Манекенщики

– Я так рада, что ты жив, – плача, но уже не от горя, говорила девушка, – я так волновалась. Я думала….

– Жив? – как будто не поверил Алекс.

– Да. Я не могла позволить, чтобы ты умер, – Последнее Пристанище расплакалась сильнее.

– Секундочку… То есть как это?

Выходит, он, до сих пор, при том же теле и находится, вероятно, в госпитале. Лишь сейчас самоубийца Алекс замечает у себя на груди повязку. Потом смотрит на свои руки, трогает себя за лицо? Вот ведь черт, а!

– Ну, зачем?.. Зачем ты это сделал? Ведь мы же договорились… – У девушки участилось дыхание, – ты – дурак, понимаешь? Ты сделал это из-за меня, да? Тогда это самый глупый поступок в твоей жизни.

– Я сделал это не только из-за тебя…

– А из-за чего же еще?

– Вряд ли, это уже важно.

Потом молчание. С полминуты никто не проронил ни слова.

– Это ты нашла меня?

– Я хотела забрать его.

И взору обоих представился сверток.

С некоторое время, жертва собственной глупости молча пялился на упакованную вещицу.

– Пожалуйста, не забирай его у меня, Беатрис. Это залог наших с тобой отношений.

А потом хотел было протянуть руку, чтобы дотронуться до ее лица, но спасительница не дала этого сделать.

– Ты еще не окреп, – сказала она, и сама дотронулась до его руки, с прикосновением которой парень почувствовал резкий прилив сил.

Девушка выдержала паузу, чтобы подобрать слова, но, при сложившихся обстоятельствах, это представлялось весьма тяжко.

– Ты должен жить своей жизнью, Алекс.

– Моя жизнь без тебя не стоит и единого вздоха…

– Ты лишь внушил себе это…

Так что же было на уме у Алекса до этих событий? Перемотаем назад с того момента, когда он сидел на полу с распростертыми ладонями, на которые падали лепестки роз.

Его терзал ужас. Не давало нормально и полноценно жить осознание своей несостоятельности, отсутствие смысла в таком существовании, а что самое страшное – бессилия. И он не говорил ей о своих тревогах. И чтобы продолжать молчать дальше, захлебывался спиртным и отравлял способность мыслить наркотиками. Тогда ему было окончательно на все наплевать. И лишь рояль старательно откладывал желание покончить со своими мучениями, всадив к чертовой матери, пулю в сердце!

Символично и благородно.

В любые сложные периоды своей жизни Алексу казалось, что он спит. Слишком давно. Заснул шестилетним ребенком и видит кошмарный сон. Непонимание и невменяемость реальности назойливо склоняли к этой теории. Вот-вот его должна разбудить бабушка, но она почему-то не делает этого. Как правило, многие прогнозы событий из его жизни сбывались с такой точностью, словно он сам написал к ней сценарий и строго ему придерживался. У него не было никаких сомнений, что все будет именно так: он будет лежать на полу с простреленной грудью и стеклянными глазами.

Что же с этим поделать? Самовнушение опасная штука, и, в то же время, такая нелепая, как черно-белое немое кино в режиме ускорения.

Треск ломающейся мебели та-а-а-а-ак искушает слух. Возможно ли, что она испытывает боль, как Алекс, и не способна прекратить ее. Скорей всего, да. Он передал ей каплю своего сознания, и она кричит от страданий сухим, лишенного всякого достоинства, голосом.

Он бы уже сейчас начал поджигать мебель и картины, но ему нужно куда-то девать свое отчаяние.

«Такая эйфория охватывает разум, когда даешь волю своим самым злобным эмоциям. Под ноги попадает все: урна, кочерга, поленья, книги. С рояля стулом были сметены чашки, бутылки, пепельница, ноты… Нетронутой, наверное, останется лишь шахматная партия, начатая когда-то уже давно и продолжающаяся до сих пор. В окно полетел мольберт.

Так ему и надо. Не то чтобы я сумасшедший! Мне больно. Я одержим этой болью. Хотели, чтобы я освободил жилплощадь? Ну, так и восстановите ее после меня! Оставили меня без работы? Уж я-то вас не оставлю. Долго еще будете по крупинкам собирать дорогую вазу, в которую я только что запустил яблоко. Шерлок Холмс выстреливал на стене инициалы королевы Виктории, а я украшу камин с помощью «смит-энд-вессона» своим автографом. Статуя древнегреческой богини Венеры? Как вы хорошо ее отреставрировали… Держи мощный удар стальной кувалдой в голову! Какой очаровательный и услаждающий грохот гипсового камня. Глаза застилает пыль, все волосы в ней, а я продолжаю думать: какая хорошая вещь – эта кувалда. Не забуду ею потом и мраморную балку снести.

Я – зверь? Теперь, да! Я жажду хаоса и ужаса. Я добиваюсь состояния, при котором уже перестану контролировать себя? Надо выпить еще! Сердце захлебывается собственной кровью. Сейчас я остановлю его мучения!

Вот и стоишь у груды своего прошлого,А сказать то и нечего,Взъерошены волосы от пота мокрого,И как то не весело».

Алекс судорожно забивал порохом свой старинный Пистоль. Удручающий вид, перепачканная одежда, налитые кровью глаза и размазанные грязные подтеки от слез по всему лицу – похоже, ему было глубоко по**й, каким он предстанет перед Господом Богом. Фитиль запален. Трясущаяся рука медленно и неуверенно поднесла оружие к распахнутой груди. Дуло надежно врезалось в кожу…

«Давай еще разок мы с тобой проделаем это. Но уже без Нее. Я зажмурил глаза: земной свет мне больше не нужен. Сейчас я увижу загробный. Прощай, Беатрис я люблю тебя. Сейчас еще немного поплачу и выстрелю. Мне осталось дождаться… Ну?!

Стоп! Откуда музыка?!»

Арендатор замка открыл глаза и подумал сначала, что так прозвучал выстрел. Глупо, конечно, подумал, но потом решил повернуться в сторону рояля, и, какого же было его удивление, когда за ним он увидел…

– Беатрис? – произнес он, – как ты здесь… – но, вдруг, понял, что она не слышит его. Та сосредоточена на музыке. Исполняется их любимая песня. Меломан оживился. Он потушил фитиль мокрыми пальцами. Его сердце сжалось от ностальгии. Момент начал приобретать значение. Он убрал Пистоль в кобуру, вшитую на брюках, и осторожно подошел к роялю. Исполнительница улыбнулась, как на фотографии. Тогда он сделал снимок – когда-то давно. Девушка сидела на скамейке, на центральной городской улице и делала вид, что не замечает фотографа. Но сейчас она с восхищением в глазах смотрела на него. Лицо умалишенного расплылось в сердечной улыбке. Он присел рядом, и, вот теперь, они заиграли в четыре руки.

«О, как же это божественно!»

Зал постепенно начал преображаться: собрались танцующие, зрители. Все нарядные: дамы в шикарных убранствах, кавалеры в изящных костюмах. Одновременно с этим, вспыхнули переливающиеся золотом канделябры. Стены украсились яркими праздничными лентами, а с потолка посыпались блестящие разноцветные конфетти. На столах с белоснежными скатертями появились огромные кремовые и бисквитные торты, бутылки с шампанским; кругом цветы, а в воздухе поднялся легкий аромат женских духов, выпечки и веселья. О да! Старый добрый девятнадцатый век! Свет озарил самые темные уголки зала, а может и даже целой планеты. В мельчайших деталях все также как и было, может быть, даже и в самых интимных подробностях.

Неудивительно, почему Бетховен не любил подобные празднества.

««Гевюрцтраминера», Беатрис?»

Все взоры гостей обратились на них. Что они просят? Станцевать на пару?

«Ты хочешь этого, родная? Но кто же заменит тебя за роялем?»

Рядом оказывается его давний друг, Тимолеон. Надо же, на нем смокинг. Дружище, как бы демонстрируя свой обновленный образ, с аристократическим лукавством поправляет бабочку, и принимает на себя эстафету музыкального сопровождения.

«Но он же играть не умеет».

Точно, прочитав мысли, тот улыбается и виртуозно начинает перебирать клавиши инструмента. Невероятно!

«Но, Лейла, ты в роскошном платье, как же я сразу не заметил, а я вот одет не очень подобающе для бала. Извини. Я беру тебя за руку и талию, и ты вместе с залом вздрагиваешь. Мы начинаем кружить в танце. Мы сочетаем музыку с ритмами наших сердец, а они бьются в такт друг другу. Они созвучны между собой. Мы – гармония, мы – едины. Какая же все-таки жизнь – удивительная штука, еще недавно свербело желание ее покинуть, а теперь готовность участвовать в каждом прекрасном моменте, в каждом ее мгновении появляется как по мановению волшебной палочки. Лишь бы этот танец никогда не прекращался. Разве, что можно остановиться, и продолжить танец чувств. Соприкоснуться губами и «зависнуть» в пространстве и во времени.

О, поэзия, выраженная сленгом!

Я просто "кайфую", детка. Ледяной ручей экстаза обдает мое сердце, чтобы оно не перегрелось и не вспыхнуло от эмоций. Действительно, они топят лед. Может быть, таким образом, мы решим глобальную проблему нехватки пресной воды?

Я бы ни за что не поддался своим внутренним желаниям в такой степени, если бы наша встреча состоялась при других обстоятельствах. Все должно было быть, скорей всего, по-другому».

Из судового журнала капитана Алекса Эксквемелина. 6 августа 1674 года, страница 501.

«…стол, свечи, вино… хотя, в семнадцатом веке уже давно такая напыщенная бредятина не ходит в почете и чем-то невероятно выдающимся проявлением своего чувства прекрасного, я бы не сказал, что является. Однако, поспешу сделать исключение в лице некоторых барышень, ибо бывают такие особы, которые умиляются в восторге от подобных антуражей любовных свиданий, и которых такие вещи трогают очень глубоко.

А, может быть, даже совершенно незабываемая романтическая поездка на земли, где не ступала нога человека…»

«Я тогда еще не знал, как развлекаться по-другому».

«…Летом 1674 года мы обвенчались в церквушке святого Патрика на острове Пуэрто-Рико. Потом убегали от испанских солдат, разоблачивших во мне пирата. Я сразу понял, что дело "запахло жареным" и поспешил разрядить пару мушкетов в нескольких католических псов. И все-таки мы ушли. А потом пили и курили табак на борту моего, тогда еще, фрегата "Надежда"».

«Соизволю заранее разоблачить, порочащие мое честное имя и в кровавых боях заработанную репутацию, заблуждения, что я, якобы, бываю иногда груб с мисс и миссисами. С женщинами я всегда стараюсь быть нежным, галантным и в меру терпимым к некоторым проявлениям их вздорного характера. Но здесь была такая дикая страсть!..

Все вдруг исчезли, как по щелчку пальцев, оставив нас наедине друг с другом в уютном мире приглушенного и теплого света.

Влажные от моего дыхания и поцелуев губы Беатрис тихо произносили мое имя. Я склонялся над ее пышущим желанием телом, и лицом купался в ароматах ее волос, шеи и чуть ниже…

Мои губы жаждали ее плоти. Она нетерпеливо требовала еще и еще мокрых поцелуев. Спустя такое количество времени, после стольких пережитых порочных в голове моментов, пристыженных здравым смыслом, мы, наконец, оказались ближе, чем имели возможность за все это время. Мы лежали на полу и бессовестно предавались любовным утехам. Жадно пожирали друг друга лобзаниями по исстрадавшимся по ласке и нежности телам.

Она, эта грешница, обхватывала влажными от пота ладонями мою голову и пыталась вырвать с нее волосы от яростного желания. Силясь не отрекаться от своих животных инстинктов, я разорвал платье с этой чертовки и прислонился к ее сердцу.

– Беатрис, – говорю я, а у самого ее имя гулом разносится по всему телу. Оно дрожит от трепета и волнения, уносясь вдаль от привычного мира. Туда, где только наслаждения, и, никаким видам боли, страданий и прочему мучительному, прочему приземленному, материальному нет места. Мы забываемся и покоряемся чувствам, нахлынувшим на наши совсем еще молодые, совсем еще детские головы, – …я люблю тебя».

Разумеется, немногим под силу во время такого интимного момента, взять пистолет, если он рядом, и прострелить партнерше голову, так, чтобы, аж рука не вздрогнула. Ха-ха-ха! Вот это точно не каждый сможет сделать…

Давайте поспорим, что вы не сумеете соотнести различия, в целях избегания подвергания опасности себя и близких вам людей, между человеком, принимающим наркотики, способного отказаться от их употребления (естественно на ранней стадии), но, при этом, не поддающего надежды на убийство, так чтобы «аж рука не вздрогнула», у которого есть друг, также зависимый от привычки подвергать свой мозг искусственно вызванному расслаблению (на инъекционном уровне) с отсутствием человечности, как в голове, в сердце, так и в руках между психически здоровым человеком, который курит траву и радуется жизни, вследствие неграмотности в некоторых областях психологии того факта, что он потенциальный наркоман, мечтающий иметь друга в лице девушки, у которой бывший парень бодибилдер, причем лысый, и он пристрелил десять человек, предварительно отрубив им конечности на глазах у Господа Бога, и адски голодных разъяренных псов, сдирающих со своих железных ошейников пудовые цепи, по три штуки на брата… Таким образом, если бы Алекс всего лишь стрелял бы в возлюбленную из обычного оружия, как бы, лишал жизни, убивал, то грех его, по-вашему, очернил бы его душу, несомненно. Но выстрел из Пистоля – это совсем другое дело, это проявление величайших любви и благородства, на какие только могут быть способны люди в этом мире.

«Ко всему прочему моя любовь к ней охватывала и любые проявления моего творчества:

― У нас с Тобой есть только одна ночь, чтобы друг друга узнать. Чтобы сначала робеть и стесняться, бояться сказать какие-то фразы. Потом удивляться, что впрочем, похожи, смеяться, прикидываться хорошими, разделять наши взгляды. Потом рассказать, как прекрасен был секс, и между делом признаться, что давно друг на друга смотрели; посвящать в наши детские тайны, видеть голыми в душе, при слове "любовь" понимать весь контекст. Донимать шутками глупыми, спокойно смотреть на лицо, попытаться одеялом укутаться, чтоб никому не досталось ничто. Трогать в разных местах просто от нечего делать, лежать и мечтать о китах, а потом взять переехать. А потом раздражаться, ругаться, говорить извиненья, подарки дарить, привезти от мамы варенье. Разъехаться с миром, скучать, ненавидеть недели, что тянутся (пять тысяч веков быстрей б пролетели!) Ты меня любишь?

– Несомненно. О, да!

– Только есть "но". Под утро расстаться мы должны все равно»

Внезапно музыка почему-то прекратилось, резко оборвав происходящее. «Эй, маэстро, как "жеж" так?»

Он огляделся, и, лучше бы, ни за что не отводил взгляда от своей возлюбленной, потому что она тут же исчезла – рассыпалась лепестками роз. И только рояль остался, а точнее в данный момент, его одинокий и несчастный силуэт в сумерках.

Все чего он хотел было невозможно. Вот почему он выстрелил. И он не понимал для чего, зачем Беатрис взяла и воскресила его. Неужели, она не понимала, что тем самым только подкрепила его страдания.

«Беатрис… Беатрис… Беатрис…

…как же я хочу убить тебя за это…»

Глава одиннадцатая

«Телефонный код Звериной Клетки»

«Хах! Может, еще и отсосешь у меня, Консиллер?»

На пункте выдачи личных вещей лысый в бежевом смокинге администратор с раздражающей монотонной медлительностью перечислял:

– Значит так: «плЕИр» и наушники – один комплект,…

– Не «плЕИр», а «плеер», болван. А в моем случае, так и вовсе «портативный проигрыватель»! Что это вообще за..? – бывший манекенщик хоть и был приговорен к казни, но не собирался кому-либо спускать невежество.

Пожилой мужчина посмотрел на парня так, как и положено смотреть на психов, пока они находятся на территории лечебницы, и с абсолютным равнодушием продолжил:

–…наушники, полпачки сигарет «Канберра», пачка карманных календарей, часы механические – в единственном экземпляре, «синтезаторы» для «36-8-5» – одна пачка, «взбалтыватели» – три пачки…

– Ты чего это задумал, вонючий старик?! – вскипел сумасшедший, – не «взбалтыватели», а «препараты для безопасного усвоения алкоголя»!

– …и четыре зеленые эмблемы, – закончил старик («вонючий» – пожалуй, будет преувеличением), а потом указал где расписаться.

– Секундочку! – взгалчился 908-ой, – а где же моя зажигалка, уважаемый?

– Зажигалка отсутствовала! – отрезал оскорбленный администратор.

Сумасшедшего влюбленного убийцу возмутила подобная манера обращения с его персоной, поэтому, поставив подпись напротив своего имени, он с презрительной усмешкой на лице демонстративно сунул авторучку в нагрудный карман… хотя, стоп! Нагрудного кармана на джемпере не оказалось. В боковых карманах было мало места. Тогда он воспользовался задним карманом «широченных» джинсов.

– Ручка отсутствовала, – собезьянничал он, после того как его попросили ее вернуть, и самодовольно добавил, – так вот что я вам скажу, господа: обслуживание у вас здесь так себе, поэтому ждите гневных отзывов. А еще я буду дерзко мстить каждому, кто считает себя умней меня.

А потом взял и сплюнул на стол жвачку.

На что тут же получил смачный удар резиновой дубинкой по ногам от одного из санитаров, стоявших сзади.

– Черт! – заорал дерзкий тип и, стиснув зубы, рявкнул на обидчика, – надо было в первую очередь поджечь тебя, урод!

Ничем не смущенный «урод» обратился к администратору, который, на самом деле, представлял собой весьма вежливого и учтивого пожилого человека; просто 908-ого никто не переваривал.

– Это точно все вещи пациента?

– Да, лем!

Получив ясный ответ, санитар забрал у психа пишущее приспособление, и приказал двигаться дальше.

Было мучительно больно получить по ногам резиновой дубинкой, отчего бедняга 908-ой не хило так захромал, но старался это делать так, как будто все равно оставался самым крутым чуваком во вселенной.

«Потому что были времена», – пораскинул воспоминаниями герой с именем из чисел.

В отвыкшие от уличного света глаза ворвался мир во всем своем великолепии, и голова немного заболела. Задорный «29-90» потрепал парня по волосам и шепнул на ухо пару ласковых. Казалось, зеленое небо, немного посвежело от цвета, а теплое летнее пятно солнца, продолжающее греть Землю, чтобы она не чувствовала себя одинокой, никогда еще не было более приветливым. От такой раскинувшейся перед ним картины, боль в ногах даже понемногу утихла.

Как же он, после бесконечно длящегося года нахождения в этом безрадостном и одиноком месте, нестерпимо соскучился по внешнему миру: по облакам, по песку, по циркулирующему воздуху. Даже грядущее исполнение приговора не помешало отречься от счастливого удовольствия. Сейчас его повезут в Родниковый Прииск, так что ожидание смерти не раз успеет наскучить.

Пока тоска по свободе засверлила без всякой анестезии душу 908-ого, «колеса» в количестве четырех штук оказались у него во рту, и он глубоко вобрал в себя побольше «36-8-5», ухмыльнувшись от иронии.

«Эта твоя личная привилегия, когда ты знаешь, что можешь отправиться куда угодно и делать все, что угодно, а сердце заново оживает, и тело не в курсе ни о каких симптомах усталости, называется состоянием свободы – того самого незаменимого ощущения безграничности возможностей и бесконечности выбора, при котором человек может облегченно вдохнуть чистого "12-092"».

«Чертово дерьмо! Вот бы отрастить на спине крылья и улететь», – опять пронеслось в голове.

– Иду я, иду! – возвестил он «амбалам» с дубинками, чувствуя, что те его торопят. – Без меня-то не уедет… – и, прищурив взгляд, довольно улыбнулся.

Как всегда: сам пошутил – сам посмеялся.

Но стоит обратить внимание еще на кое-что. С момента заселения в «Дом Наоборот» «единственной выжившей с Локомотива» у ворот первого высокотехнологичного университета психотерапии и клинической психологии пятьдесят второго округа Островов Большой Надежды дежурила группа из нескольких десятков человек. Известие о помещении ни в чем неповинной андромеды в психбольницу стала сенсацией, которая облетела все континенты: Острова Большой Надежды, Звериную Клетку и Австралийский. В постапокалиптическом мире двадцать второго века, тем более, при таком миролюбивом укладе общества Островов, подобные события не могли оставаться без внимания, в частности прессы. Здесь размах для них имелся фантастический. Все эти, присутствующие были родственниками и друзьями людей, погибших на том злосчастном поезде. И им всем, разумеется, история с выжившей оказалась небезразлична.

«Дом Наоборот» – это "психушка?"», «Опять тоталитарный режим?», «Освободите "деваху"!» – гласили лозунги на плакатах митингующих.

«Что за бред? – подумал убийца барменов, – если планета сошла с ума, почему решетка заканчивается не в космосе?»

Он имел ввиду железное заграждение вокруг «Дома Наоборот», с внешней стороны от которого находились все эти ребята. Толпа оживилась, завидев парня, и тот на мгновение почувствовал себя рок-звездой.

«В какой-то степени забавно!»

Но вот он уже звезда завтрашних выпусков новостей потому, что репортеры снимали происходящее на видеоклониторы.

Какая-то шатенка в пальто и с диктофоном в руках закричала через решетку:

– Простите, пожалуйста! Вы что-нибудь знаете про андромеду с Локомотива, помещенную недавно в «Дом Наоборот»?

– Это же 908-ой, тот придурок со статуи Вишеса! Эй, придурок!

– Почему вы называете его «придурком»?

– Я это даже написал!

И совершенно незнакомый для нашего героя толстяк в зеленой полосатой футболке показывает как бы специально заготовленную табличку с надписью «Девятьсот Восьмой – придурок».

Так бесцеремонно униженный автор статей резко остановился и, сплюнув на песок, показал толстому мерзавцу непристойный жест средним пальцем.

– Ну, ты и урод! Жирный-жирный поезд «пассажирный».

– Что он сказал?

– Это он про Локомотив что ли?

– Забить его камнями!

Толпа взбунтовалась, и интервью теперь дать не получится. 908-ой расстроился, что несколько метров наслаждения просторами природы омрачатся недоумками, скандирующими его имя вкупе со словом «придурок».

– Сами вы придурки! – закричал он напоследок, перед тем как медработники передали его в руки двоих людей в военной униформе, выпрыгнувших из древнего автолайнера желтого цвета.

Парень возжелал было закурить, но зажигалку у него «тиснул» тот старый «перец» на выходе, и от осознания этого факта оставалось только упоминать черта. Его усадили в клетку, рядом с небольшим сферическим окном из плексигласа, и закрыли на древний железный ключ. Сами охранники, вооружившись дубинками и «виброшокерами», расположились на металлических скамьях по бокам автолайнера. После этого интерес к заключенному у них пропал, и 908-ой, предоставленный самому себе, воткнул в уши наушники.

Давненько он не летал на таких штуках.

Отсюда также открывался чудесный вид на кабину пилотов с маленьким окошечком посередине. Корпус, был нагрет от солнца, поэтому внутри стояла невыносимая духота, отчего все вспотели и с нетерпением ждали взлета. Как отметил наш парень, не хватало чего-нибудь вроде прохладительного лимонада или красотки с ледяным сердцем.

Долго ждать не пришлось, транспорт тронулся, подняв столб пыли, и в окнах расплылась оранжевая муть.

– Если никто не замерз, может, включим кондиционер? – вопрос, конечно, был гипотетический – кому был интерес до психа. На него даже не взглянули.

Дискомфорт еще доставляла неосведомленность относительно обеда. Сейчас бы «врубить» в голове что-нибудь из «Пилли Баллент» или «Хам Намбэ Уан», но он совсем не помнил, как они звучат, а в таком случае, довольствоваться пришлось «Дафт Танком» с портативного проигрывателя. Так или иначе, они, во всяком случае, тоже нравились 908-ому.

Аудиоданные с помощью контроллеров управления памятью считались с проигрывателя, и потом поступили на «цифро-аналоговый преобразователь» для восстановления аналогового сигнала из цифровой формы, чтобы в таком виде быть принятыми электронными «каскадами». Затем, усилившийся до требуемого уровня звук, пройдя через наружное ухо, отправился вниз по ушному каналу, пока не добрался до барабанной перепонки. Здесь ее вибрации привели в движение слуховые косточки, а затем и «улитку», где, с помощью жидкости и волосковых слуховых клеток, тот же звук претерпел трансформацию в электрические импульсы и уже был доставлен в мозг.

Под музыку он начал смаковать бескрайнюю оранжевую пустыню с гигантскими возвышенностями из песка, мусора, обломков зданий и с бесконечными станциями по очистке «36-8-5». Некоторые из этих станций, еще даже не были достроены, но уже вовсю надрывались и пыхтели, выполняя свою титаническую работу. На таких станциях в основном трудились роботы, они же и перерабатывали мусор, поэтому, наблюдая сверху, все это казалось ненастоящим и игрушечным, как какой-нибудь город, который требовалось собрать из конструктора. Жаль, конечно, что это было не так. 908-ой начал рыться в голове и очень огорчился, что нельзя визуально воспроизвести их моменты со своей темнокудрой дамой сердца, но больше, что никак не мог вспомнить ее лица.