История немцев Поволжья в рассказах, шванках и документах

– Ta, Kind, und lass dir’s grad so gut schmecken, wie’s der narbig Sau.[9]

– Allmachtiger grosser Gott, Ihr seit woll ej Teitsch? Ihr hott woll alles verstanne? Grosser Gott, verzeit uns doch[10], – запричитала бабушка. – Ach du unverchejmt[11], – накинулась она на меня.

– Sie hat mich nicht beleidigt[12], – остановила её женщина и, обернувшись ко мне добавила, – Und dass ich narbig bin, das ist nicht meine Schulde, so wollte es der Liebe Gott.[13]

Прошло много лет. И помню я теперь не столько пережитый мною тогда голод, сколько чувство нестерпимого стыда и гадливости по отношению к самой себе. На всю жизнь запало мне тогда в душу отвращение ко всякой заглазной брани на людей.

Путёвка от Наркомзема

(рассказ отца)

Был первый июльский день тысяча девятьсот тридцать восьмого года. В распахнутых окнах Марксштадского техникума механизации сельского хозяйства зыбился горячий воздух волжской степи, тишину аудиторий время от времени нарушали гудки пароходов.

Мне девятнадцать лет и, я только что сдал последний экзамен по предмету «Агротехника». Всё! Теперь свободен!

– Александр, зайдите ко мне на минутку! – сказал директор техникума Гаус, выходя вслед за мной из экзаменационного зала.

В кабинете директора сидели его помощник по учебной части Шмидт, вытиравший мокрое лицо носовым платком, и секретарь Асмус, обмахивавшийся папкой с документами.

– Геноссе[14]В.! – сказал Гаус, вешая снятый пиджак на спинку стула. – Вы блестяще сдали госэкзамены! Лучше всех из вашего выпуска.

– Все на отлично! – подтвердил Асмус. – «Трактора и автомобили» – отлично, «Сельхозмашины» – отлично, «Ремонтное дело» – отлично. Сегодняшний экзамен комиссия тоже оценила на отлично. Поздравляем!

– Преддипломную практику, если не ошибаюсь, вы проходили на заводе «Коммунист»? – спросил Шмидт, заглядывая в бумаги. – Отзывы заводского руководства очень благоприятны для вас. Кем вы там работали?

– Я был чертёжником в конструкторском отделе.

– Какие чертежи вы делали?

– Копировал те, что мне давали.

– Понятно, – удовлетворённо сказал Гаус. – Так вот, Александр! Мы делаем вам предложение. Народный комиссариат земледелия выделил нашему техникуму одно место в Саратовском сельскохозяйственном институте. Без экзаменов, со стипендией и местом в общежитии! Мы решили предоставить это место вам, и не сомневаемся, что вы дадите своё согласие.

– Конечно, даю! Надо быть идиотом, чтобы отказаться от такого предложения!

– И я так думаю. Завтра на выпускном вечере мы вручим вам направление вместе с дипломом.

Я вылетел на улицу словно на крыльях и чуть не сбил ожидавшую меня Алису.

Подпрыгнув весёлым козлёнком, я схватил её и стал кружить по площадке перед тёмно-розовым зданием техникума, похожим на тяжёлый куб.

– Что, что!? Сдал? На отлично?! – сияя счастливыми серо-зелёными глазами, вопрошала Алиса.

– Не только сдал! Мне дали направление от Наркомзема в Саратовский сельхозинститут – без экзаменов, со стипендией, с общежитием!

– Ой, Сашка! Как здорово! Как я рада!

Алисе шёл семнадцатый год. У неё гибкая стройная фигура, коротко стриженные по последней моде светлые волнистые волосы, изящные бровки, румянец во всю щёку.

– Алиса! Какая ты… красивая!

– Ты только сейчас заметил?

– Нет. Но сегодня ты особенно хороша! Я будто впервые тебя вижу.

Я привлёк её к себе.

– Что ты! – вскрикнула она, отстраняясь. – Отпусти! Люди кругом!

– Слушай, пойдём на Волгу!

– Прямо так пойдёшь? В костюме и галстуке?! Да и я без купальника. Пойдём лучше к нам, я тебя покормлю.

– Родители на работе?

– Конечно! В колхозе сенокос. Они неделю как уехали. Дома один дедушка.

– Ну пойдём! У меня после экзамена аппетит как у стаи волков!

И мы пошли, взявшись за руки, по жарким ослепительно-солнечным улицам Марксштадта.

– Отгадай, кто я с сегодняшнего дня?

– Инженер?

– Техник-механик по тракторам, автомобилям, сельскохозяйственным машинам и орудиям! Инженером я стану только после института.

– А знаешь, что сказал наш преподаватель Иван Егорович? «Вы, – говорит, – потомки тёмных оборванцев!» Мне даже немного обидно стало.

– Что же тут обидного, если правда? Наши предки приехали на Волгу не за богатством, не за должностями. Баронов и графов, как у прибалтийских немцев, среди них не было. После Семилетней войны они толпами бродили по дорогам Германии без крова, без клочка земли, без еды, в лохмотьях – кто ж они были? – Конечно голодные оборванцы! Конечно тёмные и неграмотные – кто б их учил! Вдобавок к этим бедам за мужчинами охотились рекрутёры, хватали и продавали в солдаты в армии германских князьков и корольков и даже в Америку, где шла война за независимость от Британии.

– Знаю. Ведь в воскресенье мы с тобой играем в спектакле «Коварство и любовь», там об этом говорится: «Вчера семь тысяч сынов нашей родины отправлены в Америку… Там было и двое моих сыновей».[15]

– Да. В то время в Германии торговля людьми была самым прибыльным делом. Представляешь, они даже нашего Ломоносова продали в солдаты! Приехав на Волгу, немцы элементарно спаслись от гибели! И Екатерина Вторая позвала их не потому, что соскучилась по землякам, не затем, чтобы они научили русских работать, а затем, чтобы заткнуть дыру в границе, через которую совершали набеги степные кочевники. Немецкие колонии были выгодны и немцам, и российскому правительству.

– Я к чему вспомнила, что сказал Иван Егорович? Ты техник-механик, я стану учительницей. Мой отец был так рад и горд, когда я в прошлом году поступила в педучилище. Всем встречным говорил: «А вы слышали? – Моя дочь будет учительницей!» Его прямо распирало от гордости!

– Конечно! Учитель всегда был человеком, перед которым даже старцы снимали шапки! Нам с тобой повезло. Мы в нашем народе первое поколение инженеров, врачей, учителей!

– Правда! Если бы не Советская власть, ты бы сейчас не шёл со мной с экзамена в сером костюме, белой рубашке и галстуке, а махал косой на лугу – грязный, потный и вонючий, и ждал бы, когда Лизка и Марийка принесут тебе поесть.

– Скорей всего я был бы пекарем, как мой отец.

– Твой отец был пекарем?

– Да, с десяти лет он был учеником у пекаря Руша, а потом до четырнадцатого года работал в его пекарне… С перерывом на японскую войну.

– Я даже не знаю, кто такой Руш.

– Пойдём, я тебе покажу – тут недалеко.

Мы пришли к дому бледно-розового цвета в два этажа. Нижний – с небольшими оконными проёмами и треугольными сандриками[16]– казалось кряхтел под весом тяжёлого верхнего этажа с огромными светлыми окнами. К дому прижималась длинная одноэтажная, оштукатуренная и побеленная пристройка с редкими зарешеченными окнами.

– Это же контора кооператива «Пищевик»! – сказала Алиса. – А этот барак их склад.

– До революции здесь была пекарня Герхарда Руша. Наверху жил хозяин с семьёй, внизу были всякие хозяйственные помещения: магазин, контора, его кабинет. А в этом бараке выпекали хлеб. Сутками дымили печи, в деревянных ларях замешивали тесто, в них оно подходило, на них же спали рабочие – тесто ведь замешивали на ночь, чтобы к открытию булочных, в них с пылу с жару появлялись саратовские калачи и сдобные булки Руша. Мой отец работал здесь до того, как его забрали на империалистическую войну.

– Для одной семьи огромный дом! Видно, богатый был мужик.

– Он был миллионер! Отец рассказывал, что кроме хлеба Руш выпекал какие-то особенные пряники, рецепт которых был его священной тайной. Пряничное тесто закатывалось в дубовые бочки и выдерживалось полгода в холодном подвале при постоянной температуре, помнится, четыре градуса. Готовые пряники поставлялись к столу самого императора Николая Второго! На Руша работало пять человек, которые заработали ему миллион меньше, чем за десять лет.

– Тот ещё эксплуататор!

– Злодей! Отец уходил на работу в понедельник утром, а возвращался домой в субботу вечером. Миллионер Руш метался, как пёс, вынюхивая, не обворовывают ли его рабочие, не едят ли тайно его хлеб, или, того страшнее, не уносят ли булки своим семьям. Поэтому он на завтрак кормил людей кашей, на обед давал лапшу, а вечером – то, что оставалось от завтрака и обеда. От такой кормёжки отец видеть не мог мучное. Ослаб до того, что не мог поднять мешок муки.

– А куда потом делся этот Руш?

– Удрал за границу. Думаю, живёт сейчас в Германии. Таким как он Гитлер сильно по душе.

– Хорошо, что удрал.

– Я слышал, что рабочие искали его после революции, чтобы расстрелять.

– Зачем? Руки о таких марать! Они не достойны, чтобы помнили о них! Слава богу, что наше поколение забыло Рушей!

– Я спрашивал отца, смог бы он расстрелять его. Он сказал, как ты – не стал бы мараться.

Мы пошли к Алисе, поели холодной окрошки из простокваши с зелёным луком и укропом, потом отправились на Волгу.

Я вернулся домой только вечером. Дом моих родителей был обычным марксштадтским домом, то есть не утопал в зелени палисадника, а выходил торцом с голубым фронтоном и двумя добрыми глазами-окнами непосредственно на улицу. Вечером окна, как веками, закрывались синими ставнями и спали до утра. В невыносимую летнюю жару они оставались закрытыми и днём.

Дом прочно стоял на массивном кирпичном фундаменте, был выкрашен в тёмно-зелёный цвет, также как широкие ворота с калиткой.

Когда я вернулся, в доме садилась ужинать. Мать разливала по тарелкам суп со стручками зелёной фасоли, заправленный подрумяненной мукой. Отец, улыбаясь в седеющие усы, вышел из комнаты и пожал руку:

– Поздравляю с окончанием техникума! Мария и Лиза уже сообщили.

Подошла и мать, поцеловала в щёку.

– Слава богу. Садись скорей к столу! Заждались тебя. Наверное, опять с Алисой гулял?

Двенадцатилетняя Лиза и десятилетняя Мария, нетерпеливо крутясь у стола, восхищённо смотрели на меня.

– Мама, папа, он сдал на отлично!

– Вы уже сказали. Берите пример с брата, а то у вас одни тройки!

– Только по арифметике! – Мария скорчила обиженную рожицу.

– Откуда вы знаете, что я сдал на отлично?

– Знаем, ты всегда сдаёшь на отлично! А вообще-то мы встретили Костю Винтерголлера… Который с тобой учится… Учился. Он нам сказал. Он экзамен тоже на отлично сдал.

Отец подошёл к своему месту и, сложив руки, беззвучно зашевелил губами. Все, стоя, последовали его примеру.

Я давно был равнодушен к этой традиции, но не хотелось огорчать истово верующих родителей.

Закончив молитву и несколько секунд постояв неподвижно, отец сел, взял краюшку хлеба и зачерпнул первую ложку супа. За ним приступило к трапезе всё семейство.

– Я лучше всех сдал. – похвастался я через несколько минут. – Мне от Наркомзема дали направление в Саратовский сельскохозяйственный институт на факультет механизации! С общежитием и стипендией!

Мать отложила ложку и уставилась на меня округлившимися серыми глазами:

– И ты согласился?

– Конечно! Завтра будет выпускной вечер, нам вручат аттестаты, а мне ещё и направление.

– И сколько будешь учиться?

– Пять лет.

– Ещё пять лет! Господи! Ждали-ждали… Думала: закончишь учёбу, будешь работать, нам станет полегче, и вот опять… Сначала на Фёдора надеялись, а он женился и уехал. Ты был последней надеждой…

– Мама, ну что ты! Я стану инженером, буду хорошо зарабатывать. Моя учёба оправдается!

– Когда ты станешь инженером!? Когда будешь зарабатывать!? Я не доживу! Вся жизнь, вся жизнь прошла в нищете! И подохнем в нищете!

– Что ты, Катрин! – возразил отец. – Живём как все, сейчас, слава богу, не голодаем.

– Не голодаем! – передразнила мать. – Сейчас не голодаем! Но едим и оглядываемся: не съели ли лишнее, не объели ли детей. У Руша работал – голодали, потом два года на японской войне. Билась, как рыба об лёд, чтобы заработать и не умереть с голоду. Жила надеждой: ты вернёшься, заживём! Вернулся. Опять у Руша. Денег нет, ели, что ты от своего обеда приносил. Опять война – уже на три года ушёл. Пошла в служанки к адвокату Брауну. Смотрела, как хозяева обжирались и ненавидела их, а однажды не выдержала и сказала: «Мой муж в окопах вшей кормит, а вы жрёте белый хлеб, фрукты, пьёте вино, думаете, чего бы такого сожрать, чего раньше не жрали! И даёте деньги на войну – пусть она продолжается бесконечно!» Бросила им под ноги свой фартук и ушла. Как я тебя тогда ждала! А от тебя ни одной весточки! За три года…

– Ты же знаешь… Турки окружили нас в горах. Мы съели все ремни, ослепли от солнца и блеска снегов…

– А после революции, когда мы перебрались в Розенхайм к моим родителям и нам дали землю…

– Да… Мы так радовались!

– Недолго радовались! Тебя опять забрали в армию. Я осталась уже с четырьмя детьми. День и ночь молилась, чтобы ты вернулся.

– И бог услышал твои молитвы… Особенно в ту ночь под Варшавой, когда за нами гнались поляки…

– Потом двадцать первый год, когда умерли мать, потом отец… Не успели опомниться, уже тридцать третий, еле-еле продали дом за полмешка пшена и бежали куда глаза глядят. Голод, голод и голод. Вот третий год только не голодаем. Я старею, ты болеешь, кто поднимет Лизу с Марией? Фёдор отрезанный ломоть, у него своя семья. Одна надежда была на Александра! А он – опять учиться!

– Сестрёнок не брошу. Буду учиться и работать, – сказал я.

– Много ты наработаешь, учась!

– Такого шанса больше не представится. Жить в Саратове в бесплатном общежитии… Получать стипендию… Я бы всю стипендию отдавал вам…

– Тебе бы самому на неё прожить!

Лиза с Марией доели свой суп, чисто вымакали хлебным мякишем тарелки, а взрослым было не до еды, остывавшей перед ними.

– Ты что молчишь, Эдуард? – обратилась мать к отцу. – Скажи своё мнение.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.