Девушка с характером

– Пожалуйста, не отвлекайте моих людей от работы.

Мистер Петерс с недовольным видом поднял брови, но повиновался. А в глубине цеха, где стояли кольцевые прядильные машины, и вовсе забыл свое раздражение. Техника была новая, ее использовали уже на многих производствах, но не повсеместно. Станки работали безупречно. Преимущество кольцевой машины состояло в том, что за счет кругового движения бегунка нить скручивалась и наматывалась непрерывно. Идеальной работой станков Мельцер был обязан своему бывшему партнеру, который, к сожалению, умер.

– Это действительно грандиозно, мистер Мельцер! Great! Wonderful!

Мистер Петерс и оба его коллеги пришли в настоящий восторг, они протискивались к кольцевой машине, указывали на детали и громко обменивались фразами по-английски. Мельцер заметил, что работниц это раздражает, на их лицах читался немой вопрос. Мастер Хунцингер с недоверием посматривал на людей в черных костюмах и несколько раз провел рукой по усам, таким образом он всегда демонстрировал недовольство.

Мельцер примирительно кивнул мастеру. О приезде господ из «Delegation from Cotton Textiles Ltd, New York» было объявлено по громкоговорителю несколько недель назад, рабочие были предупреждены об этом визите. Намечалось заключение выгодного партнерства: американцы были заинтересованы в покупке хлопчатобумажного сатина и камчатки, предлагая в свою очередь недорогой хлопок-сырец. Мельцер дал знак Хунцингеру отвести посетителей в сторону, иначе они опять станут мешать работницам менять бобины. Потом любезно взял мистера Петерса под локоток и увлек за собой:

– Мы сейчас перейдем в другие цеха. Там изготавливают ткани!

– О да! Очень хорошо. Очень хорошо.

Они вышли во двор, и оглушающая тишина словно мягкой подушкой упала на их головы. Уши заложило. Сам Мельцер теперь все чаще после посещения цехов слышал тонкий свист, который чуть погодя проходил. Сегодня времени на то, чтобы унять навязчивый гул в голове, было мало, господа сразу перешли в один из ткацких цехов, снова нырнув в изнуряющий грохот. Шедовые крыши, напоминавшие по виду огромные зубья пилы, были застеклены с северной стороны. Таким образом, в цех не светили прямые солнечные лучи, а естественный дневной свет падал равномерно.

Идя по цеху, директор Мельцер со всех сторон слышал угодливые приветствия. И действительно, от него не укрылось то, с какой поспешностью мужчины срывали шапки, чтобы пожелать господину директору доброго утра. Даже улыбки и приветственные кивки работниц не были лишены заискивания. Мельцеру нравилось, что подчиненные демонстрируют ему свое уважение. Тот, кто был недостаточно почтителен, в скором времени оказывался на улице. Однако есть разница между почтением и подобострастием. И последнее Мельцер просто не выносил.

Гости скрупулезно разглядывали готовые ткани и сами ткацкие станки. Бумазею ощупали вскользь – оно и понятно: особого спроса на нее и здесь не было. Но блестящий хлопчатобумажный сатин, из которого недавно стали шить постельное белье, вызвал неподдельный интерес. Это была первоклассная ткань, ни одна другая ткань, произведенная в Аугсбурге, не шла ни в какое сравнение, ее буквально отрывали с руками. Все трое открыв рот стояли перед жаккардовой машиной, на которой при помощи перфорированной ленты ткали затейливый узор. Камчатное скатертное полотно. Когда-то оно было прерогативой состоятельных и благородных семейств, сегодня, благодаря массовому производству такие скатерти могли себе позволить и обычные горожане.

– Лучше, чем в Англии! – прокричал Мельцеру в ухо мистер Петерс. – Эта машина so easy. Нихт сложная. Работает отлично.

– Факт, – коротко подтвердил Мельцер.

Гостей заинтересовало, почему у других фабрикантов машины быстро выходят из строя и доставляют массу хлопот, в то время как Иоганну Мельцеру они исправно служат долгие годы. Он был польщен, но раскрывать карты не стал. Sorry – все дело в технических тонкостях, которые являются частью производственной тайны.

Проводя гостей по прилегающей территории, Иоганн Мельцер показал им транспортный парк – несколько гужевых повозок, на которых готовые ткани отвозят на товарную станцию, а также три автомобиля, ими директор пользовался исключительно в личных целях. Мельцер был фанатом всех этих чудо-механизмов, которые с каждым годом работали все безупречнее, все быстрее. Если бы не строгое воспитание, он, пожалуй, приобрел бы несколько гоночных автомобилей. Однако в юности ему привили мысль о том, что никто не имеет права тратить деньги на излишества. Наличие же трех лимузинов он оправдывал тем, что ими пользовалась и его семья. Прежде всего, жена, которая из-за увечья не могла ходить пешком на дальние расстояния. И лишь наедине с сыном Иоганн иногда позволял себе поговорить о заветном. Пауль в этом смысле не был стеснен никакими ограничениями: Бенц недавно построил отличный гоночный автомобиль, Опель тоже не отставал, оставалось только подождать.

– Теперь, когда вы осмотрели фабрику, господа, позвольте пригласить вас перекусить и выпить.

– Очень любезно с вашей стороны, мистер Мельцер. Мы с удовольствием принимаем приглашение.

– Для меня это честь. В конце концов, не каждый день в нашем прекрасном Аугсбурге мы встречаем иностранных гостей.

В качестве угощения были предложены белые сосиски со свежими брецелями и горчицей, яйца, огурчики и грубый ржаной пумперникель с сыром. Из напитков – рислинг, лимонад и аугсбургское пиво. Гости ели обильно, сам Иоганн взял лишь пару сосисок, запив их лимонадом. Вчера вечером он перебрал коньяку, и утром болел желудок, поэтому сейчас к алкоголю он не притрагивался.

Под конец обменявшись любезностями, мистер Петерс сказал Мельцеру, что гости в восторге от его фабрики. Что она хоть и не такая большая, как другие фабрики Аугсбурга, где они тоже побывали, однако весьма эффективная. Прекрасные ткани.

И хорошие станки. Все организовано разумно. Рабочие прилежные. Возник вопрос, обеспечивает ли он их жильем.

То есть, понял Мельцер, окончательное решение еще не принято, видимо, планируют пойти еще куда-то. Его все раздражало. Было жаль времени на болтовню, он спешил в цех цветной печати, где как раз опробуют новый образец. Вместо этого приходится сидеть здесь и рассказывать, что он, как и большинство других фабрикантов, построил несколько домов для своих рабочих. Дома на две семьи, с садиком для овощей и фруктов. Некоторые держат даже кроликов и коз. Конечно, не всем достается такое жилье. Мельцер не терпел пьяниц и хулиганов. А также тех, кто состоит в профсоюзе или другом рабочем объединении. Своим людям он был хозяин. Он построил для них даже детский сад и баню.

Наконец после всей этой глупой болтовни перешли к делу. Гости пообещали крупные закупки хлопчатобумажного сатина и скатертной ткани. В качестве бонуса они попросили одну из кольцевых прядильных машин. И были весьма разочарованы, когда Мельцер отказал. Покачали головами, выразили сожаление, намекнули на конкурентов, которые наверняка были бы рады сотрудничеству с ними. Мельцер был вежлив, но непреклонен. Это его машины, ни одна из не покинет территорию фабрики. Но в торговле сатином и камчаткой он заинтересован, нужно только договориться о ценах.

– Мы свяжемся с вами…

Прощание было поспешным и прохладным. По опыту Мельцер знал, что из столь непринужденно начинавшегося разговора, скорее всего, ничего не выйдет. Может, оно и к лучшему. Американские господа показались ему не особо благонадежными.

– Уберите это! – недовольно бросил он секретарю и сделал неопределенный жест в направлении тарелок и стаканов.

– Сию минуту, господин директор.

Для обработки корреспонденции в его конторе работали две дамы. Обе были немолоды, носили очки и неимоверно туго зашнуровывали корсеты. Фрейлейн Хофман нелепо хихикала, зато была безукоризненно грамотна. За пятнадцать лет Мельцер лишь дважды обнаружил в ее письмах ошибки. Фрейлейн Людерс была весьма добросовестна, молчалива, прилежна и практически не расположена шутить. Поначалу в качестве секретарей у Мельцера служили двое мужчин, но вскоре он понял, что с секретарями-дамами ему проще. Они были проворнее, сговорчивее и обходились ему дешевле. К тому же со всеми повседневными делами вроде приготовления кофе и закуски, розжига печи, ухода за растениями они справлялись гораздо лучше.

Мельцер уже собирался в новый печатный отдел, когда услышал фрейлейн Людерс. С посетителями она всегда беседовала вполголоса и владела собой, но сейчас говорила с особым нажимом. У фрейлейн Людерс был нюх на людей, она знала, кого следовало пустить, а кого – нет.

– К вам директриса сиротского приюта Семи мучениц.

Мельцер, который уже убегал, остановился, и его и без того мрачное настроение еще более омрачилось. Папперт. Наверное, пришла клянчить деньги, алчная особа. Но сегодня она обломает зубы. Он долго позволял держать себя за дурака. Если она и дальше будет докучать ему своими визитами, он потребует проверки бухгалтерских книг.

– Пусть войдет. Но у меня мало времени.

– Я ей передам, господин директор.

Эрдмута Папперт была одета в серый, довольно помятый костюм, который на ней болтался. Шляпа на желтоватых крашеных волосах, наоборот, была мала – утлая лодчонка в желтых морских волнах. Ее улыбка не менялась годами, она излучала мягкость и милосердие. Эрдмута Папперт посвятила свою жизнь сиротам. Приют, которым она руководила, субсидировала церковь, и само здание приюта в Нижнем городе также было собственностью католической церкви. Кроме того, за годы служения Папперт удалось найти нескольких попечителей. Среди них был и фабрикант Мельцер.

– Благослови вас бог, мой дорогой друг! – воскликнула она. – Не беспокойтесь, я не буду долго отвлекать вас от ваших обязанностей. Посвятите мне всего минуту.

Мельцер сухо промолчал. Ему не нравилось обращение «мой дорогой друг». Еще меньше ему хотелось бы слышать его после того, как он побывал в приюте. И уж тем более – после того, как увидел эту девушку. Больную и полуголодную. Еще немного, и она бы умерла.

– Если речь идет об очередном пожертвовании, госпожа Папперт, знайте: фирма сейчас не в лучшем финансовом положении, так что, к сожалению…

– Ах, господь с вами, дорогой друг, – весьма натурально изобразила она ужас. Актриса! При виде такой гримасы можно подумать, что ее – Папперт – только что несправедливо оговорили. Причем он был уверен, что именно из-за денег она и пришла.

– Я пришла, чтобы справиться о моей малышке Мари. Как прошел ее первый день в вашем доме? Я только надеюсь… Простите, мне нужно сесть. Вы же знаете, малокровие. Нет-нет – да и закружится вдруг голова.

Что ж, весьма ловко придумано. Эта назойливая особа уже опустилась в одно из кожаных кресел для посетителей, и Мельцеру еще придется постараться, чтобы избавиться от нее.

– Стакан воды? – вынужденно предложил он.

– Было бы хорошо, дорогой друг.

– Фрейлейн Хофман!

Папперт отпила содовой и бесшумно поставила стакан на эбеновую столешницу. Мельцер все это время стоял, он не собирался продлевать беседу ни на секунду дольше, чем было необходимо.

– Вам лучше?

Он и сам заметил, что вопрос прозвучал не сочувственно, а, скорее, угрожающе. Однако госпожа Папперт не была неженкой, она мягко улыбнулась и поблагодарила. Да, его стараниями ей стало легче.

– Что касается вашего вопроса о Мари, – поспешно продолжил Мельцер. – Насколько я слышал, она прилежно помогает на кухне и показывает себя как проворная помощница.

– Слава богу! – воскликнула Папперт, воздев руки. – Девочка действительно довольно смышленая…

– Однако нас смутил, – перебил ее фабрикант, – ее скудный гардероб. Моя домоправительница была вынуждена помимо обычных платьев и фартуков выдать ей обувь, носки и даже нижнее белье. Как такое возможно?

Эрдмута Папперт всплеснула руками и стала уверять, что Мари покинула приют, имея при себе и платья, и белье. Что она, Папперт, лично позаботилась, чтобы у Мари Хофгартнер с собой был добротный узелок с вещами…

– И куда же, по вашему, делись эти вещи?

Да откуда же, ей, Папперт, знать? Но Мари из тех, кто своей выгоды не упустит, а в Нижнем городе полно торгашей. Но тут же оговорилась, что упаси бог, ничего такого в виду не имеет и знать ничего не знает.

Мельцер не поверил ни единому слову, но вывести ее на чистую воду, к сожалению, не мог. Около месяца назад ему сообщили, что у Мари горловое кровотечение. Мельцера почему-то сильно потрясла эта новость, и он решил лично навестить девочку в приюте. Но приехав туда, обнаружил, что больная уже в клинике. Мельцер и раньше бывал в приюте, но в этот раз попросил показать ему комнаты. Он увидел темные обшарпанные помещения, в спальне гулял сильный сквозняк. Кухня была не убрана. Мельцер также внимательно рассмотрел воспитанниц, их залатанную одежду, дырявые чулки, бледные лица. На что были потрачены все его деньги? Уж точно не на воспитанниц. Куда смотрел епископ?

– К сожалению, выяснилось, что Мари Хофгартнер себе на уме, – осторожно сказала Папперт и доброжелательно улыбнулась. – Она плохо вписывается в коллектив. Вылитая мать…

Мельцер почувствовал укол в области сердца. Папперт хищно сверкнула своими маленькими светлыми глазками, рот при этом продолжал улыбаться.

– Мать? О чем вы?

– Ну, у каждого ребенка есть мать, не так ли? – произнесла Эрдмута Папперт таким тоном, каким провозглашают грандиозную новость. – Мари была очень маленькой, когда потеряла мать, бедная девочка. Несмотря на это, у нее есть право узнать кое-какие подробности…

– Любезный отец Лейтвин и ваша покорная слуга решили отыскать мать Мари. Чтобы показать девочке хотя бы могилу. Святому отцу не составило труда вспомнить Луизу Хофгартнер. Он посмотрел в церковной книге, и угадайте, что он там обнаружил.

Мельцер побледнел, ему сейчас тоже не помешал бы стакан воды. А лучше коньяка. Ирландского виски. Тирольского грушевого шнапса.

– Мне недосуг гадать, госпожа Папперт!

Та изобразила испуг и, сокрушаясь, признала, что его время стоит денег. А она отвлекает его из-за всякой ерунды. Мельцер почувствовал острое желание спустить злобную особу с лестницы крепким пинком.

– Да говорите уже!

– Его Лейтвин обнаружил в церковной книге удивительный факт: Луиза Хофгартнер была венчана. Ее супруг…

– Замолчите! Эти вещи вас не касаются. Мари что-то известно?

Папперт была сама любезность, и тот, кто заглянул бы ей сейчас в глаза, увидел бы в них настоящий триумф.

– Конечно, нет. Мы не хотели тревожить ребенка такими вещами. По крайней мере, до ее совершеннолетия. Ей сказали, что ее мать похоронена в общей могиле для бедных на кладбище Херманфридхоф, надгробной плиты нет.

– Кто еще?

– Что, простите?

– Кто еще, кроме вас и его преподобия Лейтвина, знает об этом? – нетерпеливо закончил Мельцер свою фразу.

– Никто. Упаси бог, я не болтушка, дорогой друг. Может, еще несколько пожилых людей, которые жили по соседству и видели, как она мучилась…

Мельцер почувствовал, как на него надвигается черная стена. Иногда с ним такое случалось поздними вечерами, ощущение было более чем неприятным, поскольку лишало чувства самоконтроля. Бороться с этим помогал алкоголь. Алкоголь и железная воля.

– Мы подумаем о пожертвованиях в пользу приюта, госпожа Папперт. Возможно, все-таки удастся найти решение.

– Господь благословит вас. – Папперт, ликуя, захлопала в ладоши. – Я знала, что вы не бросите моих бедных невинных детей. То есть я могу надеяться, что и мы и дальше…

Хитрая, бесстыжая вымогательница. Но только бы никто не прознал о кознях злобной бабы. Проклятие! У этой жадной паучихи наверняка где-то хранится кругленькая сумма.

– Можете надеяться, госпожа Папперт.

Священником он займется сейчас же. Однако репутация пастора безупречна, он не станет разглашать информацию. С другой стороны, он священник и начнет болтать об исповеди и облегчении совести. А потом – клянчить пожертвование.

Когда Папперт после нескончаемых цветистых слов благодарности наконец встала с кресла и покинула контору, Мельцера в приемной уже ждал Альфонс Динтер – молодой бригадир из отдела набивки тканей.

– Ну? Как прошло? Довольны?

По обеспокоенному лицу молодого человека он понял, что что-то пошло не так.

– Нет, господин директор. Я не могу быть доволен. Образец получился на миллиметр короче. Речь идет о крошечном кусочке, но граница стыковки узоров заметна. Я в отчаянии…

Мельцер выслушал доклад с холодной головой. Три месяца кропотливой работы коту под хвост. Придется начинать сначала. Черт побери, раньше бы такого не случилось.

10

Мари с готовностью, но без суеты выполняла поручения. На любую работу отводила необходимое время, к обязанностям относилась прилежно и обстоятельно, таким образом ее все труднее было упрекать в неловкости или глупости.

– А можно еще медленнее? Я уж думала, ты до завтрашнего утра не закончишь. Оставь уже дрова. Садись и чисти яблоки.

– Сейчас. Только быстро поднимусь к Эльзе. Помочь с занавесками.

– Подавилась бы она своими занавесками!

– Потом к Августе подметать.

– Если через пять минут ты не будешь сидеть на кухне и чистить яблоки, я лично притащу тебя сюда за волосы. Я их отучу умыкать у меня помощницу…

– Я быстро…

Она побежала вверх по служебной лестнице. Оказавшись в холле, выстланном мягким зеленым ковром, Мари оробела. И где тут библиотека? Она прислушалась. Слева была столовая, там госпожа завтракала со своими двумя дочерьми. Мужского голоса в общем разговоре слышно не было – или господин был молчалив, или уже отбыл на фабрику. Сразу за столовой располагалась красная гостиная, на другом конце – мужская гостиная и кабинет хозяина дома. Библиотека, должно быть, слева от красного салона. Мари осторожно приложила ухо к покрытой белым лаком филенчатой двери, за ней слышался металлический лязг. Эльза снимала полосатые шторы с металлических штанг, лязгали кольца, на которых держалась шторная ткань. Это точно была библиотека.

– Похвально-похвально!

Мари вздрогнула. Из столовой позади нее вышла одна из молодых барышень.

– Я… я только хотела…

– Послушать под дверью, не так ли?

– Но только потому, что я не была уверена, что библиотека здесь.

Молодая госпожа засмеялась. Тонко, коротко, с издевкой.

– Не иначе ты хотела услышать шелест страниц? Это самое странное оправдание, которое мне доводилось слышать.

Белокурая барышня была одета в просторный нежно-розовый пеньюар со множеством кружев. Под ним, вероятно, скрывалось довольно упитанное тело, такой вывод можно было сделать по ее двойному подбородку.

– Нет-нет, госпожа. Я хотела выяснить, снимает ли Эльза занавески, поэтому и слушала. Чтобы не ошибиться и не побеспокоить хозяев напрасно.

В ответ на ее пространные объяснения молодая госпожа только качала головой.

– Ты ведь новая кухарка, так?

– Да, фрейлейн. Меня зовут Мари.

Она присела в книксене, радуясь своему новому фланелевому платью. В нем она производила гораздо лучшее впечатление, чем в поношенной юбке из приюта.

– Послушай, Мари, – холодно произнесла молодая хозяйка. – Если я еще раз застану тебя за подслушиванием, я позабочусь о твоем увольнении. Мы друг друга поняли?

– Да, барышня.

С этими словами Элизабет подхватила подол своего утреннего наряда и изящно развернулась. Легкая ткань развевалась подобно розовому кружевному облаку.

– И за работу! – крикнула она Мари через плечо. – Живо, маленькая белоручка!

Она не видела, как Мари вновь присела в покорном книксене. Зато из-под взметнувшегося подола молодой госпожи на мгновение показалась нога повыше лодыжки. Белая и жирная, словно опарыш.

«Какая же непривлекательная, – подумала Мари, спускаясь по лестнице в прачечную с корзиной с пыльными шторами. – И все равно она найдет себе состоятельного жениха. Потому что она дочка фабриканта Мельцера».

Мари пришлось трижды бегать в прачечную, при этом желательно было не испачкаться о побелку на стене на узкой служебной лестнице. Когда она пошла туда в четвертый раз, ее выловила Августа:

– Так вот где тебя носит! Давай, быстро за веником и за ведром. Совок не забудь. Шевелись!

Мари поднялась на третий этаж, где Августа приводила в порядок хозяйские спальни. Обычно они делали это вдвоем с Эльзой, но сегодня Эльза занималась шторами и помочь могла только позже.

– Ничего себе свинарник! – бормотала Августа.

Вероятно, здесь и происходили ночные события. Мари на всякий случай остановилась в дверях и наблюдала, как Августа идет к окну. Она передвигалась, как журавль по болоту, боясь наступить на разбросанные вещи. Горничная раздвинула занавески, стало видно, что нижнее белье лежало вперемешку с какими-то осколками, обрывками бумаги, кистями, тюбиками и карандашами.

– Что стоишь как вкопанная? Давай – осколки в ведро. Их уже не склеишь. Какая жалось, что фигурки такие дорогие.

Августа совершенно забыла, что вообще-то злилась на Мари. Но ей нужен был объект для выплеска эмоций при виде всего этого хаоса. Господи, белые фигурки молодая госпожа заказывала специально из Италии. Сплошь непристойности – голые мужчины и женщины в самых разных позах. И как только родители позволяют такое благовоспитанной молодой девушке? И вот теперь остались осколки. Некоторые уже не спасти, но какие-то еще можно склеить гипсом.

– Барышня Элизабет, наверное, была просто вне себя от бешенства, – трещала Августа. – Неудивительно. Эльза видела, как лейтенант стоял перед фрейлейн Катариной на коленях. В красном салоне. Без свидетелей…

Августа встряхнула простыни, на которых валялись обрывки бумаги и угольные карандаши. Она со вздохом посмотрела на испачканное углем белье и решила перестелить постель.

– Собери все карандаши, которые еще сгодятся. Положи на столик возле мольберта!

Мари на какое-то мгновение отвлеклась на разорванный рисунок. Сад, обнесенный затейливой решеткой. За ним расплывчато – кустарники, деревья, лужайка. Ворота сада и правая часть рисунка оборваны. Жалко.

Она отложила лист и стала выполнять указания Августы. Рисование. Какое чудесное занятие. Сколько здесь бумаги и карандашей. И целый день можно только рисовать. Как же она завидовала барышне Катарине!

11

Около одиннадцати часов перед фасадом виллы спешился всадник. Старый садовник Блиферт, подрезавший розовый куст, бросил садовые ножницы и вышел придержать лошадь. Все-таки в прошлом он был лейтенант, и если его старые глаза ему не изменяли, молодой человек уже не первый раз приезжал сюда.

– Привяжите коня, я недолго!

– Будет сделано, господин.

Садовник поклонился очень низко, как он делал это молодым в имении своей госпожи.

Он тоже приехал вместе с Алисией Мейдорн в Аугсбург из Померании. А там почтению к господам учили крепко. Да и настоящие господа – те, кто действительно заслуживал почтения, – в тех землях еще водились. Этот молодой хлыщ не удостоил Блиферта даже взглядом, только бросил ему поводья и помчался к дому. Он так спешил, словно за ним гнались. Августа, открывавшая перед ним двери, постаралась исполнить свой книксен с особым изяществом. Ей давно уже нравился статный красавец с румянцем и сияющими глазами. А еще эта униформа, которая сидела на нем как влитая.

– Клаус фон Хагеман. Знаю, я не запрашивал аудиенцию. Но любезно просил бы госпожу Мельцер принять меня.

Как же бледен был молодой человек! Сегодня от румянца не осталось и следа, скорее всего, он провел ночь без сна.

– Если хотите присесть…

Она отвела его в холл, откуда лестница вела наверх, в хозяйские покои. Помещение было обставлено темной мебелью в колониальном стиле, многочисленные зеленые растения в кадках дополняли интерьер. Августа поспешила к хозяйке, сердце колотилось, ведь она исполняла просьбу лейтенанта. Где ей искать госпожу? В столовой давно убрали, может быть, она в библиотеке проверяет расстановку стульев перед сегодняшним собранием? Ах, нет, голос доносился из красной гостиной. Несмотря не спешку, Августа решила для начала послушать под дверью. Разумеется, лишь для того, чтобы не вторгнуться в приватную семейную беседу.

– Я жду от тебя больше самодисциплины, Элизабет. Ты старше и должна уметь обуздывать свои эмоции. Прежде всего из-за нервозности Катарины…

– Хорошо, мама.

– То, что сегодня ночью произошло в ее комнате, не выразить никакими словами. Вам должно быть стыдно перед прислугой, которой пришлось убирать последствия этого побоища.

– Да, мама.

– Если подобная сцена повторится еще хоть однажды, я буду вынуждена подумать о том, чтобы разлучить вас. Несколько месяцев в имении бабушки и дедушки в Померании пойдут тебе на пользу, Элизабет.

В голосе молодой барышни прозвучал неподдельный ужас. Отправиться в такую глухомань, в эту тоску?

– Что? Теперь, в преддверии сезона балов? Мама, ты так не сделаешь…