Смута. Письма самозванки

Утро выдалось настолько холодным, что на стволах пушек появилась белая изморозь. Артиллерию Сапеги словно завернули в белое холодное покрывало. Замерзшие солдаты коронного гетмана жались к огню у костров, похлопывая себя ладонями по плечам, и пытались согреться.

– Зима пришла! – злобно пробурчал Сапега, кутаясь в лисью шкуру.

Выходя из своего шатра, он чуть не поскользнулся на мерзлой траве, но слуги вовремя успели подхватить его за руки. Железный шлем неприятно обжигал лицо. Вдали стучали топоры интендантской роты, заготавливая дрова. Телеги с рублеными сучьями катились по белому снегу, оставляя тонкие следы от деревянных колес.

– Скоро здесь непременно будут нужны сани, – мрачно заметил один из слуг. – Снег ляжет, и телеги не смогут проехать по сугробам.

Сапега недовольно скривился:

– Я уже дал распоряжение интендантам. Сани отберут у русских в соседних селениях. Надеюсь, русские так же мерзнут в своих мрачных стенах? – уже довольно произнес гетман.

На крепостной стене лавры все так же цепью горели огни факелов. Защитники монастыря тоже не понимали, из-за чего случился ночной переполох в польском лагере.

Кары небесные, не Божьи

– Вот он, Димитрий Иванович, царем нарекся! – Казаки бросили к ногам Димитрия бородатого мужика с подбитыми глазами.

Зеленый кафтан, шитый золотом, на нем был разорван в клочья, как и порты. Из-под хмурых бровей блеснул недобрый взгляд. Димитрий сошел с крыльца. Каблук его сапога оставил тонкий отпечаток в подмерзшей земле. Дмитрий брезгливо поморщился и рявкнул:

– Сколь еще сидеть в этом болоте будем?

Казаки потупили взгляды и расступились, пропуская царя к новому самозванцу.

– Царь московский, значит? – прошипел Димитрий. – А где короновали тебя?

– Так и не короновали вовсе, – буркнул исподлобья мужик.

Казаки и стоявшие поодаль ляхи взвились дружным хохотом.

– Отчего тогда царем нарекся?

Димитрий ухватил мужика за бороду и что есть силы дернул вверх. Мужик взвыл и повалился на землю. К нему тут же подскочили стрельцы и начали изуверски пинать сапогами.

– Это тебе за царя! – приговаривал, расплывшись в довольной улыбке, Димитрий. – А это за царевича, самозванец!

Ноги стрельцов ходили по телу несчастного, словно розги по спине нерадивого школяра. Мужик, принимая тумаки, выл и умолял о пощаде.

– Ну, хватит, – остановил стрельцов Димитрий. – Убьете ненароком.

Дмитрий присел на корточки и ухватил мужика за спутанные, перепачканные грязью волосы.

– Еще государи есть, кроме тебя? – прохрипел он, отрывая голову несчастного от земли.

– Не знаю, государь, – хрипел мужик. Из его рта булькнули кровавые пузыри и пошла белая пена.

– Вздерните его прямо здесь, на моем дворе! – распорядился Димитрий. – Чтобы другим неповадно было.

Марина наблюдала за происходящим из окна горницы. Рядом терся о руки Кочубейка.

– Жесток московит! – прошипела она в адрес самозванца-мужа. – Бог ему судья.

Она фыркнула и, улыбнувшись, посмотрела на арапчонка.

– Доволен ты своим нарядом? – спросила Марина.

Кочубейка кивнул:

– Доволен, царица. Только страшно мне здесь.

– Тебя обидели? – злобно прошипела царица.

Кочубейка помотал головой. Марина провела ладонью ему по волосам.

– Скажи, что хочешь, Марыська, – прошептала царица, – все для тебя сделаю.

Кочубейка понял, что пришел его час. А чего желать шуту? Воли? Так не отпустит царица, да и что ему одному с этой волей делать?

– Вели, госпожа, сыскать мне доброго дядьку казака, – пронудел Кочубейка.

– Казака? – удивилась Марина.

– Вели, царица! – заныл шут. – Он меня от смерти спас.

– Имя хоть помнишь? – спросила Марина.

– Кажется, Зырян зовут. С Дону он.

Марина согласно кивнула:

– Cыщу, Марыська, обязательно сыщу.

Она притянула арапчонка к себе и стала нежно гладить по голове.

Казаки и стрельцы, несмотря на подмерзшую землю, довольно быстро выкопали посреди царского двора яму под столб, на котором по будущему указу царя московского Димитрия должны были повесить пойманного самозванца.

– Иди, пиши указ! – Димитрий пнул ногой дьяка-писаря, торчавшего у него за спиной.

– Чего писать-то? – осведомился дьяк.

– Пиши, что по указу моего величества самозванец Иван, причисляющий себя к сводному брату царя московского, приговаривается к повешению.

Дмитрий поежился. Холодает. Редкие снежинки осыпали крыши изб Тушино.

– Беги, ирод! – ругнулся царь. – Поторапливайся.

Дьяк исчез. Димитрий смотрел на изувеченное тело самозванца, лежащее на мерзлой земле. Уже второй самозванец в его руках. Сколько их еще будет?!

– Туточки я, государь… – Из-за спины вынырнул дьяк со свитком.

– Веревку-то приготовили? – поинтересовался Димитрий у гогочущей толпы из стрельцов, казаков и ляхов.

– А как же, твое величество? – буркнул один из казаков. Он вынырнул из толпы и бросился к столбу. – Еще с прошлой недели лежала.

Казак лихо вытянул конец пеньковой веревки рукою вверх.

– Смазали гусиным жиром, твое величество, чтобы затягивалась хорошо.

Дмитрий удовлетворенно кивнул. Вешать – тут его воинство мастера, а Москву взять пупок развязался.

– Готово, твое величество! – истошно заорал казак, слезая с приставной лестницы.

Димитрий махнул рукой.

– Тащите сюда самозванца! – заорал казак у виселицы.

Из толпы выскочили два стрельца и бросились к неподвижно лежащему самозванцу. Тот еще был жив, но удары сапог повредили ему внутренние органы, отчего он хрипел и булькал кровью. Мужика в разорванном кафтане подтащили к столбу и накинули петлю с веревкой.

– Все готово! – отрапортовал казак. – Можно вешать.

Он довольно улыбнулся, ожидая знак от царя. Изо рта самозванца на землю стекали сгустки крови и слюны. Казак брезгливо поморщился и отошел, оставив приговоренного покачиваться в петле, пока тот мог еще сам стоять на березовом чурбаке.

– Погоди еще, – остановил его Димитрий. – Что мы, изверги какие, али нехристи? Читай приговор, дьяк.

Дьяк на коротких ножках выскочил вперед и развернул свиток.

– По указу его царского величества самозванец Август, нарекшийся братом царя, приговаривается к повешению.

Толпа оживленно загудела.

– Ловко это он с самозванцами, – тихо прошептал один из казаков другому в ухо.

– Боится его величество, – в ответ буркнул его товарищ, – чует за собой грех.

Казаки вновь уставились на казнь. Димитрий махнул рукой. Березовый чурбан покатился по земле. Веревка дернулась и натянулась, затягивая на шее несчастного петлю. Изо рта самозванца хлынул поток алой крови, глаза бешено завращались в глазницах, а затем вылезли почти наружу.

– Порядок, твое величество, – удовлетворенно хмыкнул казак, руководивший казнью.

– Закрой глаза, Марыська… – Марина оттащила своего шута от окна.

Димитрий хлопнул входной дверью в своих хоромах. Войско еще некоторое время стояло на месте, обсуждая казнь самозванца, затем стало тихо расходиться по своим домам.

* * *

Царь сидел за столом, разглядывая содержимое шкатулки, недавно поставленной казаками на его величества царский стол. Войско в помощь польскому гетману Яну Сапеге он отправил. Лавра падет еще до Рождества.

«Падет, возьмет гетман непокорную обитель».

Димитрий перевел глаза на киот. Богородица с младенцем смотрели на него всепрощающим взором. Не укоряя, не виня и, может быть, даже в чем-то понимая его. Смотрели они так, как Спаситель смотрел на Иуду. Смотрел, любил и не осуждал. Ведь он, Димитрий, «азм есть царь московский, защитник народа и веры». Димитрий вспомнил о Филарете. Не зря он притащил к себе монаха из монастыря под Ростовом.

Никитка крутился около царя с бумагой и чернильницей. Хотел переписать содержимое шкатулки, когда царь потеряет к ней интерес. Наконец Никитке надоело ходить вокруг да около, и он, бросив бумагу с чернильницей и пером на стол, сел на скамью напротив царя.

– Может, ты поспешил вешать-то самозванца, твое величество? – буркнул Никитка.

– Чего так?

Димитрий недовольно бросил взгляд на слугу и стал крутить в пальцах золотой перстень, что давеча ему привезли казаки, разграбившие одно из поместий под Москвой.

– А так, твое величество.

Никитка подпер лицо ладонями и скривил недовольно рожу. Дмитрий оторвал взгляд от перстня и криво улыбнулся.

– Чего это поспешил-то? – переспросил он.

Слуга усмехнулся в ответ и произнес:

– Уж больно на тебя самозванец этот похож был. Ты-то и не приметил вовсе.

Словам слуги Димитрий поначалу не придал никакого значения. Не первый раз он самозванцев вешал. Будут и другие.

Никитка продолжал сидеть на табурете, смотря Димитрию прямо в глаза. Порезанное веко Никитки нервно подергивалось. Это вывело Димитрия из равновесия.

– Похож, говоришь? – переспросил царь.

Никитка кивнул лохматой шевелюрой. Димитрий бросил перстень обратно в шкатулку и встал из-за стола. Он посмотрел на Марину, которая о чем-то тихо разговаривала со своим шутом, затем перевел взгляд на лик Спасителя. Злобно пнув ногой скамью, царь подошел к киоту и перекрестился. Шут царицы неожиданно вздрогнул.

– Не бойся, Марыська. – Марина ласково погладила арапчонка по кудрявым черным волосам.

– А ну, пошли во двор! – бросил он на ходу Никитке.

Входную дверь царь ударил с такой силой, что та со свистом распахнулась, едва не прибив спящего за ней стрельца из охраны. Димитрий деловито вышел на крыльцо.

Тучи над Тушино ползли темным ковром. Холодные тугие капли дождя, падая в лужи, отпевали собственную панихиду по повешенному. Ветер словно пытался разговорить криво сколоченную глаголем виселицу, отчего та скрипела и трещала в ответ. Тело недавно повешенного самозванца висело неподвижно. Его вылезшие из орбит глаза с молчаливым укором взирали на затянутые тучами небеса и вопрошали: «За что кары такие, Господи?»

– Снимите мне его, – потребовал Димитрий.

– Зачем, батюшка? – испуганно дернулись стрельцы. – Мертвяку в лицо заглядывать – что со смертью целоваться.

Стрельцы отступали и молчаливо крестились.

– Сымайте, говорю! – грозно рявкнул Димитрий.

Митрополит Филарет, молча насупив брови, смотрел в замызганное оконце на очередную причуду самозванца.

«Чего это он удумал, стервец. Мало того что повесил, так еще снять велит. Зачем?»

Митрополит погрузился в раздумье:

«На кой царю потребовалось снимать с виселицы мертвяка, которого по его указу и повесили? Может, ошибся Димитрий? Повесил не того?»

Филарет ближе прильнул к оконцу. Но самозванец сам назвался Августом, братом царя. А все братья покойного Димитрия Ивановича уже с Богородицей говорят. Самозванец, нечего и голову ломать. Филарет успокоил свое сердце и отошел от окна.

Казаки, не боявшиеся ни черта, ни дьявола, притащили деревянную лестницу и срезали веревку. Мертвяк глухо шлепнулся на сырую землю и уткнулся лицом в лужу. Димитрий осторожно, чтобы не поскользнуться на мокрых ступенях крыльца, спустился вниз и широким шагом направился к виселице. Остановившись у тела самозванца, он долго смотрел на него, не решаясь перевернуть мертвеца к себе лицом. Затем носком сапога он показал казакам, что хотел бы видеть лицо самозванца. Те, быстро сообразив, что от них требует царь, бросились к мертвяку и перевернули его лицом к небу.

Никитка тихо подскочил к царю и, выглядывая у него из-за спины, стал рассматривать мертвяка. Димитрий стоял над телом повешенного, словно египетский сфинкс.

– Похож, ой, похож! – слезно запричитал Никитка, дергая Димитрия за полы кафтана. – Вылитый ты, твое величество, только чуток моложе и красивше, – завыл Никитка. – Может, и правда царевич, твое величество? Словно ты сам себя повесил.

– Это ты к чему? – истерично завопил Димитрий.

Никитка испуганно попятился и, крестясь, запричитал:

– Уж больно похож он на тебя.

Димитрий рассвирепел и пнул тело мертвеца ногой.

– Уберите с глаз моих долой! – нервно закричал царь. – Не хочу видеть на своем дворе.

Казаки бросились к телу и, подхватив его, потащили за ворота. Филарет, испуганный криком царя, бросился к окну.

Димитрий, шлепая каблуками сапог по грязи, быстро шел к своим хоромам. На его лице играла не то кривая ухмылка, менявшаяся на угрюмое выражение, не то зловещая радость от чего-то, понятного только ему лично. Следом за ним, согнувшись в три погибели, бежал слуга Никитка. Казаки тащили тело повешенного прочь.

– Вот ведь как бывает, – перекрестился Филарет. – Неисповедимы пути Господни. Всем нам воздастся от Тебя, Господи!

Филарет еще дважды перекрестился и пошел вглубь избы, где на резной деревянной подставе лежал раскрытый «Апокриф», что он всегда читал на ночь.

Ночью царю Димитрию снился страшный сон, будто сидит он на престоле в Грановитой палате, а вокруг трона живые царевичи столпились. Кланяются, подают челобитные. Все тут: и царевич Август, и царевич Клемент. Улыбаются, ласково заглядывают в глаза. Димитрий развернул одну из челобитных.

Писано: «Государь ты мой, великий князь и царь Московский Димитрий Иванович! Повесил ты меня ладно, на веревку не поскупился, и на том благодарен. Помер я хорошо. Да вот только на небо я не попал. Не встретился с Богородицей и Спасителем нашим, ибо тело мое твои казаки не похоронили по христианскому нашему обычаю, а сбросили в реку, как собаку паршивую. На том молю тебя, государь, тело мое найди и предай земле. Твой братец Август».

Димитрий пронзительно закричал и вырвался из оков ужасного сна.

– Воды мне! – оглашено закричал царь.

Димитрий бросился к киоту и упал на колени.

– Грешен, грешен! – шептали его потрескавшиеся губы.

Никитка вскочил с лавки и бросился к царю.

– Сон худой приснился, батюшка? – вопрошал он, сжав Димитрия в объятиях и гладя его по волосам. – А ты помолись, помолись, чай, отпустит.

Царица Марина, испуганная внезапным криком в опочивальне царя, крепко сжала руку арапчонка, сидевшего рядом с кроватью.

Двери в царскую опочивальню заскрипели, и на пороге появились слуги с испуганными лицами. Никитка продолжал стоять рядом с царем на коленях, пока тот истово молился.

На столе забрякали посуда и тазики. В хоромы царя спешно явился польский лекарь Збрынько. Осторожно подняв царя за руки, слуги уложили Димитрия на кровать. Никитка, с укоризной бросив взгляд на лики святых, бросился к постели царя. Поправив Димитрию подушку под головой, он отогнал от кровати слуг.

Тело царя сотрясала мелкая дрожь. Никитка посмотрел на лицо Димитрия. Царь, сжав зубы, что-то прохрипел. Затем еще раз. Никитка приклонил голову к лицу Димитрия, пытаясь расслышать, что тот говорит. Но из груди самозванца вырывался лишь глухой хрип с обрывками слов. Кое-что из этого хрипа Никитка все же сумел уcлышать: «Август».

– Да это ж повешенный давеча самозванец! – воскликнул Никитка.

Слуги, сгрудившиеся полукругом за постелью Димитрия, испуганно попятились. Никитка выхватил из таза сырую тряпицу и уложил ее на лоб царю.

– Да ты никак болен, батюшка, – вскрикнул Никитка. – Зовите к царю митрополита Филарета! – заорал он.

– Никак царь помирает, раз митрополит потребовался, – зашептались по углам слуги.

– Не помирает, а жар у него! – заорал на них Никитка. – Брысь все отсюда вон.

Слуги, шепчась, стали нехотя расходиться по комнатам.

Филарет закрыл молитвослов. Достаточно времени он сегодня молился. Пора и отдохнуть. Свечи в доме догорали.

«Подкину еще в печь дров», – подумал митрополит, обувая ноги в домашние чуни. Но тут раздался стук в дверь.

– Владыко! – проскулил за дверью чей-то встревоженный голос.

– Иду, иду! – пробасил Филарет, поднимаясь с кресла.

В дверях мелькнуло испуганное лицо одного из слуг царя.

– Царь болен или помирает! – жалостливо сообщил слуга. – Велели за тобой послать.

Филарет усмехнулся:

– Другого времени для потехи не нашли.

Слуга испуганно замотал головой.

«Здоров царь как бык был, какого лешего ему помирать».

Филарет подпер бока руками и сердито рявкнул:

– Чего опять удумали, стервецы?

Митрополит не поверил слуге. Еще днем Димитрий лихо управлялся во дворе. Казнил самозванца, некого Августа Ивановича. А на завтра собирался с царицей Мариной на конную прогулку, и вот на тебе, помирает царь.

«Враки все это и воровская потеха».

– Не пойду я! – злобно продолжил Филарет. – А коли нужно чего, встретимся в храме на утренней молитве.

– Владыко! – слуга упал на колени. – Истинный крест тебе говорю. Беда с царем. Занемог он, владыко. Трясет всего.

Филарет нахмурил брови: может, и вправду болен царь?

– Жар у царя? – спросил митрополит. – А за лекарем посылали?

Слуга вскочил на ноги и закивал головой:

– Поляки своего лекаря прислали.

– Бесово отродье! – ругнулся Филарет. – Беги да скажи им, мол, придет митрополит. Сейчас обуюсь только.

Никитка радостно заулыбался в ответ и рванул в двери.

Филарет шлепал по лужам. Его посох погружался в осеннюю грязь Тушино, так же, как и все Московское государство погрузилось в черную пелену междоусобицы и смуты. Небесные очи святых заглядывали ему в душу и сердце, спрашивая его: «Доколе, Филарет, будет продолжаться смутное время? Доколе русские будут убивать и грабить русских? Доколе будут пылать в пламени святые обители? Почему ты, русский митрополит Филарет, не остановишь всю эту бесовскую вакханалию?» Ответа на эти вопросы у митрополита Филарета не было. Царь Димитрий обещал учредить в Тушино патриарший престол и возвести его, Филарета, в сан. Успеет ли?

Филарет открыл дубовую дверь в царские покои. В комнате было почти тихо. Тишину прерывали лишь негромкие стоны Димитрия в постели да причитания слуги Никитки, меняющего царю на лбу мокрую тряпицу. Царицы Марины подле самозванца не было. Филарет перекрестился у домашнего иконостаса и решительно направился к кровати царя.

Услышав скрипящие половицы, Димитрий открыл один глаз. Филарет пришел. Это несколько успокоило стоны царя. Жестом Димитрий показал Никитке, чтобы тот приподнял его голову, так как он, царь, желает беседовать с митрополитом. Филарет подошел ближе. Что скажет ему Димитрий? Что посулит?

Что царь просто болен, Филарет не сомневался. На дворе поздняя осень. Хворь на тело натянуть немудрено, коли крепости не только в теле, но и в душе не сыскать.

Ну да ладно, хворь сию телесную лекарей дело лечить. Его же, Филарета, забота – снимать хворь душевную да сердечную. Но иная хворь сердечная так обнимет, что никакими деньгами и царствами от нее не откупишься. И лечить эту хворь можно лишь постом и молитвами. И то если на то Божья воля будет. Иную хворь и молитвами грешнику не отмолить. Так и сгинет в чертогах подземных.

Но Филарету сейчас нужен был живой царь. Он помнит свое обещание сделать митрополита Филарета русским патриархом.

Филарет пригладил прядь седых волос. Димитрий, сложив руки крестом на груди, с мольбой смотрел на своего митрополита.

– Да ты никак помирать собрался, твое величество? – отчетливо произнес Филарет.

Сказал так, чтобы кто за дверями подслушивал, услышали. Никитка с другой стороны постели бросился к голове царя, чтобы поменять тряпку.

– Да погоди ты с тряпицей своей, – остановил его Филарет. – Не то царю сейчас нужно.

Филарет посмотрел Димитрию в глаза. Царь, поняв, что Филарет угадал его мысли, тихонько кивнул головой и проскулил:

– Верно, владыка. Грешен я.

Филарет, соглашаясь, кивнул:

– Знаю, что грешен, что с того. Молиться будешь, воздастся!

– Я не о том, владыка! – вновь заскулил Димитрий.

– О чем же? – сурово спросил Филарет.

– Август этот, царевич, мною вчера повешенный, так он…

Филарет придвинулся ближе.

– Август, говоришь?! – Филарет рассмеялся. – Мало ли ты самозванцев казнил да вешал?

Из левого глаза Димитрия выкатилась слеза.

– Уж больно этот Август на меня похож, – проскулил Димитрий. – Ране не заметили, а потом с веревки сняли да и присмотрелись.

Филарет улыбнулся.

– Видел я, как вы его с веревки скинули, – подтвердил митрополит.

Димитрий кивнул.

– Вот и сдается мне, владыко, может, и правда это братец мой был.

На лицо у Филарета сначала полезла улыбка, затем она сменилась усмешкой, и наконец лицо митрополита приняло скорбное выражение.

– Ну, был и был. Братец али нет, нам про то неведомо.

Филарет повернулся к иконостасу и перекрестился. Затем он положил свою руку на ладонь Димитрия и крепко сжал ее.

– Царство у нас одно, и царь один. Другой не надобен.

Дмитрий, поняв, к чему это сказал Филарет, облегченно выдохнул и утер слезу.

– Ну вот и славно, – улыбнулся митрополит. – Пойду я, поздно уже.

– А ежели опять сниться будут? – простонал Димитрий.

Филарет остановился посреди комнаты и уставился на царя:

– Кто сниться будет?

– Царевичи все эти самозванные, – проскулил Димитрий.

– А ты гони их крестным знамением. Это диавол играет! – сухо произнес Филарет. – Подсовывает он тебе мертвяков.

Димитрий испуганно перекрестился.

– Знаю, вера твоя крепка! – добавил Филарет.

Царь кивнул.

– Обещал в сан положить патриарший, – напомнил Филарет.

Дмитрий приподнялся на подушке:

– Завтра, владыко, сделаю тебя патриархом русским. Богородицей клянусь.

Димитрий перекрестился и залез под одеяло с головой. Филарет сурово посмотрел на него.

– Владыко, – остановил его голос царя. Димитрий высунул морду из-под одеяла. – Хочу завтра совет царский собрать.

Взгляд митрополита скользнул по окнам. На дворе было темно, и в ночи раздавались только окрики-переклики стражи да караула.

– Что за совет? – осведомился Филарет.

– Хочу указ издать, чтобы какого ежели самозванца повстречали, вешали там же. Ко мне в Тушино не возили.

Филарет усмехнулся:

– Твоя воля на то. Делай как знаешь.

– Одобряешь? – вкрадчиво спросил Димитрий.

– Коли твоему величеству спокойнее так, то даю свое благословение.

Царь, улыбаясь, закивал.

– На совет все равно приходи, владыко! – крикнул он, когда дверь за Филаретом почти закрылась. – Казачий приказ учредим. А то разгулялись казачки больно.

Филарет согласно кивнул и захлопнул дверь.

Дары волхвов

В избе пахло травами. Сладкий запах щекотал ноздри так, словно кто-то пытался засунуть в них соломину. Руки были перевязаны белым полотенцем и сложены на груди. Мебели, кроме грубо сложенной печи, в доме не было.

Молодая девушка принесла отвар в глиняной чашке.

– Выпей это, казаче, и тебе станет легче, – тихо произнесла она. – Отвар из зимних трав и корений. Дает силу и вещие сны.

Зырян попытался приподняться.

«Вещие сны», – повторил он про себя.

Девушка поднесла чашу к лицу казака. Сначала отвар показался ему горьким и противным, но с каждым глотком и с каждой каплей он превращался в нектар. От сладкого у Зыряна засосало под ложечкой. Губы стали слипаться, а веки налились приятной тяжестью. Его рука больше не могла поддерживать тело, и он тихо опустился на постель.

«Вещие сны, казаче, – пропел в отдалении нежный девичий голос. – Вещие».

Глухой удар на монастырской звоннице заставил вскочить беглого казака на ноги. Конь стоял рядом, даже не привязанный. Где-то не очень далеко играли трубы и били барабаны.

«Может, смотр какой?» – подумал казак.

Шатер монастырской угловой белой башни почти упирался в темное покрывало облаков, проплывавших над ее вершиной. У подножия башни с какими-то своими заботами суетились стрельцы. К башне подкатила черная карета. Ее пассажиров Зырян не видел. Ему навстречу скакал стрелецкий разъезд с саблями наперевес.

– Плохо дело, брат… – Зырян похлопал коня по гриве. – Надо уходить.

Вскочив на круп жеребца, казак лихо дернул поводья и устремился в сторону леса. Погоня остановилась. Ей незачем был этот пришлый, однако лишние глаза были ни к чему.

Зырян гнал по бескрайнему полю, ночь уже расправляла над ним свои крылья. У реки, что в сумерках вилась темной змеей, мерцало пламя костра. Казак спрыгнул с лошади и подошел к костру. В котелке булькала кипящая вода, а на платке чуть поодаль лежала вязанка травы.

– Казаче! – раздался задорный смех.

Зырян вздрогнул. Ксения. В полумрак костра вплыла Годунова.

– Все увидел, что хотел? – спросила Годунова, укладывая мятую траву в корзину.

– Что в лавре? – осторожно спросил Зырян.

– Поляки предприняли штурм, – ответила Ксения, – но у них ничего не вышло. – Годунова улыбнулась. – Тот арапчонок, что ты ищешь, в лагере у Марины Мнишек.

Зырян кивнул головой:

– Я догадывался. Я не смог его уберечь.

Годунова подплыла ближе и положила Зыряну руку на плечо.

– Ступай в Москву, казаче, и возьми свои гроши. После можешь идти в Тушино. Тебя там никто не опознает.