Ангел-хранитель аллеи Ангелов

Так, 50-летний бухгалтер П. И. Сдобнов за похищение одной конфетки заставил вступить в сожительство 14-летнюю воспитанницу А. Ванину.

И, что самое удивительное, директор детдома Новосельцев в том же 1942 г. получил от наркомата просвещения почетную грамоту за отличную воспитательную работу. Все эти воры и педофилы заслуженно были приговорены к длительным срокам заключения.

Сейчас данные граждане числятся в числе репрессированных кровавым режимом, а их потомки, закатывая глаза, рассказывают про тирана Сталина.» (Сеть)

Мне мама рассказывала, что деда посадили за анекдот. Который анекдот он не рассказывал, но присутствовал при рассказе и не донёс в органы; что тут скажешь? От они, жертвы режима: мой дед, Степан Бизин (русский народ) и некто Николай Бухарин, любимец партии (враг моего народа).

Ладно, о Норильлаге я расскажу чуть позже.

А так же продолжу и о вояже Верховного – в самую гущу собственных бесов. Теперь же я – в Москве (если помните), и мой друг Александр Наумов спрашивает меня:

– Бизин, ты?

Так он определяет меня (здесь и сейчас) в побитую и замызганную оболочку.

– Да, – сразу обессилев и обессмыслев (раньше я выживал) молча отвечаю я.

– А ну быстро со мной!

И он ведёт меня к себе домой спасать. С меня снимают вонючее рваньё, в котором я прибыл. Вливают стакан водки и определяют в ванну… Как-то так. Это предыстория моего нынешнего вояжа в Первопрестольную.

А история вояжа – такова: Саша умер. И я приехал отдавать долги. Если не человеку, так памяти о нём.

Вот так же я (памятью о нём) отдаю долги Иосифу Сталину.

А пока с меня снимается вонючее тряпьё. Делала это Лена, жена Саши. Она моет меня, голого и беспомощного, в ванной. Нашла какую-никакую одежду, обрядила в чистое. Потом наливают ещё стакан водки и начинают расспрашивать, как я дошёл до жизни такой.

До моих походов вокруг Долгого озера.

«Отладив движение на железной дороге Норильск – Дудинка и ужесточив дисциплину, начальник лагеря и комбината (Авраамий Павлович Завенягин, прим. автора) приступил к вопросам дальнейшего проектирования и строительства не только комбината, но и города. В том, что жизнь – она и в Заполярье жизнь, дальновидным людям стало ясно еще в 1938 году, а потому необходимо было строить не “клондайк для холостяков”, а город с жильем для нормальной, со всеми удобствами, жизни с повышенным комфортом – улучшенной отделкой, центральным отоплением, холодной и горячей водой, ванными и мусоропроводами. По тем временам это могло быть квалифицировано как расточительство… Но Авраамий Завенягин упорно хотел видеть на месте рабочего поселка современный город с красивыми улицами, площадями, школами и детскими садами. И Сталин его поддержал, пожелав при этом, чтобы заполярный город по удобствам не уступал городу Ному на Аляске.

Генеральное проектирование всего комбината и города было передано проектному отделу Норильского комбината. Кстати, еще в начале мая 1938 года был подписан приказ об организации в составе Норильскстроя проектного отдела, в котором должны быть сосредоточены все виды строительного и технологического проектирования, топографо-геодезических и геологических изысканий. Такое решение позволило сконцентрировать в проектном отделе Норильскстроя гигантский по тем временам инженерный потенциал и обеспечить проектными разработками весь спектр хозяйственной деятельности Норильского региона. Основную силу проектного отдела в то время и вплоть до 50-х годов составляли заключенные. В разное время это были Н.А.Комнатный, А.М.Лаптев, армянские архитекторы М.Д.Мазманян, Г.Б.Кочар, А.Г.Голикян, эстонец Р.Аардма, латыш Я.К.Трушиньш и многие другие.

В 1939 году Норильск получил статус рабочего поселка. Этот год можно считать годом начала строительства города. Задача, поставленная Сталиным о завершении строительства в 1939 году первой очереди Норильского комбината, была выполнена. И в 1939 году Завенягин приглашает работать в Норильск двух молодых ленинградских архитекторов – Витольда Непокойчицкого и Лидию Миненко. При первой встрече с ними Завенягин сказал, что Норильск должен стать современным, благоустроенным и красивым городом, попросил осмотреть площадки, предложенные изыскателями. Таких площадок было пять: долина ручья Медвежьего, склоны горы Двугорбой, равнина вблизи горы Надежда, прибрежная зона озер Зуб и Тискель и, наконец, территория, прилегающая к озеру Долгому. Во многом благодаря таланту и смелости этой яркой супружеской пары Норильск обязан своими самыми красивыми зданиями, улицами и площадями.» (Они былили первыми. Норильск в истории. История в Норильске. Текст6 Лириса Стецевич)

Кооперативная двухкомнатная квартира в Москве оказалась гораздо хуже заполярной моей квартиры. И ванна здесь была (вы не поверите) – сидячая, не вытянуться в нежной и тёплой воде… Вот какой я привереда! И среднее образование было превосходным в моём родном городе.

И даже драматический театр в Норильске был. Но спасли меня именно в Москве, мои друзья Лена и Саша.

Вот как Ленин – в двадцатом (перейдя от военного коммунизма к НЭПу). И Сталин (не помню, когда точно) – приняв бредовую версию построения социализма в отдельно взятой (прямиком в Царство Божье СССР) стране. Странные аналогии, согласен.

Но с результатом не поспоришь: именно благодаря этим шагам мы всё ещё живы.

Вернёмся чуть назад. Вот Верховный (своей сухой рукой) отталкивается от стены под образами, встаёт и вступает прямо в сонмище бесов. Которые (кто спорит) когда-то были людьми. Которых Верховный понял как врагов народа. Чья правда, чьё счастье были смертью не только для их души.

Какая чистота, какое понимание момента.

Кто выдержит. А ведь были в нашей истории моменты, когда подобное уже совершалось. Не только Смута века XVII-го, а гораздо, гораздо раньше, когда ещё не было самого понятия: русский человек.

Ведь Верховный, как русский человек, вступил в сонмище бесов, ища в себе такого всечеловека.

Бесы явились – пугать. Сталин шагнул к ним – подумать.

«Посмотри на русского человека; найдёшь его задумчива», – говорил Радищев. Вот я и (неосознанно) отправлялся из Санкт-Ленинграда в Москву – подумать; на деле – не думалось, а опустошалось: когда мелькали вёрсты, не оставалось ни мыли, ни чувства – всё уносилось в прошлое.

Исчезал я «сейчащный» – наставало моё «всегда». Точно так было и с Долгим озером. Я шёл по трубам, и во мне (ребёнке) – не было понятия «русский человек»; как это вообще возможно? А очень просто: в советском Норильске понятия национальность практически не было.

Все были норильчане.

Это не была вся гамма (от альфы до омеги) – сверхчеловека, зато (как след в снегу – от упавшего света) это были первые подступы ко всечеловечеству; подобное уже было в нашей истории: «На Куликово поле пришли москвичи, серпуховчане, ростовчане, белозерцы, смоляне, муромляне и так далее, а ушли с него – русские.» (Лев Гумилёв)

Поэтому ещё раз вспомним того, кто отправил вместе с князем Дмитрием двух иноков (Пересвета и Ослябю): «… игумен подмосковного Троицкого монастыря Сергий Радонежский (1314–1392).

«Жизненный путь «великого старца», как называли его современники, выглядит парадоксальным. Он бежал от общества людей – а в результате стал его духовным предводителем; он никогда не брал в руки меча – но одно его слово на весах победы стоило сотен мечей.

Удивительна и сама тайна, окружающая имя Сергия. Почти во всех великих событиях эпохи мы чувствуем его незримое присутствие. А между тем до нас не дошло ни его собственных писаний, ни точной записи его бесед и поучений.»

Я не скажу (по аналогии), что всё наше общество пронизано духом Верховного; зачем повторять очевидное? Тем более что письменные труды Сталина сейчас как нельзя более актуальны.

Я не скажу, что вклад его в наше будущее не совместим с вкладом игумена Земли Русской: они жили в разное время и в разном обществе; но!

«При имени преподобного Сергия народ вспоминает свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной, – говорил историк В. О. Ключевский. – Это возрождение и это правило – самые драгоценные вклады преподобного Сергия, не архивные или теоретические, а положенные в живую душу народа, в его нравственное содержание. Нравственное богатство народа наглядно исчисляется памятниками деяний на общее благо, памятями деятелей, внесших наибольшее количество добра в свое общество. С этими памятниками и памятями срастается нравственное чувство народа; они – его питательная почва; в них его корни; оторвите его от них – оно завянет, как скошенная трава. Они питают не народное самомнение, а мысль об ответственности потомков перед великими предками, ибо нравственное чувство есть чувство долга. Творя память преподобного Сергия, мы проверяем самих себя, пересматриваем свой нравственный запас, завещанный нам великими строителями нашего нравственного порядка, обновляем его, пополняя произведенные в нем траты» (71, 209) (Ключевский)

Здесь я не согласен с прославленным историком. Траты невозможно пополнить. Такие траты – это нечто (почти) материальное. Восстановить можно лишь веру, да и то – подобное определение лукаво: веру невозможно сокрушить или потерять – она вне нас (а если мы уйдём от неё – без нас): к вере следует возвращаться.

Как это сделать? А «опустеть» – и пойти вокруг Долгого озера. Вокруг бездны промышленного производства человеков, в которую нас готовится ввергнуть лукавый.

«Известно выражение, что революцию в России сделали недоучившиеся студенты и семинаристы. Парадокс, но из стен духовных семинарий выходили готовые народники, большевики, меньшевики, анархисты, эсеры…

Поскольку Церковь была частью государственной системы, то критика церковной жизни или полное отрицание Церкви по логике вещей заканчивалась критикой и отрицанием государственного порядка. Вот почему в русском революционном движении было так много семинаристов и поповичей. Самые известные из них, помимо Сталина, – Чернышевский, Добролюбов, Микоян, Подвойский (один из руководителей захвата Зимнего дворца), Петлюра, но полный список намного длиннее.

В 1899 году, не пройдя полного курса обучения, 20-летний Иосиф Джугашвили был исключён из семинарии – по официальной версии, за пропаганду марксизма, согласно документам семинарии, – за неявку на экзамен.

Духовная школа стала для Сталина школой безбожия. Трудный путь духовного служения не подходил для честолюбивого и бесчестного юноши, одержимого волей к власти. Революционная карьера оказалась более предпочтительной и в итоге принесла Сосо оглушительный успех, хотя и ценой полной деградации личности. (очень сомнительно: автор этих слов явно не понимает, что душа – неуничтожима; что когда Бог отдаёт приказ, дьявол подчиняется. прим. Niko Bizin)

Будучи уже не молодой, Светлана Аллилуева неожиданно призналась: «…вся жизнь моего отца возникла передо мною, как отречение от Разума и Добра во имя честолюбия, как полное отдание себя во власть зла». Скорее всего, Сталин с какого-то момента жизни оказался душевно пустым, или, что то же самое, душевно омертвел, и потому делал всё так, как считал нужным, невзирая на мораль.

Другими словами, из него получился политик чистой воды.

Однако вопросы бытия, религии, жизни и смерти тревожили его и в зрелом возрасте.

Анатоль Франс «Последние диалоги»:

«Верить в бога и не верить – разница невелика. Ибо те, которые верят в бога, не постигают его. Они говорят, что бог – всё. Быть всем – всё равно что быть ничем».

Радость совместного открытия истины захлестнула Сталина. Мало того, что он много раз отчеркнул и подчеркнул этот текст, он ещё и приписал на полях свой вывод: «Следов. не знают, не видят. Его для них нет».

Большая разница – думать, что смерть приведёт нас к разгневанному богу, или вернёт в небытие, из которого мы вышли.

Как вы это понимаете? Есть люди, которые больше боятся небытия, чем ада».

Последнюю фразу Сталин отчеркнул на полях. И его можно понять: ад – это всё же существование, и не самое безнадёжное. Небытие – абсолютное, безвозвратное Ничто, и оно – «ужасно».

Он всячески избегал открытых высказываний на этот счёт, но категорически запрещал выписывать в свою личную библиотеку атеистическую литературу, брезгливо называя её «антилрелигиозной макулаткрой». По правде сказать, она почти вся была низкопробной. Но и к церкви как организации он, став властителем, относился с холодным прагматизмом. Со времён семинарского детства он знал истинную цену многим земным пастырям.» (Сталин. Спокойный разговор)

Здесь я обращаюсь к читателю: бог с маленькой буквицы – взято из первоисточника; я даже не извиняюсь и не правлю чужой текст: Бог поругаем не бывает… Как и душа человеческая. От которой «сам» телесный человек может попробовать отказаться, и не выйдет у него ничего (личный опыт автора).

Просто его тело «ослепнет», перестанет воспринимать тонкие материи. Да и здесь не всё так однозначно: существует такая «вещь», как предназначение. Но это вещь жестокая: если приказ Бога не сможет выполнить одно одержимое бесом тело, то его выполнит другое тело (пусть даже с более сильным бесом).

И кто тогда он – ставший орудием провидения? При условии, что смерти (как ни крути) нет. И нет никаких убийств.

Есть лишь то или иное бессмертие.

И вот здесь бесы услышали эти мысли Верховного (а были ли мысли?) и расхохотались довольно. И бросились к нему, и прильнули было… Но!«Площадка у озера Долгого была наиболее оптимальным вариантом, имела размеры, соответствующие предварительным расчетам. Территория будущего города была удалена на 2,5 км от проектируемых промышленных предприятий комбината и оказывалась за пределами вредного воздействия производственных выбросов (тогда!). Горный массив защищал территорию от зимних ветров и вместе с озером образовывал эффектный природный фон для будущей городской застройки. Близость озера позволяла с наименьшими затратами обеспечить водоснабжение города в первые годы строительства, а падение рельефа местности в противоположном направлении от озера упрощало сброс сточных вод и прокладку санитарно-технических коммуникаций. Близость ТЭЦ (будущей) давала возможность относительно легко обеспечить снабжение будущего города теплом и электроэнергией.» (Они были первыми)

Теплом и электроэнергией.

С меня смывали грязь тёплой водой. И я обратился к бесам, обступившим Верховного:

– Он не оправдывается!

– А что же он делает? – усмехнулся череп в шеломе.

Ему ли, быть может – личине успешного полководца, чуть ли не спасителя государства и победителя при Мо́лодях (если это действительно был он: поди разберись в чертах черепа), ни в какое сравнение не идущему с фигурантами «заговора маршалов» – ему ли (в посмертии своём) стесняться Царя ли Всея Руси Иоанна Васиьевича IV или даже Иосифа Виссарионовича Сталина?

«Геополитическое значение победы при Молодях в условиях Ливонской войны и разорения от крымскотатарского похода на Москву годом ранее было колоссальным. Отражение крупного завоевательного похода, целью которого было новое подчинение ослабленного Русского государства по образцу золотоардынского ига, позволило России отстоять все поставленные под вопрос достижения предыдущих ста лет: независимость, единство, а также контроль над Казанью и Астраханью.» (Сеть)

Но! «Согласно Разрядным книгам 1475–1605 и 1559–1605 годов Воротынский был казнён вместе с князем Никитой Одоевским и боярином Михаилом Морозовым. По Боярской книге – «выбыл».

В 1574 году, на пыточном дворе, Иван Грозный лично допрашивал русского пленника Ермолку, вернувшегося из Крыма, требуя сказать правду, кто из бояр изменяет государю: Василий Умной-Колычев, Борис Тулупов Иван Мстиславский, Фёдор Трубецкой, Иван Шуйский, Пронские, Ховански, Шереметевы, Хворостины, Никита Романов, Борис Серебряный; сначала получил ответ, что про всех перечисленных, а также про Ивана Мстиславского и Михаила Воротынского ни от кого ничего не слышали. После очередного истязания огнём, испытуемый «сознался» и оговорил обоих.» (Сеть)

– Мы все в его синодиках, – заявил череп в шеломе.

– Мы все в Его синодиках, – промолчал я.

Но бес услышал. Ему нечего было возразить.

Это о смерти тех, под личинами которых выступили бесы. Теперь немного о Лене и Саше (моих спасителях): меня вымыли, одели, напоили, накормили, порасспросили и назвали дураком.

Согласен: пить с незнакомцами в дороге – моя глупость. То же самое, что верить на слово призракам, обступившим Верховного.

Верить можно делам. Они меня спасли, Саша и Лена. Полного глупца. Как и на что они жили тогда, я не знаю. Лена получала какую-то пенсию, Саша уже не работал в Инкомбанке; не до того было мне, чтобы разбираться: я свалился (в своей ипостаси бомжа) на их головы, и они не рассуждали.

На следующий день, проспавшись, я встал… И стал падать на пол! Жесточайшее сотрясение мозга – это был мимимум того, с чем я приехал. Меня стали лечить покоем, беседой и водкой (как испокон веков); повторю: отчего я столь уверенно сопоставляю мои хождения в Москву и вокруг озера Долгого с судьбами моей родины?

Отчего столь уверен в реальности иеарархий Ареопагита, ученика апостола Павла?

А всё потому же: бесконечная даль и полная заземлённость настоль едины, что какой бы предмет не поднять с земли, вместе с ним поднимешь всё небо – если сможешь его увидеть. Лена и Саша выступили в роли ангелов; это первое.

А вот и второе: личный опыт соответствий! Ангелы.

Не всем же выступать бесами, обступать моего Верховного?

Которые ангелы (Лена и Саша) – этих бесов смыли с меня теплой водой и отогнали разумною беседой: «Итак, очищаемые, по моему мнению, должны соделываться совершенно чистыми, и чуждыми всякой разнообразной примеси; просвещаемые должны исполняться Божественным светом, дабы возвыситься чистейшими очами ума до созерцательного состояния и силы; наконец совершенствуемые, возвышаясь над несовершенным, должны соделываться участниками в усовершающем познании созерцаемых тайн. А очищающие, так как совершенно чистые, должны уделять другим от собственной чистоты; просвещающие, как тончайшие умы, способные принимать свет и сообщать его, и, совершенно полные священного сияния, должны повсюду обильно изливать свет на достойных его; наконец совершенствующие, как способнейшие сообщать совершенство, должны совершенствуемых посвящать в священнейшее познание созерцаемых тайн. Таким образом каждый чин Иерархии, по мере своих сил, принимает участие в делах Божественных, совершая благодатию и силою, дарованною от Бога, то, что находится в Божестве естественно и вышеестественно и совершается непостижимо, и что наконец открыто для того, чтобы умы боголюбивые подражали тому.» (Дионисий Ареопагит)

А к чему (повторю) я к столь бытовой ситуации приплетаю ангельские чины? К чему соотношу моё личное выживание с выживанием моей родины? Причём – не только здесь и сейчас, а на протяжении всей её истории: в роли кого (ангела или беса) выступали те же Ленин и Сталин?

У меня нет ответа. Точнее, я не берусь облекать его в слова. Повторюсь: ответов – вообще нет, зато есть результат.

Результат этот таков: сейчас, когда весь мир собрался мою страну нивелировать до собрания разномастный корпускул, и вновь вся надежда на решения Верховного, на героизм и умение российского воина и на самоотверженность тружеников тыла – результатом возможно счесть лишь очередную нашу победу.

Будем считать, она (в Вечности) – уже состоялась.

Напоминаю, в последний раз я прилетел в Москву поддержать Лену. Саша был мёртв уже лет шесть-семь. Шла война на так называемой Украине, и мы всё больше убеждались: никакой Украины не должно быть: иуд не должно существовать, их на-личие – противоречат мирозданию.

Происходила переоценка. Захар Прилепин: “Если бы не все эти катастрофические события, в России так и думали бы, что образец мужчины – это, скажем, Данила Козловский, а не мужики из ЧВК «Вагнер», у нас бы так и не было улицы Захарченко и школы имени Арсена Моторолы, Макаревич так и был бы отцом русского рока, люди так и думали бы, что современные поэты – это Моргенштерн и Ая Астахова, у нас так и не появился бы памятник Фиделю Кастро – крупнейшему политическому деятелю XX века, главнокомандующий так и не сказал бы, что советские вожди – вожди России не хуже монархов и князей, а российское кино продолжало бы поставлять сериалы про заградотряды и вечный Левиафан, не было бы даже надежды на то, что хоть какие-то изменения возможны в Минкульте, где треть театров возглавляют люди, ненавидящие страну, а в Министерстве Обороны бы так и оставались отдельные управленцы, умеющие только пилить, и не умеющие, более того, даже не желающие воевать, Даня Милохин так бы и рекламировал крупнейший банк, а огромное лицо Дудя, как символ успеха и знания сути вещей, высилось бы над всеми в Шереметьево, мы бы, кстати, не узнали, что актриса Полина Агуреева – хоть и девочка, а по характеру мужик, а режиссёр Вырыпаев – хоть и мальчик, а по характеру хуже, чем баба, и даже не поверили бы про Медведева, что это жёсткий парень, который весело формулирует важные вещи, и не в курсе были бы, что Кадыров – это реально патриот нашей страны, половина списка «Форбс» так и торчало бы в России, делая вид, что они лучшие люди державы, мы бы не вспомнили, как буряты, тувинцы, калмыки и башкиры могут рубиться за Россию, и всё повторяли бы это ублюдское слово «многонационалочка», мы бы верили, что дружить надо с просвещенной Европой, а не с Ираном, Северном Кореей, Китаем и Кубой, наконец, миллионы людей в России так и не вспомнили бы, что они – народ. Хорошо бы всё это понять без войны, но без войны мы не смогли.

Теперь задача – не забыть всё перечисленное, и ещё тысячу не названных пунктов.»

О да, это хорошо – понять; только теперь против нас мощь пятидесяти государств: всё возвращается на круги своя, к началу времён: мощь Орды несравненно выше силы Русской земли, мощь Рейха (и объединённой им Европы) несравненно выше силы СССР… Если бы не Царство Божье (СССР ли, Святой ли Руси).

Так что, опять уповаем на чудо?

Вспомнилось мне вот что: когда Саша ушёл спать, и мы остались с Леной на кухоньке. Никто не мог тогда предположить, что Лена останется совсем одна (об этом я расскажу в другой раз); никто не мог предположить, что эта женщина, сидя напротив своего избитого и пьяного гостя, заговорит с ним о чуде.

– Ты знаешь, я так люблю Сашку, – сказала она.

– Знаю, – сказал я.

– И Сашка меня любит.

Саша (почти) услышал. И не сказал:

– Если бы не Ксюха, я бы давно от тебя ушёл.

Ксенией звали дочь Лены и Саши. Очень красивая девчонка. Очень популярная в своём районе. Она подсядет на героин, и в одну из своих ломок, когда Саша не даст её денег на дозу, зарежет его.

Нанеся двадцать три удара кухонным ножом.

Но это всё в будущем. Хорошем таком будущем. А в нашем плохом (для меня) прошлом я не ответил своему московскому другу:

– Никого бы ты не оставил.

Саша (почти) услышит и согласится. Мы с ним много гуляли по Москве, пьянствовали в книжном магазинчике Ad marginem на Павелецкой (так называемая элитарная литература), где директором была одна из его любовниц, бывшая студентка Лит. института им. Горького; а когда Инкомбанк разорился, вместе мчались среди ночи к банкомату, успеть снять последнюю зарплату ещё одной его любовницы.

А пока в нашем (плохом для меня) прошлом Лена сказала:

– Я так люблю Сашку.

Прекрасное вчера.

– Я в меру глуп, – сказал я. – Если бы я был глуп безмерно, я был бы в этом мире гармоничен.

Лена промолчала. Она не спрашивала меня о любовницах своего мужа. Что поделаешь, все мы всё ещё люди, дети Дня Восьмого.

Саша, которому всё же не спалось, вернулся к нам.

– О чём вы тут? – спросил он, протискиваясь (кухонька была крошечной).

– Когда говорить не о чем, русский человек говорит о политике, – сказал я.

– Ага! – не поверил Саша.

Напомню: в те годы все были либо уверены, что с Россией всё хорошо, либо доподлинно знали, что ей никогда не подняться. Что лишь шаг остаётся до пропасти и распада; только глупцы не могли этого осознать!

Я был из тех глупцов: думал, что всё образуется.

– Кстати, о политике. – сказала Лена. – Сашка, помнишь, как мы всю ночь проговорили о Ленине и Сталине, и что потом ты даже отказался спать с «такой ленинисткой»?

– И чего? – спросил я.

Я был «тогдашний», ещё не знал, что стану законченным «сталинистом.

– Молоды были, – сказал Саша. – Не стал я тогда спать с ней, ушёл в другую комнату. Дурак был.

Я воспринял слово «дурак» как относящееся ко всем нам. Тем, кто остаётся жив только чудом. Поскольку Саша (порождение советского образования – эрудит, которому не нужно себя декларировать: он так живёт, что всё проясняется), не смотря на двадцать три удара ножом, жив для меня всегда.