Игрушка олигарха

Екатерина Ромеро

Игрушка олигарха

Глава 1

Замедляю дыхание, сильно зажмуриваю глаза. Мне кажется, если не смотреть, то страшно не будет. Дверь нашей комнаты со скрипом открывается, тяжелым шагом в нее входит Лидия Ивановна, наша воспитательница, а точнее, надзирательница. Я узнаю ее по кривой утиной походке и приторным дорогим духам, которыми она так любит обливаться.

Сердце заходится беспокойным стуком, леденеют пальцы на руках. К этому нельзя привыкнуть, хоть у меня уже должен выработаться иммунитет, все равно страшно.

Не выдерживаю и чуть приоткрываю глаза, до боли сжимая холодную простыню пальцами под старым прохудившимся одеялом. На улице ноябрь, в детдоме холодно так, что аж скулы сводит, в коридоре вчера вода замерзла для цветов.

Нас пятеро в комнате, но ни одна из девочек не спит. Мы все делаем вид, что спим, ведь так проще, никаких истерик и слез. Варя уже показала нам, что бывает в таком случае. Проводить по трое суток без еды и воды никому не хочется.

Я не верю в бога, так бы уже молилась, а поскольку не знаю ни одной молитвы толком, просто прошу беззвучно, не зная даже кого. Кого-то там, наверху, который обычно помогает, который мог бы занести надо мной стеклянный купол от цепких рук Лидии Ивановны. Еще год, и я свободна. Еще год, сохрани меня, умоляю, убереги.

До скрипа сжимаю эту простыню, стараясь не дрожать так сильно под одеялом, и задерживаю дыхание, когда Лидия Ивановна останавливается прямо напротив меня. Не дышу, не двигаюсь, проще было бы просто умереть, пусть пройдет дальше, я не готова, я просто… не могу.

“Выбери не меня, не меня, не меня…”

Сглатываю, стараясь унять дрожь. Я знаю, зачем она здесь. Лидия Ивановна выбирает девочек. Одну или две в месяц, иногда чаще. Эти девочки уходят среди ночи, а возвращаются под утро или через день. В их карманах обычно много шоколадных конфет, иногда какие-то безделушки, заколки, резинки, сережки, но в глазах их после этого всегда адская пустота и слезы.

Воспитатели говорят, что этим девочкам стало плохо, и они уходят к врачу, хотя мы все знаем, что ни к какому врачу никто не попадает.

Нас пользуют, нас покупают, как скот, как товар, богатые мужчины на ночь, и мы не знаем, кто станет следующей “бабочкой”. Кого следующей будут “гладить” богатые мужчины, хоть это тоже называется совсем не так.

Я видела глаза Влады перед тем, как она ушла в туалет. Накануне ее не было двое суток, а когда она пришла, вывернула карманы и высыпала оттуда конфеты. Шоколадные, такие в красивых цветных обертках, дорогие. Через час Владу нашли в туалете с порезанными венами. Воспитательницы сказали, что у нее была депрессия на фоне низкой успеваемости и она была неуравновешенной, хотя никто не вспоминал о том, что Влада была отличницей и была спокойной как танк всегда.

– Ксюшенька. Вставай. Нужно к доктору.

Я распахиваю глаза, когда мне на плечо ложится тяжелая рука Лидии Ивановны.

***

– Я хочу спать. Пожалуйста.

Смотрю в блеклые, практически бесцветные глаза Лидии Ивановны, слыша, как дрожит собственный голос. Это не страх, это нечто дикое, сковывающее легкие и не дающее нормально вдохнуть.

– Тебе плохо. Нужно к доктору.

Голос Лидии Ивановны мягкий и елейный, и мы обе знаем, что ее лучше не злить. Металлическая указка в кабинете воспитателей не просто так стоит в углу.

– Вставай, милая. Пора.

Она старается говорить негромко, но я кожей чувствую, что никто из девочек не спит, но никто не заступится за меня. Ни одна из нас не хочет оказаться на месте выбранной “бабочки” на ночь.

Некоторые девочки уже по три, по четыре раза так уходили, а я ни разу, и у меня язык не поворачивался расспрашивать в деталях, что с ними делали. Никто об этом не рассказывает, они просто возвращались другими, словно повзрослевшими, и больше никогда не смотрели на мир невинными глазами ребенка.

Мое одеяло откидывается тяжелой рукой воспитательницы, и под ее присмотром я быстро набрасываю одежду. Тоненький свитер под горло и штаны, натягиваю кроссовки.

Мы выходим вместе, идем но ночному длинному коридору. Свет не включается, хоть я и ориентируюсь тут прекрасно. Знаю каждый угол и кирпич, каждую трещину в старой плитке. Я здесь с трех лет, это мой дом. Старенький, но все же дом.

Лидия Ивановна набрасывает мне на плечи какую-то куртку и поправляет мои русые волосы. Я слышу звук подъехавшей машины у крыльца.

– Я никуда не пойду. Я не готова. Не буду…

Мотаю головой, делая шаг назад. От страха меня начинает трусить. Слова сбиваются, пальцы дрожат.

– Девочка, ты уже взрослая. Ты же хочешь получить жилье от государства, как сирота. Хочешь ведь, не так ли? Я помогу.

Бесцветные глаза воспитательницы успокаивающе смотрят на меня, но действуют скорее наоборот.

– Пожалуйста. Можно я пойду спать? Я никому не скажу. Честно.

– Конечно, не скажешь. Ты же не хочешь, чтобы с тобой случилось то, что случилось с Владой? Ксюша, ты умная девочка. Ты вернешься сюда утром. Иди.

Лидия Ивановна берет меня за шиворот куртки и тяжелой рукой подталкивает вперед. Ноги деревенеют, и я едва выхожу из детдома. Предо мной стоит черная тонированная машина. Очень дорогая иномарка на вид, я ни разу в таких не ездила. Из машины выходит мужчина и открывает мне дверь.

Как для принцессы, думается мне, однако быстро срезаю эту идиотскую мысль. Где я и где принцессы. Смешно.

Бежать особо некуда, этот водитель не внушает доверия, и я вцепляюсь в ручку двери. До места доезжаем в гробовой тишине. Мысленно себя корю. Надо было все же выяснить у девочек, как и что тут происходит. Я хоть была бы готова, а так… просто стараюсь быть спокойной.

Я сбегу, если что. Точно и наверняка. Пожалуй, единственный навык, который у меня не забылся с глубокого детства, – это лазить по форточкам. Я могу забраться даже в самое маленькое окно, благо комплектация и гибкость позволяют. Все будет путем, выскочу, если что, убегу, если только почувствую опасность.

Машина останавливается у большого загородного дома, похожего на какой-то палац из фильмов. Высокие кованые ворота с острыми пиками и закрученными стеблями из металла усеяны шипами. Да уж, местечко. Бр-р…

– Выходи. Дверь открыта. Зайдешь и поднимешься на второй этаж.

– А можно… можно мне назад в детдом? Я вам заплачу за проезд. Честно.

Вру, у меня нет ни рубля в кармане, но попытаться стоит. Дядька-то вроде адекватный, ехал как робот, даже не посмотрел на меня.

– Нет. Иди.

Стискиваю зубы, вылезаю из машины. Ворота и правда открыты. Неужто ждут меня?

Вхожу в этот замок, иначе не назовешь, дверь тяжелая, металлическая, едва отпираю ее, а после стараюсь быстро подобрать свою челюсть с пола, потому что я вижу это: хрустальную огромную люстру с подвесками в виде капелек, высокие потолки под шесть метров, белоснежный каменный пол, вазы, какие-то золотые штуки на стенах. Это похоже… на музей.

Предательски урчит голодный желудок, и я быстро сглатываю. Я не ужинала. Таська заболела. Я поделилась своей порцией. Мы делимся, не жадничаем. Я знаю, что, когда я заболею, она сделает для меня то же самое.

Поднимаюсь на второй этаж. Ступенек тридцать, не меньше. Красный ковер, кованые перила с золотом. Комнат тут несметное количество, но в одной из них открыта дверь.

Вытерев нос, медленно подхожу туда, осторожно заглядываю внутрь, все же жилка любопытства берет верх. В комнате темно, плотно зашторены окна, не видно практически ничего, я даже своих рук почти не вижу. Ужас. Не люблю темноту. “Темную” в детдоме мне не раз устраивали. Мало приятного, честно.

– Входи, – в мертвенной тишине раздается очень низкий мужской голос, и я аж подпрыгиваю на месте. Вглядевшись в темноту этой комнаты, я замечаю высокий мужской силуэт. Он стоит у окна, сложив руки в карманы брюк.

Глава 2

– Раздевайся. Иди в душ.

Его голос такой бархатный, низкий, пробирающий до костей, и я невольно сильнее кутаюсь в куртку. Она тоже не моя, моя порвалась, потому Лидия Ивановна дала чью-то чужую. Мне не впервой чужие вещи носить, я не особо привередливая. Главное, чтобы было тепло, а то ноги все время мерзнут да пальцы на руках как льдинки.

Мы стоим в темноте, я даже не вижу толком, кто передо мной, и эта неизвестность до чертиков пугает. Почему он в темноте? Урод, что ли, какой или кто-то известный? Политик, бизнесмен, депутат… Кто там еще обычно с деньгами под завязку?

– Ты меня не услышала? За что тебе платят?!

Сглатываю от пронзительного недовольного мужского голоса, стараясь выглядеть спокойно, однако как раз этого спокойствия мне дико хватает.

– Мне никто не платит за это.

Я слышу его дыхание. Незнакомец стоит в трех шагах от меня. Кажется, что очень высокий, судя по тени в костюме. Непроизвольно улавливаю его парфюм. Никогда такого запаха не слышала. Мне кажется он каким-то необычным и очень цепким, холодным, манящим, недоступным, мужским.

По спине бегут мурашки, невольно поджимаю пальчики на ногах, когда этот высокий мужчина подходит ко мне. Близко, слишком близко, чтобы я уловила его запах сильнее и сделала глубокий вдох.

Интересно, он часто подростков себе на ночь заказывает? Поиграть, поразвлекаться с девочками из детдома, которые даже слова против не смогут сказать взрослому мужчине? Ненавижу, как же я их всех ненавижу.

– Гм… хорошая игра, плохая актриса. Что за тряпки на тебе? – Касается моей куртки, и я вздрагиваю, не ожидая, что все будет так… быстро. – Снять!

Это вовсе не просьба. Тон приказной, громкий, командный, вот только мои руки не слушаются меня. Так и стою перед ним. Не могу пошевелиться. Почему-то именно сейчас слезы подкатывают к глазам.

Я не дурочка. Я прекрасно знаю, зачем я здесь, вот только я не так себе первый раз с мужчиной представляла. Даже близко не так. У меня и поцелуя-то еще не было, у меня еще не было ничего. Романтика? Я не знаю, что это. Хотела бы узнать. Хотела бы по любви это сделать, а не так. Когда тебя в аренду взяли на ночь или две.

Поиграть, попробовать, попользовать. А потом вернут, конечно, вот только что-то я не видела радости в глазах девочек, которые возвращались после таких ночных свиданий. Там были боль, разочарование, обида, омерзение. И никакие конфеты этого не покрывали и близко.

– Ты пьяная?

– Нет… – лепечу, голос дрожит. Сглатываю, стараясь унять дрожь в теле. Нельзя показывать страх. Наверное. Вот только я не настолько актриса, чтобы играть тут роль. Мне так страшно, что чувствую, как меня слегка начинает пошатывать перед ним. Только бы не лупил меня. Некоторые девочки возвращались с синяками на шее и лице, следами от веревки на руках. Боже.

– Чего вы хотите?

Наступаю на свой страх, неизвестность и эта темнота не сулят мне ничего хорошего.

– Я хочу, чтобы ты сняла с себя все и встала раком.

– Зачем?

Глупый, дурацкий вопрос, но волнение не дает прикусить язык.

– Трахать буду. Что не ясно?

Вот тут уже я не выдерживаю. Слезы градом катятся из глаз. Страшно и обидно так, что я невольно всхлипывать начинаю, а затем и икать. Прямо перед ним в этой темноте. Плачу как дура, но остановиться не могу.

– Не надо… Пожалуйста, не надо! Не надо меня… Я п… по любви хочу. По любви…

Щелчок, и глаза ослепляет яркий свет. Люстра и еще несколько светильников загораются мягким белым.

Я открываю глаза и напротив вижу мужчину. Высокий, плечистый, в черном костюме и белой, распахнутой на груди рубашке. Короткие темно-русые волосы с серебристым отливом, глаза тоже темные, кажется, синие. Холодные, пронизывающие, как грозовое небо.

Незнакомец делает шаг ко мне и, больно схватив меня за лицо, поворачивает его на свету. От этого прикосновения начинаю дрожать сильнее. Вот тебе, Ксюха, никогда мужиков не боялась, а тут как пробрало. До костей, до мяса.

Его ручища большая, грубая. Пальцы – длинные, цепкие – больно сдавливают мой подбородок, высоко задрав голову.

– Кто. Ты. Такая? – цедит сквозь зубы, рычит своим бархатным голосом.

– К… Ксюша. Зайцева Ксения.

Мои слезы стекают его на ладонь, но, кажется, этому мужику плевать. Он сканирует меня синими глазами, смотрит так… брезгливо. Да, именно брезгливо. Как на мусор или что-то вроде того.

– Сколько тебе лет, звереныш?

Это прозвище меня обижает, но сейчас я так напугана, что огрызаться просто не могу.

– Шест… Семнадцать уже. Позавчера исполнилось.

***

Его хватка ослабляется, и мужчина меня резко отпускает. Я же делаю пару шагов назад, косясь на дверь. Сердце уже стучит где-то в горле, когда я рассматриваю этого мужика вблизи и при свете.

Очень высокий, крепкий, подтянутый, не урод точно, но и не смазливый красавчик с обложки. Сколько ему лет… тридцать, нет, больше. Тридцать с чем-то, наверное. Взрослый мужик, конечно, намного старше меня, но не старик. У него широкие плечи, ровная осанка и лицо… такое, как у миллионера. Я их никогда в глаза не видела, но мне кажется, выглядят они именно так. Прямой аристократический нос, строгие чуткие губы, цепкие синие глаза очень необычного насыщенного цвета, обрамленные длинными завидными ресницами.

Он одет с иголочки, костюм наглаженный, туфли черные сверкают, рубашка белоснежная, тогда как на мне обноски. Я бы не комплексовала, в детдоме мы все равны, но именно здесь чувствую себя неловко и машинально запахиваю куртку на груди. Смотрю на него во все глаза и взгляд оторвать не могу.

Он словно холеный и такой… как лед. Кажется, из него источается холод, который я так не люблю. Бр-р…

– А вас как зовут?

– Владлен, – коротко. Все еще пристально рассматривает меня, как диковинное животное, и мне от его взгляда становится не по себе. Аж холодно даже.

«Влад-лен», – мысленно повторяю про себя. Никогда такого имени не слышала. Оно мне кажется каким-то вычурным и недостижимым. Он словно владеет. И имеет.

– Владлен, пожалуйста… не надо меня. Это…

Он чуть склоняет голову набок. Прищуривается, смотрит на меня сверху вниз. На его правой руке замечаю блестящие часы с широким ремешком. Очень красивые. С серебром и золотинкой, большим циферблатом. Я таких никогда не видела.

– Что “это”?

– Не надо меня трахать, – говорю тихо, голос дрожит. Смотрю на этого богача, прекрасно понимая, что шансы мои мизерные.

– Ты себя в зеркале видела, чучело? Моя гладильная доска и то будет сексуальней. Отойди!

Обидно и даже больно. Я знаю, что у меня нет выдающихся форм, однако на мне сейчас старый растянутый свитер и куртка совсем не по размеру. Что он там увидел, чтобы такие заключения выдавать?!

Хотя, с другой стороны, так даже лучше. Пусть думает, что я уродина, вот только я не успеваю выдать и слова, как Владлен быстро обходит меня, больше даже не замечая.

Из коридора слышу его голос обрывками:

– Ты кого притащил мне, безмозглый?! Нет, не Жанну, малолетку привезли! Чучело какое-то грязное и бесхозное! Она небось еще и блохастая! Сейчас же быстро ее забрали! Заменить! От Виталины! Жду!

Владлен врывается в комнату, и я едва успеваю отшатнуться, чтобы не быть сбитой с ног. Услышанное ранит, я невольно осматриваю себя… чучело. Он меня чучелом назвал!

Богач со злостью снимает с себя пиджак и сбрасывает часы на комод рядом со мной. Ослабляет галстук и выглядит просто разъяренным.

– На выход.

– Я… я не…

Набираю побольше воздуха. Этот олигарх прибабахнутый, иначе его не назвать, вообще попутал, видно.

– Что ты там лепечешь?

– Я не чучело и я не блохастая! Если вы не видите, наденьте-ка очки!

Сжимаю руки в кулаки. В груди так горячо становится, особенно когда замечаю его презрительную усмешку на чутких капризных губах.

– Хочешь раздеться и доказать мне обратное? А может, хочешь, чтобы я тебя выебал?

Владлен тянется большой рукой к моей куртке, и я шарахаюсь, ловя самодовольную усмешку олигарха.

– Не надо… не надо, пожалуйста…

– Рот закрыла, пока я другим способом его тебе не заткнул. На выход, я сказал!

Его голос пробирает до самых косточек, я делаю шаг к двери, но застываю на месте. Этот не оказался педофилом, даже не смотрит на меня, но если я вернусь быстро… Лидия Ивановна поймет.

– Ты обкуренная? Я сказал вон!

– У вас не найдется конфет? – спрашиваю прямо. Мне кажется это веским доказательством, что ночь прошла “успешно”. Девочки всегда приходят с конфетами и полными слез глазами. Слезы уже есть, конфет только не хватает.

– Каких конфет?

– Шоколадных. Или любых других! Вафли там, может. Пожалуйста, если я так быстро уйду с пустыми руками, то…

– То что?

– Они отдадут меня другому мужику.

– Кто “они”?

– Я в детдоме живу. Наши воспитательницы.

– Мне есть до этого дело?

– Ну… вы же не тронули меня.

Владлен подходит ближе, и я машинально пячусь назад, вжимаясь в стену. Ой, зря я это, ой, зря… Хочется раствориться, лишь бы он так не смотрел на меня, как айсберг, своими глазищами строгими, синими, как тучи грозовые.

– Мне плевать на тебя и твою грязную ободраную шкуру. Если ты промышляешь проституцией без сутенера, это твои проблемы, – говорит, смотря прямо на меня, а после разворачивается и идет к окну, раздраженно проводит руками по густым темно-русым волосам.

Мне же от досады хочется под землю провалиться. Лидия Ивановна меня точно отдаст другому мужику, от которого этот олигарх мог бы меня защитить, дав хоть одну карамельку! Этого бы хватило. Я бы показала, что “отработала” эту ночь, а теперь… к черту.

– Чтобы блохи завелись у вас! Вы тоже далеко не красавец!

Резко развернувшись, я выбегаю из этого замка, не забыв прихватить с собой блестящие часики олигарха, которые ловко надеваю себе на руку.

Глава 3

Я боялась возвращаться в детдом с пустыми руками. Боялась так, что аж зубы стучали, и дело не только в проливном дожде, под который я попала, тащась пешком туда, откуда меня привезли.

Добираюсь до детдома, когда уже сереет на улице. От холода пальцы трясутся и почти не сгибаются. Уже пошли первые заморозки, и я прошу у кого-то выше сил, чтобы не захиреть.

Болеть страшно, потому что лекарств в детдоме мало и врач приезжает далеко не всегда. Я не отличаюсь крепким здоровьем, знаю, что за мной никто ухаживать не станет. Таська, может, или Оля подадут чая, но они сами хилые, особенно Таська.

Я еще ничего по сравнению с ней, она же совсем комнатная роза. Только пять лет здесь, такая домашняя, Таська так плакала, когда сюда попала. Ее родители разбились на машине, тетка отказалась и закинула ее в детдом.

Таська тогда так плакала у меня на коленях. Я перебирала ее длинные завидные локоны. Так мы подружились. Я, Оля и Таська. Влада тоже была хорошей девочкой и тоже хотела жить.

– Чертовая дура!

Мое лицо запрокидывается от хлесткой пощечины Лидии Ивановны. Я стою в ее кабинете, до нитки мокрая и дрожащая. Даже без моих слов она как-то узнала, что никто меня не… хм.

– Почему не дала?! Что там случилось? Павел Николаевич звонил, он просто в ярости!

– Там не было Павла Николаевича.

Тихо, но не опуская головы. Еще чего, кланяться перед этой уткой. Нет уж, извольте.

– Не ври мне, сука малолетняя!

Мы одни в кабинете, который изнутри закрыт на ключ. Никто мне не поможет, я должна сама себя защищать, как умею, вот только силенки наши и близко не равны. Лидия Ивановна будет раза в четыре меня тяжелее, и сейчас она хватает меня за волосы и трясет как грушу.

Больно, аж искры из глаз сыпятся, и мое овечкино послушание ломается. К черту, хоть я и знаю, какие будут последствия.

– Сама ты сука! Не трогай меня! Пусти! – огрызаюсь, толкаю ее в плечо и снова получаю хлесткую пощечину. Сильнее на этот раз, отчего в глазах рябит и в ушах шумит, но я не падаю. Еще чего. Хрен я сдамся.

– Дрянь! Неблагодарная мелкая дрянь! Паршивка ободранная! Ксюша, я же для вас стараюсь! Может, вас кто подберет, прикормит, возьмет под крыло! Девочки, вы же сироты, вы никому в этом мире не нужны, неужели вы не понимаете?!

Быстро вытираю слезы, не хочу, чтоб видела. Задираю подбородок выше. Знаю, это очень бесит утку. Непослушание и упрямство мгновенно выводит ее из себя.

– Вы нас продаете, как товар! Сдаете посуточно в аренду богатым мужикам! Мы не товар! Мы еще дети!

Лидия Ивановна нервно поправляет свою высоко закрученную гульку и фыркает, как выдра. Ее выпученные глазенки жирно меня осматривают. С рукава моей куртки капает ледяная дождевая вода на пол.

– Дети… а на детей особый спрос! Я разочарована в тебе, Ксения! Я думала, ты умнее. Я возлагала на тебя большие надежды!

– А я думала, что вы человек, а не мразь меркантильная.

Я не такая обычно, но сейчас у меня горят щеки и очень кружится голова. Меня едва не оттрахал какой-то богатый олигарх, которому меня подарили, а оказывается, еще и другой должен был поиметь.

Чувство самосохранения притупляется, и впервые за долгие годы я не пасую перед этой сукой-надзирательницей. Мне нравится видеть, как утка бесится, потому что потеряла из-за меня деньги, репутацию, а сегодня, возможно, и клиента.

– Ты ответишь, Зайцева. Ответишь так, что мало не покажется!

– Я заявлю в милицию на вас. Мы все заявим, когда выйдем отсюда! Никто больше не станет молчать! Вы сядете надолго за все ваши грязные дела! За продажу несовершеннолетних, за организацию проституции, за порчу девочек богатыми мужиками. И за Владу тоже! Вы за все ответите!

В этот момент обычно спокойные глаза Лидии Ивановны вспыхивают пламенем. Я внутренне сжимаюсь, но она больше не бьет меня.

Поправив наглаженную блузку, она судорожно достает длинную женскую сигарету и закуривает.

Я медленно втягиваю дым. Сама не курю, но некоторые девочки иногда курят, вызывая у меня омерзение, потому что я знаю, откуда у них сигареты. Им их дарят толстосумы вместе с шоколадками после совместных “свиданий”. Такой себе презент юной “бабочке” за хорошее поведение, и я думать не хочу, как именно эти девочки заслуживают поощрение и такие подарки у взрослых мужиков.

Не все из нас трясутся и боятся этого, как я и Таська. Некоторые девочки уже привыкли, наладили контакт с Лидией Ивановной и спокойно ходят на такие “свидания по-взрослому”, взамен получая новую одежду, обувь или еду.

И не только девочки. Мальчики тоже, только они вообще предпочитают об этом не говорить и делают вид, что все нормально. Они никогда не ходят на “свидания” по доброй воле, и никто из мальчиков в жизни не признается, что проводил ночь с богатым мужчиной, хотя все и так все понимают.

Все хотят вещей и нормальной еды. Каждому здесь это достается своим путем, потому как дефицит жуткий и не хватает буквально всего. Иногда вещи приходят в детский дом, какая-то помощь от добродетелей и государства, однако реально до нас эти вещи практически не доходят. Их перебирают воспитатели и лучшее забирают своим детям или пускают на продажу. Нам же достаются крошки, если вообще достаются.

Полуголодные, нищие, дикие звереныши, которые не нужны никому в этом мире. И не мы такие, мир такой. Все думают, что мы отбросы, но это не делает нас ненормальными, как считают многие. У нас такие же сердца и чувства. Такая же потребность в семье и любви, как и у любого домашнего дитя.

Хорошеньких детей разбирают в семьи еще до шести лет. Последний вагон еще через четыре года, и все. Если до десяти лет не взяли в приемную семью, можно забыть об этом, потому что ты не вышел рожей или тебя не продали выгодно в руки хорошим людям, которые будут тебя любить.

Мы как щенята, которые хотят урвать свой кусок хлеба, просто чтобы выжить, и понимание этого не делает нас добрыми ангелами. За исключением Таськи. Вот она точно ангел, потому что домашняя, комнатная и не привыкшая к жестким законам детского дома.

– Пошли.

– Куда?

– За мной иди.

Лидия Ивановна открывает дверь ключом и выпускает меня из кабинета. Под руку хватает и отводит в дальнюю часть коридора, в котором я упираюсь пятками, видя дверь изолятора.

– Я не пойду туда.

– Входи, Зайцева. И куртку давай сюда! Посиди и подумай над своим поведением!

Утка сдирает с меня эту мокрую куртку и больно толкает в лопатки. Так я оказываюсь в карцере или изоляторе, судя по табличке.

У меня карантин, пока я не “забуду” правду. Я здесь впервые, но старшие девочки иногда попадали, потом выходили, и у них действительно “стиралась” память.

За три дня без еды и воды на холодном полу все плохое просто улетучивается из юной головы, что и надо нашим воспитателям.

***

Владлен хотел разрядки и трахаться всю ночь. Удачно заключенный договор, бизнес в деле, заводы работают, люди-роботы-рабы работают. Все как его любимые швейцарские часы. Отлаженно, качественно и до тошноты скучно.