Горизонталь

В центре положили новую плитку. На фонарях поменяли плафоны, некоторые уже снова из рогаток побили. Старая забава. Санёчек и сам так в бурной молодости развлекался. Бывало, правда, приходилось скрываться с места преступления бегством от жирных ППС-ников, благо надолго их не хватало, но адреналину все равно прибавляло. Как-то тут краше стало. Губернатор, что ль, приезжал? Он вообще редкий гость в Белосветске. Действительно, а что тут вообще делать? Будто он не знает, какая задница царит в его вотчине, но пыль в глаза, конечно, ему пускают знатно. Провели, поди, по центру и в кабак, а может, вообще в баню элитную. С соответствующими женщинами. Не как Вика или те студенточки, а журнальными. Где их, правда, тут находят? Вопрос! Наверно, куда-то за ними ездят, ну да ладно. А вот и родной Бомбей. Вот где точно ничего не меняется. Старые покосившиеся деревянные хибары. Грунтовка. Бродячая живность. Синеморы. Все как и раньше. Санёчек улыбнулся. Дом, милый дом. Улица Научная. Дом девяносто. Из-за выгоревшего на солнце забора раздавался звук рубки дров. Тихонечко приоткрыв калитку, которая предательски скрипнула, Кольцов увидел мать. Женщина, брошенная мужиками, рубила дрова. А кому ж еще-то? Действительно!

– Ну, здравствуй, мама! – Санёчек вложил в эту фразу всю любовь, которую только мог, но вышло все равно суховато.

Клавдия Петровна уставшим взглядом посмотрела на сына, вытерла пот со лба рукой и, как заправский индеец, метнула топором в его сторону. Тот пролетел в метре от Санёчка. Старый черный пес бросился защищать хозяйку и наградил грозным лаем пришлого.

– Вернулся, баламошка? – женщина схватила полено и бросилась на сына.

– Мам-мам, ты чего-о-о-о? – Санёчек наворачивал круги по двору, за ним – мать, за ними – собака.

– Зойка вчера тебя в городе видела с Гуськом. Вышел он, значит, и пить сразу к тартыгам своим. Я ему передачки два года таскала, а он с этими… сволочь, ненави-и-и-и-ижу.

– Мам, ну я же пришел, – полено, метко пущенное еще крепкой рукой хозяйственной одинокой женщины, угодило прям меж лопаток, – ма-а-а-а-ма, ты меня прибить решила? Ну сколько можно-то? Хватит!

Беговая процессия остановилась.

– Борщ будешь? – буднично спросила она, выплеснув весь накопившийся яд.

– Со сметаной?

– Да. Зойка с утра принесла.

– Буду.

– В холодильнике стоит.

– Спасибо, мам.

Пес покорно подошел к сыну хозяйки, виляя хвостом, подставил голову, чтобы его погладили. Санёчек потеребил собаку по загривку.

– Чего, не узнал хозяина, Зефир? – рассмеялся Кольцов. – Старый ты дурка!

– Хозяин – это тот, кто кормит, а ты сам себя-то прокормить не можешь.

– Я ж тебя кутьком в детстве еще на руках таскал, – не обращая внимания на выпад матери, он продолжал начесывать пса, который завалился на бок, – а ты вот рычишь на меня. Забыл старого друга, шоль? Ну что ты виновато теперь смотришь? Да прекрати, Зефир! Пойдем, я тебе колбаски дам.

– Я тебе дам! Ой, ща как дам! Так дам, что давалка отвалится. Ты на колбаску-то заработал? Ни копейки в дом, зато распоряжается! Хозяин! Вернулся только, а уже командует.

– Ну, прости, друг! Вот разбогатею, куплю тебе целую каталку колбасы. Краковской! Как ты любишь.

Зефир заинтересованно смотрел на своего бывалого товарища, подняв голову с земли.

– На-ка, на-ка! – Санёчек поднял палку с земли и метнул ее в другую сторону двора. Зефир посмотрел на него недоуменно. – Эх, старый стал? А раньше как бегал. Ладно, жди, пожру и вернусь к нашему разговору.

Кольцов отправился отведать мамкиного борща. Ох, любил он ее яства. Скучал. На баланде далеко-то не уедешь.

– Куда по помытому пошел? Хоть раз бы матери помог! Я тут дрова сама колю, мужика ж в доме нет, а этот вышел – и сразу пороть со своими дружками, – доносилось вслед Санечку. – Весь в отца. О, Боже, дай мне сил. Вот за что мне все это, за что?

– Бу-бу-бу! Сынка родненький домой вернулся, а она бухтит. Бухтит и бухтит. Ну сколько можно? – по-хозяйски Санёчек вытащил из холодильника борщ и сметанку. – А в тюрьме сейчас макароны! – вспомнил он фразу из «Джентльменов удачи». Посмотрел в кастрюлю и улыбнулся. – Хорошо на свободе. Ой, как хорошо!

Кастрюля предалась огню, а Кольцов отправился в свою комнату. Будто и не уезжал он на два года. Все на своих местах. Даже плакат полуголой Бритни Спирс, который дико не нравился матери, и то висел на своем месте. Ни пылинки. Клавдия Петровна подготовилась к приезду своего сына. Санечек открыл ящик, где стояла стопка болванок.

– Так-так-так! Чего у нас тут? – начал перебирать он их, читая надписи фломастером. – Scooter, Prodigy, а наши-то где все? – попался сборник «Брат», а затем и «Брат-2». – Во-о-о-от, но не то, Витя, Витя, ну где же ты? Сейчас нужен Витя!

Диск с заветной надписью «Кино-45» все же нашелся в недрах сокровищницы звука и рифм. Кольцов вытер о пузо блестящую часть диска и зарядил музыкальный центр. Заиграла заразительная мелодия песни «Время есть, а денег нет», но прервалась, ибо палец Санёчка отщелкал до пятого трека и под задорный гитарный мотив отправился на кухню, а уже там его догнали слова Цоя: «Гуля-я-я-я-ю, я один гуля-я-я-я-ю, что да-а-а-альше делать, я не знаю…»

– Вот и я не знаю, Вить! – наливая себе борщ, вел Кольцов беседу с погибшей рок-звездой. – Я снова человек без цели, – подпел он удачно подошедшей строчке. – Борщ, конечно, зачетный. Умеет же маман.

Тарелка сменилась чашкой чая. Санёчек, наслаждаясь моментом, огляделся. В доме почти ничего не изменилось. Икон только прибавилось.

– Окна, шоль, пластиковые поставить? Или телевизор новый купить? Вот мать бы отстала от меня на какое-то время. Надо деньжат поднять. Но где? У Кузьмы там темка какая-то была. Надо бы узнать. Не работать же. А то у нас в стране честным трудом только в могилу можно попасть. Чтобы стать богачом, нужно воровать, причем вагонами. Риски есть, но игра стоит свеч.

Санечек достал кнопочный телефон и набрал Кузьме.

– Ну че ты, все? Нагостевался? – засмеялся тот.

– Типа того. Че делаете?

– Че-че, похмеляемся! Тут твоя принцесса интересуется, куда ее ночной кавалер исчез.

– Скоро буду.

– Ты давай ускорься, а то я тебя заменю.

– Я те заменю.

– Да я шучу, братишка.

– Дошутишься, по мордасам своим наглым получишь.

– Че это наглым?

– А то и наглым! На чужое добро тут хавло свое раззявил.

– Так мое ж раньше было.

– Было ваше, стало наше. Сам отдал, теперь отвали.

– Все-все! Не пыли! Зацепи лучше пивка холодненького.

– Откуда бы филкам взяться? Я ж гол как сокол.

– Зайди в «Парус» по дороге, там Жанка под запись дает.

– А ничего она больше не дает?

– Ну ты спроси, может, и дает, только в ней килограмм сто двадцать – сто тридцать. Потянешь?

– Тогда только пивка.

– Ну и сухарей каких-нибудь вцепи, чипсонов. Девки вот Lay’s с малосольными огурцами просят.

– А по губам им не поводить малосольным?

– Ну пиваса хотя бы пару полторашечек зацепи.

– А че с коньяком?

– Кончился.

– Как кончился?

– Так вот и кончился. Хорошо идет.

– Хорошо-то хорошо. Дальше че?

– Все норм. Малого заслал домой, чтоб из батиных запасов дернул. В долг!

– Мне блок «парлика» торчишь. Бате – коньяк. По кривой дорожке идете, товарищ.

– Говорю ж, темка есть, всем хватит.

– Ладно, хорош. Не телефонный разговор!

Грязная тарелка вместе с кружкой ушли в раковину. Санёчек направился к выходу, но вернулся, решив замочить остатки борща и сметаны. Надо ж помогать матери.

Кольцов отыскал в шкафу свой парадный спортивный костюм.

«Вот уж что не убивается никогда! Классика!» – подумал он и напялил на себя синий «адик» с белыми полосками.

Конечно, сие одеяние было точной копией немецкого концерна, сотворенной рукастыми вьетнамцами. Интересно, догадывался ли вообще Ади Дасслер, что его продукция спустя долгие годы после его смерти станет святыней для российской голытьбы? Три полосы – это солидная марка, не то что Puma его братца Руди, кошки которого не прижились ни в Белосветске, ни в каком другом городе. Встречались, конечно же, но «Адидас» был воистину русским народным.

– Куда снова намылился? – негодовала Клавдия Петровна, завидев сынку, крадущегося к калитке. – Дрова в поленницу сложь!

– Завтра, мам!

– Никуда не пойдешь, пока не сложишь.

– Мам, мне ж не десять! – Санечек в несколько быстрых шагов оказался у выхода из родительской усадьбы.

– Сво-о-о-олочь! В могилу мать сведешь! – доносилось ему в спину.

– Ага-ага, сведешь тебя, ну конечно! Вот телек тебе куплю здоровенный, плазму, будешь мной гордиться, – вел свой внутренний монолог Кольцов. Он сунул руки в карманы и, присвистывая, направился навстречу новым перспективам. – Эх, бабье лето! Красота-а-а-а! Лето еще не сдается. Тепло. Вокруг желтым-желто. Душа прям-таки и поет. Еще бы пивка для рывка, стало бы совсем недурно.

Путь Санёчка лежал в «Парус», небольшой продуктовый ларек, одиноко стоящий вдоль дороги. Со всей округи сюда вылезали вурдалаки, чтобы поживиться. В ночи так особенно. Тут и с наступлением тьмы наливали. Пара пластиковых столов и стульев, стоящих на улице, уверяли законников, что сие заведение – бар, отчего запрет торговли горячительными напитками после заката не распространялся. Правда, для поддержания легенды забулдыгам приходилось тратиться еще и на пластмассовый стаканчик и закуску в виде повидавших виды пирожков. Содержимое бутылки частично выливалось в стакан, а пробка оставалась у властительницы заведения. Никто в принципе не жаловался, ибо тару опустошали недалече.

За прилавком суетилась тучная дама с бейджиком, сообщающим, что она Жанна. Взор покупателя остановился на пивасе.

– Какой ассортимент! Просто превосходно!

Санёчек дождался, когда парочка пенсионерок покинет магазин и оставит их тет-а-тет с хранительницей праздника души.

– Белеет парус одинокий, – выдал что-то из литературы Кольцов.

– А дальше?

– Здравствуйте, Жанна.

– И все?

– Да.

– Мы знакомы?

– Заочно.

– Точно! – продавщица засмеялась так, что стекла звякнули. – Меня тут все знают. Я местная звезда.

– Мне бы «Жигуля» пару полторашечек.

– Из холодильника или теплого?

– Хотелось бы упороться, взял бы тепленького, но увы – дела-дела, надо быть в тонусе.

– Хозяин-барин! – Жанна поставила пиво на прилавок. – Пакет надо?

– Ага.

– С вас…

– Тут такое дело, – перебил ее Санёчек, – мой лепший кореш, испытывающий к вам теплые чувства, рассказал, что великодушные люди дают здесь в долг.

– Начало-о-о-о-ось! – закатила глаза хозяйка «Паруса». – Как вы меня уже, алконавты, достали!

– Жанна-Жанночка, это ж не пьянки ради, а во имя любви. Говорю ж, друг мой Кузьма души в вас не чает.

– Гусёк, шоль?

– Да-да, именно он.

Кузьму Кузьмой называли лишь близкие друзья, для всех остальных он был просто Гусёк. Не тот, конечно, обидный «гусь», коим кличут ушлого пройдоху или ловкача, а просто Гусёк без подтекста. И Микола, брат его – тоже Гусёк, только младший; батя их – Гусёк, и дед, и прадед, когда живы были. Это как Васёк, только Гусёк. Наследственный титул старого пролетарского рода передавался не только по наследству, но и путем династических браков, отчего бывшую жену Кузьмы до сих пор кличут Гусиха, хоть она с ним уже и не живет давным-давно.

– Чего ты мне лепишь, чахлый? Пива не дам. Вали отседа, пока охрану не вызвала. Видал? – она указала своим толстым пальцем на камеру, висящую под потолком. – Вчера только поставили! Все видит! Это против вас, у которых руки чешутся. Чтоб даже не думалось!

– Мать! – терпение Санёчка лопнуло. – Ты че тут комедию устроила? Я к тебе и так и эдак, за друга своего хлопочу, сам-то он стеснительный, не знает, как о чувствах своих рассказать, а ты мне: «Пива не дам!» Как вообще можно отказать свату? Я ж не просто так прошу. В долг. Верну. Я честный человек, а ты мне такие грубости в лицо. Не стыдно?

– Какому свату? Ты че, накатил уже с утра? – хохотала Жанка.

– Кузьма мне говорит: «Помоги, братишка, влюбился в Жанку из «Паруса»! Не могу прям без нее!» А я че? Не друг, шоль? Дру-у-у-уг! Вот пришел.

– А пиво тут при чем?

– Так выпью за здоровье молодых, так сказать.

– Каких еще молодых.

– Гусёк сказал, что на свадьбе у него я буду свидетелем. Мы с тобой, считай, родня уже почти.

– Что, правда любит? – зерно сомнения закралось в разум продавщицы.

– Да, конечно, только о тебе и говорит. Как в «Парус» ни придет, аж в жар бросает.

– Эта сволочь мне денег должна, – Жанка полистала долговую книгу в виде засаленной тетрадки, периодически слюнявя палец для перелистывания страниц, – шестьсот сорок четыре рубля.

– Непорядочно, конечно. Я поговорю с ним. Обязательно поговорю. А то свата заслал, а сам денег должен. Не поря-я-я-я-я-до-о-о-о-ок! Крайне возмутительно!

– Вот пока он не отдаст мне денег, пусть возле «Паруса» не появляется, так ему и передай.

– Сейчас я ему позвоню и все выскажу. Это неправильно – так относиться к женщине, которую любишь.

Санёчек вышел из «Паруса» и закурил.

– Вот же заноза, – гонял он мысли, – дай ты мне пивка – и все, я уйду. Нет, блять, концерты еще надо устраивать. Стелиться. Кузьма – козлина, раззадорил этим пивком. Вот не думаешь о чем-то, то и не хочется, а теперь хочется. Камеру еще поставили. Так бы стекляшечку можно было бы дернуть. О безопасности теперь все думают. А ты, Александр Алексеевич, живи теперь без пива холодненького. Что за несправедливость?

Никакому Кузьме Кольцов звонить и не собирался. Еще чуть-чуть осталось – и он возьмет эту неприступную крепость. Переговоры, конечно, затянулись. А что, если… Лампочка загорелась в голове его. Уверенным шагом псевдосват зашел в магазин.

– Дверь держать не учили? – буднично пробухтела владычица провианта, но, завидев Санёчка, заинтересовалась. – Ну, чего там с твоим кавалером?

– Позвонил. Кузьма очень волнуется. Говорит, что готовится и ждет невесту.

– Какую еще невесту? – хохотала продавщица.

– Дак ясно ж какую! Тебя! Я ж сват. Ты долго еще работать будешь?

– До восьми, но могу пораньше смениться, – заволновалась Жанка, – а что, идти куда-то надо?

– Вот закончишь, приходи на Ленина, тридцать пятый дом, будем отмечать рождение новой семьи.

– Правда-а-а-а?

– Конечно, правда. Кто ж с таким шутит-то? На чувствах играть нельзя, мы ж все живые люди.

– Как неожиданна все-таки жизнь, – хранительница колбасы и сыра разрумянилась, затем закатила глаза, облокотившись о прилавок и мечтательно вздыхая. – Живешь тут себе, ничего не происходит, а потом бац – и о тебе кто-то мечтает, замуж зовет.

– Ладно, я пойду помогать жениху.

– Давай-давай.

– А кстати, пива-то дашь пару полторашечек «Жигулей»? Кузьма сказал на него записать, вечером тебе и отдаст.

– А шестьсот сорок четыре рубля?

– И шестьсот сорок четыре рубля. У него приданое ж теперь есть.

– Приданное – это когда дочь замуж выходит.

– А у мужиков как называется?

– Я не знаю!

– Ну, я пойду? – Кольцов ухватился за ручку холодильника и жалостливо посмотрел на Жанку.

– Ладно, так и быть, как же отказать настойчивому свату. Но только две! А то мне Петрович выговаривать будет.

– Ты просто лучшая!

Он схватил добычу и, как хитрый лис, нырнул в свою нору. Холодненькое пиво пошло по горлу, словно магический эликсир. Санёчек никогда не чувствовал себя так хорошо.

– А че одна-то? – негодовал Кузьма, потягивая сигареточку, сидя на лавке у крыльца.

– Вторая внутри, – Кольцов погладил свой живот.

– Жанка долго ломалась?

– Да ладно, я бабу, шоль, приболтать не могу? Эту вон вчера приболтал, – он указал на суетящуюся в окне Вику, – а уж жирную Жанку твою проще пареной репы. Я ей в уши пару слов ласковых кинул – и все, посыпалась баба.

– Хорошо-то как! – пена лилась по бороде Гуська, но счастья это не убавляло на его лице. – Малой еще должен канистру притаранить шоколадного.

– Коньяка?

– Ага. Не пробовал?

– Ну да, на киче-то каждый день только коньяками и поили на ужин, да фазана с пармезаном на серебристом блюде.

– Ладно ты, не пыли. Нервный какой стал.

– Всегда такой был, – буркнул под нос Санёчек.

– Батюшки, кто это у нас тут вернулся? Суженый-ряженый! – в дверях оказалась Виктория в фартуке и с длинной сигареткой в зубах. – А я уж думала, что сбежал. Ночью-то жениться обещал, – хозяйка засмеялась, – а утром сбежал. Мужики любят так делать. Поматросил и бросил. А девкам потом рыдай в подушку да по психиатрам ходи.

– Э-э-э-э, че началось-то? – запротестовал Кольцов, – какие психиатры?

– Прикури! – командным голосом сообщила леди и наклонилась с крыльца вперед через резные деревянные перила.

Санёчек, будто Прометей, добыл огня для нуждающейся, но, резко убрав зажигалку, дернул возлюбленную на себя, чтоб поцеловать.

– А-а-а-а, сигарета! – улыбчиво верещала Вика в попытках отстраниться.

– Эй, голубки, пиво все пролили! – ворчал Гусёк.

Кольцов выдернул изо рта своей пассии дымящую папиру и смачно жахнул ее в десны, дама была не против и ответила страстной взаимностью.

– Пивом как вкусно пахнет от тебя! – улыбнулась Виктория, а затем вернула потухшую сигарету на штатное место. – Твоя Клеопатра требует огня, мой Цезарь!

– Ты понял? – заржал Кольцов, слегонца пнув Кузьму в бок. – Я, нах, Цезарь.

Огонь ударил по табаку. Запахло клубникой.

– Клубничные! – пояснила Вика.

– Да я понял, не тупой чай. А лярвы эти где ваши?

– Не лярвы, а приличные девочки! Мась, ты чего буянишь?

– Какой я тебе мася?

– Такой и мася.

– Не называй меня так. Ровный пацан не мася, уяснила?

– Уяснила-уяснила.

– Лярвы, говорю, где эти?

– Спят, мы ж канистру с утра початую добили, – отозвался Гусёк, – соседи еще заходили. Джаз вообще был. Лехан чуть гармонь не порвал. Они, кстати, свинью забили, вечером шашлы будем жарить.

– Кольцов, я чего-то не поняла? Ты на глазах своей женщины другими бабами интересуешься? – негодовала Клеопатра.

– Ты че, малая, – Санёчек обнял даму сердца, – так просто спросил, интереса ради, ты у меня номер один.

– Ночью отработаешь, мась, понял? – Вика развернулась и пошла в дом. Ускорения ее заднице придала ладонь Цезаря.

– Не называй меня масей.

– Да, да, да! – уже из дома ответила она.

– М-м-м, какая! Сучка!

– А я говорил, тебе понравится.

– Сам-то не жалеешь?

– Пиво вот разлилось, это жалею, а то – нет.

– Слушай, а че за темка с металлом?

– О-о-о-о, малый мой, на прицепном заводе нашел, где кабель дернуть телефонный. Чистая медь.

– А его ж разбанковали весь, не?

– Зады еще не разбанковали. Там есть чем поживиться. Правда, охрана, но ты не переживай. Дедки одни. Они в кашу каждый вечер. Храпят, знаешь как? Как «Боинг», епт! – Кузьма заржал. – Да и угонятся они за нами, че ль? Тема ровная. Пришли, забрали, ушли. Я не люблю насилие, Санёчек. Я бизнесмен. Кровь – непозволительная роскошь.

– Ты заебал своим «Крестным отцом».

– А ты заебал своим Цоем, я ж молчу.

– Не молчишь вот.

– Ладно, не пыли.

– Кабеля много?

– Да кто ж его знает, Микола раскопал уже, надо только зацепить и дернуть. А там как повезет.

– Цепь есть?

– Есть.

– А трактор?

– Да хули, «Т-500» подгоним и дернем. Че ж нам-то?

– Че-е-е-е?

– В очо, епт.

– Ты че так базаришь?

– А че ты тупишь? «Жигулем» цепляем и дергаем. Какой трактор? Всю охрану побудишь.

– Не потянет.

– Пря-я-я-ям. Все потянет. Че ты думаешь, мы первый раз, че ль?

– Я больше за тебя сидеть не буду. Твоя очередь!

– Да не ссы ты. Они спят как убитые. Даже если и проснутся, не полезут. Им на кой? Там зарплата копье, особо не разгуляешься. Хер ж знает, кто на делягу пришел, могут и пером в бок наградить. Надо оно кому? Не-е-е-ет. Все ровно, ровнее некуда. Завтра пойдем в ночь.

– Не вопрос.

Скрипнула калитка, и во двор, будто Красная Шапочка, вприпрыжку, размахивая корзинкой с бабушкиными пирожками, влетел Микулай, только размахивал он белой канистрой с шоколадным коньяком, игриво бултыхающимся внутри.

– Празднику быть! – Кузьма во все золотые зубы заулыбался, а затем свистнул в два пальца.

Через пару минут из-за забора показалась голова соседа, седая и с жиденькой бородкой. На вид ему было лет сорок-пятьдесят, а лик его молчаливо пояснял, что за воротник тот закладывал с необычайным постоянством.

– Ну шо? – заинтересовался мужичок.

– Лехан, тащи мясо! – скомандовал Гусёк. – Контрабанда на базе.

– Это хорошо! Это я ща! – сосед скрылся за забором и заорал: «Ва-а-а-алька, манатки собирай, в люди идем!»

Долго ждать соседи себя не заставили. Лехан облачился в парадное, в синюю летную военную форму с выцветшими пятнами от капитанских звезд, за спиной его висела повидавшая виды гармонь, жена выглядела попрезентабельнее: платье в горох и алюминиевый таз, полный замоченной в чем-то свинины.

– На чем замачивали? – поинтересовался Санёчек.

– Мы, Румянцевы, своих кулинарных тайн не раскрываем, – грозно пояснила Валька.

– Жена, епт, ну ты че? Видно ж, что люди хорошие, скажи уж.

– Нет, я сказала!

– Вредная до ужаса, так бы и придушил.

– Чего сказал? На-ка, подержи! – женщина сунула таз Санёчку и начала лупить Лехана по хребтине. Тот пытался убежать, но какой там, от разъяренной медведицы не сбежишь. Пацаны от действа ржали как не в себя, пока не вышла на порог хозяйка дома.

– Так, че ржете, как кони, костер разводить я, шоль, должна?

– Рюмки тащи! Под готовку надо вмазать, – противился Кольцов.

– Я вам сейчас вмажу! Пока шашлыка не будет, хрен вам, а не коньяк.

– Ну, любовь моя, ну ты чего? – запел соловьем жених.

– Цыц, я сказала! В погреб убрала, пусть стынет, – Вика ушла.

– Ну ты и каблучелло, конечно! – засмеялся Кузьма. – Ни разу не Корлеоне.

– Че это, не Корлеоне? Еще как Корлеоне. Втащить тебе, шоль?

– Пошли уж костер разводить.

– Этот пусть жарит! – толкнула Валька Лехана в сторону пацанов, он не сопротивлялся. – И не дай бог мне не понравится – прибью! Пойду Викушке пока помогу, а вы тут не отлынивайте! – погрозив пальцем, скрылась и она.

– Сейчас бы на троих сообразить! – изрек Лехан, в словах его чувствовалась вся боль человечества.

– Арестован коньяк до особых указаний, не слышал, шоль?

– Вот вы два каблука, конечно! – снова заржал Гусёк. – Мотать ту Люсю! Ладно Лехан. А ты-то, Санёчек, куда?

– Ну иди забери тогда, раз такой умный. Это вообще-то твой братец его бабам отдал.

– Я ж не дурак! А где, кстати, Микулай? Ты где, собака сутулая? Как работать надо, так испарился сразу.

– Потому и испарился, что робить надо! – Лехан выдал очередную житейскую мудрость, взмахивая топором над головой. Щелк! Разрубленные поленья разлетелись в стороны.

– Сука! Придушу гада! Вырос родственничек бестолковый, ей-богу!

– Да поди, пошел этих спящих красавиц матросить!

– Я ему сейчас поматрошу! – Кузьма ринулся в дом, но у двери чуть не столкнулся с братом. – Ты где ходишь, лободырный?

– Где-где! В Караганде! – Микола из-за пазухи достал нольпяточку, полную коньяком. Все претензии в его адрес сразу же были сняты, и, как великий добытчик, он был освобожден от каких-либо работ. В Белосветске чтут заслуги пред обществом.

Коньяк казнили в два прихода под разгорающийся костер.

– Лехан, – Кузьма ударил по-свойски новоиспеченного соседа, – заводи свою гармонику!

– Это я с радостью! – мужик потянулся до музыкального инструмента.

– Давай эту, утром че играл, душевную такую.

– «Ты – сосед, я – сосед»?

– Не-е-е, че-то там про гулянку.

– А-а-а-а-а… – из гармошки раздался веселый мотив, а из уст Лехана полилась песня. – С гуля-я-янки я шла, торопила-а-а-ася, а дожжик мне брызгал в лицо…

– Сейчас бы еще вмазать, – опечалился Санёчек, – душевно так, а вмазать нечего.

Из дома вышли студенточки.

– Привет спящим красавицам! – повеселел Кузьма, – скоро пить будем.

Ленка неожиданно стартанула к грядкам с помидорами и удобрила их органикой.

– Подружка моя дорога-а-а-а-а-я, я вчера на сва-а-а-адьбе была-а-а-а-а, – орал во все горло Лехан.

– Кузьма, – заржал Кольцов, – иди свою даму сердца в чувство приведи, чего она расклеилась.

– Мы в общагу, а то и так пары сегодня прогуляли, – Алена имела способность разговаривать, в отличие от подруги.

– Чего-о-о-о? – прекратил музыку гармонист, – хорошо ж сидим, оставайтесь! – Лехан снова затянул: «С гуля-я-янки я шла, торопила-а-а-ася…»

– Лехан, погоди! Тут важно! – осадил мужичка Кольцов.

– Да на кой вам эти пары? Ученье – свет, че ль? – протестовал Кузьма.