Смута. Письма самозванки

– На кой черт мне ваша Москва.

– Москва всем нужна! – довольно пробурчал хорунжий и всей лапой ухватился за кружку.

Заруцкий видел, как ходит по горлу его кадык, заглатывая сладкое виноградное пойло. Он даже на минуту увидел, как из этого выпирающего кадыка на зеленую московскую траву будет хлестать алая кровь.

Филарет перекрестился и полностью зашел в царские хоромы. 3авидев русского митрополита, глаза поляков тут же налились пьяной злобой. Деревянные миски опустились на стол, и в горнице воцарилась мертвая тишина. Рожинский молчаливо опустил саблю и отошел в сторону, пропуская Филарета вперед.

– Здравия желаю, твое величество, – буркнул митрополит. – Говорить со мной хотел?

Пьяная рожа царя расплылась в недоброй ухмылке.

– Хотел, хотел, – закивал Димитрий митрополиту. – Стрельцы сказывали нам, будто бы ты, Филарет, на нашем царском дворе лазутчика Шуйского поймал. Поймал да к себе в избу спровадил. Не допросил. От караула укрыл. Кого прячешь, митрополит?

Димитрий бросил недоеденную курицу в тарелку. Слуга платком утер стекавший по подбородку царя жир. Царица заинтересованно повернула голову к царю.

– Какой лазутчик? – с акцентом спросила она. Обычно говорила Марина без польского акцента, но сейчас намеренно исковеркала произношение русских слов. Этим она надеялась вывести из равновесия такого всегда спокойного митрополита Филарета.

Филарет усмехнулся:

– Поймал, твоя правда, государь, да только не лазутчик это вовсе, а мальчонка.

Димитрий оскалился:

– А ну покажи.

Кочубейка от страха сильнее вжался в спину Филарета. Митрополит тихонько вывел мальчонку и поставил его перед собой, опустив ему свою широкую ладонь на чело.

– Марыська! – внезапно вскрикнула царица, затем ее глаза закатились, а тело беззвучно повалилось на перильца трона.

– Царице дурно! – завизжали слуги.

Димитрий вскочил с трона. Марину уже вытащили из-за стола и уложили на лавку, обмахивая платком.

– Чего это с царицей, владыка? – непонимающе пробурчал Димитрий.

– Это у тебя спросить надо, – мрачно заявил Филарет. – Ты царь, тебе и знать положено.

Дмитрий встал из-за стола и обошел лавку, где слуги суетились над упавшей в обморок царицей.

– Что с ней?

Димитрий склонился над царицей. Губы Марины посинели, а дыхание стало прерывистым и хриплым.

– Не падучая хоть? – предположил царь.

Служанка отчаянно замотала головой.

– Царица переволновалась! – буркнула, обтирая ее лоб холодной тряпицей.

Попойка в царских хоромах тут же стихла. Поляки с угрюмыми и молчаливыми лицами вкладывали сабли в ножны и, напоследок приложившись к вину, тихо исчезали в дверном проеме. Остались лишь гетман Рожинский да казачий атаман Заруцкий.

Царица тихо открыла глаза.

– Осторожней, государыня.

Слуги тут же подхватили ее под руки, чтобы не дать оступиться. Марина сделала шаг вперед и протянула руки навстречу арапчонку.

– Куда же ты пропал? – запричитала она. На глазах царицы появились слезинки. – Марыська, – вновь прошептала Марина и, ухватив арапчонка за руки, притянула к себе.

Филарет, смутившись, сделал шаг назад.

– Так мальчонка это, государыня, – пробурчал он, – не девица.

Марина вновь злобно зыркнула на митрополита, да так, что тот от неожиданности сделал еще один шаг назад. Царевна продолжала тискать в своих объятиях арапчонка. Димитрий обошел их и сел на свое место. Такая радостная встреча разозлила его и вызвала ревность.

– Коли меня бы так царица русская любила, как своего шута, – проревел он, – так не только Москву, всю Русь бы к ее ногам положил.

Гетман Рожинский пребывал в смешанных чувствах. Он стоял в углу и тихо сопел, не решаясь ничего сказать, но Заруцкому и без его слов было все понятно. Царица нашла своего пропавшего шута. Не без помощи митрополита, конечно, но нашла. Возможно, это со временем растопит лед в отношениях Филарета и Марины, несмотря на то что она по-прежнему оставалась католичкой.

Димитрий еще раз приложился к вину. Его рассудок окончательно помутился, и в голове повис густой и непроглядный туман.

– Все вон отсюда! – истошно заорал царь. – Царица, останься со мной.

Марина махнула слугам рукой, и челядь увела с собой арапчонка в другую половину дома. Филарет, отвесив царю поклон и перекрестившись, вышел из царских покоев. За ним молчаливо проследовали князь-гетман и Заруцкий.

– Им нужно остаться наедине и решить свои проблемы, – прохрипел Рожинский. – Рано или поздно это должно было случиться.

Заруцкий ничего не ответил, а лишь уверенно зашагал в пустоту опустившейся ночи.

Марина медленно подошла к канделябру и зажгла свечи. Пламя вспыхнуло ярко, осветив почти пустые хоромы. Димитрий Иванович продолжал неподвижно сидеть на своем троне.

– Государь, я должна идти, – громко заявила царица так, чтобы Димитрий мог услышать ее слова.

Самозванец открыл глаза и медленно сполз с трона. Облокотившись на табурет, он тяжело встал и осмотрел свои хоромы. Полумрак от горящих свечей отбрасывал причудливые тени на фигуру царицы Марины, стоявшей у окна. Лики с иконостаса словно с укоризной взирали на мужчину и женщину, оказавшихся в этом месте не по своей воле.

– Где все? – прохрипел он заплетающимся языком.

– Все покинули нас до утра, – тихо объявила царица.

Внезапно на царя налетел какой-то приступ бешеной ревности. Димитрий подскочил к Марине и с силой сжал запястья ее рук.

– Ты должна стать моей! – захрипел царь, пытаясь разорвать на Марине платье. – Сейчас же. Я не могу ждать.

Марина шипела по-польски и пыталась скинуть с себя разнузданного и пьяного царя, но его лапы крепко вцепились в дорогую ткань ее платья, словно когти хищной птицы в беззащитного кролика. Они упали на кровать, где продолжали ворочаться, перемежая свою борьбу проклятиями и ругательствами, частью на русском, а частью на польском языке.

Стража ушами прильнула к доскам дверей, пытаясь понять, что происходит внутри.

– Дерутся панове! – криво усмехнулся один из казаков.

Наконец Марине удалась выскользнуть из-под царя.

– Станешь царем, – прохрипела она, – и только тогда я стану твоей.

Димитрий слез с кровати и бессильно опустился на пол. На его морщинистом лбу выступили капли пота. В руках царицы блеснул кинжал.

– Дайте еще вина! – проскулил царь. С уголка его губ стекла белая струйка пены.

– Заберите царя! – крикнула Марина слугам.

Димитрий захрипел и повалился на бок. Стража у дверей в покои царя удивленно подняла брови и непонимающе пожала плечами.

– Не убились они там? – спросил один из казаков своего товарища. – Глянь-ка, Никитка, что там у царя с царицей?

Никитка испуганно замотал головой и перекрестился.

– Сам глянь! – исподлобья буркнул он.

– Упаси меня Бог!

Глава лавры

Пушки не переставая били по крепостной стене лавры целую седмицу. Железные ядра вгрызались в монастырскую стену, словно топор в мягкую древесину. Красное крошево кирпичей летело вниз, на землю, оставляя после себя глубокие выбоины в стенах монастыря. Орудийная прислуга таскала между пушек пороховой заряд и ядра.

– Шибче давай! – орал бесноватый поляк в желтой кирасе, наблюдая, как его солдаты забивают в жерло пушки мешки с порохом.

«Стоит лавра, и никак их оттуда не выкурить», – про себя огрызнулся Сапега.

Он резко повернул голову на восток. Поляки метались вдоль глубокого рва, преграждавшего им путь к крепостным стенам лавры. По ним огрызались пищали с монастырских стен. Подстреленные ляхи громко вскрикивали, а кто и просто тихо охал, многие валились в этот самый ров. На дне уже образовалась куча тел в латах.

Сапега недовольно скривился:

– Еще немного, и московиты из лавры нас всех здесь положат.

– Не положат, ясновельможный пан! – с улыбкой выкрикнул усатый гусар на черном как смоль жеребце.

Гонец быстро спешился и протянул Сапеге свиток.

– Из Тушино, от царя, – пояснил поляк.

Сапега ухмыльнулся:

– Этот царь наконец-то протрезвел и шлет подмогу?

– Будем надеяться, ясновельможный пан, – буркнул гусар.

Из-за зубцов крепостной стены высунулось бородатое лицо московита.

– Эй, ляхи, не наелись еще? – с усмешкой закричал он. – А то подходите, мы вас еще угостим.

Московит скривил рожу и сделал рукой дулю. То ли шлем был ему не по размеру, то ли завязки развязались, но шлем лихо соскочил с головы и, звонко ударяясь о стену, полетел вниз. Защитник лавры с досадой махнул рукой и, вновь показав полякам дулю, исчез из проема.

Сапега дернул за поводья коня, но, проехав несколько метров, крикнул гусару:

– Придут люди царя, отправляй их в атаку. Своих побереги.

Гусар провел ладонью по усам и ехидно ухмыльнулся:

– Будет сделано, ясновельможный пан, не сомневайтесь.

– В монастыре жрать нечего, – добавил поляк. – Намедни обоз из Москвы от Шуйского постреляли да изрубили. Сдохнут с голоду.

Сапега улыбнулся, но его улыбка была натужной. Пану самому иногда казалось, что ничем не пронять этот мятежный монастырь. Словно небесный покров раскинули над сей обителью. Сапега тронул жеребца и направился в свой лагерь.

Все дороги крепко обложены караулами. Со стороны Южной башни и Красных ворот его солдаты роют подкопы. Никуда московиты не денутся. А как зажгут фитили в подкопах, рванет дюжина бочек с порохом, взлетит в воздух южная стена, и тогда нужен будет большой штурм, чтобы враз сломить сопротивление монахов.

Ногу у лодыжки ломило. Спешился с коня неудачно. Лекарь немец осмотрит.

Впереди показался десяток польских гусар.

«Это куда они на ночь глядя собрались?» – подумал Сапега.

Гусары, словно уловив его мысли, остановили коней. Из отряда вынырнул всадник и помчался навстречу гетману.

– Ясновельможный пан, вас потеряли в лагере.

– Ничего страшного! – отмахнулся Сапега. – Я здесь недалече. Осмотреться хочу.

Гусар согласно кивнул.

– Я буду сопровождать! – отчеканил он и пристроил своего коня позади Сапеги.

– Незачем! – вновь отмахнулся гетман. – Лагерь уже близко. Караулы на месте.

– Лазутчики московитов, – возразил гусар, – Шныряют по окрестным оврагам и деревенькам.

Сапега ухмыльнулся:

– Деревенькам, говоришь?!

Он поправил карабелу на ремне и довольно хмыкнул:

– Нет тут никаких деревень, рыцарь. Все пожгли. Одни монастырские стены остались. Ни порох их не берет, ни сабля.

– Взорвем стену, и первыми на штурм отправлю тушинское воинство, свое нужно поберечь. Король и так не слишком доволен их успехами в Московии. Ну да бог с ним, с королем.

Сигизмунд слаб, не хозяин в королевстве. Шляхта – вот истинная природа польского духа. Ее и беречь надо.

В лагере Сапеги было шумно. Воины готовились к новому дню. Наемники, сгрудившись кучкою у костров, чистили пищали и пистоли. Фуражисты кормили лошадей сеном. У некоторых из орудий от постоянной пальбы не выдержали оси колес, и пушки заваливались на бок лафета.

В палатке Сапеги горели свечи и мелькали тени. Даже в темное время суток ему нет покоя. Гетман откинул полог палатки. В полумраке свечей он различил повернувшуюся к нему фигуру.

– Докладывайте, – устало бросил гетман и тяжело опустился в кресло, которое предательски затрещало под весом доспеха.

Тень обернулась и протянула руку со свитком.

– Письмо из Москвы, ясновельможный пан.

– Они еще живы? – резко спросил Сапега.

Посыльный угрюмо кивнул.

– Пока живы, – тихо ответил он и отвернул взгляд от гетмана. – Но тучи сгущаются, и возможно, Шуйский догадается о сих персонах. И тогда дыбы не миновать.

Сапега устало махнул рукой и расстегнул железные пряжки на золоченой кирасе.

Положив на стол капалин, гетман тяжело выдохнул и вновь тяжело опустился в деревянное кресло, больше похожее на трон, чем на походный стул.

– Все мы когда-нибудь предстанем пред Богом, – прохрипел Сапега. – Наградой они довольны?

Посыльный довольно хмыкнул:

– Более чем, ясновельможный пан.

Сапега удовлетворенно кивнул:

– Теперь можете покинуть меня. Я устал.

Посланец поклонился и, словно тень, выскользнул из шатра. Его фигура тихо растворилась во мраке ночи, и гетман вновь остался один. Он полностью скинул кирасу и снял золоченые наручи с королевским гербом. Подумать ему было над чем.

«Значит, Шуйский пока не догадался, кто из его бояр пишет мне эти буквицы. Что ж, тем хуже для него. Завтра нужно собрать военный совет и назначить дату решающего штурма.

Надеюсь, мешки с порохом перенесут в подкопы. Если московиты заметят, то все будет напрасно, и сидеть нам здесь до самой весны».

Языки пламени облизывали сухие сучья, подброшенные в костер. Двое польских гусар, сняв с себя кирасы, жарили на кончиках сабель куски мяса. Их товарищ, сидевший чуть поодаль, слушая их разговор, медленно кивал головой в такт.

– Анджей! – весело прикрикнул один из гусаров у костра.

Анджей дернулся и разлепил веки.

– Будешь спать, тебя лисы сожрут.

Гусары рассмеялись.

– Не сожрут! – Анджей отмахнулся от веселящихся товарищей рукой и закрыл глаза.

Поляки вновь засунули мясо в костер.

– А где здесь лисы? – невзначай поинтересовался один из гусаров. Его глаза забегали по окружающей тьме. Лисья шуба к зиме была бы в самый раз.

Товарищ скорчил непонимающее лицо и злобно буркнул:

– Да везде, Марек. Эти лисы будут еще наши кости глодать, вот увидишь. – Гусар замолчал и погрузился в себя.

Анджей открыл глаза и сонно пробурчал:

– Скоро будем в Москве. Угомонитесь.

– Ты еще монастырь не взял, – злобно произнес в ответ Марек, – а все туда же, как наш гетман, Москву ему подавай. Точно лисы сожрут.

Но в ответ раздался густой храп. Поляки повернулись лицом к товарищу. Марек кивнул им головой и повалился на овчину.

Наступавшая ночь тихо сковывала оцепенением усталых поляков и тушинцев. Повалившись у пылающих костров, кто на овчины, а кто и на обыкновенную рогожу, войско коронного гетмана Яна Сапеги проваливалось в непроглядную мглу сна.

Караулы у пушечных редутов палили костры и поднимали факелы к небу, пытаясь рассмотреть мелькавшие во мгле тени, но это были лишь обыкновенные лисы. Иногда в лагере раздавалось хрюканье диких кабанов, по ошибке забредших в лагерь людей в поисках пищи. Тыкаясь носом в уснувших людей, кабаны издавали истошный визг и устремлялись обратно в лес.

На пожарище Александровской слободы отряд тушинцев из уцелевших от огня бревен сложил худую избушку. Худая изба лучше, чем открытое промозглое осеннее небо Московии. Постоянно моросящий дождь, перемежающийся крупинками мокрого снега, знобил и приносил болезни.

Монастырь также словно оцепенел в ожидании нового дня и нового штурма. Меж кирпичных зубцов на крепостной стене монастыря мелькали лица бородатых мужиков и иноков, таскающих наверх крепостных стен ядра и пушечный заряд.

Сапеге снился сон. Он, польский коронный гетман Ян Сапега, во главе крылатой конной хоругви стоит у стен Кремля. На коленях – Васька Шуйский и многие именитые московские бояре. Бояре мотают из стороны в сторону косматыми бородами и стыдливо, как нашкодившие коты, прячут глаза. Он, Сапега, сняв перчатку, поднимает правую ладонь. Взревели литавры и трубы. Заржали лошади. Впереди показались конные фигуры короля Сигизмунда и королевича Владислава. Московиты, сгрудившиеся вдоль кирпичных стен, скинули шапки, приветствуя нового государя Руси.

– Кто там? – сонным голосом пробурчал караульный, просунув голову в бойницу.

– Свои, – тихо ответил Зырян.

– Свои дома спят! – ругнулся сквозь стену часовой. – По ночам ляхи да тушинские шастают. – Голос замолчал.

– Да свой я, казак! – проныл Зырян.

– Я тебе вот дам свой! – хрипло ругнулся караульный. – Как стрельну сейчас. А утром посмотрим, какой ты свой.

Зырян замолчал. Ничем не проймешь этих караульных. Но у них и правда служба такая. На слово каждому верить – монастырь сгубить. Зырян поправил шапку и вытащил из камзола письмо от Шуйского.

– Эй, караульный, письмо у меня! – крикнул Зырян.

– Какое еще письмо? – прохрипел караульный. – Вот я тебе сейчас. – Караульный просунул ствол пищали сквозь зубцы на стене. – Как пальну сейчас, – вновь пригрозил часовой.

– Да погоди ты палить-то! – остановил его Зырян. – Ляхов еще много, успеешь напалиться, сам не рад будешь.

Часовой успокоился. Зырян выпрямился во весь рост.

– Письмо воеводе Долгорукому от царя.

– Это от какого еще царя? – переспросил часовой. – От тушинского?

– Вот ты черт бородатый, – не на шутку разозлился Зырян. – От московского царя Шуйского.

– А ты мне тут чертей-то не поминай! – выпалил караульный. – Обитель тут Божья.

– А чего ж ты такой непонятливый, – ворчливо огрызнулся Зырян.

– Погодь тогда здесь! – буркнул часовой. – Пойду старшему доложу.

Часовой тихо исчез со стены. Вместо него на стене промеж зубцов запрыгали огоньки факелов.

– От Шуйского, говоришь? – раздался голос сверху.

Зырян тихо подтвердил.

– Ну, иди, человече, тогда к южным воротам. Да смотри не шали, а то быстро без башки останешься.

Зырян напялил меховую шапку и стал вертеться по сторонам.

– Где тут южные ворота? В такой кромешной тьме не разобрать ничего.

– Чего вертишься, как баба с веретеном? – ругнулся вернувшийся на пост караульный. – Сказали тебе: иди к южным воротам.

Зырян подошел ближе к стене и тихо занудил:

– Где тут южные ворота, не видно ж ни черта.

– Опять черта поминаешь! – ругнулся часовой. – Повернись направо. Туда и иди. Можешь на корячках ползти, если не видишь… – И часовой глухо рассмеялся.

Зырян топнул ногой:

– Попадись мне в лавре под руку.

– Топай, топай! – напутствовал караульный. – Воевода ждет уже, бедовая твоя голова.

Зырян повернулся направо и стал тихонько переставлять ноги, стараясь не запнуться и не свалиться в какой-нибудь ров или овраг, которыми ископали все насыпи перед стенами монастыря.

– Ты башку-то пригни!

Зыряна буквально втащили в проем потаенной двери, где заканчивался ров, а часть крепостной башни обрушилась прямо возле стены.

– Ты, что ли, от царя Шуйского?

Здоровый молодой детина в стрелецком кафтане буквально высверливал беглого казака взглядом, пытаясь вытянуть из его души все, что там было тайно схоронено.

– Где послание? – пробурчал он, делая шаг вперед.

Зырян вытащил из-за пазухи свиток и молча протянул стрельцу.

Во дворе монастыря было темно, лишь языки пламени костра караульных освещали маленькую площадь за крепостной стеной. Караульные спали вповалку, сложив бердыши да пищали елочкой. Сучья в кострах звонко потрескивали, на мгновение освещая напряженные и усталые лица караульных.

– Ну-ка, Никитка, подсвети!

Ярко-красный свет факела показал лицо стрельца и желтую бумагу от царя.

– Все верно! – подтвердил стрелец. – Писано Шуйским.

– Это ты откуда знаешь, Семен, что царем писано? – усомнился спутник стрельца.

– Да вот же тайный знак меж буквиц! – Семен ткнул толстым пальцем в бумагу.

Зырян ехидно усмехнулся:

– Не сомневайтесь, служивые. Боярин Стрешнев лично в руки сунул. – Стрелец одобряюще кивнул. – Гроши за работу дали… – Зырян брякнул кожаным кошелем.

– Лучше б жрать царь прислал, – недовольно пробурчал Никитка. – С голоду опухнем скоро.

Семен хлопнул Никиту по плечу:

– Иди покамест, доложи воеводе.

– Что сказать-то? – спросил Никитка.

– Скажи, что все верно, не соврал казак. От царя письмецо, от Шуйского.

Никитка скривил морду, но все же послушно кивнул и исчез во тьме.

– Трудно вам тут? – скользнув глазами по стенам, спросил Зырян. – Уж какой месяц осаду держите.

Семен покачал головой и уныло буркнул:

– Да почитай уж год скоро.

Он поставил мушкет к стене и присел на разбитый лафет. Перекрестившись, Семен подтянул порты и вперился глазами в Зыряна.

– А ты, казак, по какой воле к Шуйскому на службу попал? – спросил стрелец.

Зырян пожал плечами.

– Так Богородица привела. Выстлала дорожку, хочешь не хочешь, а идти придется.

– Это как же так? – скривил бородатую морду Семен.

– Долгая история, стрелец, – усмехнулся Зырян.

– А ты расскажи, – не унимался стрелец. – Жуть как мне интересно. Да и до смены караула еще далече.

– Так воевода скоро призовет, – отмахнулся от его просьбы Зырян.

– Воевода… – Семен махнул рукой. – Воевода пока встанет, пока чаю попьет, времени немало пройдет. Нам спешить некуда.

– Зато мне есть куда, – огрызнулся Зырян.

– Да ты зубы-то не скаль, казаче! – проревел стрелец. – Расскажи побаечку свою, все веселей будет.

– Поляка я взял с письмом от самого короля Сигизмунда.

– Врешь, казаче! – охнул стрелец. – Так прямо и взял?

На лице Семена вылезло недоверие к рассказу казака. Брешет казак, как баба на базаре. На Дону таких ухарей – хоть степь застилай. Как один все молодцы.

– И как же ты его взял? – продолжал расспрашивать стрелец.

Зырян улыбнулся и достал из кармана оставшийся камень. Раскрыв ладонь, парень ткнул камень под самый нос стрельцу.

– Вот этим и взял.

– Врешь, казак! – стрелец изошелся хохотом. – Мастер ты на небылицы всякие.

У костров послышалось недовольное ворчание. Старшина, мирно дремавший на лавке у стены, открыл один глаз и злобно рявкнул:

– Сенька, пес, чего рот раззявил. Караул спит.

Стрелец смутился и приложил к губам указательный палец, дескать, тише, казак, старшой недоволен.

«Погоди, стрелец, будут тебе небылицы», – про себя ухмыльнулся Зырян, прикидывая, в какое место в шлеме лучше всандалить этот камень.

– Ох, врешь, казаче. Ох, врешь, – тихо прошипел Сенька.

Зырян взмахнул рукой. Камень, преодолев короткое расстояние, со звоном впился в шлем стрельца. Сенька покачнулся и завращал глазами.

– Мать моя! – запричитал он.

Он чуть было не повалился с лафета, но успел ухватиться за него широкой ладонью.

– Убью! – глухо прорычал стрелец.

Из кованых дверей монастырской трапезной высунулась голова другого стрельца.

– Семен, давай посыльного сюда. Воевода ждет.

Семен бешено завертел головой, пытаясь прийти в себя. Встав на твердую землю, он пару раз покачнулся и брыкнул, как лошадь.

– Ну ты даешь, казаче, – промычал он.

Оправившись, стрелец подхватил пищаль у стены и громко рявкнул:

– Воевода ждет! Следуй за мной, казак.

В монастырской трапезной за толстым дубовым столом, накрытым зеленой скатертью, сидели князь воевода Долгорукий, воевода Алексей Голохвастов и царица-инокиня Ксения Годунова.

Толстые кирпичные арки монастырской трапезной сходились у Зыряна почти над самой головой, потому и трапезная казалась маленькой и уютной, почти домашней, если не считать кучи церковной утвари у окон в виде свечных канделябров и образов на подставах.

Зырян узнал бывшую царевну Ксению, несмотря на ее монашеское облачение. О красоте ее ходили легенды, да вот только доля досталась незавидная.

– Проходи, казак… – Долгорукий поманил Зыряна рукой. – Добрые вести ты принес нам от государя.

Князь встал и дал знак монахам, чтобы те притащили гостю табурет.

– Что подкоп поляки роют, мы знаем, а вот где именно и у какой башни – нет.

Зырян кивнул:

– Теперь уж знаете.

Долгорукий склонился к Ксении Годуновой:

– Скоро от царя обоз придет, может, кого в Москву переправить надобно?

Ксения перекрестилась и покачала головой.

– Всех не увезем, – тихо ответила она. – А кто на ноги встанет, пусть на стены идет. Кто ж, кроме них, обитель Божью сохранять будет.

Воевода кивнул:

– И то верно, государыня.

Долгорукий тяжело встал и вышел из-за стола.

– Письмо ответное царю повезешь, – сообщил он. – Воевода вот составит. – Князь указал на Алексея Голохвастого. А ты покамест отдохни и потрапезничай. Государыня осмотрит, коли раны есть.

Зырян ошалел от таких слов. Чтобы его, беглого казака, осматривала сама царевна Ксения. О таком он даже думать не мог.

– Ну, ступай, казак, в келью, – напутствовал Долгорукий. – Братия проводит.

Зырян смял в руках шапку и отвесил поклон.

– Давай свою руку, – произнесла Ксения, закатывая рукав Зыряна.

Шрам был глубокий, и хотя рана затянулась, сам шрам был бугристый, похожий на земляной вал, только кроваво-красного цвета. Ксения зачерпнула из глиняной миски черную липучую грязь и обмазала ею руку и плечо казака.

– Сразу не полегчает, если ноет, но воспаление снимет.

– Это откуда же такое волшебное снадобье, государыня? – поинтересовался Зырян.

– Остались еще на Руси места потаенные, – улыбнулась царевна. – Тебе знать ни к чему, а вот хворь твою снимем.

Зырян сквозь зубы улыбнулся. Чудесная мазь щипала, жгла и холодила не до конца зажившую рану.