Хроники Нордланда: Кровь Лары

Подойдя к дому, он услышал какой-то шорох и приглушённые возгласы: какая-то влюблённая парочка выбрала горбатый мостик под сенью вековых тополей местечком для своих свиданий. Лодо проверил их в первый же день: дочка мельника из Омок и какой-то городской хлыщ… Хлыщ ему не понравился, но кто он был этой девчонке, чтобы вмешиваться? Пусть об этом болит голова её родителей.

– Лауре нужна лошадь. – Пробормотал он, войдя в дом и опуская на пол тяжёлую корзину. – И повозка… Я не мул, тяжести такие таскать!

Гэбриэл пришёл к Гарету, но того на месте не оказалось, и он пошёл искать брата по всему замку. Размолвка давалась ему тяжело, и Гэбриэл знал, что брату так же тяжко, как и ему, но первого шага Гарет не сделает. Ну, что ж, сделает он.

Брат нашелся на конюшне, смотрел, как конюх гоняет на корде молодого серого мерина. Тот больше брыкался и выделывался, чем бежал, и Гарет с конюхом азартно обсуждали его характер. Герцог был слегка пьян и зол; оскалился на брата:

– Ну, надо же! А что мы не в саду, на качельке, со своей дорогой невестушкой?

– Давай, наедине обсудим мои пороки и косяки? – Предложил Гэбриэл.

– А что, – сузил синие глаза Гарет, – конюхов стесняешься?

– Помириться будет сложнее, если свидетели останутся.

– А мы не ссорились! – Гарет говорил слишком громко, на него оглядывались даже подсобные рабочие от дальней стены. – Не знаю, что ты там себе навоображал, а я с тобой не ссорился!

– И напился ты так, просто?

– А ты мне будешь морали читать, маргаритка ты моя… из борделя?!

– Давай, – вспыхнул Гэбриэл, – валяй. Расскажи всем, что и почему. Кто я, где был. Я с самого начала этого не боялся, скрывать это было твоей идеей.

Гарет покраснел, но промолчал. Пьян он был не настолько, чтобы не понять, что Гэбриэл прав. Но это рассердило его ещё сильнее.

– Давно ли ты сделался главным здесь, а?! – Даже не спросил, а прошипел он. – Герцог пока что здесь я!!!

– Хорошо. – Поднял руки Гэбриэл, отступая. – Ты герцог, ты крутой и ты прав: я здесь не хозяин. Я вообще никто. Ты меня сюда привёз, подобрав на дороге, отмыл, одел и посадил с собой рядом. И я должен тихо сидеть и каждому твоему слову подвякивать. А может, отпустишь меня к чертям отсюда, а?.. Вот здесь у меня, – он понизил голос, схватив себя за горло, – хозяева всякие!!!

– А валяй! – Сверкнул глазами Гарет. – Думаешь, в ножки к тебе упаду, как Алиса, уламывать стану?! Валяй!!!

Гэбриэл развернулся и ушёл. Его душила обида. В чём-то он был не прав – и сам это понимал; но он первым пошёл на мировую и готов был даже уступить и прогнуться, но Гарет его капитуляцию принимать не захотел. Не захотел?.. И не надо! Гэбриэл велел седлать свою Красавицу. Лошадка застоялась на конюшне; относились к ней хорошо, холили, кормили отборным овсом, но прогуляться кобылка была не прочь и радостно заржала, когда Гэбриэл повёл её к выходу.

– Пепел на месте? – Спросил Гарет, который, остыв, почувствовал себя скверно. Конюх метнулся на конюшню, где стояли кони братьев, вернулся, сказал, что конь на месте, и Гарет слегка успокоился. Ничего. Пусть Гэйб подуется, это ему полезно. Если его сразу не поставить на место, он так и будет всяких проходимцев привечать… В их ситуации это смертельно опасно – он что, дитя малое, не понимает ни хрена?! Кругом враги, даже по Алисе ударили, а он берёт на службу какого-то убийцу с невесть, какими намерениями… К чёрту! – Гарет поднялся к себе, спросил, вернулся ли брат, услышал, что нет, и решил, что тот в саду с Алисой. Налил себе любимого португальского вина, чокнулся со своим отражением в зеркале:

– Твоё здоровье, злодей! – И с наслаждением выпил.

Гэбриэла беспрекословно выпустили из замка, когда он сказал, что просто проедется до Белой Горки, посидит на скале. Доехав до перекрёстка, он придержал пляшущую лошадь, огляделся. Нет, конечно, вот так уезжать было нельзя. У него есть Алиса, есть Иво, он не может вот так бросить их здесь… И Моисей, и Тильда… Ну, Алису, допустим, отец не выгонит и не обидит. И она вполне может оставаться под его опекой, пока он, Гэбриэл, придумает, что с собой делать и куда себя деть.

А что делать?.. Сваливать в Валену. Он там никогда не был и не знал, где это, но уже примерно представлял, что это на Севере, и что он вполне может рвануть туда с эльфийского побережья. Ему здесь вообще ничего не нужно. Он никогда не собирался оспаривать власть брата или его авторитет. Но свою свободу он не отдаст больше никому, даже Гарету!

Подумав, что никогда не был на восток от Гранствилла, Гэбриэл, не раздумывая больше, повернул туда и послал Красавицу лёгким галопом. Скорость помогала ему успокоиться и взять себя в руки. Может, и глупо он поступает… Ну, и к чёрту!!!

А потом он подумал, что эта ссора ему даже выгодна. Нет, серьёзно. Он уедет, но не сейчас, а после помолвки. Нельзя лишать Алису этого праздника, она сама не своя от предвкушения. Если Гарет за это время не сделает первый шаг – а он не сделает, уж настолько-то Гэбриэл успел его узнать, – Гэбриэл рванёт на юг, за Марией, и не придётся ничего придумывать и сбегать, чувствуя себя подонком. Это было не очень порядочное решение, зато решало (как казалось Гэбриэлу) очень большую проблему, и он воспрянул духом.

Ехать ночью по лесной дороге оказалось странновато и где-то даже страшновато. Гэбриэл трусом не был, но воображение у него было богатое, а знаний об окружающем мире всё ещё маловато, и он рисовал в своей голове оболочки для странных ночных звуков такие, что у самого же мурашки бежали по коже. Хорошо, что здесь, как повсюду в Пойме Ригины, чувствовалось присутствие человека: сквозь густую листву то там, то тут мерцал огонёк или слышались звуки близкого жилья: сонное коровье мычание, лай собак, голоса людей, детские смех и пение. Выехав на околицу Малого Города, вполне себе приличного городка, с замком, собором и трёхэтажными каменными домами вдоль нескольких улиц, Гэбриэл приостановил Красавицу при виде шумного гулянья. Горожане что-то праздновали, и уже не первый час: рекой лились пиво и можжевеловая водка, заставленные снедью столы опустели и были теперь завалены объедками, огрызками и костями. Парень, наряженный девицею, распевал под аккомпанемент весёлой музыки:

– Я хороша, а жизнь моя уныла:

мне муж не мил, любовь его постыла.

Хочу любить я друга молодого… – И горожане свистели, аплодировали и плясали вместе с ним. Красавицу и её всадника тут же окружили весёлые пьяные лица, Гэбриэлу протягивали кружки, бокалы и стаканы:

– Выпейте с нами, ваше высочество!

– У нас свадьба, женим Жана и Жанну!

– За здоровье молодых, ваше высочество!!!

Гэбриэл спешился и включился в веселье. Плясал с горожанами и горожанками, пил можжевеловую водку, пойло противное, но ядрёное, участвовал в каких-то играх, с кем-то целовался, проиграв… или выиграв?.. На рассвете он почему-то проснулся не в городе, а далеко в лесу. Лошади не было, вместо неё вокруг сидели и лежали… волки. Крупные северные волки, числом семеро, заметив, что он пошевелился, поднялись, продолжая смотреть на него прозрачными и внимательными, как у Лодо, глазами.

– Чёрт… – Прохрипел Гэбриэл, попытавшись приподняться и падая обратно. Он не знал, что такое похмелье, и, впервые в жизни ощутив на себе его силу, решил, что его отравили, и он умирает. – Чё пялитесь… Пить бы принесли… – Почему-то ему совсем не было страшно. Хотели бы сожрать – давно бы сожрали. Или?.. В первый момент, уловив собственный выхлоп, он подумал, что где-то рядом кто-то сдох, но потом понял, что это пахнет его вчерашняя выпивка, и застонал, зажмурившись. Понятно, почему волки его не трогают – он и сам бы близко не подошёл!

– Можжевеловая водка, – раздался рядом спокойный голос, – отвратная вещь. Не стоило её так много пить.

От эльфа, ведущего в поводу своего коня и Красавицу, волки неспешно, без паники, расступились к краю поляны, и наблюдали оттуда всё так же молча и спокойно.

– А ты здесь откуда… – Прохрипел Гэбриэл.

– Я поехал за тобой. Это моя забота: твои жизнь и безопасность.

– Вот… подыхаю, что, не видишь?

– Не вижу. – Терновник подошёл, протянул Гэбриэлу флягу. – У тебя похмелье. Состояние противное, но для такого молодого мужчины – пока не смертельное.

Гэбриэл выхватил флягу, чувствуя страшенную жажду, надолго приложился к какому-то напитку, приятному, с мятным привкусом, после которого стало как-то легче и уже не хотелось поскорее сдохнуть и не мучиться. Со стоном, как пожилой, поднялся – от ночёвки в сырой траве всё тело болело и ныло. Волки исчезли, и он обратился к эльфу:

– А эти здесь что делали?

– Ты Хлоринг. – Пожал плечами эльф. – Потомок Белой Волчицы. Они решили тебя охранять в эту ночь. С Хлорингами это случается. – Протянул ему несколько веточек лимонной мелиссы. – Вот, сжуй это. Это тебе жизненно необходимо, поверь.

Краснея, Гэбриэл сунул в рот мелиссу и взгромоздился верхом на свою лошадку, которая стоически стерпела его неуклюжесть. Даже чуть помогла.

– Дома что?

– Не знаю. – Безмятежно ответил Терновник. – Я уехал почти сразу за тобой. Просто решил дать тебе время и возможность проветриться. А вот брат твой такой возможности был лишён… С большой долей вероятности могу предположить, что зол он страшно.

Гэбриэл насупился. Угрызений совести он не чувствовал: он не мальчишка, которого нужно контролировать на каждом шагу! Но на душе скребли кошки.

Гарет рано утром опять спросил, где его высочество граф Валенский, и получил в ответ, что тот выехал поздно ночью из замка прогуляться и ещё не возвращался.

– Я же спрашивал!!! – Вскинулся Гарет.

– Вы спрашивали, на месте ли Пепел, сударь. – Был ответ. – Их высочество уехал на вороной кобыле.

– Кобылу свою, значит, взял… – Психанул Гарет. – Так, значит, да?!

Жест Гэбриэла он понял прекрасно. Но он протрезвел и успокоился, и мог вновь рассуждать здраво, и рассуждения эти ему не понравились. Значит, Гэбриэл до сих пор не почувствовал себя в Хефлинуэлле своим, не чувствует себя дома. В глубине души он всё ещё чужой здесь, а он, Гарет, не придумал ничего лучше, как усугубить его чувство. М-да. Мог бы сразу ему пощёчину залепить, – подумал герцог, глядя на себя в зеркало. Гэбриэл не овечка, и не дворняжка, он такое пережил и не сломался, что пытаться его прогнуть теперь – глупо и опасно. Если надумает свалить – свалит.

И что теперь делать?.. Отправить людей его искать?.. Слуга доложил, что вслед за Гэбриэлом уехал «господин эльф», так что вряд ли тот в опасности – да и Гарет ничего такого не чувствовал. Но если не искать – не обидится ли тот ещё больше?.. А если искать – решит, что его пасут, и рассердится…

– Merde! – Выругался Гарет, не зная, как быть. Поехать ему навстречу?.. Не может же тот оставить свою Алису накануне суда?! Значит, сейчас явится…

– Сеньор? – В дверях возник Марчелло. – Всё готово, сеньор.

– Согласились? – Поинтересовался Гарет.

– Да. Со слезами, но согласились… По десять дукатов пришлось выложить.

– Хорошо. Брата не видел?

– Видел, сеньор. Встретился с ним у Брыльского перекрёстка, он ехал по Ригстаунской дороге, с сеньором Терновником.

– Домой ехал-то?

– Да, сеньор. Узнать точнее?

– Не надо. – Гарет закончил одеваться. – Я в Гранствилл, в муниципалитет.

Сбежал по лестнице, столкнулся с Гэбриэлом, бросил отрывисто:

– Вид у тебя такой, словно по земле валялся. Я в город, ты со мной?

– Да. – Помолчав, сказал Гэбриэл, и Гарет кивнул:

– Я жду во дворе. Быстрее. К суду надо подготовиться. И ты что… можжевеловку пил, что ли?!

– А если и пил?!

– Да и по фигу. Я жду!

До моста братья доехали в гробовом молчании. Гэбриэл ехал верхом на Пепле, хмурый, мрачный, демонстративный. Гарет делал вид, что ничего этого не замечает, но на мосту поинтересовался:

– И что мы надумали? Собрать своих подопечных и рвануть на Север?

– А у тебя есть возражения? – Мрачно огрызнулся Гэбриэл. – Я не собираюсь у тебя что-то брать.

– А я тебе ничего и не дам. У тебя своего больше, чем у нас с отцом вместе взятых.

– Мне ничего не нужно.

– Ты целочку-то из себя не строй! – Рассердился Гарет. – Что за детский сад?! Да, я сглупил. Ты тоже! Давай, из-за собственной дури разосрёмся на всю оставшуюся жизнь, как те придурки с поросёнком!

– Я не твоя собственность.

– Нет, ты моя собственность! – Воскликнул Гарет. – И собственность отца, и твоей Алисы! А мы все – твоя собственность! Это семья, ты понял?! Это родные, мать твою, люди, которым не срать, где ты, что ты и с кем ты! И если ты дурью маешься и подставляешь нас, мы имеем право злиться, понял, имеем! Мы с тобой можем расшаркиваться, как придворные на пиру, здравствуйте, всего хорошего, какая погода чудная, спасибо… Почему нет?! Но это будет уже не то! Ты можешь на меня наорать, я могу на тебя наорать, мы братья с тобой! Чёрт, как ещё мы выясним, что с нами происходит?! Если б мы вчера не поругались, я так и не узнал бы, что ты нас с отцом ни во что не ставишь!

– Чего?! – Обернулся на него, как ужаленный, Гэбриэл. – Чего ты несёшь?!!

– Ты нас чужими считаешь, Гэйб. – Сказал Гарет. – Ты и дом наш считаешь чужим для себя. Ты собрался сваливать от нас, и даже подарок мой решил не брать. Из родного дома так не уходят, так уходят от тех, кто, как ты там сказал?.. Подобрал, отмыл и рядом посадил?

– А это не так?

– А вот сейчас ты меня оскорбляешь, младший. – Тихо сказал Гарет, но в голосе и глазах его было столько льда, что Гэбриэл поёжился. – Так сильно, что я не знаю, как терплю это и как ещё готов мириться, хоть и не один виноват.

Гэбриэл отвернулся, продолжая ехать рядом с братом. Потом буркнул хмуро:

– Прости.

– Не слышу.

– Прости!!!

– Хорошо. – Кивнул Гарет. – Мир!

– Мир. – Хмыкнул Гэбриэл. – Какой мир, когда ты злой, как падла?

– Сам виноват.

– Я не чувствую угрозы от Лодо. Он не враг.

– Ага.

– Я серьёзно. Он мне нужен.

– Зачем?

– Я хочу узнать имена тех, кто… – Гэбриэл понизил голос, – тех, кто издевался надо мной. Клички их поганые я все знаю, а вот титулы и имена – нет.

– И ты скажешь этому Лодо…

– Он знает. Он ещё тогда знал, когда спас меня на Королевской Дороге. Он спрашивал меня про Сады и Редстоун. Я назову ему клички и прикажу узнать, кто за ними стоит. Как ещё я это узнаю?..

– И что сделаешь, когда узнаешь?

– Найду и убью.

Гарет промолчал… Молча они выехали на Ригстаунскую дорогу, повернули к городу. Но теперь это было нормальное родственное молчание, а не то напряжение, что искрило и потрескивало между ними прежде.

– Этого Лодо лучше держать при себе, согласен. Раз он так много знает… Ладно, погорячился я, признаю. Но ты же сам должен понимать: в нашей ситуации, когда все вокруг могут врагами быть, осторожнее надо!

– Я знаю. – Кивнул Гэбриэл. – И Лодо этому верю… как бы. Не до конца, ты понял? Я ко всему готов.

– Где напился-то? – С привычной усмешкой, от которой у Гэбриэла сразу стало так тепло на сердце, поинтересовался Гарет, и его брат фыркнул:

– А, в каком-то городке, там, – он махнул рукой в обратную сторону, – там свадьба была…

– Ты там Алискину не изменил?! – Шутливо ужаснулся Гарет, и Гэбриэл покаялся:

– Да я вообще не помню, где был и с кем изменял, не изменял… помню, в какую-то веревочку играли… вроде, целовался с кем-то… только ты того – Алисе ни слова!!!

– Вот гад, а?! Я тут не сплю, переживаю, а он пьянствует и целуется с кем попало!

– Тише ты!!!

В город братья въехали уже снова не разлей вода. Гэбриэл рассказал, что его ночью охраняли волки, а Гарет напомнил, что он ещё когда ему говорил: волки не трогают ни Хлорингов, ни их владения. Но сам же и добавил:

– Только знать и говорить одно, а лично убедиться – другое. Испугался?

– Мне так было херово, – откровенно ответил Гэбриэл, – что даже если бы они съели меня, я не возникал бы, честно.

– Похмелье стрёмная штука. – Согласился Гарет. – Я крепче портвейна ничего не пью, и тебе то же советую. Советую! – Поднял он палец, и Гэбриэл, глянув на него, состроил рожу.

Члены муниципалитета и капитан городской стражи ждали Хлорингов с раннего утра.

– Почему о том, что о моём брате и его невесте распускают грязные сплетни, я узнаю случайно и тогда, когда эти слухи уже расползлись по всему городу? – С порога спросил Гарет гневно, и капитан стражи чуть побледнел. За Гаретом шагали Гэбриэл, Марчелло, Адам, Матиас и Иво. – Я слушаю!

– Ваша светлость… – Шагнул ему навстречу фогт Гранствилла, – сами понимаете, властям такое никто не передаст и не расскажет…

– А вам всё на блюдечке подать надо?! Воры и бандиты тоже к вам с докладом приходят?! Приходят и говорят: «Я вор Сявка, украл вчера серебро из дома ювелира Бура, не хотите ли меня повязать именем его высочества?!». Так вы себе это представляете?! – Гарет гневно глянул на капитана, и тот сглотнул. – Вот был бы нам сюрприз к помолвке: обвинение невесты в распутстве, а моего брата – в содомии!

– Ваша светлость… – Попытался вставить слово фогт, и снова Гарет перебил его:

– Я уже всё знаю сам!!! То, что мне должен был доложить капитан стражи, мне доложил вообще посторонний человек!!! И клеветника задержали мои люди!!! Сколько ещё он болтался бы по городу и порочил нас?!

– Этот человек утверждает, что может доказать… хм… насчёт девушки. А всё, что было сказано о… об их сиятельстве, он отрицает, дескать, не говорил ничего…

– У меня есть свидетели, которые подтвердят каждое слово. – Процедил Гарет. – Сегодня мы устроим разбирательство, на площади, при всех.

– Может быть… – Вновь дёрнулся фогт, и Гарет отрезал:

– Не может!!! Такую клевету нужно пресекать сразу же, и самым безжалостным образом, как ногу при гангрене! Иначе она расползётся по всему острову, и доброе имя достойной девушки, я уже не говорю о моём брате и обо мне, будет замарано навсегда! Глашатаев по всей Пойме, к трём часам пополудни здесь должно быть столько народу, сколько вместит площадь Генриха Великого!

– Милорд, но свидетели… Может быть…

– Плевал я на его свидетелей. – Скривился Гарет. – У меня есть свои.

– Я кое-что добавить хочу. – Вдруг подал голос Гэбриэл. – Я содомитов как-то не уважаю, и вообще… А потому предупреждаю сразу: того, кто посмеет меня в этом обвинить, – убью. Просто, возьму, и убью. Так, чтобы непоняток не было. Грех, понятное дело, но ничего – я отмолю.

– Вы моего брата слышали?.. А если не убьёт он, убью я. И мне плевать, будет это мужик, старик или даже баба. Если они берегов совсем не видят и о принцах крови клеветать решаются, проблемы со зрением мы им будем решать радикально. Все меня слышали? – Он обвел глазами зал ратуши. – Советую донести эту мысль до всех своих домочадцев и знакомых, а мы сегодня озвучим её на площади. Заодно обсудим вознаграждение добрым людям, которые будут сообщать нам о фактах клеветы. Я думаю, это очень оживит местное общество, раз стража здесь горазда только мух на стеклах давить.

Фогт побледнел ещё сильнее, мигом сообразив, что последует за таким обещанием. В погоне за лёгким заработком…

– Милорд, – набрался он храбрости, – людишки у нас жадные и туповатые…

– А у нас, полукровок, – сверкнул на него глазами Гарет, – способ есть, наш, эльфийский, как ложь узнавать. Всё! – Он резко поднялся, и даже капитан стражи, и тот вздрогнул. – В три часа здесь всё должно быть готово.

Хлоринги и их люди ушли, гремя шпорами, и в зале ратуши какое-то время стояла тишина. На окнах жужжали мухи, но ни один из стражников, стоявших подле, не посмел задавить хоть одну – а прежде, судя по следам, это было их любимое развлечение.

– Дождались нового герцога. – Устало опустившись в кресло, подвигал шеей вспотевший фогт, промокнул лицо большим льняным носовым платком. – Святые угодники! Вот это уж точно не их высочество Гарольд Элодисский! Велите окна протереть, что ли… А то стыд и срам: кругом мухи давленые… Перед герцогом стыдно – сразу заметил! Как же ты прозевал сплетни эти, капитан?..

– Они осторожные были, этот купец и его слуги. – Виновато поведал тот. – При страже или топтунах городских ни словечка! Кто-то хорошо здесь наших людей знает и организовал всё грамотно. У моих людей появились сведения, что кто-то слухи какие-то грязные распускает, я велел послушать и донести, кто источник, но нашими средствами мы до самой помолвки бы, пожалуй, разбирались…

– А Хлоринг узнал мгновенно. – Резюмировал фогт. Вздохнул и вновь вытер лицо платком. – А ведь этот… второй точно убьёт. Что с Гакстом стало, все помнят?..

– Гнилой был человечек, Гакст этот. – По-военному прямо брякнул капитан. – Гнилой и пакостный. Прежде на него почтенные жители жалобу подавали, что он девочек к себе заманивает сладостями и щупает их во всех местах, это ещё при прежнем фогте было.

– И что?

– А ничего. Отступного родителям заплатил, и замяли дело. А потом он начал уезжать на юг регулярно, раз в три месяца, но я слыхал, что он не по торговым делам ездит, а к гадалке Барр, про которую там, на Юге, говорят, что ведьма она. И их светлость объявил награду за неё.

– Ох, пожили мы спокойно, и вот тебе: началось! – Вздохнул фогт. – Шпионы, клеветники… – Он подумал, что всё дело в полукровках, но посмотрел на своих приближённых и стражников, и – не рискнул сказать об этом. Гарет кое-чего уже добился: люди начали его бояться.

Если в первые дни своего крестового похода брат Корнелий носился по городам и весям Междуречья с небольшим отрядом кнехтов, то со временем у него собралась внушительная свита из ярых сторонников. Кое-кто из кнехтов, приставленных к нему Бергстремом, покинул его после первых же казней, но им на смену пришли люди гораздо более крепкие духом. Помимо бледных мужичков с жидкими бородёнками и горящими глазами, которые всегда с радостью и совершенно бескорыстно примыкают ко всяческим сектам и сборищам, и экзальтированных бабёнок, с ним теперь странствовали и вполне себе конкретные персонажи, в том числе и рыцари, бывшие раубриттеры (то есть, рыцари-разбойники, промышляющие грабежом и разбоем), однощитные рыцари, наёмники и прочий суровый вооружённый люд, который присоединился к проповеднику отчасти по зову души, но в основном, чтобы досыта натешиться кровью и безнаказанностью и как следует нагреть руки. То, что в первые дни казалось каким-то бредом и так и воспринималось всеми здравомыслящими жителями Междуречья, две недели спустя вдруг приобрело какой-то узаконенный и опасный оттенок, а Корнелий заставил отнестись к себе серьёзно. Его жертвами становились не только незамужние беременные девушки, но даже вполне добропорядочные женщины, как правило, вдовы, оставшиеся после смерти мужа единственными наследницами его состояния. Если у беременной вдовы такого мужчины появлялся на свет мальчик, он оставлял имение и состояние отца за собой и за матерью. История умалчивает, кто именно из наследников второй и далее очереди сообразил, что с помощью Корнелия можно избавиться от потенциального наследника без всякого риска для себя, но идею тут же подхватили, и молодые вдовушки пошли в огонь, даже если признаков беременности у них и не наблюдалось. А заодно и несколько девушек, которые так же остались при выморочном имуществе своих отцов и отказывались выйти замуж за тех, кого им сватали опекуны. И не беда, если наследница вообще оказывалась девицей: к приходу Корнелия её бросали в тюрьму, где тюремщики исправляли это упущение. Корнелий шёл по Междуречью с хоругвями, с огромным крестом, который по очереди несли его преданные сторонники, с отрядом конных рыцарей и с неплохим обозом. Надо сказать, что зрелище они теперь представляли из себя очень красивое, значительное и грозное, когда шли, осенённые хоругвями и огромным крестом, под пение псалмов. Корнелий теперь щеголял белой короткой рясой с черным крестом, и такие же одеяния надевали поверх доспехов его рыцари. Белый цвет изображал святость, чёрный – пепел «спасённых» душ. На проповеди Корнелия теперь сбегался народ со всех окрестностей, стоило ему появиться. Ведь поп на этих проповедях «говорил правду» – то есть, тупо перечислял все навалившиеся на междуреченцев беды и проблемы, с искренним надрывом, с показательным возмущением. Называл паству «бедные дети мои», патетично вопрошал, «доколе же всё это нужно терпеть и прощать», пугал Божьим гневом и отмщением, если «не одумаются». Что ещё было нужно людям, уставшим от безысходности?.. Вроде, и не нищета, и не голодают, и в то же время все усилия как-то приподняться, вырваться из порочного круга – тщетны. Одну дыру латаешь, открывается несколько новых, и так изо дня в день, из года в год. Дети вырастают, женятся, и начинают тот же бег по кругу, и выхода нет, и не предвидится. Добраться бы до виноватых, и – того их всех! А Корнелий прямо указывал им на виновных, да ещё на таких, которых можно было уничтожить без всякого напряга и опасности для себя, любимых. До королевы далеко, до рыцарей – опасно, а бабы-блудницы, это ж самое оно! Даже Бергстрем и его приятели, Смайли, Венгерт и фон Берг, неожиданно для себя обнаружили, что лично ими спущенный с поводка попик, их придурочный Корнелий, взял такую силу, что они уже и сами вынуждены считаться с ним. Дошло до того, что Корнелий со своей свитой явился в Лавбург, где Бергстрем ему показываться категорически запретил, и показательно сжёг там двенадцать женщин, невзирая на попытки Бергстрема протестовать. Тот вдруг понял, что попробуй он вмешаться – и на него пойдёт весь город, прежде такой лояльный и запуганный. Корнелий искусно заводил горожан речами о том, как светская власть потакает греху и разврату, и не в состоянии спасти Остров от банд полукровок и их распутства и чудовищных преступлений. Просто удивительно было слушать, как человек, совершающий чудовищные убийства и потерявший всякие стыд, милосердие и совесть, с надрывом вещает о чужих преступлениях. То, что за неполный месяц его собственные зверства многократно превысили всё, что натворили полукровки за сорок лет, не волновало никого. Какая-то истерия страха и доносительства охватила Междуречье. Люди вдруг сообразили, что есть теперь, кому и куда пожаловаться на неугодного соседа, несговорчивую девицу, слишком удачливую приятельницу, да мало ли! У соседки слишком много детей и все здоровые – продала душу дьяволу, вот он и отводит от неё беду. У другой соседки детей нет – проклята, значит, порчена дьяволом, а то и вовсе ведьма. Слишком красивая – в огонь, слишком страшная – туда же, сосед слишком весёлый – радуется, что дьявол ему ворожит, слишком унылый – копит про себя злобу… Слишком везучий – тем более!!! А если всё в порядке, все среднее, не выдающееся, то ещё страшнее – нужно поскорее на них донести, а не то донесут на тебя. И тщетно в церквях прихожан призывали к спокойствию и порядку. Во многих городах, по слухам, открылись тайные пункты в определённых исповедальнях, и даже в кабаках, где можно было пожаловаться и донести, и быть уверенным, что всё запишут, запомнят, и в свой срок призовут к ответу тех, «кого следует».