Самые обычные люди?

Володе надоело крутить многострадальную травинку. Он сильно размахнулся и попытался закинуть её как можно дальше. Улететь она никуда особо не улетела, но пар он, видимо, немного выпустил.

– Пока мы были совсем салабоны, нас долбили все абсолютно. И «чехи»,[62] и не «чехи» – ну салабоны, да? «Чехи» очень долго не знали, что такое музвзвод и где он находится. Из Грозного был всего один человек. Он был очень интеллигентный, высокий, красивый, действительно джигит. Он не занимался никакой фигнёй вот этой. Он был парторг или комсорг, и к нему все уважительно относились. А остальные были прямо вот с гор – дети пастухов и сами пастухи. И их была не рота, их было пятьдесят человек. Но для полка почти в тысячу – это более чем. Пятьдесят чеченцев – это… Потому что они всегда держались вместе, все вопросы они решали исключительно с позиции силы… Одного они всегда избивали всей толпой. С нами они как-то не очень контактировали, они с армянами сначала начали воевать. Я помню, как… А у нас был в роте армянин. И он же армянин, он же гордый. И чего-то где-то они зацепились, и его выловили около гаражей… Ну, я его не узнал. Не узнал человека! Он пришёл с головой восьмиугольной, и такой… В общем, думали, что помрёт. Но нет, выжил. И «чехи» так решали вопросы. Но где находится музвзвод, они никак не могли понять. Выходят откуда-то люди и куда-то заходят. А эта дверь – они никак не могли опознать, что она ведёт как раз туда, куда им хочется. И нашёлся один среди них, самый сообразительный. Он был очень большой – очень большой, прямо мускул на мускуле. Он, видимо, мясо ел сырым и поднимал камни… Его звали Тамерлан. Он как-то подсмотрел, что эта дверь открывается, ворвался – и такой: «Ааа, вот вы где прячетесь!» – это год прошёл! И в свойственной ему беспардонной манере начал везде заглядывать, рыться в вещах. Мы ему пытались возражать, что было совершенно бесполезно. Его интересовала только еда. Он привёл потом с собой ещё пару человек, примерно таких же, как он, и они нас подстерегали около музвзвода, когда приходили посылки. Они врывались в музвзвод, и… Ну а мы-то как посылки в армии делили? Носки тебе мама прислала – это твоё, грубо говоря, а хавчик[63] весь – на общак. Так они решили, что они теперь в хавчике с нами в доле. Мы ему говорим: «Тамерлан, с какого перепуга? Ты что, музыкант что ли?» – Он говорит: «Нет, я чеченец». Мы говорим: «Ну хорошо, ты чеченец, и что – ты у нас будешь еду отнимать?» – Он: «Нет, только мясо». А потом мы догадались. Нам приходит, допустим, говяжья тушёнка. А он читать не умеет. Он смотрит – корова нарисована, значит, это ему можно. А если свинья нарисована – свиная тушёнка – ему нельзя. Мы делали очень просто. На почте, когда ходили, переклеивали наклейки с банок. Со свиной на говяжью, а свиную оставляли без всего. Он спрашивал: «А это что?» – Мы говорим: «Свинина». Он: «Откуда знаешь?» Я говорю: «Ну открой». Он открывал, а там действительно свинина. И он стал верить. Он говорит: «А чего вам теперь одну свинину шлют?» – Мы говорим: «Ну, мы любим свинину, мы тут все почти с Украины». Но он был добрый. Он был добрый, он был хороший такой. Единственное, отнимал у нас говядину. Как он питался в столовой, я не понимаю, потому что там вообще жрали непонятно что.

– Да, вряд ли им отдельно готовили, – согласился Звонарь.

– Конечно… А потом появились плохие чеченцы. Появился Мансур Арсаев и ещё один гад рыжий – Хашиев. Арсаев – это был такой невысокого роста, может метр семьдесят пять, кривоногий, очень коренастый чеченец, который носил длинные волосы, как они любят – каре у них такое. Ходил в неуставных каких-то штанах. А за голенищем сапога у него всегда был нож. И он совершенно спокойно, посылая всех, в том числе и офицеров штаба, в таком виде ходил, и всё ему было по фигу. Он не ходил строем, ел когда хотел. Его как специально к нам в девятую роту определили. Он тут же выгнал нашего бедного армяна – почему-то его кровать ему понравилась. Он мог спать в одежде, мог спать днём, ну вообще, просто полный беспредел. Он считал, что он… Ну, что главней него только Аллах. И он ходил с ножом. И чуть что… А нож настоящий, охотничий большой нож. Большой тесак с кровостоком, с наборной ручкой. Такой зековский нож. Его никто не трогал, естественно, но он мало того, что вёл себя очень вызывающе – он делал, что хотел. Если он хотел спать, а ещё отбоя не было, все занимались своими делами, он мог заорать: «Эй, салабоны, отключили свет на хрен, заткнулись все!» – и, если эта команда не выполнялась, он просто доставал нож и под угрозой заставлял. А они оба, что Арсаев, что Хашиев, были наркоманы героиновые. Хашиев был из четвёртой роты – такой же отморозок, но без ножа. Но героина достать было негде, а мака – маковой соломки, и просто дикорастущего мака опийного, было навалом. Потому что это Иркутская область, там всё растёт, и это растёт. И они умудрялись где-то этой «черняшкой», как они называли, затариться, уколоться, и всё время ходили под кайфом. Ну и ладно бы, как говорится – но он терроризировал всю роту. Тот же самый Бокалов просто боялся его. Не то что его ударить – он заискивал перед ним, на это было противно смотреть.

Довганик презрительно сплюнул в сторону и продолжил:

– Никто Арсаеву ничего ни сказать, ни сделать не мог… И у меня с ним случился конфликт, который для меня, в общем-то, чуть не закончился летальным исходом. Арсаев – он, естественно, про музвзвод прознал сразу. И ему очень понравилось, что у нас есть место, где можно хранить свои вещи. Он освободил себе ящик – ну, чьи-то вещи выкинул и хранил там самое драгоценное для него. Свою «парадку»[64] и альбом дембельский[65] – то есть, он готовился на дембель. А «парадка» у него была – это вообще атас. Она была вся в аксельбантах, вся расшитая, вся в золоте. Он, видимо, в свой Ачхой-Мартан должен был явиться, как солнышко, в прямом и переносном смысле. А поскольку я командир оркестра, он, когда повесил туда свою «парадку» и положил драгоценный альбом, сказал: «Ты мне башкой отвечаешь за это». Я не придал этому значение, потому что никто ничего оттуда украсть не мог, никогда у нас шмона никакого не было. Мы прожили там почти полтора года, может, чуть меньше – туда даже Бокалов заходил крайне редко. Ну я и думаю: «Пускай себе висит». И тут, как назло, я уж не знаю, кому это пришло в голову, в общем, решили шмон провести и у нас. Ну у нас-то что? Деньги в нычках были, тем более, сосед такой появился, какие-то личные вещи тоже все были заныканы. А тут на тебе – генеральский мундир и альбом с «бриллиантами». И, естественно, их конфисковали. Арсаев, конечно, об этом узнал. И я понял, что будет серьёзный конфликт. Он приходит: «Где моя форма, где мой альбом? Иди сюда». Я подхожу, он: «Повернись спиной». Я поворачиваюсь. Он достаёт нож, приставляет к горлу и говорит: «Ты мне должен сегодня всё вернуть, или я тебе сейчас отрежу голову». Я говорю: «Мансур, ты чего?» – То есть реально, у меня около горла нож, и тут, на моё счастье, входит Лёха, с командировочной роты. А он авторитетом был там, и он этого Арсаева, в общем-то, ни во что не ставил, хотя Арсаев у них частенько бывал, и они знали друг друга. И он увидел эту ситуацию. Ну он всё сразу понял, говорит: «Мансур, а ты чего делаешь-то?» – Арсаев: «Да этот вот щенок, тварь, он просрал». Лёха говорит: «Э, слушай. Это, во-первых, не он. Потом решим, опусти нож». В общем, он как-то ситуацию эту разрулил и этого дурака оттуда увёл. Таким образом я сохранил свою жизнь, за что я этому Лёхе очень благодарен. А вопрос-то всё равно не был решён. Он рано или поздно как-то возникнет… Но тут Арсаев с Хашие-вым вообще пошли вразнос. Они ширялись[66] и днём, и ночью, ходили под кайфом постоянно. Арсаев размахивал ножом уже и на офицеров. Оказалось, что его до этого в дисбат[67] отправили за такие же выходки, только из другой части, а дослуживать к нам прислали. И он достал всех. А командование не знало, что с ним сделать. То есть не было официального повода его посадить. В самоходы он не ходил, про наркотики никто… Ну, может, не хотели выносить сор из избы. Его боялись. Просто боялись. Он зашугал всех! А наши два бойца, конкретно мои музыканты, Сугроб и Романец, они решили… Они же урки. Они решили его спровоцировать. Они пошли в увольнение, взяли из нычки магнитофон, включили погромче и возвращаются обратно в часть. Это уже я потом узнал, потому что этого всего не видел, мне рассказывали. У Женьки магнитофон орёт… – Довганик неожиданно запнулся на полуслове и посмотрел на Звонаря. – Тут такое дело… В моей жизни эта музыкальная группа будет присутствовать потом, и я её сразу по-другому назову.

– А ты действительно упёртый, – улыбнулся Звонарь. – Давай, жги, только не запутайся окончательно.

– В общем, из магнитофона орёт «Нежный апрель»», Сугроб идёт сзади. И сверху спускаются Арсаев с Хашиевым: «Э, салабоны, вы чего, охренели? У вас откуда балалайка? А ну дай сюда. Чего это тут поёт какой-то «Нежный апрель» – щас мы свою кассету поставим». А Женька четыре года отсидел – как говорится, страшно, но он, видимо, что-то подобное уже проходил. Тем более у них был план, а самое главное, у Сугробова был топор за спиной. И Женя говорит: «Не дам». Арсаев: «Как не дашь?» – и начинает вырывать и поворачивается к Сугробу спиной. А у него топор был за ремнём – просто был загнан, по-деревенски. Достаёт топор, размахивается, и просто чудом в этот момент в подъезд входит капитан Тимощук. Он Сугробову пытается сбить руку, но у него не получается, потому что Сугробов был очень крепкий. Топор просто разворачивается не острием, а обухом. И он со всей дури, обухом, пробивает башку Арсаеву. Ну не насмерть, но разбивает голову, рассекает, кровища! Хашиев тут же… Просто он испарился, как джин. Арсаева в санчасть. По идее, кто виноват? Ну, наши трезвые. Факт того, что Арсаев отнимал личное имущество, пускай и не уставное, подтвердили все, вся рота. Но самое главное, что командование очень мудро себя проявило. Командир части всё это перевернул – топора никакого не было, была драка. Травму головы он получил, ударившись обо что-то острое. Хашиев тоже участвовал, у Арсаева нож – угрожал убийством. В общем, Хашиева и Арсаева закрывают в тюрьму. То есть не на дисбат, а в настоящее СИЗО. Ну и вся часть вздохнула, естественно, потому что вместе с ними исчезло и постоянное напряжение. Их наконец-то убрали, они в СИЗО, но вся эта ситуация потом имела продолжение, и достаточно плачевно закончилась для многих ребят.

Часть третья

Глава первая

– Ирина, добрый день, это Илья, коллега Владимира. Он сегодня должен был выйти из отпуска, но телефон недоступен, не подскажете, где он?

– Да, Илья, здравствуйте. А я… Он, наверное, в деревне, в Поречье. Мы… ну, поссорились… немного, и он уехал, я думаю. Я не видела, как он уезжал, меня не было дома.

– А давно он уехал?

– Числа… Семнадцатого или восемнадцатого июля. Ну вот как раз у него отпуск начался, он туда вроде собирался, в деревню… Хотя, скорее, восемнадцатого.

– И вы с ним больше не разговаривали?

– Нет…

– Хорошо, спасибо.

Илья сбросил разговор и убрал смартфон в карман. Потом снова достал его, и через мессенджер нажал новый вызов:

– Андреич, нет Вовки дома и не было уже две недели. Толика возьму, в Поречье сгоняю? Жена говорит, там он может быть… Ага, спасибо. – Илья сбросил и набрал снова:

– Анатолий, подъезжайте ко входу, Андреич в курсе… Я уже спускаюсь.

Илья накинул ветровку и направился к лифтам. У входа в офис его уже ждал служебный «Террано». Илья сел на переднее пассажирское сиденье и пожал руку водителю:

– Тверская область, деревня Поречье. Придётся немного покататься сегодня.

– Кататься лучше, чем в подвале сидеть.

Анатолий, высокий пузатый мужчина лет шестидесяти, уверенно газанул и, как обычно, принялся рассуждать на стандартные политические и бытовые темы. Илья периодически ему односложно отвечал, особо не вникая в содержание монолога водилы. То, что Володя не вышел на работу – событие не так чтоб экстраординарное. Бывали и запои, и внезапные кишечные расстройства, и ещё сто и один геморрой, которые обычного человека посетить, казалось, и не могут, но его посещали с незавидной регулярностью. Однако не выйти из отпуска без предупреждения – это было не про него. Да и на связи он обычно бывал в любое время, в любом состоянии. А тут и телефон «не алё», и в мессенджере последнее посещение – восемнадцатого июля. Оставить без внимания исчезновение своего подчиненного и товарища Илья, естественно, не мог. Оптимальным вариантом было обнаружить его в деревне забухавшим, обозвать земляным червяком, а дальше в очередной раз отмазать перед руководством, выдумав какую-нибудь правдоподобную чушь. Навигатор показывал три с половиной часа пути. Можно немного покемарить…

– Илья Александрович, подъезжаем, куда здесь? – голос водителя вывел пассажира из состояния полусна.

– Езжайте пока так, я покажу, – ответил Илья, щурясь от солнца. – Вон у того дома остановите, коричневого. Вы меня подождите, я один похожу.

Илья вышел из машины, разминая затекшие от долгой поездки ноги. Он не спеша прогулялся вдоль забора, разглядывая участок Вовчика – никого. Машины за домом тоже нет. Да и вообще, не видно следов недавнего пребывания человека – трава по пояс, шпингалет калитки в ржавчине.

– Фигово, – произнес Илья вслух и направился к соседнему дому. Во дворе, возле яблони, возился какой-то мужик.

– Добрый день!

Мужик обернулся и неторопливо поплёлся к Илье:

– Добрый.

– Был рядом, решил к Владимиру заехать, соседу вашему, а чего-то нет никого. Не знаете, здесь он? Может, отъехал куда?

Мужик задумчиво почесал своё небритое лицо любителя алкоголя:

– Так… – зачем-то медленно и глубоко вздохнул он, – нет его. Давно нет. С месяц, наверное, не видел. Тебе рыба не нужна? Или яйца куриные?

– Не, спасибо, не надо. Жаль, что Вову не застал. В гости зовёт, зовёт – вот, приехал, а его нет. Ну ладно, поеду дальше. Всего вам хорошего.

Илья пошёл обратно, а сосед остался стоять у забора и долго смотрел ему вслед. Толик бродил возле машины, разглядывая окрестности. Илья прошёл мимо, по привычке удалившись на расстояние, на котором его не будет слышно, и набрал номер:

– Михалыч, здорово.

– Привет.

– Похоже, проблема у нас – Вовка пропал… Из отпуска не вышел, телефон в отключке.

– Бухает небось опять, скотина.

– Нет, похоже действительно пропал. Я сейчас в деревне – тут его месяц не было, и дома нет две недели.

– И я ему из-за отпуска не звонил… А жена чего говорит?

– Говорит, поругались и думала, что он свалил в деревню. Ну как обычно всё – она же там на своей волне. Я её сейчас отправлю заяву писать в полицию, поищи выход на Красногорск пока.

– Сейчас попробую. А ты чего, прям в деревню к нему попёрся?

– Ну да, чего делать-то? На Толике.

– Вот ты, блин, неугомонный. Ладно, наберу, как что будет.

– Договорились. Давай, пока.

Илья набрал следующий номер:

– Ирина, это снова Илья.

– Да-да.

– Вы дома или на работе?

– Я дома сегодня.

– Отлично. Смотрите, ситуация такая – я сейчас в Поречье, тут Владимира не было давно. Вы не переживайте, всё решим – найдётся, всё будет хорошо.

– А как же? Куда он мог?

– Всё хорошо. Мы уже занимаемся, но вам нужно обязательно кое-что сделать прямо сейчас.

– Да, я…

– Во-первых, поищите дома его документы: паспорт, загранпаспорт, права. Как посмотрите – сразу мне скажите, что есть, чего нет. Потом берёте его фотографию, самую свежую, какую найдёте, и едете в полицию – я вам адрес сейчас скину. Пишете там заявление о том, что он пропал без вести.

В трубке послышалось всхлипывание.

– Не, не, не, Ирина, это только звучит так ужасно. Вы, кстати, номер машины его знаете?

– Нет, я не помню.

– Хорошо, тогда я вам по машине тоже информацию скину, обязательно напишете, что уехал восемнадцатого на такой-то машине. Это очень важно – как можно быстрее написать заявление, чтобы можно было официально его искать, так сказать, в полную силу. Договорились?

– Да, я сейчас буду собираться.

– Отлично, прямо такси заказывайте и езжайте по адресу, который я скину. Я на связи, не переживайте. Жду информацию по документам.

– Да, да.

– Так, и начальнику… – вслух пробормотал Илья:

– Андреич, нет в деревне Довганика. Жена сейчас заяву будет в полицию писать, и включимся по полной… Мы с Толиком обратно на базу выдвигаемся. Я буду в курсе держать.

Илья пошёл обратно к машине:

– Анатолий, я всё. Едем обратно.

– Обратно – так обратно.

«Террано» завёлся и, раскидав покрышками мелкие камешки, двинулся обратно в Москву. Илья набрал текст и отправил Ирине обещанные данные. Тут же дзынькнуло ответное сообщение: «Паспорт и загранпаспорт дома, прав нет». Смартфон отправился обратно в карман. Илья был абсолютно спокоен и не занимал себя лишними размышлениями. Будет фактура – будем думать. Сейчас можно просто ехать и смотреть на дорогу, на проносящиеся мимо поля и деревья, или немного поспать. Он точно знал, что никто и ничто не помешает ему найти Довганика, где бы тот ни находился.

Глава вторая

– Ну и где ты там? – Звонарь стоял на колокольне и смотрел в отверстие в полу, из которого показалась голова Володи.

– Да тут я, – прокряхтел он, перебираясь с лестницы на ярус звона.

– Вот он, твой мучитель, – усмехнулся Звонарь, указывая на массивный колокол.

– А как ты его раскачиваешь?

– Никак. Я язык раскачиваю… Много ему ещё нечистой силы из тебя изгонять, – чуть улыбнувшись, тихо пробормотал Звонарь, подняв руку и прижав к колоколу ладонь, – поздоровайся тоже…

Вова неуверенно прижал руку к древней бронзе, ощущая тяжесть и мощь благовестника.

– Ну, молнией тебя не поразило, уже хорошо. Значит, не совсем ты человек потерянный.

Володя опасливо посмотрел на Звонаря.

– Да шучу я. Хотя, как известно, в каждой шутке… На Руси говорили, что колокольный звон грешника пугает, а истинно верующего человека радует.

Звонарь отвернулся, скрестив руки на груди. Он стоял, неспешно блуждая взглядом по открывающимся с высоты колокольни просторам полей и низким белоснежным облакам.

– Считается, будто у колокола есть душа, и я в это верю, – продолжил он, не глядя на Довганика, который просто сел на дощатый пол, обхватив руками колени. – У каждого колокола свой уникальный голос, своя судьба. К ним относились как к живым, но и наказывали как людей – за проступки людей: за сбор народа для бунта, за дурные вести, за молчание о приближающейся беде. Их секли розгами и били батогами, отрубали уши, вырывали языки и отправляли в ссылку. Царь Петр Первый указывал переплавлять их в пушки. Большевики уничтожали их сотнями тысяч и продавали за границу наиболее ценные. До революции в России звонило больше миллиона колоколов – двести пятьдесят тысяч тонн колокольной бронзы, почти вся она пошла на индустриализацию. С тридцатых годов на десятилетия в России наступили времена молчания. А согласно народным поверьям, злые духи появлялись и начинали пакостить только после того, как отзвонит колокол. В древние времена в это верили, и я верю сейчас – в то, что колокольный звон исцеляет и грозу отводит, нечистую силу изгоняет и развеивает её злые чары.

Звонарь надолго замолчал. Он словно мысленно блуждал где-то в глубинах времени и собственных переживаний. Вову обволакивала тишина. Как будто весь мир поставили на паузу.

– Но есть и научные данные, – продолжил Звонарь, – огромное количество резонансных звуковых волн, излучаемых колоколами, не воспринимается ухом человека – и инфразвуковых, и ультразвуковых. Эти вибрации очищают окружающее пространство от болезнетворных микробов на десятки километров. Резонанс разрушает структуру микробных клеток. Могут погибнуть даже споры сибирской язвы и вирус гепатита. В старину при эпидемиях и страшных морах полагалось неустанно бить в колокола. В тех сёлах, где была церковь и постоянно звонили, мор был значительно меньше, чем в тех местах, где не было храма. Колокольный звон может сильно влиять на душевное состояние человека. Учёные считают, что для каждого органа есть свои биоритмы и резонансные частоты. Низкие частоты успокаивают, а высокие – возбуждают. Появились специальные методики использования колокольных звонов для лечения душевных расстройств, исцеления беспричинного беспокойства, страхов, нервозности и бессонницы…

Звонарь повернулся к Володе и продолжил, глядя ему в глаза:

– По колокольному звону можно определить состояние своей души. Возникает ощущение торжественное, светлое, радостное, причастности к чему-то духовно-высокому, либо овладевают печальные, тревожные чувства, щемящие сердце. Но он очищает любую душу – а тому, кто звонит сам, многократно сильнее. Попробуешь? – Звонарь продолжал пристально смотреть на Владимира.

– Да нет… Может потом как-нибудь…

– И правильно, – довольно покачал головой Звонарь, – рано тебе ещё. Каждый удар колокола слышен не только на земле, но и на небе. Его называют «молитва в бронзе». Если неготовый звонишь, в нечистоте, тем более в гордости или прелести – это сразу слышно. На это сразу… обращается внимание.

– А в прелести – это как?

– Духовная прелесть… Это ложь, самообман, самообольщение. Человек думает, что он идёт по правильному пути, а на самом деле идёт по ложному.

Он снова отвернулся от Вовы и подошёл к колоколу, тихо произнося:

– Повсюду, где слышен звук сего колокола, да удалятся враждебные силы, также и тень призраков, налёт вихря, удар молнии, падение грома, разрушения бури и всякие духи ураганов.

Рука Звонаря уверенным движением легла на верёвку, привязанную к языку колокола, качнула его, и глубокая, неудержимая волна понесла свою мощь во все стороны, проникая в каждую клетку любого живого создания на многие километры вокруг.

– Ну не будешь пробовать, тогда пойдем вниз – тут место его голоса, – он вновь прикоснулся к колоколу и, протиснувшись мимо Довганика, привычно соскользнул вниз по лестнице. Тот задумчиво полез следом.

– Ты говоришь, история с чеченцами плачевно закончилась? Почему? – спросил он на ходу.

– Да… Сейчас расскажу.

Они спустились, вышли из колокольни и опять расселись по скамеечкам.

– Для многих ребят плачевно закончилось почему? – Володя как будто продолжал физически ощущать только что пережитую близость с местом зарождения колокольного «слова». – Я просто забегу вперед… а потом отмотаем обратно. Арсаев и Хашиев, находясь в СИЗО, естественно, связались с родственниками. Те приехали, привезли какой-то магарыч[68], с кем-то как-то договорились… В общем, через два месяца Хашиева осудили условно, но у него срок службы уже истёк, он перестал быть военнослужащим. То есть его просто освободили и отправили домой. А Арсаев закосил под дурака. И его реально признали на комиссии сумасшедшим – тяжело было не признать такого идиота. И его освободили по той причине, что он невменяемый, но обязали проходить лечение по месту жительства, в своём Ачхой-Мартане. Но в часть они один раз вернулись за своими вещами. Они приехали, и приехала вся их родня – человек двадцать, все эти аксакалы. И эти две твари, они когда выходили… А я как раз около КПП был, не помню, что я там делал. И он так на меня посмотрел… И ещё ребята были из роты. И Арсаев: «Суки, вы ещё пожалеете…» – Ну и уехали. Мы особо не придали значение – ну, погрозил пальцем, уехал. В результате потом уже, в конце службы – то есть мне до дембеля оставалось, ну, условно говоря, месяц… И тут подтверждённые слухи, что в Четвёртый посёлок стекаются чеченцы, в количестве – пересчитать невозможно. В результате оказалось, что их приехало около трёхсот человек. И приехали они только с одной целью – мстить. Сначала они вылавливали любых солдат, которые выходили за территорию части, неважно, в увольнение или в самоволку. Всех дико избивали. Потом… Уже слухи были, я не знаю откуда они брались. Скорее всего те чечены, которые были нормальные и оставались в полку, они общались с этими и какие-то слухи доносили. И они говорят: «Парни…» Особенно нам, потому что девятую роту расформировали, кого-то в четвёртую отправили. Я и большая часть девятой роты попали в шестую. У Арсаева были конкретно мстительные планы по поводу меня, Сугроба, Романца и вообще всех бывших солдат девятой роты. Командир роты – майор какой-то, я даже фамилию его не помню – был вообще никакой. Он появлялся, гордо проходил по «центряку», смотрел, всё ли чисто, подшиты ли воротнички, уходил – и всё. Он не пил, он никого не бил, он просто… Его не было! Остальных офицеров я вообще не помню. То есть мы были предоставлены сами себе. Ну офицеры, наверное, понимали, что они сделать ничего не могут. Тревогу бить? Ну как тревогу бить? Советский Союз. Межнациональный конфликт? Его ещё нет. Убить – ещё пока никого не убили. Ну приехали чеченцы – они граждане Советского Союза… И нам чеченцы, наши, которые в четвёртой роте служили, говорят: «Вот те, которые приехали, они собираются сегодня ночью штурмом взять шестую и перерезать вас всех». Ну чего делать? Надо держать оборону. Мы запаслись арматурой, топорами, ножами – кто что смог достать, украсть в столовой… И ещё что мы сделали – всё-таки русская смекалка, она работает. Я как рассказывал – у каждой роты был свой вход и своя лестница. А лестничный пролёт был узкий – разойтись могли два человека. Мы поснимали с турников цепи-растяжки и где-то на уровне… Ну, так чтоб нам удобно было, чтобы у нас был плацдарм перед входом в шестую роту, и на пролет ниже… Во-первых, мы на эти цепи повесили гантели, во-вторых, как паутиной, опутали эти все перила – чтобы невозможно было ворваться толпой. Чтобы это нужно было преодолевать как-то, перелезать… Так оно и случилось. Где-то после часа ночи поползли злобные чечены, и мы лихо отбили атаку, нанеся им значительный урон. Потому что кому-то из них и гирей прилетело в голову, кому-то и цепью. В общем, мы их хорошенько потрепали. Но они, естественно, не отступили. И вот эти боевые вылазки продолжались месяц!