Старый рыцарь

– Это не я, сьер, клянусь вам, – испуганно сказал Дуг. – Я не брал сапоги.

– Конечно не ты. Зачем они тебе? Они слишком большие для твоих ног, и ты никак их не продашь, чтобы я не заметил. К тому же, у правого сапога не было подошвы. Странно, что они взяли только сапоги и больше ничего не тронули, – Фолкмар проверил все, и действительно больше ничего не пропало. Походный рюкзак был на месте, на нем висело огниво на самом видном месте, совершенно не тронутое. Внутри лежали мази Ницеля, целый мешок вяленой говядины, жесткой, как подошва, по мешочку пшенки и овса для его слабых зубов, точило, несколько ножей, тряпки, пропитанные маслом и еще куча всякой всячины.

– Может, их отпугнул запах? – спросил Дуг.

Это было похоже на правду. Прикасаться к добру мертвеца была плохая примета. А от Ницеля начинало пахнуть совсем не тем, чем обычно, хоть пока и не так сильно.

– Сегодня был длинный день. Наверное, путь Ницеля на этой земле пора закончить, – тяжко вздохнув, сказал Фолкмар. На мгновение он оглядел свое добро и призадумался, – Дуг, сбегай-ка к Хельге в таверну и спроси, есть ли у нее лопата.

Глава 5. Ветра на холме

Фолкмар старался не думать, насколько ему грустно. Время скорбеть сейчас, чтобы проводить его, как следует – говорила ему совесть, но он не хотел слушать. Ницель заслуживал его грусть, черт побери, заслуживал как никто на свете, но душа старого рыцаря словно превратилась в камень.

Побудешь слугой, а потом станешь оруженосцем, а там и до рыцаря недалеко, так он говорил ему. Глупо и жестоко так поступать с человеком, хоть и простым. Он ведь и сам был когда-то прост, даже хуже, чем прост, он был щенком Псового переулка.

«Да, вы незатейлив и прям, сьер, но титул рыцаря дает завитушки к душе», – однажды сказал ему Ницель.

Может, он тоже хотел завитушки к своей душе? Во всяком случае, он никогда не говорил об этом и как будто смирился со своей судьбой. Одним богам было известно, почему он не покинул его. Следовало бы сбежать от нищего хозяина, когда он в третий раз сказал, что тот не готов стать оруженосцем. Тем холодным осенним утром Фолкмар просто испугался, что останется один. А ведь Ницелю исполнилось уже восемнадцать, он хорошо обращался с мечом, ладно сидел на коне и мог прокормить себя если не мечом, то руками. В походе ему не было цены, он чистил коня, варил похлебку, штопал одежду и умел расставлять силки. Почуяв его, а не почуять Ницеля мог разве что безносый, зайцы сразу прятались по кустам, будто знали, насколько он стремителен.

Однако, характера ему недоставало, это правда. Права была Хельга, может, поэтому он и не решился уйти. В любом случае, такого, как Ницель ему было не найти. Фолкмар тогда приближался к полувеку, и он уже умирал пару раз, поэтому знал, что ничего хорошего его не ждет. Кто согласится ходить со старым дураком, которому больше нужна нянька, чем ученик? Его страх обманул эту душу и сломал ее судьбу. А в итоге он все равно остался один. Фолкмар посмотрел на Дуга: этому характера точно хватит, чтобы бросить его, как только придет время. Вот только этого времени не настанет. Старый рыцарь решил окончить свой путь на этой земле до того, как его оруженосец сбежит. Он не хотел однажды проснуться, не обнаружив вокруг ничего, кроме своей старости.

Недавно прошел дождь, и в воздухе пахло сыростью ранней весны. Она вышли за пределы Аоэстреда, поднявшись к широким гротам. Туда, где зияющие рты скал ревели приливными волнами, а верхушки покатых холмов заросли густой шапкой травы, словно жесткими зелеными волосами. Высокие стебли гнулись в сторону городских стен от моря, повинуясь порывистому бризу. Здесь никто не бывал, кроме ветра и крика чаек.

Первые ямы давались с трудом – корни травы вцепились в землю, словно пес в добычу. Но Фолкмар обещал похоронить его там, где гуляет ветер. Потому что Ницель любил ветер.

Закутавшись в шерстяной плед, Дуг сидел рядом и догрызал орешки. Пару раз Фолкмар отбирал у него лещину, пока они держали путь из города, но он как-то умудрился их снова найти. У него был воистину бездонный желудок, он, наверное, съел бы и лечебные мази, что лежали в сумке на боку у Чемпиона, но очень уж они дурно пахли. У Фолкмара было совсем не то настроение, чтобы раздавать тумаки, и он махнул рукой, решив, что сделает это позже. Когда вернет Хельге лопату и возьмет еще пару мешочков жареной лещины. Тогда-то он спрячет ее получше.

– Вы устали, сир? – спросил Дуг, глядя на то, как вспотел старик, – Я могу помочь докопать могилу.

Без доспеха он выглядел совсем жалко, Фолкмар это знал. Снаряжение лежало рядом, снявшись с него вместе с титулом рыцаря. Ведь именно доспех, меч и конь делают из тебя воина, давшего клятвы, а без них ты просто человек, неспособный сдержать свои обещания. Хотя, Фолкмар даже с доспехом не мог их сдержать, он и доспех-то держал на себе с трудом, что же говорить о клятвах. Без него было легче копать, поэтому пришлось забыть, какое впечатление он производит на своего воспитанника.

Длинное, словно тесанная балка и худое, словно морской гарпун тело с трудом сгибалось и разгибалось, но лопату старик держал твердо. Теперь можно было горбиться без опаски – стальной ворот нагрудника не упирался с болью в шею.

– Я должен сделать это сам, – ответил Фолкмар, разогнувшись. Он решил немного передохнуть, – Нужно откопать еще примерно половину. Его кости не должны найти ни собаки, ни степные падальщики.

– Собаки ищут по запаху, но тут они его точно не учуют, – сказал Дуг, кутаясь в шерстяной плед. – Здесь очень сильный ветер.

– Да, сильный, – кивнул Фолкмар, – Именно так, как он и любил.

Слева стена столицы напоминала улыбчивую белую челюсть, без губ, которые бы прикрывали зубы, справа – серую змею, взявшую в кольцо чешуйчатого тела маленькие дома и высокий замок на скале. Тонкие струйки дыма курились над печными трубами домов, таверн и кузниц, продолжая жизнь. Стояла ранняя весна и близилось лето. Но на мгновение Фолкмару показалось, что пахнуло осенью.

«Нет, это не осень, – сказал он себе, – это смерть. Ведь природа тоже умеет умирать. Я точно знаю, как пахнет смерть, и эти запахи очень похожи». Запах смерти преследовал его уже очень давно, пора перестать грешить на осень.

– Там, в таверне, я видел, как Хельга схватила тебя за руку, – Фолкмар воткнул лопату в сочную землю без корней, уложил скрещенные запястья на черенок. Он рад был передохнуть. – Что она сказала тебе?

– Что вы прокляты.

Оранжевые лучи закатного солнца преодолели ветер, пролившись на белые стены города. Каменные зубы пожелтели, будто вмиг состарившись. Поговаривали, что до перемен Красного Моря, когда дракон проснулся в Горе Перемен, Аоэстред назывался костяным городом. Но как только белые стены разрушились вместе с белым замком, надобность в таком прозвище отпала. Каков в нем смысл, если остались только зубы? По кипящему морю не ходили корабли, а у столицы не нашлось золота, чтобы закупать белый камень у соседей. Однажды так сделал король Ульрик Прозорливый, углядевший в прибрежной столице большую выгоду, но за ним уже никто не повторил. И стены, и замок теперь походили на шахматные доски, перемежаясь серым и песочным камнем.

Что толку скрывать? Правда станет очевидна сразу, как только он умрет от старости. Вполне возможно, это случится уже завтра. Так чего тянуть?

– Это не проклятье, – ответил Фолкмар, глядя на ползущий к ним закатный свет, освободившийся от тисков тучи, – Это какая-то странность, которой одарил меня сам Безумный. Однажды я имел несчастие исполнить свою клятву, поборов этого непонятного бога на его же поле битвы, и поплатился за это. Я видел его, как тебя сейчас и эти полыхающие зеленым безумием глаза. Я слышал то, что он говорит, но только у себя в голове, а не ушами. И он был не на земле, а на небе. Такие как он не спускаются на землю. Сначала я думал, что меня тоже затянуло на небо, но ощущалось это так, будто находился я гораздо ниже. Скажем так, в подземном пекле. Перед тем, как его глаза потухли, а на небе исчезла зеленая звезда, он успел сказать свое последнее слово. Веришь мне?

– Вы теперь мой наставник, сьер. Мне нельзя не верить вам.

Фолкмар не совсем понял, насмехается ли он или проявляет должное послушание. Взглянув на Дуга, он проверил, не появилась ли в карих глазах знакомая ему хитрость. Хитрости он там не нашел, зато уловил усталую задумчивость. День был долгий. Он, наверняка, устал. И все-таки было в его взгляде что-то скрытое, словно Дуг старался отгородиться от этого мира. Щенок Псового переулка – иначе им было и не выжить.

– Молодец, сказал он мне, – выдохнул Фолкмар, продолжив и копать, – Ты победил меня. Воин твоими руками снова заточил меня в темницу. Зеленая звезда иногда появляется на небе, когда цепи не выдерживают рева тьмы. Но потом снова тухнет, считается, что Великий Воин сражается с Безумным, снова загоняя его под замок. Ты же знаешь это? – Дуг кивнул. – Хорошо. Так вот. Не знаю я, зачем Воину мои руки и как они это сделали, но зеленая звезда действительно потухла к утру. За твое проворство я одарю тебя самым бесценным, что можно дать человеку, прошипел мне Безумный. Я дам тебе бессмертие, клянусь, что он шипел как гадюка, этот коварный козел. Это дар, мой бесценный дар, да, так он сказал… Он наградил меня вечной жизнью, а вот наградить вечной молодостью не догадался. Я состарился и болею все время, а иногда умираю, но воскресаю вновь. И все заново.

– Дурацкий тогда какой-то дар, – поморщился Дуг, пуще кутаясь в плед. С закатом солнца становилось холоднее, а ветра при этом не перестали дуть.

– Так же говорил и Ницель, мой слуга. Самый никчемный дар, что он видел.

– Но, если бы вы были молоды, сьер, было по-другому. И ничего не болело.

– Да зачем она нужна, эта вечная молодость? Одни и те же разговоры, одни и те же гримасы, хоть и лица разные. Все хотят только денег, да набить свои животы. Жить в этом вечно невелика радость. Другое дело смерть. Сон мой давно уже стал плох, я бы, конечно, выспался, – Фолкмар оглядел могилу. Она была уже достаточно глубокой, но он рыл еще глубже, желая оттянуть неизбежное, – Служительница храма Провидицы сказала мне, что то, что наложил один бог, может одолеть только равный ему. Жаль, что Ницель испустил дух и не узнал, что я решил идти к горе Перемен. Не знаю, завидую ли я ему. Я даже не знаю, грустно ли мне.

– К горе Перемен? Туда, где намечается турнир? – спросил Дуг.

– Да. Именно туда.

– А что будет на том турнире?

– Веселье, еда и вино, куча славных рыцарей, лордов и леди, и доблестные бои, – ответил Фолкмар, закончив копать могилу. Он отбросил лопату на густую траву, и та в ней утонула, – Но мне на все это плевать. Там будет Отверженный, и это самое главное.

– Отверженный будет там? – вскинул брови Дуг. – Но что ему делать на турнире?

– Мне приснился сон, – произнес Фолкмар, выбираясь из могилы. Вся одежда его была в земле. Она была влажная и на сапоги налипли комки тяжелой грязи, – Что он будет именно там. Где же еще ему быть? Король Реборн устраивает бои в честь годовщины своей победы над инаркхами, а это псы Безумного, если ты когда-нибудь о них слышал. По слухам, это было ровно двадцать весен назад. На турнире будут биться все воины. А где Воин, там и Отверженный, или наоборот, я не знаю. Говорят, клирики хотят поставить шатры для этих богов. У Отверженного нет ни одного храма, но во время турнира ему отведут один. Вот там он и будет.

«Наверное, он думает, каков же глупый старик, придумал себе невесть чего и теперь гоняется за богом, которого и не видел никто».

Фолкмар бы и рад не верить ни в богов, ни в пекло, ни в небо, но он слишком часто умирал, чтобы считать это все сказками. Сложно отрицать смерть, если она кричит тебе в лицо, сложно не замечать страшные чудеса, если они косят, словно чума. Безумный кричал сильнее всех. «Посмотрите на меня, вот он я, я есть, я могуч, силен, нет никого крепче меня. Посмотрите на мои черные одежды, взгляните в горящие зеленые глаза, вот он я, я существую. Вы видели других? Нет? Потому что их и нет никого кроме меня», – иногда Фолкмар представлял себе, что именно хочет сказать ему Безумный и в голову не приходило ничего, кроме этих слов. Признаться, он был единственный, кто показал свое лицо. Иногда старику казалось, что ни на небе, ни на земле действительно нет никого, только он один, а дюжина всего лишь выдумка.

– Так какой же это храм? – в недоумении спросил Дуг, – Они же не строят его из камня и не ставят свечи на ступеньки. Тогда этот храм больше походит на палатку.

– Что, думаешь, там и красть нечего? – усмехнулся Фолкмар, – Его поставят клирики, значит, это храм.

– Хм… – Дуг задумался, – Но стены все равно останутся тряпичными. Значит, их сдует ветер. Храм не может сдуть ветер, он прочнее всякого дома. И даже городской стены. Значит, это палатка.

– Будешь препинаться, получишь по уху, – спокойно ответил Фолкмар, поднимая невесомое тело Ницеля. Насупившись, Дуг отвернулся. Обиделся, понял старый рыцарь, надо бы пореже обещать ему наказание, или уж отодрать за уши, чтобы и обещать не пришлось. Но это нужно дойти до Хельги.

– А почему Отверженному не строят храмы? – шмыгнув носом, глухо проговорил Дуг.

– Покуда мне знать? Его называют богом, которого нет, видимо, люди решили, что и храм ему не нужен, – Фолкмар спрыгнул в яму и уложил Ницеля на дно. К счастью, не пришлось его туда сваливать, так как он был так легок, что справился даже старик.

– А почему вы решили найти именно его?

«Да потому что я глупый старик, который хватается за любую надежду. За надежду, которую сам себе и придумал».

– Провидица сказала. Одолеть этот дурацкий дар сможет только равный ему. И я молился, долгие годы молился. Но никто из богов не ответил на мои молитвы. Ницель всегда говорил, что боги глухи как тетерева и выполняют просьбы только тогда, когда им от тебя что-то нужно. Что им нужны подношения, и что это неправильно. Каменные нахлебники, не иначе, – Фолкмар смотрел на старое мертвое тело своего единственного друга и раненое сердце его кольнула слеза, – Видимо, небо так далеко, что они не слышат ни шепота, ни криков. А просьбы и подавно. Я подумал, что если встречу Отверженного, если он будет передо мной из плоти и крови, то хотя бы выслушает меня. И, может, не откажет. Я хочу посмотреть ему в глаза и попросить даровать мне смерть. Что ты смотришь на меня? Думаешь, я совсем выжал из ума?

– Я думаю, что вы слишком много ворчите, сьер, – ответил Дуг. Он встал, когда Фолкмар вылез из могилы и взглянул на нее сверху.

– Конечно, я же старик, – ответил рыцарь, бросив первую пригоршню земли на тело Ницеля, – Старики все ворчат, им по возрасту положено. Так что терпи, коли сделал свой выбор, – он повернулся к Дугу, – Не надумал еще уйти?

– Вы кормите меня горячей похлебкой и орешками. И сделаете меня рыцарем. Проклятье не мешает этому и мне все равно.

– Это не проклятье, – проворчал Фолкмар и замолк.

«Значит, он не верит, что я его найду. Или не поверил мне. Точно не поверил, иначе бы спросил, что ему делать дальше, когда он найдет Отверженного и отдаст концы. А на что ты рассчитывал, Фолкмар? Что твои россказни воспримут всерьез?»

Наверное, нужно было сказать прощальную речь, но слова застревали в горле. Молиться он не хотел. Толку от глупых слов.

– Вы ничего не скажете? – спросил Дуг, задрав вверх бурый, словно медвежий мех, голову. Он все еще кутался в шерстяное одеяло и ветер теребил его полы, открывая голые пятки.

– Ты сделал больше, чем все эти боги вместе взятые, друг, – со скрипом исторг из груди слова Фолкмар, – Помнишь, как я хотел утопиться в море, только мне стукнуло восемьдесят? И утопился. Ты вытащил меня и отнес на руках, а потом тащил на спине. Я умирал и воскресал, снова захлебывался водой и снова воскресал. Ума не приложу, что было бы, останься я на морском дне. Когда вода вышла из груди, ты намазал меня своими мазями. Не знаю, зачем. Я же говорил, что та красная слишком сильно жжется, – Фолкмар тяжко вздохнул, нагнулся, взял лопату в руки. Ницель свернулся в могиле, словно ребенок. За целый день он так и не окоченел и пятки его торчали из-под коротких штанов, – Спасибо тебе за это время. Спасибо, что не ушел, что терпел мое ворчание. За все спасибо… и прости, что без сапог.

Когда могила Ницеля почернела земляным холмом, солнце уже село. Далекие крики чаек немного угомонились, когда бледная полоска заката перестала цепляться за горизонт. Удивительно, в этот вечер Фолкмар не заметил сумерек. Обычно он всегда ждал, когда краски мира теряли свой цвет, делая похожим одно на другое. Он и сам становился сер и безлик, сливаясь в единое с миром. Тогда он не чувствовал себя уже таким другим, отдельным от него. На этот раз Фолкмар пропустил приятные мгновения, которых и не могло быть много. Сумерки всегда были стремительны. Теперь придется ждать до сонного рассвета, который мало отличался от заката, но ходил задом наперед. Странно, что природа начинала и заканчивала одинаково.

Фолкмар помог забраться Дугу на спину боевого коня, до последних мгновений набивавшего брюхо сочной травой. Видимо, ему понравилась зелень и не хватило овса. У Чемпиона был такой же бездонный желудок, как и у Дуга.

– Мы переночуем у Хельги, она обещала дать два тюфяка в конюшне на постоялом дворе, – произнес Фолкмар, пришпорив коня.

На небо выплыла огромная, полная луна. Настолько яркая, что залила серебром и холмы, и город, и белые стены. Теперь они казались стальными, и челюсть могла перекусить любого дракона, ни сломав при этом ни одного зуба. Старик и мальчик ехали по петлявшей проселочной дороге, вскоре влившейся в главную, ведущую к центральным воротам города, и Дуг смотрел на небо.

– Что-то быстро сегодня выглянула луна. Городские ворота скоро закроют, нам нужно спешить. Не хочется провести ночь на дороге, да и в городской тюрьме тоже, – произнес Фолкмар, снова надевший доспехи и не испытывавший озноба. На этот раз Дуглас сел впереди, ведь мертвеца уже не было, – Холодно тебе?

– За луной не видно звезд, – ответил Дуг, которому, видимо, совсем не было холодно.

Никогда он не видел еще такой огромной луны – Дуглас был прав, она была настолько большая, что могла упасть на землю и раздавить их. Фолкмар посчитал это знамением. Он еще не знал, каким именно, но наверняка очень важным. А раз оно важное, значит, обязательно поможет ему исполнить мечту. Дальше они ехали под тишину ночи и блеск звезд, только Чемпион изредка фыркал, напоминая, что всем уже давно пора спать.

Глава 6. В пути

Стоило отъехать от моря, как Теллостос тут же менялся. Вдали от морского бриза он становился спокойней, ветра не хлестали, заставляя зелень бороться за жизнь. Теплота плодородных земель дарила природе вычурность. Каменистые склоны скал стекали в пологие луга, они тянулись долго, пока не упирались в густые леса к востоку и югу. От согретого полуденным солнцем чернозема шел пахучий пар, воздух наполнялся суетливыми запахами весны. Навстречу свету тянулась трава, не такая остролистая, не такая жесткая, как на прибрежных холмистых склонах, но щеголявшая десятками оттенков зелени – от сочного зеленого до бесстыже-красного. Оставалось совсем немного времени, прежде чем она раскинет лепестки цветов, превратив луга в яркий ковер. Теллостос был гостеприимен до всякой растительности, приютив у себя мириады цветов, кишащие в лете, словно пчелы в улье. Некоторые из них заставляли ночь открывать глаза – сквозь непроглядную темень лесов холодным голубоватым блеском сверкали турмалиновые грузди и луговая морошка, толстозадые светляки заменяли звезды в пасмурные облачные вечера.

За наслаждение глаз нужно было платить, эта страна была не из тех, кто дарил красоту и не просил ничего взамен. Ведь там, вдали, в горе Перемен сидел дракон, и все вокруг имело драконий дух. Пламенного яда в этой красоте было столько же, сколько и красок. Обилие жизни желало укусить, задрать, напиться крови или, на худой конец, стащить провизию, опрометчиво оставленную путниками под навесом неба. Ближе к вулкану встречались горячие источники, кипучие и прозрачные, словно слеза, но источавшие такой смрад, что дорога предпочитала огибать их заведомо до приближения. От них шел густой пар, гладкие камни на дне пестрели оранжевыми и зелеными полосами, а те, кто решался искупаться в них, обваривался до костей.

Во времена молодости Фолкмара источники доходили до самой столицы, но за сотню лет дракон будто заснул крепче. Земля потихоньку остывала, и смрад отступал. Поговаривали, что у подножия горы есть вполне сносные, не столь горячие лужи. Фолкмар не прочь был погреть свои ветхие кости в парочке из них. Правда, не хотел, чтобы потом от него пахло, как он Ницеля. Хватит и того, что от него веяло тленом.

Большой тракт тянулся от самой столицы и до подножия горы Перемен. С тех пор, как там нашли алмазы, он становился все шире и шире. Слева и справа то и дело вливались тонкие дорожки с местных деревень. По тракту тянулись обозы, груженые вином и снедью, кричали козы, бабы и ржали лошади, в воздухе свистели кнуты. Бесчисленные колеса вымесили землю в грязь, оставив глубокие борозды.

Всадники налегке объезжали кибитки по обочине, не преминув выкрикнуть парочку крепких. Для таких случаев одна из телег намертво встала прямо посреди тракта, утонув правым колесом в грязи, левое было сломано. Над ней, прямо на куче мешков с репой, стоял бородатый торговец. Пока парочка крепких ребят мастерили колесо, он, уперев кулак в широкий бок, облаивал недовольных проезжих. Правда, далеко не всех. Мужчина давал себе передышку на знатных особах. Имея от природы отличное зрение, торговец хорошо различал наличие гербов и мечей.

Заходя на тракт, Фолкмар все боялся, что люди будут пялиться на него. Что ржавые доспехи и седая борода обернут на себя взгляды, что скука дальней дороги породит пересуды и осуждение. Старик, куда ты направляешься? Слава твоя, если она и была, давно в прошлом. А если ты хочешь вспомнить о ней, неминуемо встретишь смерть. У тебя есть конь, а, значит, и теплая постель. Вернуться бы тебе туда и встретить свой конец в окружении теплых стен. Что тебе делать на турнире?

«Мне не нужен турнир, только Отверженный, – повторял про себя Фолкмар без конца и ему становилось легче, – Баба с козой кричала, что у подножия видели старца в красном. Я знал, что он там, ведь он мне приснился».

Иногда Фолкмар надеялся, что он обрел душевную черствость, и ему должно быть все равно на пересуды и взгляды. Но, к сожалению, они ранили все так же, как и полвека назад. У тебя гибкое сердце, Фолкмар, оно всегда чувствует людей, со всем плохим и хорошим.

Пока тракт напоминал больше базарную площадь, чем дорогу, никому не было до них дела. Но они с Дугом провели в седле почти двое суток, сумев обогнать всех. Впереди шли единичные обозы, и чудные странники стали заметней. Да и Чемпион слегка подустал, перейдя с галопа на шаг.

Они прибились к телеге проезжих пекарей, и хозяйка спросила, как долго они в седле и не нужно ли мальчику отдохнуть. Дуг засыпал на ходу, а добрая женщина угостила Чемпиона яблоком. Марта, так она назвалась, предложила мальчику постель из мешков пшеницы. Фолкмар решил, что не будет ошибкой дать воспитаннику отдохнуть. Сон окончательно сморил мальчишку почти сразу.

Было пройдено уже больше половины, и оставалось не более пятидесяти миль. Полуденное солнце стояло высоко и жарило нещадно. Грязь чавкала под копытами. Совсем скоро она превратится в непробиваемые сухие комья. Слух не раздражал крик вечно вопящих чаек, зато доставали мухи.

– Мальчик – ваш внук? – спросила Марта. Женщина толкнула Дуга в плечо, чтоб тот не сполз с мешков, когда повернулся во сне. Она прикрыла его лицо от солнца мешковиной, небрежно и умело, как это умеют делать только матери.

Фолкмар вспомнил, что разрешил себе говорить неправду.

– Внук, – кивнул рыцарь. – Его зовут Дуглас.

Не нужны ему были лишние пересуды. Пусть он останется рыцарем, решившим тряхнуть стариной. Нацепившим доспехи, взявшим внука, чтобы тот посмотрел занятное зрелище. То, что это будет зрелище, Фолкмар не сомневался. Как же иначе? К горе Перемен тянулись все рыцари, лорды и просто баловни судьбы. Одни в надежде показать себя, другие – найти для себя лучшей доли. На турнире встретятся слава и поражение, позор и почтение, кто-то найдет себе покровителя, может даже и титул, и земли, а кто-то потеряет последнее.

– Хорошее имя, – ответила Марта, вороша пшеницу в открытом мешке, – Звучит, как имя видного сеньора.

Слегка стянув поводья, Фолкмар отвел морду Чемпиона от борта повозки. Он трусил рядом, и конь то и дело поглядывал на руки Марты, снова ожидая угощения.

За ее спиной, опустив взгляд, хихикнула румяная девица лет пятнадцати, в чепце и белом переднике. Сидя в углу телеги, она молола пшеницу на ручной мельнице. Трудно было пекарям в Теллостосе: вездесущий сорняк, люмпин, любил прорастать в муке, делая ее невыносимо горькой. Поэтому они мололи ее за сутки до замешивания теста. До подножия горы оставалось около одной луны, и Марта усадила дочь за работу, чтобы та меньше глазела на проезжающих мимо всадников. Но она все равно краснела каждый раз, когда рядом оказывался рыцарь.