Кудесник

Приезд делегации арабских стран особенно взволновал израильтян и американцев, но они могли только наблюдать за событиями, не имея возможности вмешаться.

Разговор в МИДе, который вёл ранее никому не известный Евгений Примаков, сразу не задался. Когда закончилась протокольная болтовня и уверения в вечной дружбе и любви арабских народов к СССР, Евгений Максимович вдруг достал из папки небольшой листок и, отвечая на вопросы по возможным поставкам вооружений, огласил цифры: за двадцать лет помощь СССР арабским странам составила двадцать восемь миллиардов долларов. В основном оружием, боеприпасами и кредитами на приобретение продовольствия. За это же время страны, участвующие в войне против Израиля, потеряли значительные куски своей территории и влезли в дополнительные долги перед Европой. Также Примаков напомнил, что помощь СССР вовсе не являлась безвозмездной, и предполагала оплату поставляемого оружия, но денег как не было, так и нет.

– Советское правительство вынуждено заявить, что более не имеет возможности оплачивать арабским странам их войну, и предлагает сначала расплатиться по старым обязательствам, и только после этого будут осуществлены новые поставки, и только за оплату по факту.

– Вы бросаете нас на съедение Израилю? – министр иностранных дел Иордани даже встал с места.

– Я напомню вам, господин Зайд ар-Рифаи, что война идёт уже больше ста лет, и конца-края этому противостоянию не видно. Вы организовали против Израиля коалицию из десятков стран, имеете тотальное численное превосходство в вооружении, технике и в людях, но раз за разом терпите поражения. Нужно, в конце концов, признать, что времена, когда армия Салах Ад Дина крушила крестоносцев, минули в прошлое, и сейчас арабы – более торговцы, чем воины. А значит, нужно воевать против Израиля торговыми методами. Не вынашивать планы новой войны, где вы будете вновь разгромлены, но искать другие способы…

– О чём это вы? – Мухаммед Хасан эль-Зайят, министр иностранных дел Египта, заинтересованно вскинул голову.

– Да вот хотя бы о повышении цен на нефть, – Примаков улыбнулся. – Арабские страны контролируют более шестидесяти процентов мирового рынка нефти и могут просто поднять цены до двадцати или тридцати долларов за баррель, а снижение цены поставить в зависимость от ухода Израиля с захваченных земель[8]. При этом вы не тратите ценные ресурсы на войну, вы зарабатываете деньги, а Израиль оказывается в положении всеобщего врага. Пусть они ищут союзников и сторонников. Но не думаю, что «Эксон», «Шелл», «Шеврон» и другие нефтяные гиганты будут торговать нефтью с дисконтом. Они сразу подтянут свои цены под ваши, ведь им нужны красивые цены в отчётах для акционеров. Нужно бить противника там, где вы сильны, а там, где слабы, уметь держать оборону. Уверен, Израиль долго не продержится. Им очень важно одобрение мировой общественности или, хотя бы, нейтралитет. И ещё кое-что очень важное я хочу сказать, – Примаков отложил документ и внимательным взглядом обвёл всех присутствующих. – Любой террористический акт, совершённый любым человеком, под любыми знамёнами и лозунгами, будет нами преследоваться, как античеловеческий. История нашего сотрудничества с арабскими странами имеет много прекрасных страниц, и не надо оскорблять память о них террором, против кого бы он ни вёлся. Это путь, ведущий в ад.

Несмотря на отказ СССР предоставить оружие и инструкторов, расставались делегаты вполне по-дружески. Поговорив между собой, дипломаты признали правоту советской позиции, а министр иностранных дел Ирака даже выразил удивление, что русские так долго обеспечивали эту войну.

– Иблисовы джейшены[9] продули всё, что можно, а нам отдуваться, – Абдул Халим Хаддам недовольно нахмурился. – Но русские подсказали хороший выход. Евреи – торговцы, и ничто не будет для них более чувствительным, чем удар по кошельку.

Шифровка в Вашингтон ушла в день отлёта делегаций, и, получив её, глава госдепартамента госсекретарь Уильям Пирс Роджерс долго вчитывался в текст, пытаясь понять смысл послания. Отложив документ в сторону и помассировав глаза, он снова вчитался в текст и поднял трубку телефона:

– Барни, дай мне Джеймса[10], если он конечно не занят. Алло, Джеймс? Я тут получил занятнейший документ из Москвы. Читать не буду, но смысл такой: полотенцеголовые[11] прилетели в Москву и, несмотря на то, что оружия им не дали, улетели довольные. Вопрос – что же такого им дали русские, что арабы прямо улыбались во весь рот? И я не знаю, но всей шкурой чувствую во всей этой истории какой-то подвох. Да, давай своих парней натрави на это дело. Не хочу никаких сюрпризов. Джеймс, все сюрпризы на этот год закончились, лимит исчерпан. Ты меня понял? Ну и отлично. Пойду обрадую Ричарда[12].

Ричард Никсон слыл не только чрезвычайно опытным политиком, но ещё и довольно умным человеком, и он прекрасно чувствовал политическую обстановку. И вот с этим у него в последнее время начал твориться полный разлад. Создавалось ощущение, что против США затевается какая-то глобальная игра, причём СССР – не во главе этой игры, а просто сумел встроиться в систему так, чтобы не пострадать. Не могли эти русские организовать гигантскую катастрофу под названием «Вьетнам», уже стоившую США пятидесяти тысяч человек. А вот теперь ещё Уотергейт. И это самые заметные провалы. Случались ещё десятки менее заметных, но не менее болезненных. Американская дипломатия обхаживала Китай несколько лет, но стоило русским предложить Китаю нормальный договор по делимитации границы и разделению приграничных ресурсов, как китайцы быстро забыли все предварительные договорённости, и Америке пришлось начинать всё с нуля. Однако глупо всё валить на одну страну. Провалы во внешней политике США возникали постоянно и на всех континентах. Например, начисто сорвался тщательно готовившийся переворот в Чили. И теперь там не проамериканское лояльное правительство, а едва сдерживаемая гражданская война.

У Никсона создавалось впечатление, что кто-то вдруг сменил правила игры, и новая игра ему решительно не нравилась. Вопрос могли прояснить несколько человек, и в первую очередь – «бешеный поляк», Збигнев Бжезинский, прославившийся своей параноидальной ненавистью к России. Поляк был тесно связан с финансовыми воротилами, имеющими огромное значение в мире, и по сути являлся их голосом.

– Господина Бжезинского вызовите на вечер, – произнёс Никсон в селектор, не дожидаясь ответа, взял из стопки следующий документ.

Юлиуш Матецкий, высокий стройный блондин тридцати пяти лет, известен в Европе, как вполне заслуженный «работник ножа и топора», несмотря на то, что начал свою карьеру всего пять лет назад. За его спиной уже десятки «дел» и, как минимум, пять розыскных листов Интерпола. Для него не имело значения, кого убивать, лишь бы за это платили, и вот сейчас он, загримированный под полного широколицего мужчину с густыми усами, сидел в машине и ждал выезда какого-то безвестного Лехи Валенса, трудившегося электриком на Гданьской судоверфи. Правда, электрик временами пересекался с мутноватыми личностями из британского посольства, получая явно не пустые конвертики, но это вообще никак не беспокоило Юлиуша. Гораздо больше его волновало обязательное указание заказчика «прикончить электрика с особым цинизмом», за что заплатили отдельно и весьма щедро.

Вот приметная белая «Варшава»[13] Валенсы выехала со стоянки и покатила в сторону Собешевского острова, где он встречался с британцами. Матецки повёл свою «Шкоду» следом, не отпуская далеко машину электрика. Когда автомобили выехали на узкую улочку, где у обочины стоял прицеп с цистерной, киллер резко вдавил педаль газа, и мощный десятитонный грузовик буквально вмял «Варшаву» в бочку, перевозившую фекалии, так, что торчащая из цистерны отводная труба пробила лобовое стекло и прижала водителя к сидению.

От удара вентиль сорвало, и через трубу, пробившую лобовое стекло, потекла вонючая коричневая жижа, она быстро заполнила салон и начала выливаться наружу.

Пересев в машину, которую подогнал напарник, Матецки подождал пять минут и, убедившись, что из «Варшавы» уже никто не выберется, убрался с места происшествия. Утопить клиента в жидких фекалиях, – это, по мнению киллера, вполне соответствовало требованию заказчика относительно «особого цинизма».

В это же время, пока несостоявшийся глава профсоюза «Солидарность» пускал коричневые пузыри, Виктор Николаев, употребляя весь свой опыт и харизму, раскручивал руководителя лётно-исследовательского цеха на то, чтобы он допустил студентов МАИ к полётам на двадцать первом МиГе.

В конце концов, утомлённый спором, подполковник махнул рукой и пустил в ход последний козырь:

– Ну откуда у меня лишний керосин? У двадцать первого одна заправка – под три тысячи литров!

– А если будет керосин, сможете принять и оприходовать? – задал Виктор самый насущный вопрос. – А то у наших авиаторов с этим проблема. Пришлось оформлять, как шефскую помощь. У нас на учебном аэродроме – хоть стадо слонов заводи, а здесь вон – режимная зона, куда ни сунься. Как цистерну протащишь?

– Это вы сейчас серьёзно? – подполковник Туркин чуть прищурился, глядя на парня, менее всего походившего на студента. Даже стройотрядовка на нём – какая-то необычная, не зелёная спецовка с яркими нашивками, а скорее хорошо пошитая военная форма, где вполне уместно смотрелись бы знаки различия и награды.

– Вполне, – Виктор кивнул. – Пару стандартных пятитонных цистерн[14] – хоть завтра, ну а если нужно больше, то придётся ехать на «Керосинку»[15] договариваться.

– Интересно… – офицер медленно кивнул. В его голове уже громоздились хитроумные схемы, как оприходовать топливо, взявшееся ниоткуда, и как его внести в график подготовки пилотов. – Сможешь подогнать к третьей проходной?

– Завтра, в семнадцать? – спросил Виктор и, увидев кивок подполковника, кивнул в ответ. – Буду.

Благодаря новому подходу к реализации топлива, Московский завод получил право продавать сверхплановое топливо по договорным ценам. А что значит договорные? А кто больше дал, с тем и договорились. А поскольку Виктор в этом смысле вообще не парился ни секунды, расходуя бандитские деньги на общее благо, то и накладные на перевозку, и сам керосин оформили с рекордной скоростью, и ровно в 17 часов два топливозаправщика подъехали к дальней проходной, скрытой от глаз начальства.

Ворота сразу же распахнулись и, не спрашивая документов, машины загнали на склад ГСМ, где быстро освободили от груза.

Привезённого топлива оказалось достаточно, чтобы вывезти всех студентов в короткий десятиминутный полёт на спарке, но Виктор на следующий день пригнал ещё четыре заправщика, и руководителю центра пришлось спланировать какой – никакой учебный процесс, конечно, предоставив больше лётного времени организатору такой нужной и своевременной помощи.

Тем не менее, порядок есть порядок, и Николаеву пришлось сначала сдать пилотаж на тренажёре, затем пройти медкомиссию, и только после этого он оказался в небе в кабине учебного двухместного МиГа.

Вёл машину, заслуженный лётчик-испытатель Агафонов Михаил Кондратьевич. Пилот с огромным опытом, и внушительным послужным списком.

– Ты как? – прозвучал в шлемофоне голос Михаила Кондратьевича, искажённый СПУ[16].

– Порядок, – отозвался Виктор, крутя головой во все стороны, но не притрагиваясь к органам управления.

– Тогда давай, клади руку на ручку и потихоньку поднимай до трёх тысяч. Как наберёшь, опускайся на тысячу и уходи в правый разворот, но мягко и плавно, словно кошку гладишь.

– Подъём до трёх тысяч, спуск до двух, правый разворот. Выполняю, – ответил Виктор и чуть принял ручку на себя, поднимая нос.

Впечатление от живой машины не шло ни в какое сравнение с тренажёром. Казалось, он положил руку на холку тигра, готового броситься в атаку. Абсолютно физическое ощущение мощи и едва сдерживаемой агрессии дикого зверя. Рёв турбины и гудение воздуха, обтекавшего машину, передавалось в тело, заставляя его вибрировать в такт с дыханием истребителя. И острое желание вогнать машину в каскад фигур высшего пилотажа накатывало всё сильнее, но руки, зажатые в тиски воли, делали всё плавно и аккуратно, ведя грозную машину, словно хрустальную вазу.

– Молодец, курсант! – Агафонов и не подумал перехватывать управление. Он вывез в первый полёт не один десяток будущих лётчиков и вполне доверял своему чутью. – Теперь замыкай круг и делай восходящую бочку, но аккуратно и как бы замедленно, словно в масле.

– Завершение круга, возвращение в зону, медленная восходящая бочка. Выполняю.

По тому, как пилот совершает манёвры, можно очень многое сказать о самом человеке, и лётчик-испытатель видел, что во второй кабине сидит вполне сложившийся пилот с прекрасным чутьём и железной волей, заставляющей огромную механическую птицу двигаться медленно и плавно, словно балерина на сцене.

«Дам парню в следующий раз посадить машину», – подумал Михаил Кондратьевич, ведя МиГ на аэродром.

В конце концов, возросшей активностью пилотов заинтересовался руководитель института, доктор технических наук, дважды лауреат Сталинской премии Виктор Васильевич Уткин. Наведя справки о необычном студенте, запросто пригнавшем шесть бензовозов, он выяснил только то, что отец у него работал ведущим конструктором в КБ Павла Сухого, и что у парня Золотая Звезда за спасение пассажирского лайнера от угонщиков. С одной стороны, сведений достаточно для вполне конкретной характеристики человека, а с другой – совсем недостаточно, потому что даже у опытных снабженцев ЛИИ не получалось достать топливо сверх плана поставок.

Решив познакомится лично, Уткин зашёл сначала на участок тренажёров, но там сказали, что о на сегодня план выполнен, и студенты разошлись, а если нужен Николаев, так он, как всегда, на аэродроме.

Покачав головой, Виктор Васильевич сел в машину и, доехав до КДП, поднялся в башню.

– Кто в воздухе?

– Васильев на двадцать четвёртом и учебная спарка двадцать первая, – доложил руководитель полётов. – Пилоты Агафонов, Николаев.

– Хм, – Виктор Васильевич задумчиво посмотрел в небо. – А какой у них план?

– Взлёт, полёт в зону, отработка иммельмана, боевого разворота, верхней и нижней петли.

– Ого! – директор института удивлённо поднял брови. – А кто подписывал учебный лист?

– Так Арсений Дмитриевич[17] и подписал, – руководитель полётов удивлённо привстал. – А что?

– Нет, нет, всё в порядке. Работайте.

Вернувшись в центральный корпус, он зашёл в кабинет к заместителю.

– Арсений, а что ты там включил студенту в программу полётов? Ты его, часом, не угробишь?

– А, Николаев, – Миронов улыбнулся. – Хороший парень. Нет, у него медкомиссия пройдена в полном объёме, хоть в космос запускай. А насчёт полётов, – так у нас же новый движок на обкатке. Вот мы его в спарку и воткнули. И мигарь не просто так воздух утюжит, а со смыслом. Заодно и парня обкатают. А парень хороший. Пилотирование чёткое, уверенное, машину держит, словно опытный пилот. На следующей неделе планирую выпустить его в самостоятельный полёт.

– Смотри, а то угробим Героя Советского Союза…

– А что, теперь его в вату заворачивать? – Арсений Дмитриевич пожал плечами. – Да, парень непростой, знаешь, ведь у него при себе оружие. Когда переодевается в комбез, кобуру снимает и аккуратно в шкафчик складывает.

– Ещё это…

– И что? – Миронов явно не видел никакой проблемы. – У нас практически все пилоты – орденоносцы, а ещё десяток – Герои Советского Союза. Вот затащим парня к себе в аспирантуру, и будет у нас готовый испытатель или инженер с лётным опытом, что, ты знаешь, весьма кстати. И, между прочим, у Николаева одни пятёрки по всем предметам, а в МАИ это непросто. Ну да, – слегка нарушен регламент, но по допускам у него всё чисто. Пилотажная книжка есть. Тренажёры сдал. Медкомиссия есть. Так что всё прекрасно.

– А как тебе он сам?

– Во! – Арсений Дмитриевич показал большой палец. – И вот ничуть не удивляюсь тому, что он достал нам керосин. У него, как видно, вообще проблем по жизни нет. Знаешь на чём пацан ездит? На «Волге-24». Парень, похоже, не только в небе себя как дома чувствует.

Закончив разбор полёта и переодевшись, Виктор вышел с территории завода и уже сел за руль, когда увидел трёх девчонок с экономического факультета, стоявших рядом с проходной. Он вылез из машины и подошёл:

– Привет, девчонки, чего скучаем?

– Да вот, автобус свой упустили. Теперь нужно ждать, пока вахта подъедет, – ответила Светлана Морозова.

– Поехали, отвезу вас хотя бы до метро.

– О, а ты на машине? – Лена Игнатьева изящным жестом поправила причёску. – Это здорово.

– Девчонки, только пристегнитесь, – Виктор первым надел ремни безопасности и защёлкнул замок. У передних сидений были установлены шеститочечные ремни с натяжителями и блокировкой, а сзади – более простые, трёхточечные, с одним замком.

– А это зачем? – удивилась Регина Карпова, рассматривая массивный замок. – Мы что, гонять собираемся?

– Мы же не одни на дороге, – Виктор улыбнулся, – полно кретинов, что носятся, словно угорелые. Сегодня едва успел увернуться от придурка на «Жигулях». Так летел, что я еле-еле отскочил.

– А придурок? – деловито осведомилась Регина, застёгивая ремень.

– А придурок улетел с трассы бодать дерево. Будем проезжать – покажу, если машину не убрали. Но дамам не стоит смотреть. Машина всмятку, а придурок вылетел сквозь лобовое стекло и головой в дерево воткнулся. И тоже всмятку. Я сразу уехал. Там уже не доктор требовался, а труповозка. А стояли бы ремни, может и выжил бы.

– Ты очень аккуратно ведёшь, – заметила сидевшая рядом Регина. – У меня папа так не водит.

– Знаешь, в жизни столько поводов сложить голову, что убиться в автоаварии – это как-то совсем тупо.

3

«Приуготовливая ловушку, строго соизмеряй её со зверями, которых хочешь поймать, и с теми, что водятся в округе, дабы не прищемить мышеловкой лапу медведю».

Пётр Андреевич Толстой[18].

Президиум Верховного совета СССР согласился с решением городских советов народных депутатов и областных советов Таллина и Вильнюса по вопросу изменения их наименований на Ревель и Вильно.

Все изменения в картах и указателях произвести за счёт союзного бюджета. Контроль над расходованием средств возложить на Контрольно-ревизионное управление Минфина.

Георгадзе, Брежнев.Кремль, 7 июля 1973 года.

В Чили продолжается вооружённое противостояние между армейскими частями и карабинерами с одной стороны и вооружёнными рабочими дружинами – с другой. На стороне армии – тяжёлое вооружение, а на стороне народа – численность и доступ к критической инфраструктуре. Армия не в состоянии контролировать все объекты, необходимые для функционирования страны. Многочисленные акты саботажа и диверсий захлестнули столицу. Кроме того, правительственные склады контролируются людьми, верными президенту Альенде, в результате чего военные ограничены во времени для достижения договорённостей. Армейские продуктовые запасы заканчиваются.

Дело осложняется публикациями в газете протоколов допросов арестованных агентов ЦРУ, признавших факты подкупа в Чилийской армии и Корпусе Карабинеров. Отмечаются случаи дезертирства путчистов и перехода отдельных подразделений на строну избранной власти.

«ТАСС», 8 июля 1973 года.

Ко дню окончания работы стройотряда «Крылья» Виктор предъявил в учётном отделе удостоверение личности офицера и сразу получил лётную книжку стандартного для ВВС вида с указанием вполне приличного налёта в семьдесят часов, из них пятьдесят – на поршневых машинах, и двадцать – на «МиГ-21», что считалось хорошим результатом даже для выпускника военного училища. А следом ему выписали свидетельство военного лётчика третьего класса с тремя самолётами в разрешительной графе: «Як-1», «По-2» и «МиГ-21». «Су-24» в книжку не проставили, хотя пилотаж студент Николаев сдал в полном объёме, как и теорию, но это вовсе не беспокоило Виктора. Всё в своё время. Ему очень понравилось летать. Понравилось ощущение слияния с огромной механической птицей, у каждой из которых свой характер, ощущение рвущейся из рук мощи и свободы движения, ощущение – сродни боевому трансу в ба-гуа.

Получив классность, он мог в следующем семестре быстро сдать теорию и переходить к пилотажу на «Л-29». «Дельфин» оказался машиной с намного более спокойным характером, чем у «МиГа», и комфортным для пилотажа, так что в удовольствие и интересно полетать и на нём. Кроме того, Виктор договорился с заместителем директора ЛИИ и получил разрешение иногда летать на машинах, проходящих различные испытания. Он не собирался делать это часто, но, периодически орошая дружбу с ЛИИ авиационным керосином, можно летать на строевых машинах хотя бы раз в месяц. Как-то вдруг для Виктора это стало важным – летать. Он уже не представлял себе жизни, где не будет неба, облаков на расстоянии вытянутой руки, аэродромной суеты и совершенно фантастического ощущения отрыва от всех земных проблем, словно перерождения в ином качестве – из человека земного в человека крылатого.

Тем временем в Москве продолжался затянувшийся «бал-маскарад» разведок мира. Театры, рестораны и прочие заведения просто ломились от посетителей, и среди этой публики уже не так легко было определить иностранца. Благодаря кооперативным ателье и частным домам мод, не только московские красавицы, но и мужчины стали выглядеть вполне презентабельно и модно, и иностранные разведчики, как правило, отлично владеющие языком, практически не отличались внешне от советских граждан.

Но помогало им это мало. Никто не мог нащупать причины изменений в советском политикуме и причины массового внедрения в партийные и государственные органы людей из армии и разведки. Застарелые партийные кадры стали массово уходить на пенсию и не оставаться в Москве, как раньше, а переезжать в один из областных центров по выбору. Как правило, уезжали в Горький, Казань, Ленинград и тому подобные крупные города недалеко от столицы. При этом никто не отбирал полученную квартиру в Москве, и семья часто оставалась жить в ней, но сам отец семейства уезжал в своеобразную ссылку.

Делалось так по причине того, что практически все отставные чиновники продолжали влиять на жизнь своего министерства, и влияние это длилось годами, что в текущей обстановке могло помешать переменам.

А ещё изменилась порочная система распределения, когда львиная доля прибыли от реализации продукции предприятий оседала у торговых организаций и присваивалась ими. Теперь торговая наценка жёстко ограничивалась пятнадцатью процентами, что сначала повлекло уменьшение «чёрных» зарплат в конвертиках, а чуть позже вызвало отток самих торговцев на поиски лучших доходов. Кто-то организовывал торгово-посреднические кооперативы, кто-то уходил в производство, а выиграли при этом именно производители, так как начали получать реальные деньги и вкладывать их в перевооружение предприятия, повышение зарплат и содержание своих социальных программ: садиков, пансионатов, столовых и прочего. Развитие кооперативов в свою очередь оживило мелкую торговлю продуктами и бытовой техникой, и это расширение товаропотока сразу сказалось на общем экономическом здоровье регионов.

Самым удивительным результатом стал резко возросший поток увольнений в партийных организациях, где вовсю лютовал Комитет Партийного Контроля под руководством профессионального разведчика Леонида Шебаршина. Генерал Шебаршин взяток не брал, службу знал хорошо, и партийным работникам вдруг стало неуютно в креслах секретарей ЦК по разным вопросам. Те, кто имел соответствующую профессию, могли перейти на производство, кто-то уходил в свободное плавание под флагом кооперации, а кто-то просто получал досрочную пенсию, надеясь с комфортом прожить на сэкономленные средства.

Таких не трогали. И так хватало забот, чтобы ещё и преследовать сбежавших.

Следом «полинял» комсомол, имевший для карьериста смысл только лишь потому, что из комсомольского кресла можно легко пересесть в партийное. А раз такая рокировка сделалась бессмысленной, то и продолжать играть в патриотизм нет никакого резона.

В СССР впервые за много лет образовалась безработица, но не в рабочих специальностях, где всё ещё требовались люди буквально повсюду, а в управленческой сфере. Желающих поруководить всегда много, а руководящих мест стало мало. Государство конечно помогало, как могло: и курсами по обучению разным нужным профессиям, и психологической помощью, но бывшие партийные и комсомольские деятели непременно желали именно руководить, причём за хорошие деньги.

Многие уехали за границу в надежде отыскать там свой Грааль, кто-то ушёл с понижением на производственные должности, а кто-то просто тихо спился, не видя никаких перспектив для себя.

Эффект от такого исхода оказался прежде всего психологическим. Страна увидела, что тысячи дармоедов от партии ушли на другую работу, а райкомы, горкомы и обкомы впервые со времён войны опустели настолько, что их начали сводить по три – четыре в одно здание. Городской комитет переезжал в здание райкома, а обком – в старое здание городского комитета. Остальные помещения передавались на баланс города, и город находил им полезное применение. Что-то переделывалось в школы, что-то в клубы, а что-то отдавалось институтам.