Чужой крест

11. СССР. 1949 год, май. Приезд Володи Полянского в Москву. Красная площадь, ГУМ. Кострома и Красное.

На Казанском вокзале старший проводник поезда передал Володю Полянского с рук на руки родственнику. Виктор Павлович Бугров был хромым. Его правая щека так срезана до скулы, что всё лицо стянуло на противоположный бок. Но глаза у мужчины оказались добрые. Представившись, он сразу пошутил:

– Мы с тобой, Володя, по отцам тёзки будем. И Павла я прекрасно знал, а деда твоего Петра так на всю жизнь не забуду. Но про то нас с тобой ждёт отдельный разговор. Лады?

Расписавшись в «получении», мужчина делово привязал пасынка длинным шарфом к своему поясу и, хромая к зданию вокзала, приказал не отставать. И хоть шустрым был Володя и длинноногим, лишь отправившись в Москву понял, почему так поступил его теперешний опекун: толпа их сметала и разрывала. Перебирая ногами, мальчишка успевал смотреть по сторонам, но замер, стоило им выйти из вокзала на площадь. Задрав голову, он увидел над ними башню с часами.

– Виктор Павлович, это Кремль?

– Да куда там! А ты почему спрашиваешь? Видел уже, что ли, Кремль?

– Видел. В учебниках. И в газетах, – Володя не мог оторвать взгляд: – Вот эта, и вон та башни, – ткнул она на два корпуса Казанского вокзала, центральный и для касс дальнего следования, – точь-в точь, как в Кремле.

Виктор Павлович хмыкнул:

– Глазастый! Это хорошо, в нашем деле пригодится.

Уточнять о чём дядька говорит Володе было некогда: столица всосала его, как пучина, из которой вовсе не хотелось выбраться живым, а пусть бы и погибнуть от её красоты. Внимательно оглядев обезумевшего пацана, мужчина махнул рукой на прежние планы:

– Когда ещё здесь побываешь? А без Красной площади Москва – не Москва. Поехали! – он подтолкнул приёмыша обратно к туннелю: – Гляди внимательно: это Каланчёвская площадь. Теперь называется площадью Трёх вокзалов. Видишь на той стороне дворец? Это Ленинградский вокзал. А загадочный теремок рядом – Ярославский. Нам уезжать из него и на всё-про всё у нас три часа. Иначе ночь в Костроме застанет. Понял?

Вряд ли Володя понимал, о чём ему говорят: голова его беспомощно принимала столько информации, зрительной, слуховой, обонятельной, что это вызвало икоту.

– О, да ты голодный наверняка, – решил Виктор Павлович по-своему, хотя в этой кутерьме Володя вообще не помнил про то, что постоянно тянуло под ложечкой: – Лёля насобирала нам обед. Тётка у тебя добрая, обо всём подумала. Пошли где-то сядем и поедим. Не хочешь? А мороженого? Тогда давай в очередь вон к тому ларьку. Тоже не хочешь? Лады. Поедим позже в городе.

– В городе? – Полянский удивился. На всю Алма-Ату не найдёшь такого скопища народу, как здесь. – А мы что, в деревне?

Дядька сдвинулся немного на обочину людского прохода и стал что-то наощупь искать в своём рюкзаке.

– Трудно, Володя, поверить, но раньше тут было поле. И деревня. Называлась она Красное село. Почти как наше. Держи, замори червячка. Голодным по столице шастать нельзя.

Вынув им по варёной картошке, он сел на гранитную тумбу, вытянул ногу, и мальчишка увидел, как из правой штанины выглянул протез. Виктор Павлович, кивнув на ногу, коротко объяснил, что калека он с детства и стал есть со шкуркой. Володя, внутренне вздрогнув, последовал примеру. Гадая, сколько Бугрову лет, паренёк слушал больше, чем ел.

– Здесь болота были и Ока сюда заглядывала в нескольких местах. При царях тут часто устраивали фейерверки. Знаешь, что это? Тоже и учебников? Это хорошо.

Быстро управившись, они вытерли руки о чистую тряпицу, Виктор Павлович, как оказалось, всегда носил её в кармане штанов, и пошли в подземный туннель.

Метро вызвало у Полянского бессилие: когда на кладбищах мёртвым покрывали памятными гранитными плитами, и дёшево, и никто не позарится, здесь под ноги миллионам живых бросили мрамор. И это было правильно! Белый, розовый, малахитовый, он притягивал к себе. Станция Комсомольская, одна из самых красивых, что были на трёх ветках метрополитена, погружала в осеннюю охру, слепила золотом латуни, оставалась в глазах лепниной. Пять минут между поездами пролетели, как миг. Степенность, с какой люди входили в двери четырёх вагонов, врезалась парнишке в память особо. В Алма-Атинский трамвай тебя вносили. Там мяли, ощупывали, ругали, толкали, шугали. Здесь же каждый проезжающий стоял, как балерина у станка. Даже мешочники и чемоданники мигом подчинялись общему столичному ритму и стати меньшинства пассажиров. Пропорции их стали меняться уже на следующей станции. После Красных Ворот в вагоне появились мужчины в пиджаках и женщины с причёсками и ярко крашенными губами. «Кондукторская» помада – броская и вызывающая, той весной вновь ворвалась в моду, как во времена НЭПа. Рассматривая женские губы, Володя вспоминал пошлые рассказики пацанвы из приюта о поцелуях и не представлял как к ТАКОМУ можно притронуться даже руками. Лучше мятые губы Лукерьи, девчонки из его отряда: бледные и раздавленные, как осевшее безе. На витрине «Столичного», центрального универмага, лежали стройные белые сахарно-белковые пасочки, но в кулёк покупателям продавщицы умудрялись запихивать сломанные, опавшие. Володька это видел не раз и всё время мечтал, пусть хотя бы одна из орущих тёток откажется от товара. Но нет, насобачившись с продавщицей до одури, все они уносили с собой маковки и мятые, и ровные, не оставив на прилавке даже крошки, чтобы понять, какой у пирожного вкус.

Потом были Звёзды Кремля, зубчатая красная стена, Мавзолей, Исторический музей… – все диковинно красивые. Покров на Рву – собор Василия Блаженного – затмевал собою всё остальное, и точно не верилось, что стоит базилика вот уже почти четыре века. Пообещав рассказать и про то, как строили храм, и про палаты внутри, Виктор Павлович поторопился.

Всунуть в себя осмотр Ярославского вокзала пареньку было уже некуда. Они молча сели в другой поезд, ехали шесть часов до Костромы, переваривая день. Сумерки и усталость не позволили гостю рассмотреть и столицу области. Впрочем, даже если б он и хотел этого, после Москвы провинция точно бы не приглянулась. Виктор Павлович поспешил на последний рейсовый автобус. Автовокзал приклеился к железнодорожному, потому всё у путешественников вышло, как по маслу. Оказавшись единственными пассажирами, за час пути до Красного мужчина успел поведать Володе то нужное, без которого их дальнейшее сосуществование могло и не сложиться. По край жизни был обязан парнишка этому рассказу. Чужой дядя не пожалел своего времени, чтобы доверить юному Полянскому семейную тайну взрослых.

12. Россия. 1818-1890 Николай и Андрей Николаев Старицкие. Красногородск, Псковской губернии

Матвей Старицкий, тот далёкий предок семьи, о котором знали и помнили отец и дед Володи Полянского, родился в 1818 году в семье крепостного крестьянина. Отчеств и фамилий у простого люда в те времена не было. Чтобы различать их и регистрировать в домовых книгах земле- и рабовладельцев, каждому новорожденному приписывали к церковному имя отца и что-то, что могло идентифицировать личность. Рождённый в поле звался Луговым, от кузнеца – Кузнецовым, за скотобойней – Забойным, а под горой, так значит Подгорный. Так как вся семья жила в пригороде Старицы, с фамилией при регистрации определились быстро. Земли у семьи не было, но был дом. Из рассказов деда Матвей знал, что ещё в 16 веке дом принадлежал их дальнему предку, по профессии кузнецу. Он учился ювелирному делу в Константинополе, служил князю Владимиру Андреевичу, был славным мастеровым и передал ремесло младшему сыну. Фёдор, крестовых дел мастер, тоже бывал в Османской империи, да не просто так, а с торговыми послами, засланными туда царём Василием Иоанновичем, во главе которых был назначен небезызвестный истории Трифон Коробейников. Вернувшись из Константинополя, Фёдор выпросил у царя милость – отписать ему на веки вечные уже законную их отеческую землю в Посаде при Старице. Выданная грамота сберегла семейный надел от многих напастей, какие случились в России за три века. Во время войны с Наполеоном дед Матвея Старицкого отправил семью в Костромскую губернию к дальним родственникам, чтобы пережить лихие годы. Старшему из его сыновей Ивану было на то время 25 лет, но так как он был почти слеп, призвать в армию его не могли. Назначив его вместо себя главой семьи, дед пошёл служить в армию Кутузова, где не раз отличился. После 1812 года дед вернулся в Старицу, дома не нашёл, все русские земли, вплоть до Москвы, были сожжены и разорены, как не нашёл в Управе и записей о владении землёй. Старик стал добиваться ходатайства о восстановлении прав на собственность, и вскоре крестьянину, герою Отечественной войны, вернули участок. На нём семья, навалившись всем скопом, поставила новый дом и стала жить. Здесь родились и поздние дети, и все внуки деда, Матвей, в их числе. Но так как приусадебная территория была мала, крестьянам, что прославившимся в битвах, что нет, а всё одно крепостным, приходилось работать на земле помещика.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.