Ребенок его любовницы

– Что происходит, Руслан?

– Я не знаю, почему она ничего мне не сказала. Видимо, была слишком занята выполнением родительского плана по нравоучениям, – с сарказмом откликается Ветров, пожимая плечами. – Хотя мать прекрасно знает, что я уже давно сам себя сожрал.

– Я не об этом. Забыли про твою маму, к ней вернемся позже. Что за ерунда с документами? – мотаю я головой и делаю шаг вперед, вплотную приблизившись к мужу. И тут же, уловив запах, рассерженно шиплю: – Ты что, пил?!

Руслан сглатывает. Отступает, прислонившись бедрами к узкому краю подоконника, и складывает руки на груди. Защищается от меня. Отгораживается. Он всегда так делал, когда мы спорили или ругались. Выстраивал стену, молчал, копил в себе обиды, а потом обрушивал накопленное на меня. Оглушающим штормом, сбивающим с ног.

Вот только сейчас мне уже плевать на то, что у него там в душе происходит. Сейчас меня оглушают не его переживания, а мои. Я чувствую, что мной пользуются, ощущаю себя инструментом в его руках, и это категорически мне не нравится.

Я нуждаюсь в ответах.

– Мой вопрос не относится к твоей матери, Ветров, – жестко высекаю я. Повторяю уже озвученное, чтобы он понял – я не отступлю. – Объясни мне, что за катавасия с документами. Сейчас же.

– Ксюша…

– Нет. Убери эти успокаивающие нотки из голоса. Отвечай на вопрос.

– Нет никакой катавасии. Я просто перепутал папки, забрал на работу…

– Почему не согласился прислать фото? Медсестра же говорила, что их будет достаточно.

– Потому что у меня садился телефон! – повышает он голос, но, опомнившись, поджимает губы и добавляет уже тише: – Зарядку я тоже оставил дома.

– Ты понимаешь, насколько все это дурно пахнет? – спрашиваю, иронично усмехнувшись.

– На что ты намекаешь?

– О, я не намекаю, Ветров. Я говорю прямо. Ты просишь меня нянчить твоего ребенка от другой женщины и словно намеренно скрываешь любую информацию…

Руслан рывком хватает свой рабочий портфель, который лежит на подоконнике, щелкает застежками и достает красную папку. Очень похожую на ту, что осталась лежать дома, с его графиками и таблицами по работе. Еще один щелчок, когда он расправляется с кнопкой, вырвав ее с мясом из алого пластика. И протягивает мне свидетельство о рождении на имя Ветрова Александра Руслановича.

Ощущаю пальцами гладкость бумаги, когда беру документ в руки. Сразу же смотрю в графу «Отец». Ветров Руслан Георгиевич.

Подписи. Печать. Все, как положено.

– Это мой сын. Я его законный отец. Довольна? – устало спрашивает Руслан. Сухо киваю, возвращая ему свидетельство, и задаю следующий вопрос:

– Вы с… Лидой не были женаты. Как ты доказал отцовство?

– Мы сделали тест ДНК, когда Лида была беременна. И заранее обратились в ЗАГС, чтобы написать совместное заявление, в котором она указывает меня отцом ребенка. Ксюша… – выдыхает он дрогнувшим голосом. – Я действительно перепутал папки.

Мы молчим, глядя друг другу в глаза. Тишину, которая повисла между нами нарушает только гул работающих лифтов и противный скрип от мерцающей над головой лампы. Я нервно потираю вспотевшие ладони и первой прерываю наше с Русланом молчание:

– Я пас, Ветров. Не могу.

– Что не можешь?

– Не могу выполнить данное обещание. Помочь.

– Ксюш…

– Нет, дай мне договорить. Я купилась на твои слезы и спектакль с падением на колени. Действительно вошла в положение и хотела помочь. Но все это для меня слишком. Мне тяжело. Я не выдерживаю. Сначала меня накрыло злостью и я не могла даже взять твоего сына на руки. Потом эта история с документами, от которой я чуть не поседела! Ты хоть представляешь, что я пережила, когда поняла, что у Саши жар, а я даже не знаю, могу ли рассчитывать на помощь медиков? – Делаю паузу и продолжаю смотреть Ветрову в глаза. Вижу, как они начинают блестеть. Руслан держится из последних сил. Ему больно, тяжело, страшно, но меня это больше не должно касаться. Не должно! – Сейчас я иду в палату и забираю свои вещи. С ребенком остаешься ты, Руслан. Ты его отец, ты должен его любить и заботиться о нем, понимаешь? Эта просьба о помощи… Она упрощает тебе жизнь, несомненно, но одновременно ломает психику мне и Саше. Да, он совсем крошечный, да, ничего еще не понимает. Но чувствует! Твой сын чувствует, что рядом с ним человек, которому, по большему счету, плевать на него! Найми няню, отвези ребенка к своей матери, в конце концов! Дай сыну тот уход, который он заслуживает. И прекрати измываться надо мной.

– Ксюша… – Руслан отталкивается от подоконника и подходит ко мне. Его пальцы обхватывают мои дрожащие ладони. Кожу в этих местах начинает покалывать, тело словно отвергает контакт с этим человеком, выдавая не эмоциональную, а физическую реакцию. По эмоциям как раз-таки… Пугающе пусто.

Я пытаюсь вырвать руки, отстраниться, но в который раз проигрываю сильной хватке мужских рук. Замираю. Впиваюсь взглядом в родное до боли лицо. Мы впервые так близко друг другу с момента разрыва, и я теряюсь. Несколько хрупких стен, которые я выстраивала пару часов назад, репетируя этот разговор на кухне, начинают крошиться у основания.

И чувства возвращаются. Теперь горит не только кожа на ладонях, но и грудь. Подступают слезы, которые я стараюсь упорно проглотить. Не хочу показывать, что чувствую, не хочу давать Руслану еще один рычаг воздействия на меня.

– Пожалуйста, – хрипло прошу, отклонив голову назад, чтобы хоть так вырвать сантиметры дистанции. – Хватит, Руслан, отпусти.

– Ксюша. Я уничтожил свою жизнь. Я в аду. У меня, счастливого когда-то человека, не осталось ничего. И сейчас я стараюсь сделать так, чтобы найти в себе силы хотя бы просто существовать. Ради сына. – Руслан произносит все это сбивчиво, шепотом. Сильнее сжимает пальцы и в следующую же секунду отпускает меня, но не отходит. – Няня для новорожденного стоит дорого, у меня просто нет таких денег сейчас. Мама не хочет помогать. Я правда просил, умолял. Именно к ней и пошел в первую очередь. К тебе обратился только потому, что был в отчаянии. Был бы другой выход, хоть какой-нибудь, я бы воспользовался им, потому что понимаю, что не имею права просить о подобном. Месяц, Ксюша. Один месяц, и я исчезну из твоей жизни, клянусь.

14

– Нет.

Мой отказ тяжелым камнем падает между нами. Заставляет наши тела разорвать опасную близость, увеличить дистанцию.

Я быстро делаю несколько шагов назад и повторяю:

– Нет, Руслан.

– Я…

– Хватит! – не сдерживаясь, кричу. Из горла вырывается какой-то совсем детский, обиженный всхлип, и я прижимаю ладонь к губам, чтобы этого не повторилось. Мотаю головой, не смотрю на Руслана и добавляю уже тише: – Ты меня не переубедишь.

Ветров вздыхает и прячет ладони в карманы брюк. Я успеваю заметить, что его руки дрожат, но ничего не говорю. Даже стараюсь мысленно не цепляться за эту деталь, потому что понимаю: мне необходимо подавать, растоптать, уничтожить жалость. Она до добра не доводит.

– Я сделаю вид, что поверила в рассказ про визит к маме. Опустим тот факт, что тебе не пришло в голову позвонить и предупредить меня о задержке, когда поставил телефон на зарядку. Забудем о том, что от тебя разит алкоголем.

– Я не лгу, Ксе… Ксюш. Если хочешь, могу набрать маму и ты сама ее спросишь…

– Ветров. Сейчас ты едешь домой. Утром я жду с вещами, ляжешь с Сашей вместо меня. После выписки исчезнешь из моей жизни, как и обещал. Наймешь няню. Все ясно?

Я выжидающе уставилась на Руслана, гордо задрав подбородок. Несмотря на то, что внутри все звенело от напряжения, старалась придать себе как можно более уверенный вид.

– Я заслужил, – отвечает муж, переводя взгляд куда-то в сторону. Хочется оглянуться и посмотреть, что он такое интересное увидел, но потом до меня доходит: Ветрову стыдно смотреть мне в глаза. Та часть меня, что до сих пор зализывает раны после предательства, ликует от радости. Упивается болью человека, который сделал мне больно. – Но я прошу тебя подумать еще раз, Ксюш.

– Ты издеваешься? Тебе нравится доводить меня до нервного срыва? Унижать? Руслан, ты бы стал ухаживать за моим ребенком от чужого мужчины?

Он вздрагивает, будто я его ударила. Смотрит не меня шокировано и молчит. Я расцениваю это молчание за ответ и разворачиваюсь, чтобы уйти, но Ветров вновь меня останавливает:

– Пожалуйста, Ксюша. Мне не найти сейчас няню. Только не сейчас!

– А в чем проблема? Мы не в деревне живем, уверена, что в городе-миллионнике есть нормальное агентство. И хватит меня уже трогать, Руслан! – сбрасываю его руку со своего плеча. Не обернувшись иду ко входу в стационар, но замираю, когда мне прилетает в спину:

– Я не могу сейчас оплачивать услуги няни. Нет у меня таких денег.

Оборачиваюсь и смотрю на Руслана с прищуром, скрывая свое удивление от услышанного:

– Я же перевела тебе половину денег за машину. Куда ты их дел?

На лице Ветрова отражается целая гамма эмоций: злость, страх, вина, обреченность. Он открывает рот, чтобы ответить, но спустя мгновение поджимает губы и кивает:

– Хорошо, я приеду утром. Если буду нужен – звони, телефон теперь всегда рядом со мной.

– Стоять! – в этот раз уже я хватаю его за руку, но удержать Руслана не получается. Он хватает свой портфель с подоконника, отталкивает меня и сбегает в сторону лестницы.

Какого черта происходит? Почему я перестала узнавать человека, за которого выходила замуж? С Руслана слетела маска или мы на самом деле настолько сильно отдалились, что перестали понимать друг друга?

Мой взгляд падает на окно, у которого стоял Руслан. Оно выходит во двор больницы, прямо на ворота парковки. Подхожу ближе и замираю в ожидании.

Через пару минут вижу Ветрова. Он сбегает вниз по ступенькам крыльца и устало опускается на скамью. Хлопает себя по карманам, видимо, в поисках сигарет, но так и не достает их. Закрывает лицо ладонями и сидит неподвижно, сгорбившись и будто отключившись от окружающего мира.

Я знаю, что мне нужно вернуться в палату, и так уже прилично задержалась, но не могу заставить себя сдвинуться с места. Сердце с сумасшедшим ритмом лупит по грудной клетке, а глаза вновь затягивает пелена слез, потому что мне… больно.

Больно видеть Руслана таким. Больно ощущать пропасть между нами. Больно осознавать, что разрыв окончателен и необходим.

Больно, больно, больно!

Замахиваюсь, чтобы в сердцах ударить по стеклу, но мгновенно останавливаю себя. Сжимаю и разжимаю кулак, усилием воли отрываю взгляд от сгорбленной фигуры Ветрова и иду к себе в палату.

Только открыв дверь и переступив через порог, понимаю, что всю дорогу ревела. Санитарка, которая сидит на стульчике у кроватки Саши, при виде меня вскакивает, щелкает пультом от телевизора, вырубая и без того тихий звук, и всплескивает руками:

– Ты чего ревешь, милая? Доктор что-то сказал?

Мотаю головой и плетусь к своей кровати. На Сашу даже не смотрю, потому что единственным осознанным желанием является пореветь в подушку.

– Муж гадостей наговорил? – не унимается санитарка. Я смотрю на нее, вновь отрицательно мотаю головой, сажусь на край кровати и… взахлеб рассказываю ей обо всем. Сбиваюсь, теряю детали, всхлипываю, размазывая слезы. Замолкаю лишь через некоторое время, впав в какое-то странное для меня оцепенение.

– Кошмар, – выдает на выдохе моя внимательная слушательница, хранившая молчание на протяжении всего монолога. – Я словно кино по «России» сейчас посмотрела.

Издаю нервный смешок. У самой ощущение, что моя жизнь превратилась в бездарный сценарий мелодрамы, которую я, будь зрителем, а не участником, высмеяла бы.

– Не реви, ясно? Тебе стыдиться нечего. Сердцу не прикажешь. Когда любишь человека – поможешь ему в любом случае, сколько бы боли он тебе не причинил. Потому что иначе поступить не можешь, по себе знаю, – улыбается женщина. Достает из кармана своего халата упаковку бумажных платочков и протягивает мне. Вытираю слезы. От истерики остались только сухие, судорожные всхлипы. – А муж твой… Не возьмусь судить, не имею права! Легко назвать человека козлом, рассудив по его поступкам, а что там за грудиной у него творится, в душе – одному Богу известно. Да и… Жизнь, бывает, такой финт выделывает, что не удивлюсь, если вы опять сойдетесь.

– Это невозможно! – категорично звенит мой голос, а затем я саму себя обрываю, покосившись на задремавшего Сашку. Санитарка перехватывает мой взгляд и вздыхает:

– Да уж… Какое примирение может быть с таким напоминанием о предательстве. Не смогу назвать и одну женщину, которая нашла бы в себе силы нагулянного ребенка воспитывать.

– Да причем тут это! – досадливо возмущаюсь я, правда, шепотом. – Руслан и не нуждается в моем прощении. Не просится обратно.

– А если бы просился?

– И как это? Он изменил. Предал. Обманул. Другой в любви клялся.

– А ты слышала? – хмыкнула женщина.

– Что именно?

– Как он в любви ей клялся. Девочка моя, ты молодая, взращенная на современных психологах и этих… тренингах… А жизни не знаешь. Бывает вцепится баба в мужика женатого, и он сам не поймет, как в койке с ней окажется, – морщится моя собеседница.

– Это как?

– Да разные ситуации бывают. Ты мне сейчас что сказала? Муж твой даже объяснять ничего не стал. О чем это говорит?

– Признался. Обрадовался, что самому не пришлось ничего объяснять.

– Нет, милая. Молчание твоего неблаговерного означает лишь то, что ничего ты о ситуации не знаешь. Домыслы одни. Твои домыслы, приправленные обидой и болью.

Смотрю на женщину, закусив губу. Внутри – буря протеста. И понимание того, что отчасти она права. Недавно же думала о том, что недосказанность между мной и Русланом висит грузом на душе.

Нет, я не хотела ковыряться в подробностях его романа. Мне хотелось получить ответ лишь на один вопрос – почему? Почему он, встретив другую женщину, заведя длительные отношения с ней, узнав, что она беременна, не пришел ко мне и не сказал правду? Зачем лгал?

– Только вот что я тебе еще скажу. Слышала, что встречаются мужчины, которые, раз изменив, раскаиваются и потом всю свою жизнь только на жену и смотрят. Слышала, да. Но не видела.

– Вы сами себе противоречите! То не виноват, она сама его соблазнила, то изменщик будет и дальше изменят.

– А жизнь такая и есть. Противоречивая, – качает головой санитарка и встает со стула. – Пойду медсестру потороплю, что-то она к вам не торопится.

Остаток вечера для меня пролетает очень быстро. С облегчением выдохнуть я смогла только после полуночи, забравшись под одеяло. И хотя день подарил массу нервотрепки, засыпаю я почти сразу, провалившись в темноту, которая только и рада новому гостю.

Видимо, Сашин организм нуждался в отдыхе, потому что он проспал до самого утра, ни разу за ночь не потребовав кормления. Зато в половину шестого поднял такой ор, что я, подорвавшись, едва не свалилась с непривычно узкой кровати.

Покормив малыша, пишу Руслану с вопросом, во сколько он приедет. Знаю, что раньше семи его в стационар не пустят, но все равно проверяю мессенджер каждые пять минут. И только после отправки сообщения вижу, что Ветров трижды писал мне после своего бегства, спрашивал, как мы с Сашей.

Сашка капризничает и отказывается слезать с рук, поэтому мне приходится ходить с ним по палате, чтобы дать остальным пациентам еще немного поспать.

Ровно в семь галочки на моем сообщении Руслану из серых превращаются в голубые. Ответное сообщение приходит через несколько минут, когда я уже срываюсь набирать его номер, боясь повторения вчерашнего.

«Как Саша? Приеду в девять».

«Температуру сбили, но кашель остался. Ждем утренний обход врача».

Он читает и не отвечает. Полагая, что как раз выезжает из дома, убираю телефон и принимаюсь за завтрак, который мне приносят в палату, как и было обещано.

В восемь сорок пять ко мне заходит вчерашний дежурный врач. Он уже переоделся в обычную одежду, но на плечи накинут халат.

– Кладите малыша на пеленальный стол, осмотрю перед вашим отъездом. Не знаю, что в голове у отца, но вы выглядете адекватной, поэтому постарайтесь обеспечить ребенку хороший уход.

– Погодите. Вам лучше дождаться отца Саши, это он с ним будет лежать, а я уезжаю, торопливо откликаюсь я.

– Та-а-ак. Он вам не сказал?

– Что именно?

– Отец Саши позвонил полчаса назад и попросил подготовить документы на отказ от лечения. Сказал, что за малышом будет ухаживать медсестра. В домашних условиях.

15

Сначала я не верю услышанному. Несколько мучительно долгих минут смотрю на врача в гробовой тишине и пытаюсь мысленно повторить сказанное им, переворачивая слова так и эдак.

Не помогает. Смысл не меняется.

Руслан отказался от госпитализации для Саши.

Какого черта?

– Вы же понимаете, что это… – запинаюсь, пытаясь подобрать нужное слово.

– Идиотизм? – приходит мне на помощь доктор. Отводит от меня взгляд и начинает осматривать Сашку, который спокойно лежит на пеленальном столике, перебирая в пальчиках край тонкой пеленки. Пару минут мы оба молчим, а потом заговариваем одновременно:

– Возможно, Руслан не понимает…

– Я не одобряю это решение, но сделать ничего не могу.

Захлопываю рот и смотрю на врача, позволяя ему продолжить. Он прослушивает малышу легкие, снимает стетоскоп и добавляет:

– Родители имеют право подписать отказ, если считают себя умнее врачей. Я заставить вашего мужа изменить решение не могу. Вы же можете попробовать.

– Но… Если вы не помните, мы разводимся. Это его ребенок. Исключительно его.

– Я понимаю. Но малышу нужно постоянное наблюдение, хотя бы еще несколько дней. Медсестрам из частных клиник я не особо доверяю, уж простите, – поджимает он губы. Немного сомневается, но все же заканчивает свою мысль: – Был печальный опыт.

Я вздрагиваю. В сознании вступают в схватку за главенство две мысли.

Это не мое дело. Болезнь Саши меня не касается.

Руслан творит непонятно что, нужно его остановить.

– А вы совсем не можете повлиять на ситуацию? Может, с недоношенными детьми есть какая-то иная процедура? – неуверенно произношу, глядя на ребенка.

– Недоношенность в его случае – понятие слишком громкое. Всего неделя раньше срока, высокая оценка по Апгару, крепенький, рослый.

– А кашель? Может, скажете, что у него проблема с легкими?

– Ксения, это обычная простуда, подцепленная от патронажной медсестры. Если бы малыш не был только после выписки из роддома, то я бы не переживал. Даже сейчас, – чуть улыбается врач, ловко справляясь с липучкой на подгузнике и передавая Сашку мне, – я больше подстраховываюсь, потому что в моей практике были разные случаи. Убедите мужа оставить малыша хотя бы на пару дней.

– Я не могу, – хмурюсь. – Он явно не хочет лежать здесь, а я отказалась. Это для меня слишком тяжело.

– Я понимаю ваши чувства. Но станет ли вам легче, если я ошибся в прогнозах и малышу после выписки отсюда станет хуже? – изогнув бровь, спрашивает доктор. Я молчу. Он хмыкает: – Вопрос риторический, можете не отвечать. Моя смена окончена, но я чуть задержусь, подожду нашего отчаянного папашу. Думаю, у вас есть время подумать?

Смотрю на часы, которые показывают восемь пятьдесят пять. Качаю головой:

– Руслан обещал приехать в девять.

– Что ж, – морщится мой собеседник, – я хотя бы попытался.

– Я… – Не знаю, что сказать. Понимаю правоту врача, но я же уже приняла решение. Это не мой ребенок! Не моя ответственность, боже!

Мужчина смотрит на меня в ожидании, что я продолжу, но я качаю головой и отворачиваюсь. Щеки обжигает огнем. Мне кажется, что в спину сейчас прилетит обвинение в трусости, малодушии, но тихий щелчок двери указывает на то, что врач вышел из палаты.

Смотрю на Сашку, который молча разглядывает потолок, удобно разместившись на моих руках. Видит что-то, что не видят взрослые. Хмурит бровки и шевелит губами, словно ведет с кем-то беседу.

Вспоминаю, как кто-то рассказывал народное поверье. Младенцы способны видеть своих ангелов-хранителей и общаться с ними какое-то время. Быть может, сейчас Саша жалуется своему на нерадивых взрослых, которым плевать, что с ним, совсем крохой происходит?

Боже. Прошли сутки. Еще вчера я истерично выскочила из комнаты, не желая брать этого малыша на руки, а сегодня боюсь за него.

Еще вчера я горела от ненависти, а сегодня сердце сводит от страха.

Еще вчера он был для меня ребенком, младенцем – чем-то обезличенным, – а сегодня я совершенно не задумываясь называю его по имени.

Сажусь на кровать, прислонившись лопатками к холодной стене. Стукаюсь об нее пару раз затылком, словно надеюсь, что это действие поможет мне разобраться в том хаосе, в который превратились мои мысли.

Уголки глаз начинают пощипывать злые слезы.

Ситуация – абсурд.

Я сижу в палате государственной больницы с чужим ребенком на руках. Приняла решение вырваться из карусели наитупейших событий, сжирающих мою нервную систему. И одновременно с этим сомневаюсь, правильно ли я поступаю.

Действительно ли Руслан поступает таким образом, чтобы иметь возможность работать? Или все это – очередная попытка продавить меня, сделать удобной, послушной его воли?

Он никогда не вел себя как безумец. Да, мог поступать опрометчиво, с запалом, но хотя бы прислушивался к моим советам. Не всегда им следовал, но все же…

Вздрагиваю, когда мой телефон начинает звонить, постепенно набирая громкость. Тянусь к смартфону неохотно, как в замедленной съемке, потому что уверена, что это Руслан, а я все еще не уверена окончательно, правильно ли веду себя в этой ситуации.

Но звонит не Руслан. Экран мигает фотографией папы.

Мысленно издаю стон. Не хочу слушать его нападки и нотации, знаю, что дура, знаю! Пока медлю, звонок сбрасывается, но папа сразу же перезванивает. И я отвечаю.

– Да, – выдыхаю в трубку хрипло, надсадно, как если бы в легких было мало воздуха. Впрочем, это не далеко от истины, дышу я отрывисто и поверхностно, в попытках не рухнуть в объятия паники.

– Ксюша, ты говорила с Русланом? – переходит сразу к делу папа. На фоне слышны звуки стройки: стук молотков, крики рабочих, треск сварочного аппарата. Значит, отец на работе. Интересно, почему он не позвонил мне вчера вечером?

– Да, он приезжал вчера, когда нас с Сашей уже положили в палату. И сейчас вот жду его с минуты на минуту. Пап, он…

– Погоди. Я вчера ездил к его матери, когда хотел найти.

– И?

– И она сначала не брала домофон, а потом не открыла дверь, хотя я звонил минут десять.

Сердце на секунду замирает.

– Может, ее не было дома?

– Нет, свет в окнах горел и я видел силуэт, когда она ходила по кухне, – вздыхает папа. – Потому я набрал Руслана и дозвонился сразу же. Он заявил, что уже едет в больницу и бросил трубку. Больше не отвечает. Ксюша, все это дурно пахнет.

– Пап, – всхлипываю я и инстинктивно прижимаю к груди Сашу, наяривающего соску, – он отказывается от лечения для сына. Я вчера сказала ему, что умываю руки, отказываюсь от данного обещания… Заявила, что в больнице с ребенком должен лежать он… А утро врач рассказал, что Руслан попросил подготовить документы на отказ от лечения. Якобы за малышом будет ухаживать медсестра.

– И чего ты ревешь? – сухо спрашивает отец, но я улавливаю в его голосе нотки беспокойства.

– Он сказал, что у него нет денег на няню… Где он нашел средства для оплаты услуг медсестры? И врач… Говорит, что лучше хотя бы еще несколько дней полежать под наблюдением.

– Ты знаешь, что Руслан выставил на продажу свою квартиру? – выбивает из меня дух отец неожиданным вопросом.

– Н-нет, – ошарашенно отвечаю, запнувшись. Как так? Эта квартира досталась Руслану от деда, тот много лет отслужил в армии, стоял в очереди на жилье, потом собственными руками делал ремонт, мастерил мебель, которая стала его страстью после выхода на пенсию. После свадьбы мы хотели жить на той квартире, но офис Руслана переехал, и мы обосновались у меня, мужу было проще добираться до работы. – Откуда ты знаешь?

– Позвонил Палычу и попросил поискать информацию, – упоминает папа своего приятеля из правоохранительных органов. – Сегодня лично видел два объявления, номер указан Руслана. И приписка о срочности продажи, он даже миллион скинул ради такого дела.

– Я не понимаю… Зачем ему это? Почему так странно себя ведет?

– Ксюша, я бы хотел тебе сейчас посоветовать бежать оттуда подальше, но… Если Руслан вляпался во что-то нехорошее, то ты тоже под угрозой. Ты до сих пор его официальная жена. Банки, заемщики, коллекторы, да просто ублюдки какие-нибудь в первую очередь за тебя возьмутся.

– Ребенок его? Он показывал мне свидетельство, но…

– В этом плане все чисто, я попросил проверить в первую очередь. Было заявление в ЗАГС от него и этой Лиды. Ветров действительно отец и имеет все родительские права. Есть кое-что еще, что смущает нас с Палычем, но он обещал поискать тщательнее в самое ближайшее время. Олег, мать твою, разуй глаза! – прерывается папа, чтобы отчитать одного и своих сотрудников. – Я твоей жене потом на похоронах плечо подставлять не хочу! Ксеня. Если Руслан сейчас возьмет ребенка и скроется – мы его и с собаками не найдем. Да и не изверг я, чтобы глаза на судьбу грудничка закрывать.