой отпечаток на жизнь города, особенно молодежи. Многие девушки, выйдя замуж за выпускников, покидали город. А ребята с детства сопровождали по улицам строй курсантов, слушали их песни и мечтали стать такими же, когда вырастут. Большинство увлекалось авиамоделизмом, парашютизмом, планеризмом и летным делом. Аэроклуб жил напряженной жизнью, причем девушки, особенно заводские, не отставали от ребят. Конечно, не все проходило гладко, бывали и трагические случаи, ведь авиационная техника только становилась на ноги, точнее на крылья. Естественно, что после восьмого класса многие школьники поступили в различные военные училища. Пытался поступить и я. Прошел медкомиссию и, когда уже шел к двери, один бдительный врач заметил, что у меня правая рука сломана. Всё было сразу же перечеркнуто, и я понурившись пошел домой.

Мое твердое убеждение, что каждый молодой человек должен пройти через армию или какое-либо военизированное заведение, типа спортшколы, а если такой возможности нет, то самостоятельно заниматься воспитанием в себе тех лучших и так необходимых в жизни качеств, которыми обладают хорошие офицеры, но, к сожалению, не все. К таким качествам я отношу: дисциплину в широком смысле слова, честность, чувство достоинства, смелость, высокую трудоспособность, внутреннюю и внешнюю подтянутость и, наконец, хорошую физическую форму.

Вольск располагал всеми атрибутами провинциального городка. В нем были и шарманщики со щемящими душу мелодиями типа «…разлука ты разлука…», и старьевщики-китайцы с тележками, которые ездили по улицам и собирали старье всех видов, а взамен давали ириски, сладкие петушки на палочке, мячики на резинке и глиняные свистульки. Дело было поставлено так, что обе стороны были довольны.

Были и извозчики, в основном ломовые (т. е. грузовые) на мощных битюгах, ведь автомобилей практически еще не было. Были и «лихачи» на легких пролетках и санках. В частности, за моим отцом, когда он работал на заводе, ежедневно приезжал извозчик на протяжении двух лет, пока не появились первые «эмочки», быстро оттеснившие лошадок.

Много было в городе голубятников: гоняли азартно, дотемна, заманивали чужих голубей, менялись, торговали, воровали. По вечерам, когда солнце садилось, над городом парили десятки голубиных стай, и раздавался залихватский свист голубятников, размахивавших длиннющими шестами с тряпкой на конце. Все голубятники у городских обывателей считались непутевыми, и родители пугали ими детей – «ничего из тебя не получится, будешь голубей гонять…».

В центре города можно было полакомиться мороженым и ирисками. Мороженое продавали порциями стоимостью 3, 5, 10, 15 копеек в виде диска, покрытого с обеих сторон вафлями, а ириски продавали лотошники. Ириски были сливочные и ореховые. Но наиболее ходовыми лакомствами были леденцы или «Ландрин», «Монпансье». Из напитков – неизменное ситро, клюквенный морс, чудесный кислый квас, а для взрослых – отличное «Жигулевское» пиво Вольского завода, которое славилось далеко за пределами города.

С пивом у меня связан комический случай. Возвращался я как-то в жаркий день с купанья и встретил знакомого летчика, он предложил выпить по кружке пива. Я до этого пива не пил, хотя был уже в девятом классе, здоровый парень, но неудобно было показаться мальчишкой, и я согласился. После выпитой кружки меня «повело», чувствую, что идти не могу, голова кругом идет. Не помню, как я избавился от компании летчика. Помню, что полчаса стоял, подпирая стенку и изображая нормального человека. Но через пару недель я потягивал пивко и крякал от удовольствия. Вот так и начинается! К счастью, меня в жизни миновало это глобальное бедствие, никогда не увлекался спиртным, хотя в меру употреблял и с удовольствием. Я считаю, что человек с чувством собственного достоинства, а я считаю себя таким, всегда сумеет удержаться от такого унизительного и жалкого положения, в которое попадает пьяный человек.

Новый год, Рождество, Масленица, свадьбы праздновались с чисто русским размахом, с соблюдением всех обрядов, ярко и шумно. Особенно были красивы украшенные лентами и цветами кони в праздничной сбруе и легкие санки. Когда такая кавалькада до десятка саней мчалась по улице с песнями и свистом – дух захватывало даже у стоявших в стороне, особенно когда на повороте сани опрокидывались и все летели в сугроб. Били горшки и кринки о ворота, наряжались в немыслимые наряды, горланили соответствующие каждому празднику песни и упивались до потери сознания. Плясали обычно «барыню» с частушками под саратовскую гармошку с колокольчиками – без конца, до упада, танцы не признавались. В общем, все как испокон веков и многократно описано в литературе. Ребята любили ходить по домам «славить», то есть пробормотать какую-нибудь маленькую молитву или прибаутку. Такую, например (запомнил на всю жизнь):

Я маленький клопикПринес Богу снопик.Славить не умею,А просить не смею.Открывайте сундучки,Вынимайте пятачки!

На Масленицу на Волге собиралось много народа и начиналось купание в проруби. Лихо подъезжал на розвальнях в тулупе какой-нибудь местный удалец с дружками и под одобрительный гул толпы голенький прыгал в воду и окунался два-три раза. Затем его вытаскивали, накрывали простыней, обували валенки, укутывали в полушубок и тулуп, вливали стакан водки, бросали на сено в розвальни и с гиканьем галопом мчались домой. А в проруби был уже следующий.

Город имел неофициальное деление на районы, носившие не очень благозвучные названия, как например, Винновка, Клейменый конец, Кобелевка, Татарский квартал. Ребята избегали без особой нужды ходить в чужие районы, так как последствия от таких посещений были малоприятные, в лучшем случае – разбитый нос. По рассказам старших, раньше мужики ходили стенка на стенку с оглоблями, ну а результаты были соответствующие.

Город был в основном деревянный и поэтому пожары были частыми. Особенно меня поразил пожар, возникший однажды летом поздним вечером в горной части города. Я отправился туда и был свидетелем человеческого ужаса, когда по воздуху летали горящие головешки и, падая, поджигали всё новые строения. Огонь ревел, пожарники на лошадях с ручными помпами и одной-двумя пожарными машинами были бессильны. По всей улице стояли старушки с иконами и молили Бога помиловать их. Из окон и дверей выбрасывали мягкие вещи. Матери, схватив в охапку детей, метались с обезумевшими глазами, слезы, стоны, крики, мольбы. Перелом наметился лишь тогда, когда с парохода, подошедшего к берегу, протянули длинную нить шлангов, и мощная машина начала подавать воду с большим напором. Итог был плачевным – сгорело более ста домов. Это зрелище потрясло меня и запало на всю жизнь.

Обилием продуктов Поволжье никогда не отличалось. Частые засухи делали свое черное дело. В 1921 и 1933 годах у нас был сильный голод, люди ели траву, пухли и нередко умирали. Ряд других лет, хоть и не был голодным, но мы еле сводили концы с концами. Я помню, как грыз колоб – так у нас называлась прессованная подсолнечная шелуха. Хлеб и другие продукты продавались по «заборным» книжкам в длинных очередях, в которых люди простаивали целыми днями. Несколько раз приходилось пить сладкое какао, это был так называемый нансеновский паек по имени норвежского путешественника Нансена, организовавшего помощь голодающему Поволжью.

У мамы была золотая цепочка, а у папы – серебряный портсигар и два серебряных дедушкиных Георгиевских креста. Все это отнесли в открывшийся в городе специальный магазин, называвшийся «Торгсин», где были все продукты высшего качества в соответствующем оформлении, даже глаза разбегались от такой невиданной роскоши. Торговля шла только на драгоценности, а они, по-видимому, у некоторых были, так как магазин работал около года.

Получив понемногу вкусных продуктов и муки, мы несколько недель отводили душу. Несмотря на эти тяготы с питанием, народ не роптал. Все понимали, что не так просто строить новую жизнь, тем более что постепенно дело улучшалось, и предвоенные годы были во всех отношениях радостные, чувствовался подъем.

Были, естественно, и негативные моменты в жизни, как например, воровство, которое в то время в Вольске расцветало пышным цветом. Воровали всё: начиная с лошадей и кончая карманными кражами и кражами белья с веревки. Домашние кражи были обычным явлением. Особенно страдали те, у кого были низкие подоконники, так как воры вырезали стекло и ставили на подоконник блюдце с хлороформом и через некоторое время смело лезли в дом, не боясь спящих глубоким сном жильцов. Так обворовали Федосеевых. Каждый вечер в домах накрепко закрывали окна и двери и ночью, часто с тревогой, вслушивались в посторонние звуки или собачий лай и до боли в глазах всматривались через окна в таинственные тени, за каждым деревом мерещился вор. У соседей обчистили даже погреб. На улице в темноте нередко раздевали прохожих. Когда ночные бдения стали невтерпеж, папа заказал на окна деревянные щиты, которые мы на ночь устанавливали в оконные проемы, а толстенную дверь запирали на большой кованый крюк. Теперь мы себя чувствовали как в крепости. Но это не все – бывали случаи, когда днем в квартиру проникал мальчишка и до поздней ночи сидел где-нибудь притаившись, а когда все засыпали, он открывал дверь своим сообщникам. Поэтому перед сном начинался досмотр тайных мест – под кроватями, за дверями, в кладовке, за портьерами, на печке. Сейчас это смешно, а тогда – заглядываешь под кровать, а у самого поджилки дрожат, а вдруг там лежит бандит! Однажды все-таки к нам на веранду забрались воры и стащили всякое барахло из чулана. Судя по всему, они забрались с помощью мальчишки.

Моя мама

Моя мама, Евсеева Наталья Фёдоровна, родилась в Вольске в 1897 году. В 1911 году она окончила двухклассную женскую церковно-приходскую школу с дополнительным третьим классом и сдала экзамен в шестой класс гимназии, которую закончила в 1914 году (семь классов). Затем поступила в дополнительный восьмой класс, по окончании которого в 1915 году «приобретает звание домашней учительницы». Сохранилось удостоверение о том, что она с сентября 1915 года по октябрь 1918 года «занимала должность учительницы 1-ой Вольской женской школы».

Своим образованием она обязана, в основном, своей настойчивости, поскольку обстановка в семье никак не способствовала учебе. Ее отец, Федор Трофимович, своевольный, резкий человек, проработавший всю жизнь на железной дороге, имевший несколько классов образования, не обращал никакого внимания на учебу детей. Сам он любил читать вслух громким голосом Пушкина и Лермонтова и неплохо пел русские песни. Особенно ему удавалась «Выхожу один я на дорогу». А ее мать, Аграфена Герасимовна, была вообще неграмотной, тихой женщиной, ничего не знавшей, кроме забот, а иногда и побоев.

Маму в своем детстве я помню, как очень деятельную женщину, ведь этого требовали условия жизни. Вдумайтесь: водопровода нет, за водой надо идти целый квартал, отопление печное, освещение керосиновое (до 1932 года), никаких стиральных машин и электроутюгов, все продукты с рынка, в ближайшей лавочке только соль, сахар и спички. С утра надо растопить печку, приготовить на весь день еды – это не просто. А готовила она вкусно, особенно томленую баранину с картошкой. Каждый выходной – несколько разных пирогов и целая гора пирожков, на всю зиму бочка моченых яблок, всякое варенье, огурцы, помидоры, капуста.

Летом посреди двора устанавливали сооружение, состоящее из топки, бака и трубы. Многоведерный бак загружался бельем и наполнялся водой (а ее надо принести!), растапливалась печка, и начиналась стирка на весь день. Одна порция после кипячения вынималась и ее стирали вручную в тазу, а другую загружали.

Белье и верхние рубашки нам с папой мама, в основном, шила сама. Она очень увлекалась вышиванием всех видов. Занавески на окна, скатерти, декоративные накидки, салфетки, различные украшения – всё делала сама.

При этом мама в течение ряда лет работала контролером в сберкассе и в авиашколе. С 1936 по 1940 годы была секретарем промышленной секции Горсовета, работала с увлечением, имела благодарность Облисполкома с объявлением ее по радио. С 1941 по 1944-й она вела общественную работу в Горсовете, являясь инспектором по мобилизации рабочей силы и ответственным лицом по выдаче продовольственных карточек неорганизованному населению.

Отдыхом для нее было чтение. Читала она очень много, преимущественно классику. Любила прогулки, особенно зимой, в любой мороз надевала шубу, валенки, укутывалась платком и отправлялась часа на два. Во время работы мама всегда напевала. Вообще, она была жизнерадостная, веселая и общительная. У нее всегда были подруги, с некоторыми она дружила до старости.

В семье у нас всегда было тихо, спокойно. Ссор между родителями я не помню. Папа обычно за обедом или ужином рассказывал маме обо всех новостях на работе и в городе, а так как она знала многих сотрудников, то ей было интересно. Культурная жизнь в городе ограничивалась двумя кинотеатрами и любительским театром, летом обычно приезжали хорошие труппы на гастроли, и родители посещали все спектакли. Году в 1933 у нас появилась радиотрансляционная точка. Это было событие! По вечерам мы с удовольствием слушали музыку и выступления артистов разных жанров. Для нас открылся новый мир. Трудно переоценить пользу от этих передач. Говоря о моем воспитании со стороны мамы, следует сказать о педагогичности. Она очень ненавязчиво прививала мне основные жизненные принципы, не опекая по мелочам. Мне была предоставлена большая самостоятельность и мама, ни в чем меня не ограничивая, лишь предостерегала от возможных последствий. Это, как показала жизнь, оправдало себя, повысило мою ответственность за свою деятельность, заставило руководствоваться принципом – «семь раз отмерь, один раз отрежь». Будучи вдали от дома, я систематически переписывался с родителями, причем не для того, чтобы сообщить, что жив-здоров, а поговорить обо всем, что касалось их и меня, как это бывает при живом общении.

После смерти мамы я обнаружил много писем из ее переписки, они проникнуты большой любовью к ней и наглядно характеризуют ее доброту и отзывчивость. Написаны они совершенно различными людьми: одно – ее подругой на протяжении полувека. Другое – племянницей и третье – женщиной, которая в детстве, будучи сиротой, вместе со своей сестрой часто бывала у нас, помогала маме, а мама, чем могла, поддерживала их. Живя уже в Подлипках, она имела много друзей, некоторые из которых при встрече со мной до сих пор тепло вспоминают о ней и об отце.

Мой папа

Мой папа, Абрамов Петр Семенович, родился 20 августа 1892 года (1 сентября 1892 года по н.с.) в селе Терса, на Волге, в 10 километрах выше Вольска в крестьянской семье. Окончив четыре класса Вольского Реального училища он с 1905 года, то есть с 13 лет начал работать по найму конторским учеником в имении помещика. Трудовой путь отца хорошо представлен в его автобиографии и других прилагаемых документах[3]. Об отце у меня остались самые теплые воспоминания. У него был исключительно мягкий, я бы сказал, деликатный характер. Он ко всем относился доброжелательно, предупредительно, избегал обострений. При этом он не преследовал какую-то цель, его доброта была основной чертой его характера. Но это не мешало ему быть принципиальным и бескомпромиссным, когда речь шла о честном отношении к делу, людям, поступкам. Его честность и бескорыстие были буквально кристальными, и он очень болезненно переживал негативные поступки других, а это случалось нередко, особенно если учесть, что он систематически возглавлял комиссии в промышленных и торговых предприятиях. А искушений у него было много, ведь ряд лет он был главным бухгалтером Торга города и поводов для компромиссов с совестью было более чем достаточно, но он ни разу не оступился и пользовался большим доверием и уважением. Работал он обычно по десять-двенадцать часов, приходил на обед, час-полтора отдыхал и уходил опять допоздна. Несмотря на четырехклассное образование, он достиг достаточно высокого культурного и профессионального уровня, благодаря упорному самообразованию. Он много читал литературы по специальности и в профессиональном плане был исключительно силен; свидетельств этому много, я расскажу лишь об одном. Он в течение трех лет руководил финансовым отделом крупнейшего цементного подразделения завода «Большевик» и так наладил дело, что сумел стать победителем конкурса на лучшую постановку хозрасчета, в котором участвовало 290 предприятий Наркомата тяжелой промышленности (соответствующий приказ прилагается)[4]. Во время войны он руководил бухгалтерскими курсами в Вольске, заслужив высокую оценку своей деятельности у руководства. В 1935 году папа под «нажимом» мамы обратился с предложением своих услуг на строящийся (а ныне знаменитый) автозавод в городе Горьком и получил приглашение, что говорит само за себя. Все сказанное красноречиво иллюстрируют приведенные ниже документы. Позже я понял, что главным побудительным мотивом его упорной и безупречной деятельности было обостренное чувство долга, совесть, не требующие контроля, так как самым придирчивым контролером был он сам. Но как воспитывались в нем эти качества? Ведь никаких специальных учебных заведений он не заканчивал. С детства от родителей? Может быть. Во всяком случае, он обладал главными качествами человека, привить которые удается далеко не всем родителям, учебным заведениям, общественности.