Авиатор: назад в СССР 2

Михаил Дорин

Авиатор: назад в СССР 2

Глава 1

Сложно осознавать, что ты сейчас один и должен принять решение. Под тобой жилые дома, в задней кабине человек, который не может покинуть самолёт.

Руководитель полётами отчего-то не отжал кнопку на своей тангенте и продолжал дышать в эфир. Пускай так, но чувствуешь, что ты не один.

Сейчас он может подать мне самую правильную команду – приказать катапультироваться, но он не знает, что этого не сделает Крутов. И как мне потом с этим жить, зная, что мог доложить о его здоровье и сесть на полосу раньше.

Один раз уже Родину повезло, когда он разложил Як-18. Второй раз может и не повезти. Не факт, что получится посадить самолёт в поле. Я никогда такого не делал и слабо имею представление, как все сделать правильно. Риски огромные, но если я выполню приказ и катапультируюсь, то Крутов мертвец. И как потом с этим жить, осознавая, что мог его спасти?

Садимся в поле, а потом пусть хоть увольняют!

– Высота? – спросил руководитель полетами.

–Триста пятьдесят, – ответил я. – Сопка, сажусь на вынужденную, шасси убрано.

В эфире пауза. Я слышал, как руководитель тяжело дышит в микрофон. Перед моими глазами было поле, которого могло бы хватить для посадки. Но как притулить эту машину на такой скорости?

– Посадку… разрешаю. Площадку наблюдаете?

– Наблюдаю. Высота триста двадцать, скорость двести шестьдесят, шасси убрано.

Всё как по инструкции – держу параметры, шасси не выпускаю, закрылки выпустил аварийно.

Теперь планирую на скорости двести двадцать километров в час. Выдерживаю направление, попутно проверяю, все ли действия были мной произведены.

Стоп-кран закрыт, тумблер автомата защиты сети «Батарея» выключен. Скошенное поле уже близко.

– Высота сто, сброс фонаря, – доложил я руководителю полётами, надел очки со светофильтром и выполнил аварийный сброс.

Земля набегает, ноги снял с педалей и поставил ближе к сиденью. Перед глазами только указатель перегрузки. И зачем я на него взглянул?

Выравниваю и приземляюсь. Вот она земля! Самолёт начал ехать по скошенной стерне, скользя как по разлитому киселю. Поднялся большой столб пыли, застилавший видимость перед собой. Вся кабина стала заполняться песком и подброшенными вверх остатками травы. Через несколько секунд машина замерла.

– Командир, мы сели! – отчего-то закричал я, начиная отстёгиваться и снимать запылившиеся очки. Фонарь задней кабины сдвинут назад, а сам Крутов был без сознания.

А что, если это он сам посадил из последних сил самолёт? Фонарь же как-то смог сдвинуть.

Я начал прощупывать пульс, биение сердца, попутно стараясь привести его в чувства.

– Чего… не прыгал? – тяжело произнёс Крутов, приоткрыв глаза.

Говорить начал, уже хорошо.

– Так… это… своих не бросаем, товарищ генерал.

С найденной мной «новой грунтовой взлётно-посадочной полосы», нас повезли в госпиталь. Санитарный УАЗ с Крутовым ехал впереди, удаляясь всё дальше. Сейчас Николая Евгеньевича нужно быстрее доставить в реанимацию.

В машине ко мне пришло осознание произошедшего. Я посадил самолёт без шасси в поле с выключенным двигателем после попадания птицы! Руки начали трястись при одной только мысли, что далеко не каждому это удалось бы. Вновь чуть не пришло за мной «нечто» с косой и в чёрном балахоне.

Если бы я неверно рассчитал скорость, нарушил порядок действий и слишком резко отклонял органы управления, можно было и разбиться на том поле. Но у нас с генералом получилось. И всё равно не верится, что Крутов ничего не делал. Может, удастся когда-нибудь спросить его об этом.

– Как самочувствие, парень? – спросил у меня фельдшер, когда мы выехали на асфальтированную дорогу, ведущую в город.

– Нор… нормально. Хол… холодно только. Есть одеяло какое-нибудь? – спросил я. Видимо, начинаю отходить от напряжения.

– Потерпи. На улице +25, это тебя шок одолел. Сейчас пройдёт, – хлопнул он меня по плечу, и с одежды посыпалась пыль. К слову, я сейчас был похож на пряник из Шрэка. Такой же румяный и с дрожащим голосом.

Когда я вылез из санитарной машины перед приёмным отделением, ко мне уже катили кресло. Куда мне такому пыльному созданию садиться в чистый больничный транспорт!

– Девушки, спасибо. Я своим ходом, – сказал я двум загорелым прелестным медсёстрам, которые пытались меня усадить. – Можно мне ванную?

– Конечно. А вы как хотите принимать её? – спросила девушка с едва выбивающимися из-под колпака светлыми волосами. Провокационный вопрос задаёт блондиночка!

– Люблю с приятной и горячей водой. Ну и с милой… то есть мылом, – сказал я. Эти две медсестрички так и смотрят на песочного человека, которого привезли им для исследования.

На входе в приёмный покой меня встретили не так радостно, как на улице. Санитарка, полная женщина с противным голосом, взъелась на то, что с меня посыпалась пыль.

– Мусорит он тут! Вот дам тебе швабру, сам будешь убирать, – говорила она, хватая ведро с водой.

– Тётя Зоя, это ж лётчик. Они после грубой посадки в поле…

– Ох, как в поле? У Сметановки приземлились? – запереживала тётя Зоя, чуть не уронив ведро.

– Между Сметановкой и Вороновкой, – сказал я, слегка выпячивая грудь от гордости.

– Ох, да и хорошо, что так. А то дача у меня в Орловке, а дед мой несколько делянок там на полях посадил. Вот хорошо, что так сел. Не побил урожай.

Вот кому что! Тут еле жив остался, а тётя Зоя за огород переживала. Хорошо хоть не расстроили старушку.

– Кто у нас тут такой? – из кабинета дежурного врача вышел преклонного возраста мужчина, чмокающий языком.

– Виктор Анатольевич, курсанта привезли. Может, его в терапию? – спросила блондиночка. Теперь понятно, с какого она отделения. Послушаем, что скажет вторая.

– Саша, зачем в терапию? Мне вот врач в нашей травматологии сказал, что он к нам поступит, – потянула меня за руку голубоглазая пышечка. – Может, ему сначала помыться, Виктор Анатольевич? А то и жарко, и грязный он какой весь…

– Да, конечно. Только в терапии горячая вода всегда и ванную новую поставили…

– Милочки, Маша и Саша, сначала осмотр. Проходи, мил человек.

Врач напомнил мне доктора Айболита из мультика. Так же ходит, медленно перебирая ногами. Старый, седой и с бородкой.

Осмотр у Виктора Анатольевича превратился в прохождение ВЛК. То тут спросит, болит или нет, то там. Говоришь ему, что здоров, а он знай себе смотрит во все щели. Только не заставил ещё штаны снять. Было бы интересно посмотреть, как я буду раздеваться под очередной радиоконцерт на «Маяке».

«И с полей уносится печаль, из души уходит прочь тревога…», – звучал в динамике приёмника «Йошкар-Ола» Лев Валерьянович со своим хитом.

– Девочки, а как там генерал Крутов? С ним всё хорошо? – спросил я.

– В реанимации. Состояния не знаем, – ответила Маша.

Я предположил, что Крутову в полёте стало плохо с сердцем. Для лётчика это означает конец лётной карьеры, но главное, что мы с ним выжили, а остальное приложится.

– Да знаем. Там операцию назначили сразу. Вроде с сердцем что-то…, – продолжила Саша, но доктор попросил о тишине.

– Идёт осмотр. Теперь, мил человек, как у вас самочувствие? – спросил он, осматривая мне уши. – Почему вы весь в песке. Вы с пляжа к нам?

– С поля, доктор. Я…

– Так вы работали в поле! Вот помню, как в своё время пахали мы целину…

– Виктор Анатольевич, ну давайте уже в какое-нибудь отделение, – причитала Саша.

Победила в этой делёжке терапия. Это и правильно, раз нет у меня повреждений и травм. Посмотрят, проверят и обратно в училище.

Стоя под горячим душем, я снова прокрутил в голове весь полёт и заход на посадку. Руки до сих пор тряслись от напряжения, которое спадало не так быстро, как мне хотелось бы.

Комбез пришлось постирать и упросить Петровну, сестру-хозяйку, его где-то повесить. Выдали мне коричневое больничное одеяние и затёртые тапки. Так как с собой белья у меня не было, выдали и черные трусы-парашюты.

– Стирай и давай сюда. На, вместо твоей, – сказала сестра-хозяйка, протягивая мне болотного цвета майку. – И смотри у меня, с голым торсом не ходить. Нечего мне девок завлекать! – предостерегла меня Петровна. Тут как тут снова эта Саша со своими услугами.

– Оставь, я сама высушу и поглажу. Тебе отдохнуть надо. Это ж какой стресс! – продолжала причитать медсестра, выдёргивая у меня постиранный комбинезон.

– Сашка, ты мне смотри! Знаю я тебя! – пригрозила Петровна девушке.

Ну и хорошо, заслужил ты, Серый, немного заботы. Только бы девочка не перешла к более откровенным подкатам.

Внутри палата ничем не отличалась от той, где мы чуть больше месяца назад посещали Виталика после пожара. Просторное помещение, крашенные до уровня носа стены и побеленные потолки. В палате, помимо меня, оказалось ещё трое. Один был, судя по внешнему виду, пенсионер. Лежит в больших очках и читает выпуск «Роман-газеты». Зелёная обложка с фотографией мужика с собакой на крыльце дома. А номер этот, видимо, посвящён писателю Юрию Казакову. Не читал его произведений, если честно. Ещё двое оказались солдатами. Коротко стриженные и весело что-то обсуждающие.

– О, новенький. Закурить есть, боец? – с наездом сказал сидевший ко мне спиной солдат. Попытался показаться сильно служивым этот салага. По одному только его виду понятно, что весной призвался.

– Не курю и тебе не советую, – ответил я, снимая с себя больничную кофту и прикладываясь на кровать. Солдаты оценили, что мышц у меня несколько побольше, чем у них и вернулись к своим обсуждениям. За год из худосочного, Родин превратился в достаточно крепкого паренька. Так что теперь можно и своим внешним видом отпугивать задир.

А может, просто увидели у меня в руках шлемофон и наколенный планшет. С ними я не мог расстаться. Где потом их искать перед сдачей на склад. Тем более что теперь они для меня как память и напоминание о таком случае.

Пружинная кровать скрипела ужасно, когда я переворачивался на ней, в надежде занять более удобную позицию. Сейчас бы берушами обзавестись и уснуть спокойно. Но нет! Приходится слушать, как солдаты разрабатывают план ночного самохода.

– Так, всем тихо. Новому пациенту нужен покой, – сказала Саша, зайдя в палату с большим подносом. – Сергей, ваш ужин. Вам предписан постельный режим.

– И за какие это заслуги ему такие привилегии? – негодовал один из бойцов.

– Не вашего ума дело. Распоряжение главного врача. Приятного аппетита, Сергей, – поставила передо мной поднос с ужином Саша.

Утром начался настоящий проходной двор в моей палате. С первыми звуками горнов программы «Пионерская зорька» из радиоприёмника начались посещения нашей палаты.

– Как самочувствие, Сергей? – осматривал меня заведующий терапией. – Вы молодец. Про вас хотят статью в газете уже написать.

– Польщён. Может, я в училище пойду? Ничего же не болит.

– Три дня. Один уже прошёл, – ответил врач, выходя из палаты.

Следующим посетителем оказался Николаевич. В своей палате я решил не отлёживаться и вышел с ним на улицу, прогуляться во дворе госпиталя.

– Значит, птица попала. А Крутов почему на связь не выходил? – спрашивал Нестеров, когда мы присели на лавку.

– Да… станция у него барахлила! Ему было не до связи в тот момент. Манёвр строил, – соврал я, но Петра Николаевича это не убедило.

– Сказочник! К тебе всё равно придут с расспросами. Комиссия всё поднимет, и проблемы с сердцем генералу уже не скрыть.

Дело говорит майор. Похоже, придётся всё рассказывать, как было. Николаевичу можно довериться в этом вопросе. Авось вдвоём и придумаем, что говорить комиссии.

Весь мой рассказ не занял и десяти минут. Нестерова интересовал порядок действий и что я докладывал руководителю полётами.

– Действовал ты верно. Всё, как в Инструкции лётчику Л-29. Одно только могут предъявить – не доложил об ухудшении состояния инструктора.

– По переговорам экипажа могут не вычислить. Там только моя фраза, что нужно медслужбу предупредить. А Крутов что скажет, как думаете? – спросил я, взглянув по сторонам. Хотя, кому надо подслушивать наш разговор. Во дворе гуляет один пациент на костылях со своей спутницей. Им сейчас явно не до нашего расследования.

– Он давал тебе указание на запрос внеочередной посадки?

Я прокрутил в голове все короткие фразы, сказанные генералом в полёте. Он практически ничего и не говорил.

– Крутов сказал, чтобы я летел и садился, как положено. Могут как-то двояко это расценить?

– Нет. Главный козырь, что ты посадил машину без серьёзных последствий. Жалобы колхозников не в счёт, – улыбнулся Нестеров, протягивая мне пачку сигарет. – Всё ещё не хочешь курить?

– Нет, спасибо.

– Я после первой командировки закурил. Такого насмотрелся. Аннанские горы до сих пор снятся. Говорят, твой отец был там? – спросил Николаевич. Видимо, Нестеров тоже был во Вьетнаме, но не пересекался с Родиным-старшим.

– От меня скрывают подобную информацию. Не пойму почему. А вы там сколько были?

– Много будешь знать, скоро состаришься, Родин, – сказал Нестеров и отвернул голову в сторону. – Так, марш в палату. Меня сейчас будут казнить. Расскажешь кому, отправлю в наряд по столовой в выходной день.

Только не туда! Наряд в это царство жира и кричащих фурий в белых колпаках худшее, что можно придумать из наказаний.

А к моему инструктору уверенной походкой от бедра шла та самая старшая медсестра Ирина. Шикарная девушка средних лет под стать бравому красавцу Николаевичу.

– Сколько можно летать? Я жду, волнуюсь, а ты вечно где-то! – ругалась Ирина на Николаевича.

– Ирочка, солнышко! Ну, служба у меня. Пойми…

– Ты мне про службу не рассказывай. В Забайкалье служба, я к тебе туда приехала. В испытателях тоже служил Родине. Теперь здесь…

Окончание разговора дослушивать не стал и заспешил в палату, где меня уже ждал сюрприз и не самый приятный. Три офицера с накинутыми на плечи халатами и большими чёрными портфелями теснились на кровати в ожидании моего прихода. Они были мне совершенно незнакомы.

– Курсант Родин, нам необходимо задать вам вопросы, взять с вас объяснительную и выяснить всё, что происходило вчера на полётах, – сказал первый из них. Халат съехал, и я смог увидеть погоны подполковника.

– Для начала, кто вы и почему я должен давать объяснительную, – спросил я, останавливаясь у своей кровати.

– Мы из комиссии по расследованию авиационного инцидента. Присаживайтесь, в ногах правды нет, – сказал подполковник и достал большую альбомную тетрадь.

– Правды, действительно, нет. Здесь должны быть представители моей части. Без них я не могу отвечать.

– Ну, мы же можем это опустить? – вклинился в разговор другой офицер, выглядевший гораздо моложе.

– Нет. Тем более, что здесь госпиталь, а мне предписан постельный режим, – ответил я, дверь за спиной открылась и вошла медсестра Саша.

– Ага, Родин! Немедленно в постель. Почему ходите? – наехала она на меня. Вовремя симпатяжка зашла! Эх, в любой другой бы ситуации закадрил бы, но Женечка у меня есть. Любимая!

– Мы из комиссии, девушка. Нам предписано…

– Писано, предписано. Когда выпишут, тогда и допрашивайте. Вас уже выгнали с реанимации, вы к начальнику училища хотели попасть. А здесь тоже люди лежат. В установленные часы и по разрешению лечащего врача. А если у него сейчас проблемы возникнут…

– Всё, всё уходим. Родин, мы ещё вернёмся, – сказал подполковник, и всё трио вышло из палаты.

Саша заулыбалась и принялась укладывать меня на кровать. Я попытался сопротивляться, но совсем немного. Нравится мне, когда девушки проявляют заботу. Главное, чтобы Женя не увидела.

– Давай я тебе чаю принесу. С малиной и пряниками мятными, будешь? – спросила Саша, двумя руками прижимая меня к кровати. Во девчонка настырная! Ладно, пока ничего критичного не происходит. Да и чайку со сладеньким хочется.

– Не откажусь.

Через десять минут в палате никого не было, кроме нас двоих. Солдат определили в помощь сестре-хозяйке, а дедушка-пенсионер вышел сам. Видимо, чтобы не смущать нас.

– Очень вкусный чай. Какая марка? – спросил я.

– Ой, да какая может у нас быть марка? Тридцать шестой. Не «Грузинский» же тебе нести. Я тебе сейчас ещё «Ландыш» принесу, – сказала Саша и выбежала из палаты. Какой ещё ландыш? Неужели в Союзе на этом цветке настаивали отвар какой-то? Или просто она мне за цветком побежала?

– А вот и я! Отрезала тебе кусочек, – вернулась девушка, протягивая мне тарелку с кусочком песочного торта с кремовым зелёным лепестком сверху. Так вот что за «Ландыш»!

– Очень вкусно. Большое спасибо, – сказал я, уплетая тортик за обе щёки.

– Давай я тебе покрывало поправлю и подушку под голову положу, чтобы тебе помягче было сидеть, – подошла ко мне Саша и принялась поправлять покрывало в ногах.

Нагнулась она так, что халатик слегка задрался, открыв вид на симпатичные бёдра. Затем она нагнулась надо мной, да так, что, расстёгнутый в верхней части, халат не скрывал от меня её полной груди в белом нижнем белье. Вот что с ней будешь делать? Надо сказать ей, что я как бы занят уже. Есть у меня, кто поправит подушку.

– Хм, добрый день! – услышал такой знакомый для меня голос. Как же не вовремя!

– Привет, Женя, – сказал я, выныривая из-под халата Саши.

Глава 2

Картина маслом, Серега! Будь ты на месте своей девушки, чтобы ты подумал?

–Я… я не вовремя? – спросила Женя, совершенно растерявшись от увиденного в палате. И ведь ничего же не было. У меня руки даже заняты были.

– А вы к курсанту Родину? – спросила Саша, картинно застёгивая верхнюю пуговицу на халате. Так и знал, что специально обхаживала! Вот ты балбес, Серёга! Не распознал подставы. Тортиком тебя поманили с чаем, и ты про всё на свете забыл.

– Совершенно верно. Сейчас ведь часы посещения? – спокойно произнесла Женя.

– Верно. Ну, тогда… общайтесь. Я попозже зайду.

– Да не торопитесь. Девушка, вы, кстати, посуду забыли, – сказала Женечка, указывая на стоящую тарелку с пряниками, пустые чашку и блюдце.

Саша, явно недовольная появлением своей соперницы, всё же забрала посуду и вышла из палаты. Теперь мне предстояло что-то сказать. Можно вообще ничего не говорить, и тогда скажет Женя. И это будет хуже.

– Это не то, что ты подумала, – сказал я дежурную фразу для подобных случаев. – Меня только тортиком угостили.

– Конечно. Это выглядело именно как тот самый уход за постельными больными, Серёжа. Ну и как? Тортик вкусный? – спросила Женя, присаживаясь на кровать рядом со мной.

– Мне не очень понравился. Ел, чтобы не обидеть человека.

– Ну и хорошо. Раз ты такой голодный, вот тебе ещё, – сказала Женя, вынимая из тканевой сумки коробку с надписью «Сказка» и ценой – один рубль девяносто копеек. Это был ещё один торт.

Очередное детище советской кулинарии! Похожее на пенёк, на котором высажены грибочки, цветочки и ёжики.

– Там среди ингредиентов немножко коньяка есть. Чтобы повеселее тебе было, – сказала Женя и отвернулась в сторону.

– Женечка, ну ладно тебе. Хочешь, я пойду ей и скажу, чтоб ко мне больше не подходила. Так она работает здесь, ей указания дают, чтоб за мной следить. Она сама пристаёт, – сказал я, обнимая свою девушку.

– Смотри у меня, Родин. Я хоть и романтичная хрупкая особа, но сил хватит пощечину тебе залепить. И попробуй только мне ещё раз так самолёт приземлить, – не выдержала Женя и разрыдалась.

Мы сидели, пока она не успокоилась. Долго она держалась, чтоб не расплакаться. И с этой Сашей вела себя достойно. Не оскорбляла, но показала всем видом своё презрение.

– Значит, ни одной царапины? Чудо какое-то! А почему не воспользовался… ну этими… средствами аварийного покидания?

– Ты откуда таких слов набралась? – удивился я.

– Так мне близняшки рассказывали. И ты как-то, вроде на самом первом вечере в нашем институте. Помнишь, как ты нам читал Лермонтова? Я так заслушалась.

– Только заслушалась? Или ещё засмотрелась? – спросил я, обнимая её за тонкую талию.

– И засмотрелась. Ты в форме очень хорошо смотришься. Девчата так и хотели к тебе подойти, но я их… опередила. Серёжа, войти могут, – занервничала Женя, когда я снял с её плеч белый больничный халат. Она осталась в своём цветастом платье.

– Так… это, мы же просто общаемся, – сказал я, начав целовать её за ухом. Рука моя медленно опустилась на ягодицу девушки и стала пробираться под платье.

– Это уже не просто общение, а близкое общение, – улыбнулась она и стала гладить мою грудь.

Мои пальцы медленно ползли по нежной коже к самому тёплому месту женского тела. Женя задышала чаще, начав целовать мою шею.

– У нас давно с тобой не было… близкого общения, – прошептал я, и нежно прильнул к её губам.

Дверь в палату распахнулась, и в помещение вошёл совсем нежеланный сейчас человек. Кого угодно, только не его! В принципе, я вообще не хотел никого видеть ближайшие полчаса, а лучше час, кроме своей девушки.

– Здравствуйте, Дмитрий Александрович! А… вы тоже… к Серёже? – спросила Женя, вставая с кровати и накидывая на себя больничный халат. Во дела! Получается, что Женя знает подполковника Граблина?

– Добрый день, Женечка! Курсант… хм… Сергей – мой подчинённый в полку, – сказал Граблин, незаметно указав глазами на одеяло, намекая мне накинуть его на ноги. Действительно, разбушевалась у меня фантазия из-за долгого отсутствия близости с Женей.

– Это очень хорошо. Как поживает Сонечка?

– Всё хорошо, Женечка. Спасибо большое, что всегда интересуетесь ею, – ответил Граблин. Сейчас он выглядел добрым и приятным человеком. Интересно, что же связывает их? Может, семьи дружат?

– Я пойду, Сереж. Зайду завтра. Пока, – помахала мне Женя и, улыбнувшись Граблину, выбежала из палаты.

М-да, одна неловкая ситуация сменила другую. И с чего теперь начинать разговор с Граблей? Зачем он вообще пришёл?

– Родин, я тебя предупреждаю, если обидишь её, посадка в поле будет для тебя самым простым испытанием в твоей жизни, уяснил? – сказал Граблин, протягивая мне сетку с различными фруктами.

– Спасибо… точнее, понял, Дмитрий Александрович! – сказал я, встав с кровати и вытягиваясь в струнку.

– Сядь уже. И прикройся, – сказал он, снова намекая на мою выпуклость ниже пояса. – Давай, рассказывай, о чём спрашивали офицеры из комиссии?

Выводов комиссии можно было бы ждать очень долго, но каким-то непостижимым образом через неделю я уже сидел на контроле готовности к новым полётам. Было принято решение, что я всё же ещё раз должен слетать контрольный полёт по упражнению номер семь на допуск к самостоятельному вылету.

Перед посадкой в кабину я долго отрабатывал все действия с органами управления, ходил по бетонке, проговаривая весь маршрут полёта по кругу, и несколько раз сделал предполётный осмотр самолёта.

– Родин, чего ты мандражируешь? Посадил в поле и на полосу посадишь, – подбадривал меня Новиков, когда мы садились в кабину перед вылетом. – Морально нет проблем? Руки не дрожат?

– Нет. Ночью плохо спал.

– У тебя за два месяца лётной практики событий больше, чем у многих за всю жизнь. Это нормально, что ты волнуешься.

– Правда?

– Наверное. Надо у техников «массандры» попросить. Давай? И я с тобой за компанию?

Естественно, от спиртного перед вылетом я отказался. Не хватало ещё, чтобы Ребров меня потом выдрал за это в своём полёте. Новикову-то всё равно, пару дней на гауптвахте в худшем случае дадут. А мне ещё учиться.

Слетали с командиром звена без замечаний. Похвалил, в очередной раз расписался в лётной книжке и представил Реброву. Одно меня забеспокоило – головная боль. Никогда не было такой раньше. А тут только начинаем разбег, и начинает нарывать. И ведь нельзя говорить, на обследование и спишут на раз-два!

В полёте с Ребровым ничего не поменялось. Боль так и не ушла. Если при полёте по кругу несильно может сказаться на результате, то вот в последующих полётах это будет отвлекать. Может, я как и Крутов? Вот так и отключусь в полёте! Он из-за сердца, а я из-за головы.

– Всё, Сергей. Комэска сказал, что ты готов. Вперёд, – подтолкнул меня к самолёту Нестеров. Мои товарищи тоже собрались на стоянке, провожая меня, словно в космос. Однако мысль о головной боли не давала покоя.

– Петр Николаевич, у меня тут проблема, – вернулся я к Нестерову.

– Родин, дольше, чем тебя, я ещё никого так не выпускал в самостоятельный полёт. Что случилось?

– Тут такое дело, у меня голова стала в полёте болеть после… ну случая с посадкой. Я не ударялся, не травмировался…

– Так, тихо, – Нестеров посмотрел на меня, взглянул в глаза и повернул голову несколько раз. – Шлемофон сними и дай сюда.

– Пожалуйста, – сказал я, протягивая ему полётный головной убор.