Неоканнибалы

Капитан хрипло выдохнул.

– Так что перед вами, Лэнни, – слабым голосом пошутил он, – готовый к употреблению труп.

На Энтони в этот момент было страшно смотреть. Он побелел, словно был Луной, а не первым помощником капитана «Уинстона Черчилля».

Я оглянулся на мониторы.

– Но неужели медики нашего Военно-Космического флота ничем не могут помочь?

Капитан фыркнул:

– Лэнни, о каком флоте вы говорите? Опомнитесь, это десантники юпитерианских станций!

Энтони, видимо, включил режим слежения, потому что теперь практически на всех двенадцати мониторах были видны бойцы в черно-красной форме и едва они исчезали из поля зрения одной камеры, как система автоматически включала следующую по ходу их движения. Действительно, на бойцов Военно-Космического флота они походили еще меньше, чем на местных обитателей.

На одном из экранов мелькнули огромные золотые ворота, и по крайней мере на четырех ближайших ко мне панелях появилось изображение одного и того же огромного зала – в разных ракурсах. В центре его матово поблескивал золотой шар. Рядом с ним замерли два боевых робота. С десяток человек в белых халатах оживленно суетились возле нескольких небольших платформ. У ног одного из роботов я увидел связанного Таллертона. В отчаянии он перекатывался с боку на бок и что-то кричал. По его лицу текли слезы – но он явно ничего не мог уже изменить. Боевые роботы весьма резво, несмотря на всю свою кажущуюся неуклюжесть, развернулись в сторону

ворвавшихся в зал людей, но сделать ничего не успели. И белые халаты, и оба оператора боевых машин, стоявшие позади шара, – все они вдруг ни с того ни с сего попадали на пол. Даже Рио Таллертон замер на месте, так и не сумев перевернуться через плечо. Три хищные платформы, вкатившиеся в зал впереди волны наступающих, тут же остановились. Мимо них в сторону золотого шара пронесся старикашка с развевающейся бородой и несколько человек с какими-то допотопными медицинскими сумками, перекинутыми через плечо. Они торопливо начали осматривать потерявших сознание людей, и некоторым из них – тому же Таллертону, например – что-то вкалывать. Тем временем, десантники рассредоточились по залу, заняв тройную круговую оборону вокруг матового шара.

– Профессор-таки успел заточить свою машинку, – пробормотал капитан позади меня. – Поздравляю вас, людоед Энтони. Дело обошлось без лишней крови.

Энтони, так же как и я, потрясенно уставившийся в экран, бешено развернулся.

– Сколько раз повторять, капитан?! – дико заорал он на всю диспетчерскую и грохнул кулаком по деревянному подлокотнику кресла. – Мы не людоеды!!!

Капитан с едкой улыбкой хотел было что-то сказать, но тут в дверь диспетчерской заколотили.

– Немедленно открывайте! – раздался из коридора грубый голос. – Станция полностью захвачена! Сопротивление бесполезно!

Энтони на несколько секунд закрыл глаза, с трудом унимая переполнявшие его эмоции, сел в кресло и застучал по клавиатуре. На шести мониторах перед ним сперва один за одним замелькали виды станции, затем – несколько схем, на которых преобладал кроваво-красный цвет.

– Даю одну минуту!!! – вновь донеслось из-за двери. – Не откроете сами, взорвем люк и тогда пеняйте на себя!!!

Энтони вызвал на экран еще одну схему: пять линий по десять столбиков в каждой. Почти все столбики были невзрачно серыми – лишь два из них на треть закрашены желтым цветом…

– Энтони, один робот уже ничего не решает, – усталым голосом заметил капитан, который уже явно не утруждал себя изучением информации на мониторах. – Открывайте дверь. Нам всем хватит и одной смерти.

Первый помощник капитана откинулся в кресле и не глядя нажал на какую-то кнопку. Дверь с шипением отъехала в сторону, и в диспетчерскую тут же ворвались пятеро десантников во главе с необычайно крупным мужчиной. Впрочем, толком рассмотреть его я не успел. Меня тут же крайне непочтительно ухватили за руки и поставили лицом к стене. Энтони ткнули головой в пульт, а лежащего без сознания Фажа Лизье, судя по звукам, отволокли в угол к связанному Торкинсу.

– Сектор под контролем, коммандор! – раздался бравый молодой голос.

– Хватит играть в войнушку, Гарольд! – рявкнуло в ответ. – Лучше беги ускорь профессора! Не видишь, Эйс загибается!

Мимо меня пронесся один из десантников.

– Мехико, будь другом – не шуми так, – в голосе капитана сквозило легкое раздражение. – И распорядись не трогать этих двоих. Тот, что в кресле – мой первый помощник. А к стенке вы и вовсе журналиста поставили!

– Хорошо, хорошо, Эйс, – ты только не волнуйся, – позади раздался энергичный щелчок пальцами, и чья-то тяжелая рука тут же похлопала меня по плечу.

– Свободен, янкл2, – с жутким акцентом произнес стоявший позади меня десантник.

Я с опаской обернулся. Энтони, сидя в своем кресле, потирал то одно, то другое запястье, капитана уже усадили во второе кресло, и он, страшно бледный, откинулся в нем назад, насколько это было возможно. Левую щеку его подергивало. Торкинс с Лизье по-прежнему валялись в углу, и на них никто и не обращал внимания. Десантники и среди них тот гигант, которого капитан назвал этим странным географическим прозвищем, окружили командира экипажа «Уинстона Черчилля», чуть ли не глядя ему в рот.

– Мехико, слушай, я там записал кое-что на лайнере, но потом стер, слишком уж опасно… было… Так что ты на словах уж как-нибудь передай Натали, когда ей легкие пересадят и она окончательно придет в себя, передай ей, что я, я…

Впервые за все время нашего знакомства я видел, чтобы капитан так волновался. Мехико всплеснул руками.

– Даже и думать не смей! – вскричал он, игнорируя все просьбы насчет излишнего шума. – Сам все и скажешь! Ну где этот проф?!

– Да здесь я уже, Мехико, – раздалось еле слышное старческое ворчание от двери, и мимо меня проехала одна из тех самых странных платформ, которые мелькали на мониторах диспетчерской. Вслед за ней к креслу капитана просеменил старичок с растрепанной бородой и медицинской сумкой через плечо.

– Здравствуйте, эдмин Эйс, – как ни в чем не бывало приветствовал капитана профессор и в руках у него вдруг оказался большой шприц, заполненный какой-то янтарной жидкостью. – Сейчас мы все поправим.

Мехико торопливо закатал рукав капитанской куртки, вновь оголив серебристые нити биоконтура-убийцы. Старичок мастерски вогнал иглу в вену капитана и бесстрастно выдавил в кровоток содержимое шприца. После чего вздохнул, чуть подвинул платформу – так, чтобы носом она упиралась прямо в кресло капитана, и многозначительно глянул на Мехико. Тот моментально ухватил кресло с сидящим в нем Энтони и отволок в сторону. Капитан недовольно шевельнулся.

– Вы что тут задумали? В овощ меня превратить?

Профессор не обратил на эту реплику ни малейшего внимания. В его руке возник отливающий медью пульт, он привычным жестом щелкнул каким-то черным рычажком и… Платформа даже никакого звука не издала. Вот только капитан вдруг застыл в своем кресле, словно каменное изваяние. Я никогда особо каменными изваяниями не интересовался, тем более что старичок явно знал, что делал, а потому, пока все, затаив дыхание, смотрели на капитана, шагнул в сторону того угла диспетчерской, где валялся связанный Торкинс и где стоял только что попавший в поле моего зрения столик с фруктами и весьма красочной бутылкой виски. Мне было просто жизненно необходимо выпить что-нибудь для снятия стресса. Именно поэтому я оказался единственным, кто увидел, что Фаж Лизье вытаскивает из-за спины коллекционный пистолет и вскидывает его в сторону седобородого. Я бросился вперед, чтобы толкнуть профессора за кресло с капитаном. Разумеется, в тот момент я даже не догадывался, что в последний раз вижу великого Эйса Вигхема – человека, который осознанно пошел на смерть ради того, чтобы наш десант получил точную наводку на тщательно замаскированную станцию неоканнибалов.

Перед моими глазами мелькнули мониторы, что-то ужалило меня под самое сердце. По ушам ударил грохот выстрела. Грузно шмякнувшись об пол,

я попытался тут же вскочить, но вдруг обнаружил, что рвусь из койки, к которой накрепко привязан широкими белыми ремнями.

Ничего не понимая, я обвел глазами помещение, в котором очутился. Это была комната без окон с умиротворяюще зелеными стенами.

Вдоль одной из них был установлен целый ряд каких-то мигающих агрегатов, которые двоились и странно наслаивались друг на друга. В груди возникло какое-то странное ощущение, и вдруг все пропало, словно кто-то щелкнул выключателем.

Очнулся я в той же комнате и в той же самой койке. На этот раз вокруг царил полумрак. В воздухе стоял запах лекарств и каких-то химических реактивов, которыми дезинфицируют больничные палаты. Слева высилась капельница. Я пошевелил ногами и руками. В левом боку снова появилось ноющее чувство. Только тут я понял, что умудрился словить ту самую пулю, что предназначалась тому пожилому джентльмену с растрепанной бородой.

Свет в палате вдруг стал чуть ярче и в нее бодрым шагом вошел мужчина в белом халате. От него я и узнал, что уже пятый день лежу в реанимационном блоке станции неоканнибалов, приходя в себя после операции по удалению пули, а вместе с ней и большей части поврежденной поджелудочной железы. Стыдно признаться, но перспектива провести оставшуюся жизнь, питаясь одними кашами и пресными пюре, поразила меня настолько, что я даже не поинтересовался, что было дальше в диспетчерской и жив ли капитан нашего лайнера…

На Юпитер-Ноль мы прибыли с опозданием на неделю. Впрочем, изначально предполагалось, что у меня будет время на то, чтобы прийти в себя после перелета, ознакомиться с местными достопримечательностями и полюбоваться видами Юпитера, а потому я как раз поспел к началу церемонии Академии кулинарного искусства юпитерианских орбитальных станций. И получил – за самый оригинальный рецепт – ту самую Золотую картофелину, о которой так мечтал. Директор второго орбитального канала, мечтавший о ней даже больше, на радостях дал мне месяц творческого отпуска. Впрочем, ничего иного ему и не оставалось – об аварии на «Уинстоне Черчилле», которая вывела лайнер из строя как минимум на срок этого моего отпуска, гудели уже все новостные каналы. Через три дня после церемонии награждения на другом, уже закрытом приеме я получил из рук Мехико орден Красной сферы, который на тот момент был высшей боевой наградой наших станций – ведь Звезды Эйса не было еще и в помине. Спустя неделю мне успешно вживили новую поджелудочную железу, а за трое суток до старта отремонтированного скоростного лайнера тот же Мехико вручил мне декрет совета администраторов юпитерианских станций. Этим документом за мной закреплялось право организовать телевизионное вещание на одной из частот, которые до того момента использовались для дублирования технической информации. В случае моего согласия воспользоваться этим правом ко мне в собственность переходило все телевизионное оборудование, что было конфисковано на станции неоканнибалов, а также та часть трансляционных систем Юпитера-ноль, которые обслуживали выделенную мне частоту. Уже следующим утро я сдал билет на «Уинстон Черчилль» и отбил своему бывшему боссу такое яркое видеопослание, какое только сумел сочинить.

Вот собственно, и вся история моего так называемого героического подвига. Ничего сверхъестественного, как видите. Да, Джинни? Ах да, что стало с теми неоканнибалами… Да ничего особенного – вкалывают на орбитах, как и все. Кое-кто даже сражается за нас. Вы поймите, неоканнибалы – это же не те, кто ест собственную печенку или даже точит зуб на «язык» великого оперного певца. Настоящие неоканнибалы – это те, кто, прикрываясь так называемыми «интересами большинства», гонятся за собственными выгодами или выгодами людей своего круга, жертвуя при этом для приготовления политических блюд не только другими, такими же малыми, но и большими сообществами людей.

Я внимательно вглядываюсь в лица собравшихся полукругом возле меня детей. Младшему из них нет и десяти, а самой старшей едва исполнилось пятнадцать. И ни один из них не плачет, хотя им, выросшим на юпитерианской орбите, наверно даже лучше меня известно, чем могут закончиться эти наши посиделки. Но они спокойно сидят в своих аварийных скафандрах, слушают старого балабола Лэнни и сосредоточенно жмут, что им вздумается, на переносных клавиатурах.

Внезапное нападение Военно-космического флота Земли застало их в гостях на моей новой станции, ретранслирующей наши передачи на родную планету человечества. И хотя наработки, позаимствованные со станции неоканнибалов, позволили нам до сих пор оставаться невидимыми, первый же залп земного флагмана смел наше основное защитное поле, сделав легкой добычей для любых, необязательно сотворенных людским промыслом, высокозаряженных частиц. Слава Эйсу, у нас есть тут чем заняться – хаотичные сигналы с клавиатур уже полтора часа забивают частоты земного флота.

Впрочем, если быть точным, Колинер, самый шумный и непоседливый парнишка из всей этой компании, выбивает что-то упорядоченное – он в пять минут придумал какой-то хитрый и непонятный никому из нас алгоритм, благодаря которому местный сервер заглушил все сигналы, исходящие с земного флагмана. Так что нам некогда предаваться мрачным размышлениям о радиационных поясах и сверхжестком космическом излучении. И слава Эйсу, у нас всех есть крохотная надежда. Впрочем, почему крохотная?

Я восторженно ору и запускаю своей клавиатурой в дальнюю стену телестудии. Станция вздрагивает – не от этого удара, конечно, а от экстренной стыковки с вынырнувшим словно бы из небытия крейсером «Уинстон Черчилль», совсем недавно сошедшим со стапелей, – и по внутренней связи тут же раздается деловитый голос Энтони Кальдерони, все так же первого помощника капитана:

– Лэнни, как там дети?

– Все в порядке, Энтони! Ждут не дождутся, когда легендарный и жутко засекреченный эдмин Эйс Вигхем лично расскажет им о своих подвигах!

Я отщелкиваю шлем и хитро подмигиваю ошарашенному Колинеру, от удивления сбившемуся со своего сложного ритма. Но это уже неважно: на тактическом экране – он включился автоматически после стыковки – хорошо видно, что ударная полусфера земного флота полностью выведена из строя. А символ первого ударного крейсера горит зеленым – стало быть, наша призовая команда уже перехватила управление и сейчас спешно готовит парализованный экипаж к отправке на санитарную баржу. Впереди у бедолаг как минимум лет десять пребывания в коме – слишком уж большую мощность приходится задействовать, чтобы быть уверенными в исходе космического, а не внутристанционного боя при использовании парализаторов Цвейвассера. Конечно, содержание каждого тяжелопарализованного обходится крайне дорого, так что боссы земных орбит вряд ли обрадуются санитарным транспортам, битком набитым экипажами захваченных нами боевых кораблей. Но хотел бы я посмотреть на того, кто попытается объявить их погибшими!

До детей, утомленных сотворением хаоса на традиционных частотах, наконец, окончательно дошел смысл моих слов. Одни принимаются переспрашивать меня по внутренней связи, другие срывают с головы шлемы и подскакивают с теми же вопросами уже напрямую, без всяких микрофонов-наушников. Радостный гомон в диспетчерской стремительно нарастает, заглушая теперь уже слова Энтони, который, кажется, живо интересуется, кто из нас выдумал столь гениальный хаотический алгоритм.

Я машу руками, чтобы хоть как-то сбить эту волну детских вопросов.

– Ну кто когда умирал от двух лет, проведенных в коме после того, как биоконтур замкнуло от выстрела из парализатора? Разумеется, Эйс жив!

Примечания

1

Игроков в покер, играющих в целом правильно, но очень примитивно, по-книжному зовут книжными или abc-игроками (abc player).

2

Янкл – диал. дядя