День пришельца (сборник)

– Получил, женишок? – язвительно заметила Лия. – В следующий раз наука будет.

– Что ты, Лиечка, я не хотел ничего плохого! – соврал я и состроил искреннюю мину.

– Так я тебе и поверила! – фыркнула она. – Эксперименты проводишь. И кто только догадался пригласить на праздник уфолога?

То, что она знала о моей профессии, кое о чём говорило, но я не стал интересоваться, откуда ей это известно, предчувствуя, что ответа не получу. Наоборот, решил подыграть и частично сознаться.

– Какой же это эксперимент? – недоумённо развёл руками. – Такой себе небольшой психологический тест…

– Будешь продолжать в том же духе, – предупредила Лия, – и на тебе психологический тест поставят. Сюда приезжают отдыхать, а не экспериментировать.

Обещание было твёрдым, и я в него поверил. Но ломиться напролом, выспрашивая, кто и зачем будет проводить на мне эксперименты, не стал. Интуиция подсказывала, что прямыми вопросами ничего не добиться.

– Уже, – сказал я.

– Что – уже? – не поняла Лия.

– На мне уже провели психологический тест, – повёл я головой в сторону беседки, где Дормидонт Александрович с Александрой Дормидонтовной продолжали гонять чаи.

Лия саркастически скривила губы.

– Разве это психологический тест? Это даже не цветочки, после которых ягодки, – вкрадчиво заверила она, и её многообещающий тон мне категорически не понравился.

– Больше не буду, – клятвенно соврал я и перевёл разговор на другую тему: – Лиечка, а это правда, что здесь собираются размещать аттракционы?

Лия посмотрела на меня внимательным взглядом. Большие зелёные глаза потемнели, и мне показалось, что она не только видит меня насквозь, но и читает мысли. Как назло, в этот момент подумалось, какого вкуса у неё окажутся губы, если я её поцелую? Ничего глупее в голову прийти не могло, и если бы я умел краснеть, то непременно стал бы пунцовым.

– Аттракционы… – загадочно усмехнулась Лия и отвела взгляд. – По-моему, тебя сейчас вовсе не аттракционы интересуют…

Покраснеть я не покраснел, но по спине пробежал холодок. Неужели на самом деле умеет читать мысли?!

– Будет тебе сейчас аттракцион, – неожиданно пообещала она и кивнула в сторону косогора.

Я обернулся. Худой как жердь старик и пухлый мальчишка взобрались на косогор и теперь стояли на том самом месте, с которого вчера тракторист Василий Пятое Колесо К Телеге свалил с прицепа макет летающей тарелки. Мальчишка поддерживал велосипед, а старик пытался взгромоздиться на седло. Издалека они были чем-то похожи на старика Хоттабыча и Вольку. Или на Дон Кихота и Санчо Пансу в современной одежде. Только вместо Росинанта верный оруженосец помогал Рыцарю печального образа взобраться на велосипед с крыльями. Старик и так и сяк пытался пристроить длинные ноги на педалях, но колени постоянно упирались в крылья, и у него ничего не получалось. Тогда он вытянул ноги вперёд и рукой отстранил верного оруженосца.

– И-эх, сейчас полечу!!! – восторженно крикнул худосочный дедуган.

– Без дрынобулы… – начал было верный-неверный оруженосец, но дед уже покатился вниз, и предостережение заглушил залихватский крик:

– И-и-эх!!!

Подпрыгивая на кочках, велосипед катился под гору всё быстрее, обтянутые вощёной папиросной бумагой крылья начали трепетать… Вдруг велосипед вместе со стариком оторвался от земли и полетел. Но летел недолго. Достигнув подножья косогора, велосипед клюнул носом в землю, ломая крылья, перевернулся, и старик кубарем покатился по траве.

– Разбился! – ахнул я, вскакивая с завалинки.

– Да что ему будет, – хладнокровно заметила Лия, – в первый раз, что ли?

Я ошарашенно посмотрел на неё и снова перевёл взгляд на косогор. Пока мальчишка стремглав спускался по косогору, старик вскочил на ноги и, потрясая отвалившимся велосипедным рулём, заорал:

– Я летел! Ты видел, как я летел?! Все видели?!!

Он повернулся к нам.

– На кочке подбросило… – пробормотал я.

– Ты в этом уверен? – насмешливо спросила Лия.

Я покосился на неё и снова перевёл взгляд на торжествующего деда. А чем ещё можно было объяснить полёт деда на велосипеде с крыльями, кроме как прыжком с естественного трамплина? В то же время, положа руку на сердце, я не мог поклясться, что было именно так. Всякого успел насмотреться в Бубякине.

Мальчишка добежал до места крушения и стал собирать с травы обломки крыльев.

– Такой экспонат угробил… – плаксивым басом заныл он. – Говорил же, не стоит пытаться без дрынобулы…

– При чём тут дрынобула?! – визгливо возмутился старик. – Ты видел, как я летел! Парил!!!

– Аки орёл… – насмешливо заметил я и, повернувшись к Лие, спросил: – А что такое дрынобула?

Лия досадливо поморщилась.

– С подобными вопросами к девушкам не обращаются.

Я икнул и прикусил язык. Ни черта себе ответ! Что же это может быть такое, которое продаётся на барахолке, способствует полёту чего угодно и в то же время смущает девушек?

– Извини, не знал… – растерянно пробормотал я, опуская глаза.

Тонкие длинные пальцы необычных рук девушки держались за штакетник, и мне захотелось коснуться их.

– Извини, – снова попросил я прощения и положил свою ладонь на её руку.

Разряд ударил в ладонь, и она прикипела к кисти девушки. Лия выдернула руку и отпрянула от меня. Широко распахнутые глаза стали похожи на обычные человеческие, а не змеиные, лицо посерело.

– Больше… не делай… так… – дрожащим голосом попросила Лия, и в том, как она это сказала, чувствовалась обида. Чуть ли не слёзная. Она прикрыла руку, к которой я прикоснулся, другой ладонью, развернулась и поспешно скрылась в гостинице.

Я не нашёлся, что сказать, и только стоял и смотрел ей вслед. На её руке остался красный след от моих пальцев.

М-да… В нашей картотеке собраны многочисленные достоверные факты необычных способностей людей. Были данные и о людях, обладающих естественным электрическим потенциалом. Так, например, у двенадцатилетней китаянки Най Ли электрический потенциал достигал восьмидесяти вольт. Однако тот разряд, который проскочил между нашими ладонями, мало походил на электрический. И шок, который я испытал, не соответствовал поражению электрическим током. Не было помутнения рассудка, заторможенности мышления, а было странное неясное ощущение, будто я что-то потерял. Либо наоборот – приобрёл неизвестно что. Непонятная потеря-приобретение бередила душу, вызывала внутренний дискомфорт, отчего хотелось, чтобы лучше я это непонятно что потерял, чем приобрёл…

Машинально подняв руку, я посмотрел на ладонь. Её покрывал странный зеленоватый налёт. Я достал платок, потёр ладонь, но зеленоватый налёт не исчез – въевшись в кожу, он напоминал загар. Странный загар, будто я ожёгся о кожу Лии, как она обожглась о мою ладонь.

Глава четвёртая

Делать было абсолютно нечего, и я решил прогуляться по деревне. Коттеджей оказалось не десять, как я навскидку посчитал вчера с косогора, а восемь, и они походили друг на друга, как близнецы. Этакие типовые домики индивидуальной застройки по высшему разряду. Их единообразие настойчиво возвращало к предположению, что посёлок представляет собой лечебно-профилактический комплекс для привилегированных особ, но в эту версию никак не вписывались огородники и домовики.

Язык не поворачивался назвать улицей широкое пространство между коттеджами, поросшее густой мелкой травой. Разве что газоном, по которому приятно пробежаться босиком. Я неторопливо шагал по мягкой траве вдоль фешенебельных коттеджей с одинаковыми фасадами, одинаковыми, вышитыми красными петухами, занавесками на окнах, одинаковыми крылечками, одинаковыми столами под открытым небом в палисадниках, огороженных одинаковыми штакетниками. Даже осенние цветы в палисадниках были одинаковыми. Астры, хризантемы… В противовес розам в палисаднике у гостиницы. Со слов Кузьминичны выходило, что у каждого коттеджа и приусадебного участка свой домовик и огородник, почему тогда такое однообразие?

Ни на улице, ни возле домов, ни в окнах коттеджей по-прежнему никого из жителей деревни видно не было. Чем они тут занимаются? Неужели все поголовно, как Василий-тракторист, отдыхают «с устатку»?

Улица-газон тянулась до самого леса, и за крайним коттеджем слева я увидел невзрачное строение, которое поначалу принял за старый заброшенный сарай. Замшелый древний сруб врос в землю между громадной осиной и елью, накрывавшей разлапистыми ветками часть крыши. Приоткрытая скособоченная дверь, висевшая на одной петле, была похожа на скорбный зев, маленькие, как бойницы, окошки уныло смотрели на густую поросль крапивы. Если есть окна, значит, не сарай. Изба. Старая, очень старая, чуть ли не девятнадцатого века. Пустота и запустение вокруг древнего сруба настолько дисгармонировали с видом деревни, что я невольно оглянулся на коттеджи. Н-да, девятнадцатый век никак не совмещался с двадцать первым. Даже на задворках современной деревни.

Я хотел развернуться и уйти, как вдруг краем глаза уловил у избы какое-то движение. Аккуратно раздвигая локтями крапиву, чтобы не ожечься сквозь рукава куртки, я прошёл к избе и увидел сидевшего на чурбаке у стены человека в каких-то отрепьях. Он сидел боком ко мне и был настолько стар, что по серому морщинистому лицу с большим крючковатым носом невозможно было определить, какого он пола. В мочке уха висела громадная латунная серьга, серые космы выбивались из-под повязанного на голове бантиком вперёд чёрного платка. То ли вышедший на пенсию пират в бандане задом наперёд, то ли молодящаяся старуха. Либо наш обычный российский бомж. На колоде перед ним стоял кузовок с мухоморами, узловатыми пальцами бомж извлекал по одному грибу, разламывал на кусочки и скармливал их странной, с блестящей серо-зелёной кожей, зверушке, сидевшей на его плече. Вначале я не понял, что это за зверушка, настолько несуразно она выглядела, но когда присмотрелся, ахнул. На плече у бомжа сидел небольшой, с кошку, птеродактиль. Когтистыми пальцами на сгибах крыльев птеродактиль брал кусочки мухомора, подносил к глазам, внимательно рассматривал, затем отправлял в зубастую пасть и с аппетитом жевал. Острые зубы в длинной пасти-клюве были неровными, торчали в разные стороны, и мелкие кусочки мухомора просыпались на землю.

– Кушай, Кеша, мухомор, – проскрипел бесполым старческим голосом старик-старуха, – молочка-то нет…

– Здрасте… – ошарашенно промямлил я. Обещанная Карлой «масса незабываемых впечатлений» начинала сбываться. Раньше времени.

Старик-старуха повернул голову, подслеповато посмотрел на меня мутными глазами.

– Здоров будь и ты, мил человек, Сергий свет Владимирович, – сказал он и протянул мне большой мухомор. – Угощайся. Чем, батенька, богаты…

– Спасибо, мухоморы не ем, – содрогнулся я, отнюдь не удивившись, что бомж меня знает. В деревне слухи о пришлых разносятся мгновенно.

– Гляди-ко, мухоморов опасается, – сказал старик-старуха птеродактилю, – а тебя не испужался.

– В общем-то, он мужик ничего, – соглашаясь, прошамкал набитой мухомором пастью птеродактиль. – Быстро адаптируется. Будет толк, если умом не тронется.

Когда птеродактиль заговорил, мне показалось, что умом я уже тронулся. А если ещё не успел, то это ненадолго.

– Простите… – пролепетал я, совсем сбитый с толку, и спросил первое, что, по-глупому, пришло на ум: – Вас Кешей зовут?

Птеродактиль с усилием, дёрнув шеей, как утка, проглотил крошево мухомора, и скосил на меня чёрные глаза.

– Для кого Кеша, а для всяких пришлых – птеродактиль Ксенофонт, – спесиво представился он. – Древнегреческий знаешь?

Я неопределённо повёл плечами.

– В пределах терминологии…

– Тогда должен понимать! – многозначительно заметил птеродактиль Ксенофонт и отправил в пасть очередной кусок мухомора.

И латынь, и греческий я знал в общих чертах на уровне первокурсника биологического факультета, поэтому перевод словосочетания «птеродактиль Ксенофонт» получилось весьма корявым. «Пальцекрылый чужой источник». Или «иной фонд»? Фонд чего, спрашивается?

Спросить я не отважился, да и у кого спрашивать – у птеродактиля с мозгом меньше, чем у курицы?

Птеродактиль Ксенофонт придирчиво окинул меня взглядом и пренебрежительно прищурился. Нижними веками, как Лия.

– Не дошло, – определил он. – Я – последний из пальцекрылых. В каждой клеточке моего тела заключена информация о моём роде.

– Генофонд? – догадался я.

Птеродактиль едва не подавился мухомором от возмущения. С натугой проглотил и замотал головой.

– Темнота! – возмутился он. – Тебе же сказали: Ксенофонт!

– Понятно… – закивал я и постарался изобразить на лице полное понимание, как Дормидонт с Дормидонтовной. В широком смысле «ксено-» могло включать и понятие о геноме, и тогда всё становилось бы на свои места, если бы мне не был известен древнегреческий философ с таким именем.

– Вот и ладненько… – заметил птеродактиль с именем древнегреческого перипатетика и повернул голову к бомжу. – Эй, дед, что ты мне всё ножки мухомора подсовываешь? Шляпок хочу, покраснее и попятнистее!

Всё-таки дед, удовлетворённо отметил я про себя. По большому счёту, мне было всё равно, бабка бомж или дед, главное – определился.

– На те шляпку, – дед послушно протянул птеродактилю ярко-красную пятнистую шляпку мухомора и снова посмотрел на меня. – Если мухоморов не хочешь, чего тогда надо?

Я растерялся.

– Да так… Просто подошёл… Познакомиться…

– Сфотографировать он нас хочет! – заявил птеродактиль Ксенофонт.

– Да, если можно… – не преминул я ухватиться за подсказку. Нельзя упускать такой случай.

– Хватаграфировать? – поморщился дед. – Зачем?

– Он же уфолог, забыл, склеротик? – возмутился птеродактиль. – Диссертацию потом о нас защищать будет! Такого понапишет, под такие обоснования подведёт – век не отмоешься!

Дед подумал, махнул рукой:

– Пущай клевещет! Впервой, что ли?

– Так можно? – нерешительно поинтересовался я, берясь за фотоаппарат.

– Валяй, – проскрипел дед.

– Погоди, погоди! – встрепенулся птеродактиль Ксенофонт. – Дай-ка фотогеничность наведу.

Он замотал головой, отряхивая с пасти крошки мухомора, и развернулся на плече деда, чтобы быть к объективу анфас:

– Теперь можно.

Я навёл на странную парочку видоискатель.

– Ракурс слева! – прокомментировал птеродактиль, повернул голову направо, слегка растопырил крылья и приоткрыл пасть. – Улыбочка…

Как только я нажал на кнопку, он тремя пальцами на сгибе левого крыла скрутил кукиш.

– Ракурс справа! – продолжил командовать птеродактиль, повернул голову налево и опять во время съёмки скрутил кукиш, но теперь пальцами правого крыла.

– Анфас! – провозгласил он следующую экспозицию, раскинул крылья, распахнул пасть во всю ширь и во время съёмки скрутил сразу два кукиша.

Пальцев на крыльях у него имелось всего по три, но они были длинными, когтистыми, и кукиши получались отменными.

– На этом всё, папарацци ты наш! – подвёл итог фотосессии птеродактиль Ксенофонт. – Как тебе моя белозубая улыбка?

Он явно издевался надо мной, и я не захотел оставаться в долгу.

– Оскал, то есть? – любезно поправил я. – Кондрашка хватит, если приснится. – И порекомендовал: – Обратись к дантисту, чтобы скобки на зубы поставил.

– Много ты понимаешь! – раздражённо возразил птеродактиль Ксенофонт. – У последнего представителя рода пальцекрылых всё должно быть естественным!

– Просто ты дантистов боишься, – резонно заметил дед-бомж.

– Что значит боюсь?! – взъерепенился птеродактиль Ксенофонт. – Я тебе не фотомодель и не позволю себя уродовать! С лица воду не пить!

«Так то с лица, а тут с морды…» – подумал я, но благоразумно решил не озвучивать.

– А если не модель, тогда чего перед фотокамерой выпендриваешься? – спросил дед.

– Как это – чего?! Вот помру завтра, кто вспомнит, как пальцекрылые выглядели?

– Меньше мухоморов лопай, дольше проживёшь.

– Мухоморов пожалел, да? Объедаю тебя? – обиделся птеродактиль Ксенофонт. – Нашёл нахлебника… Попрекаешь… Злой ты, уйду я от тебя…

Чтобы меня не втянули в перепалку, я тактично опустил глаза и проверил, как получились снимки. Снимки вышли качественными, но кто поверит в подлинность фотографий, когда птеродактиль на них крутит кукиши? Дурдом полный…

– Ладно тебе, не обижайся, – пошёл на мировую дед. – На-ка, возьми шляпку мухомора, покушай. Красненькая, аппетитная, сама в рот просится!

Птеродактиль Ксенофонт рассерженно вырвал мухомор из руки деда-бомжа, запихнул в пасть и принялся сосредоточенно жевать. По тому, как калейдоскопически менялось настроение птеродактиля, я начал подозревать, что не всё так просто с мухоморами.

– Угощайся и ты.

Дед снова протянул мне мухомор.

– Спасибо, я недавно завтракал, – корректно отказался я.

– Тогда чего ты хочешь?

Дед исподлобья посмотрел на меня подслеповатыми глазами.

Оп-па, опаньки! Приехали! Вопросы начались по второму кругу. Маразм в деревне Бубякино не просто крепчал, штормил.

– Пятую ногу у Барбоса увидеть хочет! – подсказал птеродактиль Ксенофонт.

Бомж заперхал, захихикал, и птеродактиль затрясся на плече, роняя из пасти крошки мухомора.

– Ну ты, полегче! – возопил последний пальцекрылый. – Кайф не ломай!

– Он что хочет увидеть, – продолжая вздрагивать от смеха, спросил дед, – кончик или по самый локоть?

Давясь мухомором, загоготал непонятно чему и птеродактиль Ксенофонт.

– По… по… колено… – поправил он, и теперь они вместе дружно зареготали.

– Эт… эт, мил человек… – смахивая слезу, выдавил из себя дед-бомж, – ты не к нам… к Барбосу обращайся… Он тебе покажет… Пятую ногу… Может, и во всю длину…

– Но смотреть не советую! – предупредил птеродактиль Ксенофонт.

Я промолчал. Кузьминична предупреждала о том же.

– А ещё чего ты хочешь? – отсмеявшись, снова спросил меня дед.

– Ещё хочет узнать, что такое дрынобула, – сообщил птеродактиль Ксенофонт, не дав мне и рта открыть.

«Вещая птица, однако, этот птеродактиль, – только и подумал я. – Если, конечно, птеродактиля можно назвать птицей».

– Чавой? – недопонял бомж и приложил ладонь к уху. Старый дед, не только подслеповатый, но и глуховатый.

– Дрынобулой, говорю, интересуется! – гаркнул ему в ухо птеродактиль.

– А… – разочарованно протянул дед. – Я-то думал, его дрынобула интересует…

– Нет! – снова гаркнул птеродактиль Ксенофонт. – Его интересует исключительно дрынобула!

По спине пробежал холодок, и я во все глаза уставился на птеродактиля. Глухота деда была более-менее объяснима, но птеродактиль в честь чего вдруг стал тугим на ухо? Мухоморов объелся или опять выпендривается?

– Жаль, что не дрынобула, – сокрушённо покачал головой дед и с сожалением посмотрел на меня. – Я бы многое мог о дрынобуле рассказать… Дрынобула – это да! Это вещь. Всем вещам вещь. Без неё никуда. Правильно я говорю? – обратился он к птеродактилю.

– Эт точно, – согласился птеродактиль Ксенофонт. – Куда ж без неё? Без дрынобулы и человек не человек, и аппарат не аппарат.

От их идиотского диалога, полунамёков и недосказанности у меня начала тихонько кружиться голова. Причём как-то странно: сама голова, то есть череп, вроде бы оставался на месте, зато мозги в черепной коробке начали колебаться вокруг вертикальной оси туда-сюда.

Пользуясь моментом, пока они беседовали друг с другом и не обращали на меня внимания, я начал тихонько отступать. Но не тут-то было.

– Ты куда?! – дурным голосом возопил птеродактиль Ксенофонт, заметив мой манёвр. – Якшаться с нами не желаешь?! Интеллигента из себя корчишь?! Укушу!!!

Он распахнул зубатую пасть во всю ширь и безумными глазами уставился на меня.

Я замер на месте.

– Да я так… Никуда не…

Дед достал из кузовка громадный мухомор, размял его в руке и залепил крошевом пасть птеродактиля.

– Помолчи, наркоман хренов, – урезонил он птеродактиля и посмотрел на меня. – Вот так с ним всегда. Нажрётся мухоморов, а потом рвётся всех кусать. Не пойму, как ему до сих пор зубы не повыбивали?

Птеродактиль возмущённо промычал набитой пастью, я тактично промолчал.

– Итак, чего ты ещё хочешь? – опять спросил бомж.

Он с прищуром смотрел на меня, и взгляд у него уже был не подслеповатый, как вначале, а острый и проницательный. Определённо, и со слухом у него всё в порядке.

Вещий птеродактиль хотел сообщить очередное моё желание, но из набитой мухомором пасти выдавилось лишь невразумительное мычание.

– Больше ничего… – промямлил я и снова принялся пятиться. – Извините, мне пора… Дела ждут…

– Пора, так пора, – пожал плечами дед. – Дела, так дела.

Птеродактиль Ксенофонт возмущённо захрипел, судорожно забил крыльями, замотал головой, разбрасывая из пасти крошево мухомора.

– До свиданья… – выдохнул я, пятясь всё быстрее.

– Бывай… Ежели мухоморчиков захочешь, заходи. Для дорогого гостя гостинчик всегда найдётся.

Бомж отвернулся, и я стремглав выскочил сквозь крапиву на улицу. Крапива за мной вновь сомкнулась, скрыв с глаз одиозную парочку, и я перевёл дух.

– Ты чего это… – сипло заперхал из-за крапивных зарослей птеродактиль Ксенофонт, откашливаясь крошкой мухомора, – ты чего это мои мухоморы всяким пришлым предлагаешь?!

«Чревовещание…» – ухватился я за первое пришедшее в голову объяснение. Логики в объяснении было с соломинку, но должен же утопающий за что-то хвататься? Видел на эстраде всяких чревовещателей, но птеродактиль Ксенофонт давал сто очков вперёд любой кукле. Как настоящий…

А затем мне стало не до чревовещателей и их кукол – пробираясь сквозь заросли, я напрочь забыл, что они крапивные, сильно ожёг кисти рук, и боль настигла меня, как это всегда бывает, с некоторым опозданием. Я запрыгал на месте, затряс руками. Кисти рук на глазах начали багроветь, покрываясь волдырями, но боль постепенно стала утихать, сменяясь нестерпимым зудом.

– Пописай на руки, легче будет, – посоветовал чей-то унылый голос.

Я ошарашенно огляделся, но улица по-прежнему была пустынной. Ничего вокруг не изменилось: всё тот же ковровый газон под ногами, те же привилегированные коттеджи, те же палисадники за штакетниками…

У ближайшего коттеджа на штакетнике сидела забытая кем-то кукла из голубой мутно-прозрачной пластмассы. Кукла была похожа на малайского долгопята-привидение: грустная мордочка, громадные янтарные глаза, застывшие в вечном удивлении, длинные суставчатые пальцы, крепко охватившие штакетину. Кукла была сделана мастерски, и если бы не странная голубая полупрозрачная пластмасса, из которой отлили тельце, её можно было принять за живую зверушку.

«Ещё одна…» – индифферентно подумал я и шагнул к кукле, растирая зудящие от крапивы руки.

– Это ты со мной разговаривала? – напрямую спросил я.

Кукла приоткрыла скорбный рот и грустно призналась:

– Я.

Я ничуть не удивился. Устал удивляться. Куклой больше, куклой меньше… И кто у этой куклы чревовещатель, меня не интересовало. Деревня сплошных циркачей и кукловодов. И Наполеонов Бонапартов. Последних, правда, я пока не встретил, но завтра обещали познакомить с пришельцами. И в этом шеф оказался прав, будто предрёк, – не только птеродактили могут быть вещими.

– Ты случайно, не домовик? – на всякий случай поинтересовался я.

– Разве я похожа? – обиделась кукла. Говорила она с натугой, растягивая слова, словно ей было лень. Долгопяты, как и лемуры, и ленивцы, ночные животные, всё делают обстоятельно, неторопливо, и кукла их старательно имитировала.

– Откуда мне знать? – пожал я плечами. – Домовика в глаза не видел.

Кукла подумала, замедленно моргнула.

– Зачем тогда сравниваешь? – протянула она.

– Я не сравниваю, а спрашиваю. А спрашиваю потому, что не видел.

Кукла снова подумала и изрекла:

– Мудрёно что-то…

– Неужели мудрёнее сентенций птеродактиля Ксенофонта? – буркнул я.

– Ксенофонт и Хробак на тебе психологический тест отрабатывали, – грустно вздохнула кукла.

– Ах, вот даже как? – поёжился я. Не ожидал, что обещанные Лией «ягодки» будут именно такими. Или это только «цветочки»?

– Значит, старика с птеродактилем Хробаком зовут? – уточнил я.

– Да.

– А кто он?

– Кто? – бесцветно переспросила кукла.

– Хробак. Леший, что ли?

Кукла подумала.

– Какой ещё леший? Он – Хробак.

Ответ, как всегда, был впечатляющ. С маразматиками в деревне я уже познакомился, теперь, похоже, настала очередь тугодума. Одно другого не лучше.

– Хробак, так Хробак, – согласился я. – А тебя как зовут?

Кукла вновь задумалась.

– Ля-Ля, – наконец горестно произнесла она и продолжила: – Ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля…

Я послушал-послушал, затем, стараясь говорить вежливо, перебил:

– Тебя не заклинило?

– Что значит «заклинило»?

– Запнулась на одном слоге, как заезженная граммофонная пластинка.