Отсроченный платёж

Рощин встал, засунул руки в карманы брюк и, погружённый в воспоминания, медленно пошёл вдоль длинного стола. Кабинет был обставлен с присущим хозяину аскетизмом. Здесь не было ни роскошного глобуса-бара, ни хьюмидора с дорогущими кубинскими сигарами, ни предметов живописи в безвкусных, отливающих золотом рамах как у Знаменского, ни кожаной мебели, ни коллекции холодного оружия, ни комнатного фонтана, купленного в Португалии за какие-то немыслимые деньги, как у Шатова. Рощин сам спроектировал мебель для своего кабинета, сам занимался его дизайном. Все конструкции здесь были подчинены функциональности и практицизму, помещение просто кричало о характере его владельца. Светлый ламинат на полу, монохромная, чёрно-белая поверхность фасадов и столешницы, хромовые каркасы стульев, стеклянные полки на стенах, густо заставленные техническими справочниками на английском языке. Поверх полок висела большая чёрная рамка, внутри которой на белом фоне была выведена надпись на иврите:

וזה יעבור

На вопрос, что она означает, Рощин отшучивался, что сам не знает, ему просто понравилась её визуализация.

Стена, располагавшаяся напротив двери, была огромным витражным окном, у которого стоял письменный стол Рощина и единственный, пожалуй, предмет роскоши – изготовленное на заказ глубокое анатомическое кресло. Он очень много времени проводил за компьютером, и роскошь эта была вынужденной. К письменному столу примыкал огромных размеров стол для совещаний. Здесь проектно-архитектурным бюро, которым он руководил, проводились планёрки, с лёгкой руки Рощина больше похожие на диспуты. За время руководства бюро, Павлу удалось собрать отличную команду не просто профессионалов, а по-настоящему творческих, мыслящих людей. Обычно тут обсуждали проекты, спорили, приводили аргументы и доводы. Рощин редко вмешивался, предпочитая как бы наблюдать со стороны, оценивая, взвешивая, иногда вставляя комментарии. Последнее слово всегда было за ним, и нередко Рощин, выслушав концепции всех присутствующих, отдавал разработку сразу нескольким сотрудникам, чтобы потом выбрать один, самый удачный вариант. Обычно этот стол был завален рабочими чертежами, расчётами, сметами, результатами экспертиз, отчётами изыскателей. Но не сегодня. Сегодня на углу стола лежали аккуратно подшитые в папки документы – результаты работы бюро и юридического отдела за несколько месяцев. Электронная презентация застройки квартала была тут же, записанная на флеш-карту. На ней за почти восемь минут несколько гектаров земли в пригороде Рима превращались в клубный посёлок сегмента лакшери, со своими коммуникациями, прудом, парком, двумя школами, торговым центром, четырьмя спортивными площадками, двумя теннисными кортами, детским садом и спа-центром. Бюро Рощина спроектировало двадцать четыре варианта домов, выполненных в одном архитектурном стиле. Презентация показывала, как на глазах рылись котлованы, росли стены и ложилась мозаика в бассейны, как появлялись дороги и тротуары, вырастала трава на газонах и деревья в парках. Глядя на экран этой ночью, Павел испытывал удовлетворение своей работой и гордость за бюро. Все было готово. Осталось провести переговоры с инвестором и подписать договор. Этот проект станет вишенкой на послужном списке Рощина и откроет новые границы и перспективы. Рощин остановился напротив рамки с надписью на иврите.

– Скоро, уже скоро.

В кармане завибрировал телефон. Павел, не глядя на экран, смахнул пальцем зеленый значок:

– Да

– Павел Константинович, это охрана. Вы просили предупредить…

– Они приехали? – оборвал он охранника

– Да, поднимаются в лифте.

– Хорошо.

Рощин прошёл к столу, разложил папки с проектами и документацией по порядку и включил висящий под потолком проектор. Затем прошёл к окну, задёрнул плотную штору и аккуратно разложил укатанный в рулон экран. Уже защёлкивая фиксаторы, он услышал за дверью шаги, через секунду дверь открылась и Шатов со Знаменским появились на пороге.

– Привет, Паш!

На Знаменском был короткий норковый не то пиджак, не то пальто. Знаменский напоминал Рощину Портоса, такой же добродушный, большой, любящий всё дорогое и блестящее, фанфарон. Всё в нём, начиная от одежды и обстановки его дома, заканчивая машиной, часами, украшениями и счетами в ресторане, было дорого, статусно и, на взгляд Павла, безвкусно. В Знаменском было с пару десятков лишних килограммов, но что было удивительно, он был достаточно спортивен. Рощин несколько раз смотрел, как они с Шатовым гоняли шайбу в компании таких же как они коммерсантов, и для него было удивительным, как Знаменский легко катался на коньках. Шатов же был в прекрасной физической форме и потому Рощина совсем не удивил.

– Привет!

Рощин пожал протянутую ему руку, рукопожатие было крепким и каким-то надёжным… Вообще, у Рощина была своя градация рукопожатий. Она основывалась на эмпирическом опыте, и Павел ей очень гордился. По тому, как мужчина жмёт тебе руку, можно было сказать об этом самом мужчине очень многое. Рукопожатие с размаху, крепкое – рубаха-парень, живёт эмоциями, компанейский, слабое интеллектуальное начало. Рукопожатие крепкое, с попыткой либо потянуть вниз, либо как бы толкая, – привычка доминировать, решительный, любит действовать. Рукопожатие крепкое, с сильным сдавливанием – культ физической силы, яркое мужское начало. Рукопожатие вялое, как бы нехотя – демонстрирование интеллектуального превосходства, нарциссизм. Конечно же, имелись и смешанные виды, и ещё с десяток других, но для Рощина рукопожатие всегда составляло о человеке первое впечатление, а как говорят англичане: «первое впечатление нельзя произвести дважды».

Между тем Шатов тоже протянул Рощину руку. Павел протянул свою. С самой первой встречи как будто какая-то невидимая чёрная кошка пробежала между этими людьми. Прошло уже несколько лет, а отношения между ними сохранялись на отметке ниже нуля, как любил говорить Знаменский. Он уже не раз пытался сделать их если не друзьями, то хотя бы приятелями. Конечно же, будучи русским человеком, Стас и попытки предпринимал совершенно русские – заказывал столик в ресторане, придумывал какой-нибудь повод, и они ехали все вместе, конечно же, выпивали, потом находилась какая-нибудь тема для разговора, а дальше сходились вместе лёд и пламень, и они спорили. Спорили до возведённого в абсолют нетерпения, приводя все мыслимые аргументы, разбивая доводы друг друга и подлавливая оппонента на нестыковках, Шатов раздражался, Рощин редко терял самообладание, а Знаменский, давно потеряв нить разговора, тихо напивался до совершенно безобразного состояния. После третьей или четвёртой попытки (Знаменский точно и не помнил), «федеральная программа по примирению враждующих сторон» была свернута. Надо признать, что характер взаимоотношений Шатова и Рощина никогда не влиял на работу, по какой-то внутренней самоорганизованности они оба сумели провести границу между личными и служебными коммуникациями.

– Ну давай хвастайся, чего там у тебя? – Знаменский расположился у длинного стола, Шатов сидел напротив, закинув ногу на ногу.

– Слушаюсь, господин генеральный директор!

Павел щёлкнул кнопкой на пульте управления, на экране проектора появился логотип компании и началась презентация.

Рощин смотрел её уже в сотый раз, но сегодня, после десятка его редактур, она казалась ему идеальной. Он наблюдал за Знаменским и Шатовым и ему казалось, что они удовлетворены происходящим на экране. Лицо Марка было серьёзным и непроницаемым, но за эти годы Рощин достаточно его изучил. Он был доволен, но дожидаться от него слов похвалы или прямого признания качества проделанной работы не приходилось. Знаменский же напротив, удовлетворённо кивал головой в такт говорящему по-английски голосу, широко улыбался, хотя Рощин знал на сто процентов, что Стас ни черта не понимает. Изучение иностранных языков не давалось Знаменскому просто никак. Он относился к типу людей, которые привыкли жить в своей раковине, тяжело прощались со старыми вещами и, говоря современным языком, «тяжело выходили из зоны комфорта». Люди этого типа страшно страдают от всевозможных изменений условий, малейшего отклонения от испытанных течений и тяжело расстаются с привычками. Однажды обрисовав круг своих интересов, привязанностей и пристрастий, Знаменский практически не выходил за его пределы, и новые термины, технологии, сетевые и программные возможности отскакивали от него, как капли дождя от куска оцинкованного профнастила. Английский язык тоже оказался вне этого незримого для остальных круга его персонального комфорта. Рощин с усмешкой вспоминал, как ему приходилось переводить Знаменскому совершенно смешные, известные каждому школьнику слова, когда они въезжали в гостиницу в Лондоне или проходили таможенный досмотр в аэропорту Хитроу.

Зато в отличие от Знаменского, Шатов говорил на английском почти так же свободно, как и сам Рощин. Вообще, было непонятно, как два таких разных человека, как Стас и Марк могли быть не просто партнёрами, но ещё и друзьями. Хотя, с другой стороны, как гласил один из важнейших законов физики – разноимённые заряды притягиваются. Этот же закон дополнял – одноименные заряды отталкиваются, и это частично объясняло тот факт, что дружбы между Рощиным и Шатовым как-то не получалось.

– Отлично вышло! Молодец Паша! – наконец встал из-за стола Знаменский. Он просто сиял, как начищенный самовар.

Шатов кивнул на стопку сложенных папок:

– Контракты?

– Да, юристы подготовили контракты, спецификацию, отчёты изыскателей. Там же смета, расчёт авансовых платежей, копии учредительных документов и лицензий. Как я понимаю, летим все?

– Разумеется, – Знаменский присел на край стола. – Вылет в понедельник, в шесть сорок, завтра воскресенье, поэтому отоспимся и… надо ставить точку.

– Стас, мы ещё не обсудили один момент. Что с оплатой? Стоимость проекта более двухсот миллионов евро, как будем проводить? – Шатов вопросительно смотрел на Знаменского.

– Деньги пойдут в четыре платежа, поэтапно. Предварительно оговорено. Авансовый платёж в течение двух недель после подписания контракта, остальные три транша по мере выполнения работ. Суммы как раз и нужно обговаривать при заключении.

– Да это понятно, куда будем принимать? Мы разговаривали насчёт офшора, всё в силе?

Знаменский улыбнулся. Он достал из внутреннего кармана пиджака сложенный напополам лист и положил на стол:

– Мы, Знаменские, слов на ветер не бросаем! – всё так же широко улыбаясь, он продолжил: – Компания Leader Building Ltd. Зарегистрирована на Виргинских островах неделю назад. Бенефициары – господа Знаменский, Шатов и Рощин. Поздравляю вас и хотел бы сбрызнуть это событие! Паша, есть чего в загашнике?

Рощин взял листок, оставленный Знаменским. Это была выписка из реестра, он быстро пробежал её глазами, наконец удовлетворённо кивнул:

– Всё так. А пить с утра грешно. К тому же, думаю успеем в Риме, сразу после подписания контракта.

– Кашу с вами не сваришь – съязвил Шатов, но было видно, что он доволен. – Короче, сегодня-завтра выходные, в понедельник переговоры, потом вы, как хотите, я возьму недельку отпуска. Давно Вике обещал Венецию и Милан, как раз до авансового платежа есть пару недель. Заряжу, так сказать, батарейки.

– Я пас, – отозвался Знаменский, – есть дела в городе.

– У меня тоже ещё три проекта в работе. – Рощин понимал, что вопрос Шатова относился к одному Знаменскому, но всё же ответил.

– Ну, как знаете. Тогда встретимся в аэропорту. Документы забрать? – Марк кивнул на стопку.

– Я заберу. Вечером ещё полистаю. – Знаменский подхватил папки-накопители – Давайте, до встречи!

Марк встал, они со Стасом по очереди пожали руку Рощину и вышли из кабинета. На лестнице Марк спросил:

– Чем заняты с Кирой вечером?

– Да вроде нет планов.

– Приходите к нам, Вика ужин приготовит, посидим.

– Отлично! Договорились!

– Тогда в семь.

– По рукам!

Марк хлопнул товарища по плечу:

– Езжай, меня не жди, я возьму такси. До вечера!

ГЛАВА 3

Утро вышло по-настоящему субботним. Виктория проснулась оттого, что попросту выспалась. Нет, конечно, она и в будние дни не унижала себя ранним пробуждением, но все же её будил приход няни, а случалось это не позже десяти часов. Сегодня, проснувшись и разлочив своим касанием смартфон, она обнаружила, что уже одиннадцать. Естественно, от Марка уже было сообщение:

Марк

Сегодня будут Знаменские. Договорились на 19, ужин с тебя)

Вика села на кровати, вытянула вверх руки, потянулась и пошла в ванную. Шёлковая сорочка медленно сползла с её тела, обнажив прекрасную и ухоженную фигуру. Она рассматривала себя в зеркало, критично оценивая каждый изгиб, повернулась в профиль, втянула живот, поиграла ягодицами, ещё не потерявшими своей упругости, затем показала отражению белоснежные зубы, откинула со лба непослушную прядь вьющихся волос и вдруг прямо голышом пошлёпала обратно в спальню. Здесь она взяла в руки смартфон, и пальцы ловко забегали по экрану:

Будет япония) Купи рукколу, сыр, авокадо, семгу. Целую)

Марк был онлайн, ответ пришёл через секунды:

Марк

Ну куда целую то? Она как корова размером.

Вика прыснула со смеху.

Вика

Шатов, Шатов…))) Семгу можно в вакуумке. Это я тебя целУю))

Марк

ок))))) И я тебя целУю)

Вика

Когда будешь?

Марк

Около 17

Вика отложила гаджет и снова прошла в ванную. Там она встала под душ и подставила лицо под струи тёплой воды. Вот уже двадцать лет они женаты. И ведь впечатления об этих годах совершенно двоякие! С одной стороны, кажется, что всё было как вчера, ещё вчера Шатов, этот двадцатилетний мальчишка провожал её от дверей института до дома. Ещё вчера он читал ей Бродского на набережной и угощал шампанским на последние деньги, катал на детских каруселях в парке и доставал билеты на концерт «Руки вверх». Ещё вчера они гуляли по городу до самого утра и попали под такой ливень, что промокли от макушки до пяток, и Вика долго болела, а Марк вечерами сидел у её кровати и гладил её по голове, пока она спит. Ещё вчера… А с другой стороны, как будто и было всё в другой жизни… В другой жизни жил тот романтичный и тонкий во всех смыслах паренёк, так трогательно ухаживающий и чувствующий. Такой внимательный и переживающий… Конечно, Марк изменился за эти годы, но ведь не меняется только то, что мертво. Жизнь, обстоятельства, слова, поступки окружающих – всё то, что составляет объективную реальность бытия, конечно же, меняет человека, переворачивает его представление об окружающем мире и в конечном итоге формирует как личность. Французы говорят: «Люди кричат, что ты изменился, когда ты перестаёшь делать то, что они от тебя ожидают». Изменилась ли сама Вика? Разумеется, да. И она это сама отчётливо понимала, не понимала она лишь одного, в какой момент изменились их с Марком отношения? В какой момент они повернули не туда? Или эта метаморфоза – тоже часть объективной реальности? Они не заметили момента, когда перестали разговаривать друг с другом, как сами собой куда-то делись те миллионы тем, на которые раньше они спорили, над которыми они вместе смеялись и из-за которых даже ссорились. Ведь если сейчас посчитать количество слов, сказанных ими друг другу за сутки, то их едва наберётся пара сотен. Дежурные поцелуи в щёку и дежурные фразы, брошенные на бегу, второпях… Дежурные подарки в виде сертификатов и карточек сетевых магазинов…. Ведь если вдуматься, они созданы для случаев, когда не знаешь, чего подарить. А как можно не знать, что подарить человеку, которого любишь? Которого знаешь лучше, чем самого себя. Ведь это значит, что получать сертификат – это обидно, а дарить его – стыдно, потому как этот подарок как пиратская чёрная метка для ваших чувств. Вручая его, ты как бы говоришь: «У тебя сегодня праздник, я должен тебе что-нибудь подарить. Не имею ни малейшего понятия, что ты хочешь, и знать особо не хочу. Поэтому сходи сам(а) и выбери на своё усмотрение». Вот именно так это выглядит и именно так и Марк, да и сама Вика, чего уж там говорить, жили последние несколько лет. И, перепутав сегодня ударение в слове, причём в слове знаковом, Марк, сам того не зная, плеснул бензина в костёр её размышлений.

А страсть? Ну разумеется, человек не может гореть огнём двадцать лет, разумеется, чувства притупляются и трансформируются во что-то более прагматичное и спокойное, в конце концов, вы просто взрослеете… или стареете? И вот уже ты надеваешь самое сексуальное бельё, лёгкий пеньюар, делаешь причёску и оставляешь детей у мамы, готовишь лёгкий ужин и открываешь бутылку вина… А он приходит домой в десятом часу, говорит, что должен немного поработать и закрывается в кабинете за компьютером, или того хуже – возвращается со Знаменским, уже изрядно навеселе и всю ночь они играют на бильярде и курят мерзкие доминиканские сигары. Вот и сегодня намечается что-то подобное, только придет ещё и Кира, очередная супружница неугомонного Стаса.

Вика включила фен и начала считать, какая же по счёту у Знаменского «вечная любовь»? Вышло, что четвёртая. Кира была на год младше Виктории и на шестнадцать младше Стаса. Черноволосая, коротко стриженная, с зелёными глазами, она выглядела весьма и весьма эффектно, и когда Знаменский увидел её в театре, исход был предрешён. Потом он любил болтать, что увидел в ней Олю из «Зимней вишни», и был сражён взглядом её прекрасных глаз, но на самом деле всё было проще. На ней было платье-футляр, идеально подчёркивавшее её и вправду классную задницу, к тому же с откровенным разрезом спереди, приоткрывавшим миру ещё два неоспоримых её достоинства третьего размера. Если прибавить идеально подобранный макияж (это Кира умела как никто) и прекрасную белозубую улыбку, то картина будет полной. Зная Стаса достаточно хорошо, Вика не удивлялась его моментальной капитуляции. С Кирой они ладили хорошо, можно даже сказать дружили, но их дружба не выходила за рамки вечеринок, где они появлялись с мужьями.

Вика прошла в спальню к детям:

– Эй, засони, вставайте! У нас сегодня много дел!

На удивление, Иван не спал, он конечно же держал в руках планшет Софьи и лежа под одеялом, смело водил пальцем по экрану:

– Доброе утро, мам! Если что, Софья мне разрешила.

Он не отрывал взгляда от экрана, и Вика невольно залюбовалась своим шестилетним мужичком. Глаза, конечно, шатовские, голубые при обычном освещении и серые в полумраке. Взгляд как у Марка, иногда кажется, что заглядывает прямо внутрь тебя, эдакий человек-рентген. Вихрастая голова цвета соломы и длиннющие ресницы, как опахала, обмахивающие пространство, торчали из-под одеяла. Вика присела на край кровати и тихонько поцеловала его в лоб.

– Мам, не мешай!

Иван нахмурил брови, но тут же опять провалился в игру. Вика разглядывала его лицо, сосредоточенное на экране, и улыбалась. Людям свойственно смотреть на своих детей предвзято, в том смысле, что нам они кажутся самыми красивыми, самыми умными и самыми воспитанными. Родители лишены объективности при оценке поступков своих детей, сказанных ими слов и выбранной линии поведения, наша безмерная к ним любовь призвана уничтожить эту самую объективность. А может, так и должно быть? В детстве, как в любом другом проходящем периоде жизни, должен быть свой шарм. Ведь так необходимо человеку в конце концов понимать, что его любят, любят так безгранично, что могут простить. Простить за необдуманные слова, за плохой поступок, за сделанную ошибку и даже за подлость. Его могут простить. И его будут любить. Детство – это такой тренировочный полигон для подготовки человека к жизни, здесь ошибки не фатальны, взрывы не отрывают ног, а пули не разрывают внутренностей. На этом полигоне всё искренне и всё по-настоящему. Весь парадокс состоит в том, что, как выясняется потом, в детстве человек именно ЖИВЁТ. И жизнь эта даже более настоящая, чем жизнь взрослая. Именно в детстве мы едим досыта, но не переедаем, ложимся, когда хотим спать, а не потому, что завтра на работу. Мы свободны от приличий, условностей, этикета. Мы общаемся не с важными, а с приятными нам людьми, не считаем нужным прятать слёзы и обиду, называем дураков дураками и любим до самого конца, до того щемящего сердце чувства, до той бессонницы, что заставляет нас считать на небе звёзды и выпивать по шесть чашек чаю за ночь. Очень жаль, что эта мифическая страна, откуда мы все родом, эта Атлантида под названием ДЕТСТВО, уплывает от нас, как жухлый лист по весеннему ручью.

– Мам, а я есть хочу! – Иван наконец отложил планшет и обнял Вику за шею. – Что ты нам приготовишь?

– Сегодня в меню яичница и ананасовый йогурт, – улыбнулась Вика.

– Я ещё липкие макарошки хочу! – глазки Ивана с хитрецой прищурились.

– Ванька, они называются чак-чак! Буди Софку и идите завтракать, всё будет готово через пять минут.

Было десять часов утра, когда Марк, перепрыгивая через полузамёрзшие лужи, быстрым шагом подходил к торговому центру, что возвышался через дорогу от офиса. Здесь с торца большого здания располагался как-то по-домашнему уютный магазинчик цветов. Несколько месяцев назад Шатов совершенно случайно обнаружил его, проезжая на машине, и с тех пор, если нужны были свежие живые цветы, покупал их только здесь. Несомненным плюсом этого места был прекрасный кофе, который хозяйка магазинчика варила покупателю, если ему приходилось ждать, пока ему соберут букет. А поскольку Шатов никогда не покупал готовых букетов, то кофе его угощали здесь постоянно. Вот и сегодня, едва переступив порог, он улыбнулся поднявшей на него глаза хозяйке:

– Привет, Жень! Мне как обычно.

Хозяйку магазина, и по совместительству продавца, звали Евгения. На вид ей было лет двадцать пять. На вкус Марка полновата, но очень приятная и общительная, Женя всю себя посвятила своему небольшому бизнесу. Как уже успел понять Шатов, она знала толк в цветах, флористике и дизайне, букеты, подготовленные Женей, были по-настоящему безупречны. Марк не сомневался, что этот маленький магазинчик – лишь начало её большого бизнеса, он видел это по её отношению к делу и клиентам.

– Извините, Марк, но больших корзин сегодня нет. Поставщик подвёл. Розы, разумеется, есть, хотите, я вам соберу в подарочную бумагу? Могу предложить крафт. Скомбинируем, будет хорошо!

– Негодяй ваш поставщик, – улыбнулся Шатов. – Я вам доверяю, Женя. Сделайте на свой вкус.

– Хорошо, кофе готов, – Женя поставила перед ним чашку, – приятного!

Марк сделал глоток, достал из кармана смартфон. Вчера он обещал Эльмире приехать в одиннадцать.

Эльмира

Привет) Как настроение? Ничего не изменилось?

Марк

Привет, все в силе) До 16-00 свободен

Эльмира

Тогда жду и скучаю)

Марк

Я тоже)

Шатов терпеть не мог глупые телячьи нежности, и, как следствие, необходимость всех этих «целую», «люблю», «скучаю» и тому подобного. Настоящие чувства не любят пышных фраз, цветистых словословий и нагромождений милоты. Нет, он не был суровым дровосеком и сторонником деревенской брутальности, но чувства предпочитал проявлять наедине и не на словах. Шатов любил в женщинах утончённый ум, шарм, ускользающую игру слов, полувзгляды, полунамёки и двусмысленность. Он любил, когда непонятно, кто на кого охотится, когда всё зыбко, когда одной фразой можно всё испортить или наоборот, одержать победу. С Викой было именно так. Ни до неё, ни после у Марка не было ни с кем ничего подобного, а женщин в его жизни было достаточно. Наверное, это и есть любовь, думал Шатов. Ведь в конце концов как бы он ни увлекался очередной длинноногой красавицей, проходило время, причём иногда весьма короткое, крепость бывала взята, иногда штурмом, реже – осадой, и Марк отчётливо понимал, что эта взятая твердыня абсолютно во всём проигрывает Вике. Спустя время он даже перестал сравнивать, потому как результат не менялся. С Эльмирой было также. Они познакомились на банкете, бюро Рощина как раз закончило один из своих проектов, и она оказалась представителем заказчика, приглашённым на торжество. Волосы чёрные, как смола, точнее гудрон в строительной печи-бочке, что стояла в их дворе в детстве, когда рабочие ремонтировали кровлю. Эту пришедшую на ум аналогию Шатов запомнил, и спустя время рассказал Эльмире, когда её голова лежала у него на груди, а он запускал в эти отчаянно-чёрные волосы свои пальцы. Они вместе смеялись. А ещё у неё были тёмно-карие раскосые глаза, правильно вычерченные губы и тонкая гибкая фигура кошки. Кошка тоже была в виде татуировки на пояснице, в том месте, где уже начиналась округлая ягодица, с маленькой правильной формы родинкой. Но конечно же, о существовании кошки и родинки Шатов узнал не сразу.

Одним из принципов Марка в отношениях с женщинами был принцип временности. Все, абсолютно все его женщины должны были понимать, что их отношения временны, не подразумевают никаких серьёзных намерений и не продиктованы глубоким и всеобъемлющим чувством. Короче, никакой любви и замужества, только флирт, секс и приятное времяпрепровождение. На первый взгляд аморально, но, по мнению Марка, предельно практично и честно. Никаких драм, заламывания рук и истерик. Попытки случались, но эти попытки Марк гасил беспощадно, никогда более не встречаясь с излишне впечатлительными любовницами. Так же требователен Шатов был и к себе. Как только он чувствовал, что излишне привязывается к очередной красотке, то прерывал общение не менее стремительно. Семья и дети были для него священны, более того, он чувствовал, что после очередного обрыва очередных отношений его тянет к Вике с новой силой, словно какая-то неведомая сила напитала его энергией, эмоциями и настроением.