Горизонталь

Ворота отворила девица годов двадцати с небольшим. Не худая, но и не толстая, пропорционально фигуристая. Из нее бы вышла крепкая доярка при родословной похуже. На мордашку вроде ничего. Главное – зубы ровные. Зубы вообще всю картину делают. Бывает вот, девица хороша собой, а рот откроет – там конь ретивый аль заяц. Виктория широко и ехидно улыбалась. Какая-то фуфайка закрывала все ее одеяние, оставив для взора лишь синяки на ногах. Галоши дополняли сельскую красоту.

– Это, шоль, твоя Вика? – явно с вызовом отметил Санёчек.

– Ну да. Зачетная?

– Чего это вид у моего подарка не презентабельный. Я хочу посмотреть всех. Покажите мне всех баб!

– Ленточку на голое тело повязать, че ль?

– Было бы неплохо! Всем!

– Ее еще и прибалтывать замучаешься.

– Вот те нате! Встретил друга, называется, который за тебя срок мотал.

– Че, не потянешь? Так и скажи!

– Еще как потяну!

– Может, поспорим?

– А че нет-то?

– На что?

– На «парлик».

– На пачку? – возмутился Кузьма.

– Мы школота подзаборная, шоль? На блок!

– По рукам!

– Разбить некому!

– И так сойдет! – Кузьма второй своей клешней разбил скрепленное рукопожатие.

– Только потом не съезжать, чур, с темы, что не так разбили.

– Ты первый и начнешь, потому что задолжаешь мне.

– Ты че, опух?

– Да все-все, не пыли! Будем молочными братьями.

– Ды-ы-ы-ы.

«Жигули» заехали в ворота. Виктория, прикрывая голову от моросящего дождя, ускоренным шагом перемещалась по двору. На одном из шагов одна калоша застряла в грязи, а тело дамы продолжило движение, шагая босой ногой по слякоти. Пацаны от сего громко заржали.

– Золушка, ты че, епт, туфельку потеряла? – загорланил Санёчек.

Вика, демонстративно выдернув калошу из грязи, сняла вторую и отправилась, дефилируя, до бани.

– В натуре бо-о-о-ойкая какая! Мне нравится!

– А я тебе че говорил?

Кузьма вытащил из багажника две белых пятилитровых канистры.

– Это, – поднял он левую, – смородиновый коньяк, а это, – поднял и правую, – вишневый.

– Вот это по-нашему!

– Батя из Питера привез. Триста рублей за одну. Считай, даром.

– Он все дальнобоит?

– Ну да, а чего ему еще делать? Платят-то норм. У нас тут таких бабок не заработать.

– Это да.

– Ну? С чего начнем?

– С баньки! Надо грязь зоновскую из себя вывести. Я ж теперь вольный человек.

– Да я про коньяк.

– Плевать, лишь бы штырило.

Дед Виктории любил попариться, потому и отгрохал немаленькую баню из кругляка. Это не какое-то там недостроение, а высший пилотаж деревянного зодчества. Бассейна, конечно, не хватало, но у кого он нынче есть? У мэра? И то не факт. А комната отдыха какая. Длинный дубовый стол, массивные лавки, которые втроем не поднимешь. Можно хоть свадьбу сыграть. Человек двадцать влезет, если потесниться, а гостей-то всего пять: Санёчек, Кузьма, брат его младший Микулай и две студенточки из педа, жаждущие приключений на свою пятую точку. Ну и, конечно же, хозяйка Виктория. О такой компании еще вчера бывший арестант мог только мечтать.

Девицы дорезали яства. А Кузьма бахнул обе канистры об стол.

– Малой, че расселся? Ну-ка суетни нам всем выпить!

– Ты че разорался, хозяин, шоль, тут?

– Ты че, Микола, леща отцовского захотел?

– А ты мне не отец, понял?

– Ну-ка сюда иди! – Кузьма схватил младшего брата за шиворот и вытащил на улицу, на входе чуть не сбив Санёчка.

– Э-э-э-э, вы куда?

– Семейный разговор! – рявкнул Кузьма.

– Гуськи! Ничего не меняется! – подумал Кольцов. Всех остальных он задорно поприветствовал.

– Привет! Привет! – звонко пропели студенточки.

– Ба-а-а-а! Да я в малине! – заржал гость. – А ты, хозяйка, что такая хмурная, обидел кто?

Виктория насаживала замаринованный шашлык на шампур с такой силой, будто эта свинья лично сделала ей что-то неприятное. Санечёк сблизился с хозяйкой и приобнял ее за талию.

– Мушкетеров читал?

– Чего-о-о-о? А-а-а-а, нет! Фильм смотрел.

– Сейчас вот шпагу в тебя воткну, если пакши свои не уберешь.

– Дикая какая, – он отстранился от потенциальной невесты.

– Может, выпьем? – звонко пропела одна из студенточек. В таком предложении всегда играла какая-то легкая и располагающая на приключения песня. За компаньонами оставалось лишь поймать ритм и предаться веселью.

– Вот это я понимаю, по-нашенски! Тебя как звать-то, малая?

– Лена, а ее Алена.

– Вы так похожи, и звать почти одинаково.

– Вообще-то Лена и Алена – это одно и то же, – игриво пропела вторая.

– Не знал! Коньячку?

– Да-а-а-а! – девочки захлопали в ладоши.

– А снежная королева будет?

– Будет! – грубо, но уже видно, что отходчиво, ответила Виктория.

– Ну-у-у-у, понеслась!

К возвращению Гуськов с семейных разборок Санёчек уже сидел, приобняв за талии обеих студенточек, но словом охмурял Викторию. Своему кенту проигрывать он не хотел. Выиграть спор – дело чести.

– Ты посмотри-ка на него! – захохотал Кузьма. – Герой-любовник прям!

Микулай, побитый братом, был недоволен не столько полученным уроном, сколько тем, что приведенные им же дамы попали под амурные чары Санёчка. Педовские девочки жаждали плохих мальчиков, а Кольцов в этом рейтинге был повыше Гуська-младшего. Он же только откинулся, а в Белосветске сей факт считался весомым аргументом во многих вопросах. И не важно, за что ты чалился, главное, чтоб не по сто тридцать первой, ну и не опущен там был, тогда все – считай, человек, достойный внимания в определенных кругах. Потому Микулай и помалкивал, ибо знал, что на старших лучше не ерепениться, можно снова выхватить, а оно ему надо? Бабы, что ль, все закончились? Нет, конечно!

Санёчек, словно царь, восседал на лавке, наминая упругие части молодых и горячих тел своих наложниц. Не скрывал! На показ! Мол, хочу и могу. Но как-то все это слишком просто! Конечно, вышедшему арестанту скинуть накопившийся балласт мужского семени плевать с кем, но тут такая кровь с молоком. Кто ж не желает отведать задорных девиц? Все подтянутое и игривое. Ух! А может, и двоих сразу. Поставив галочку в графе «тройничок», позиция в рейтинге альфа-самцов возвышается до небес, ибо счастье сие случается крайне редко, чудо прям какое-то. Многие пали в боях за познание любви от двух сладостных дев, а тут Санёчку сами в руки заплыли эти русалки, ничего не делал-то толком, языком лишь чесал по их прелестным ушкам. Но легкие пути были не для него. Он, будто американский рейнджер, по жизни создавал себе трудности, чтобы их героически преодолеть, потому сегодня он намеревался завалить в горизонтальное положение строптивую хозяйку, чтобы братишку сделать беднее на блок сигарет, отчего подливал Виктории до краев на каждый придуманный им тост.

– Так, встали, – неожиданно гаркнул Кольцов девицам, прижавшимся к нему, как к родному, – и пошли!

– Куда-а-а-а-а? Александр, ты чего? – в голос кудахтали студенточки.

– Пошли-пошли! Маститому вору – маститых дам! – он подсел к Виктории, предварительно хлопнув молодухам ладонью по задницам.

– Ты ларек на пиво высадил, маститый вор! – осуждающим тоном сообщила хозяйка дома.

– Зато как дерзко было! Да, Кузьма?

– Ды-ы-ы! – сверкнув своими золотыми зубами, он наполнил всем чаши.

– Кто ж руку меняет? – решил поумничать Микулай. – Раз Санёчек начал, то ему и продолжать.

– А ты, щегол, не умничай! – осадил его старший брат.

– Кузь, а тебя че не посадили? – поинтересовалась Виктория.

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! – ответил за друга Санёчек и приобнял даму.

– Руки убрал!

Кольцов ощутил острие ножа у своего живота, а судя по наливающимся кровью глазам, ни разу девушка не блефовала.

– Какая! – улыбнулся он и вскинул демонстративно руки вверх, – все, сдаюсь-сдаюсь! – но отсаживаться не стал, сдаваться не в его правилах.

Амбиции Санёчка по жизни были грандиозными, частенько он представлял себя на яхте в океане, чтоб вода такая голубая-голубая, а девки – голые-голые, но реализация его планов хромала, все авантюры загонялись в такую задницу, куда и свет-то с трудом доходил. А мог бы студенточек парить! Кто его за язык тянул? Рисануться решил перед кентами, а теперь жопу рви! Зато Микулай оживился падали, словно заправский шакал, набросившийся на оставленных львом ланей.

– Ну и черт с ним! – подумал Кольцов, когда Гуськи отправились в баню со студенточками, – тут вон какая краля! – и продолжил вкручивать свой детородный орган в уши Виктории.

Спустя несколько сот грамм уже и разговоры шли другие. По душам. О любви. Нашлись и ключи от закрытых врат. После длительных переговоров на самом высоком уровне Санёчек все же выиграл блок «парлика».

Ночь во славу Диониса, утро под знаменами Морфея, а к обеду мертвецы начали воскресать. В бане будто шабаш прошел. Дабы не участвовать в прояснении обстоятельств вчерашнего вечера, наш герой, прихватив свои скромные пожитки, двинул на выход.

– Братишка, ты куда? – окликнул Кузьма друга у калитки.

– Как это куда? Домой. Мать повидать.

– А-а-а-а, ну давай. Мать – это святое. Клавдии Петровне привет мочи.

– Обязательно.

– Ну ты как настолуешься, возвращайся. Праздник должен продолжаться.

– Ты ж знаешь, я за любой кипиш, кроме голодовки. Иди, кстати, должок суети, приболтал я ее.

– Да я слыха-а-а-ал, – заулыбался Гусёк, – ну че, как тебе?

– Недурно.

– А я говорил.

– Ты зубы мне не заговаривай. Блок «парлика» с тебя.

– Металл сдам – и все будет.

– Оп-оп, че за темка? Я с тобой.

– Если долг спишешь.

– Ты теплое с мягким не путай, ага? Я за тебя срок мотал, ты мне по жизни теперь должен.

– Ага-ага, – Кузьма скривил рожу. – Вернешься – расскажу!

– Может, и не вернусь сегодня.

– Ты-ы-ы-ы? Верне-е-е-ешься! От этого предложения ты не сможешь отказаться.

– Ладно, бывай, крестный отец!

– Бывай.

– И это! – Кольцов развернулся, вспомнив о напутствии другу, – Вику не трогай, она теперь моя женщина!

– О, как заговорил! А она-то об этом знает?

– Я все сказал! Как это… ща… Из-за твоих амурных дел ты скоро совсем без головы останешься. Никогда не говори чужим, что ты думаешь.

– Ха, подучил матчасть?

– Диск у нас DVD там был со всеми «Крестными отцами».

– Третий – говно.

– Не говори-ка. Зато первые два шикарны.

– Да иди уже. Не ссы, не претендую на бабу твою. Сам же отдал, да и мы ж теперь молочные братья.

Санёчек показал жестом, что следит за Кузьмой, и вышел со двора. За ним с грохотом захлопнулась металлическая калитка, и побрел он в сторону отчего дома. Вернее, материнского. Батя-то давно сквозанул из их жизни, козлина, живет теперь с новой семьей где-то под Самарой. Кольцов ненавидел его больше всего на свете, отчего даже фамилию матери взял, чтоб не иметь с ним ничего общего. Имя отца в доме было под страшным запретом, да не больно-то и хотелось, честно говоря.

Два года Санёчек наблюдал за небольшой частью своего города лишь из решетчатого окна камеры, а теперь вот он, родной Белосветск, под ногами. Шел он по пустынным улицам Прицепного района, закинув сумку с пожитками себе на плечо. Раньше за такую прогулку здесь можно было огрести неместному. Битвы район на район шли, конечно, ожесточенные. Босота держала территорию как могла. Стенка на стенку ходили на этих улицах. Зачем? За что? Было неясно, но принято, отчего глубины смысла никто не искал. Пубертатные подростки вышибали дурь из друг друга. Затем, конечно, философия эта устарела, лишь изредка напоминая о себе. Больше ничего и не изменилось. Некоторые магазины закрылись, а на их месте появились новые. Дороги по-прежнему как голландский сыр, хотя мэр обещал сделать. Тот, что сидит сейчас, да и новый тоже. И этому место в соседней камере, но он ворует вагонами, таких не сажают, ибо делятся, с кем надо, наверху – и все ровно, а его бедолагу, Санёчка, на два года. За что? Да там и пива-то даже на тысячу рублей не было. «Чтоб другим неповадно было!» – грозно молвил судья и стукнул своим молотком. Чтоб его!

У бывшего прицепного завода было людно. Здесь же теперь торговый центр, а когда-то его дед тут технику клепал. Буржуи все разворовали! Все никак карманы себе не набьют. Сволочи! Ну ничего, у него тоже грандиозные планы. Будет еще в море Средиземном плавать на яхте, полной прелестных дам, и не таких, как в Белосветске, а чтоб как в телевизоре или журналах – стройные, длинноволосые, ноги от ушей, вкусно пахнущие. Санёчек вспомнил, что от его Виктории пахло костром и перегаром. Аж передернуло! А хотя и он же не Ален Делон, чего харчами перебирать? Студенточки, конечно, получше были, но это ненадолго, скоро и эти обабеют. Срочно нужно запрыгнуть в социальный лифт и гнать на самые верхние этажи, где не жизнь, а сказка.

В центре положили новую плитку. На фонарях поменяли плафоны, некоторые уже снова из рогаток побили. Старая забава. Санёчек и сам так в бурной молодости развлекался. Бывало, правда, приходилось скрываться с места преступления бегством от жирных ППС-ников, благо надолго их не хватало, но адреналину все равно прибавляло. Как-то тут краше стало. Губернатор, что ль, приезжал? Он вообще редкий гость в Белосветске. Действительно, а что тут вообще делать? Будто он не знает, какая задница царит в его вотчине, но пыль в глаза, конечно, ему пускают знатно. Провели, поди, по центру и в кабак, а может, вообще в баню элитную. С соответствующими женщинами. Не как Вика или те студенточки, а журнальными. Где их, правда, тут находят? Вопрос! Наверно, куда-то за ними ездят, ну да ладно. А вот и родной Бомбей. Вот где точно ничего не меняется. Старые покосившиеся деревянные хибары. Грунтовка. Бродячая живность. Синеморы. Все как и раньше. Санёчек улыбнулся. Дом, милый дом. Улица Научная. Дом девяносто. Из-за выгоревшего на солнце забора раздавался звук рубки дров. Тихонечко приоткрыв калитку, которая предательски скрипнула, Кольцов увидел мать. Женщина, брошенная мужиками, рубила дрова. А кому ж еще-то? Действительно!

– Ну, здравствуй, мама! – Санёчек вложил в эту фразу всю любовь, которую только мог, но вышло все равно суховато.

Клавдия Петровна уставшим взглядом посмотрела на сына, вытерла пот со лба рукой и, как заправский индеец, метнула топором в его сторону. Тот пролетел в метре от Санёчка. Старый черный пес бросился защищать хозяйку и наградил грозным лаем пришлого.

– Вернулся, баламошка? – женщина схватила полено и бросилась на сына.

– Мам-мам, ты чего-о-о-о? – Санёчек наворачивал круги по двору, за ним – мать, за ними – собака.

– Зойка вчера тебя в городе видела с Гуськом. Вышел он, значит, и пить сразу к тартыгам своим. Я ему передачки два года таскала, а он с этими… сволочь, ненави-и-и-и-ижу.

– Мам, ну я же пришел, – полено, метко пущенное еще крепкой рукой хозяйственной одинокой женщины, угодило прям меж лопаток, – ма-а-а-а-ма, ты меня прибить решила? Ну сколько можно-то? Хватит!

Беговая процессия остановилась.

– Борщ будешь? – буднично спросила она, выплеснув весь накопившийся яд.

– Со сметаной?

– Да. Зойка с утра принесла.

– Буду.

– В холодильнике стоит.

– Спасибо, мам.

Пес покорно подошел к сыну хозяйки, виляя хвостом, подставил голову, чтобы его погладили. Санёчек потеребил собаку по загривку.

– Чего, не узнал хозяина, Зефир? – рассмеялся Кольцов. – Старый ты дурка!

– Хозяин – это тот, кто кормит, а ты сам себя-то прокормить не можешь.

– Я ж тебя кутьком в детстве еще на руках таскал, – не обращая внимания на выпад матери, он продолжал начесывать пса, который завалился на бок, – а ты вот рычишь на меня. Забыл старого друга, шоль? Ну что ты виновато теперь смотришь? Да прекрати, Зефир! Пойдем, я тебе колбаски дам.

– Я тебе дам! Ой, ща как дам! Так дам, что давалка отвалится. Ты на колбаску-то заработал? Ни копейки в дом, зато распоряжается! Хозяин! Вернулся только, а уже командует.

– Ну, прости, друг! Вот разбогатею, куплю тебе целую каталку колбасы. Краковской! Как ты любишь.

Зефир заинтересованно смотрел на своего бывалого товарища, подняв голову с земли.

– На-ка, на-ка! – Санёчек поднял палку с земли и метнул ее в другую сторону двора. Зефир посмотрел на него недоуменно. – Эх, старый стал? А раньше как бегал. Ладно, жди, пожру и вернусь к нашему разговору.

Кольцов отправился отведать мамкиного борща. Ох, любил он ее яства. Скучал. На баланде далеко-то не уедешь.

– Куда по помытому пошел? Хоть раз бы матери помог! Я тут дрова сама колю, мужика ж в доме нет, а этот вышел – и сразу пороть со своими дружками, – доносилось вслед Санечку. – Весь в отца. О, Боже, дай мне сил. Вот за что мне все это, за что?

– Бу-бу-бу! Сынка родненький домой вернулся, а она бухтит. Бухтит и бухтит. Ну сколько можно? – по-хозяйски Санёчек вытащил из холодильника борщ и сметанку. – А в тюрьме сейчас макароны! – вспомнил он фразу из «Джентльменов удачи». Посмотрел в кастрюлю и улыбнулся. – Хорошо на свободе. Ой, как хорошо!

Кастрюля предалась огню, а Кольцов отправился в свою комнату. Будто и не уезжал он на два года. Все на своих местах. Даже плакат полуголой Бритни Спирс, который дико не нравился матери, и то висел на своем месте. Ни пылинки. Клавдия Петровна подготовилась к приезду своего сына. Санечек открыл ящик, где стояла стопка болванок.

– Так-так-так! Чего у нас тут? – начал перебирать он их, читая надписи фломастером. – Scooter, Prodigy, а наши-то где все? – попался сборник «Брат», а затем и «Брат-2». – Во-о-о-от, но не то, Витя, Витя, ну где же ты? Сейчас нужен Витя!

Диск с заветной надписью «Кино-45» все же нашелся в недрах сокровищницы звука и рифм. Кольцов вытер о пузо блестящую часть диска и зарядил музыкальный центр. Заиграла заразительная мелодия песни «Время есть, а денег нет», но прервалась, ибо палец Санёчка отщелкал до пятого трека и под задорный гитарный мотив отправился на кухню, а уже там его догнали слова Цоя: «Гуля-я-я-я-ю, я один гуля-я-я-я-ю, что да-а-а-альше делать, я не знаю…»

– Вот и я не знаю, Вить! – наливая себе борщ, вел Кольцов беседу с погибшей рок-звездой. – Я снова человек без цели, – подпел он удачно подошедшей строчке. – Борщ, конечно, зачетный. Умеет же маман.

Тарелка сменилась чашкой чая. Санёчек, наслаждаясь моментом, огляделся. В доме почти ничего не изменилось. Икон только прибавилось.

– Окна, шоль, пластиковые поставить? Или телевизор новый купить? Вот мать бы отстала от меня на какое-то время. Надо деньжат поднять. Но где? У Кузьмы там темка какая-то была. Надо бы узнать. Не работать же. А то у нас в стране честным трудом только в могилу можно попасть. Чтобы стать богачом, нужно воровать, причем вагонами. Риски есть, но игра стоит свеч.

Санечек достал кнопочный телефон и набрал Кузьме.

– Ну че ты, все? Нагостевался? – засмеялся тот.

– Типа того. Че делаете?

– Че-че, похмеляемся! Тут твоя принцесса интересуется, куда ее ночной кавалер исчез.

– Скоро буду.

– Ты давай ускорься, а то я тебя заменю.

– Я те заменю.

– Да я шучу, братишка.

– Дошутишься, по мордасам своим наглым получишь.

– Че это наглым?

– А то и наглым! На чужое добро тут хавло свое раззявил.

– Так мое ж раньше было.

– Было ваше, стало наше. Сам отдал, теперь отвали.

– Все-все! Не пыли! Зацепи лучше пивка холодненького.

– Откуда бы филкам взяться? Я ж гол как сокол.

– Зайди в «Парус» по дороге, там Жанка под запись дает.

– А ничего она больше не дает?

– Ну ты спроси, может, и дает, только в ней килограмм сто двадцать – сто тридцать. Потянешь?

– Тогда только пивка.

– Ну и сухарей каких-нибудь вцепи, чипсонов. Девки вот Lay’s с малосольными огурцами просят.

– А по губам им не поводить малосольным?

– Ну пиваса хотя бы пару полторашечек зацепи.

– А че с коньяком?

– Кончился.

– Как кончился?

– Так вот и кончился. Хорошо идет.

– Хорошо-то хорошо. Дальше че?

– Все норм. Малого заслал домой, чтоб из батиных запасов дернул. В долг!

– Мне блок «парлика» торчишь. Бате – коньяк. По кривой дорожке идете, товарищ.

– Говорю ж, темка есть, всем хватит.

– Ладно, хорош. Не телефонный разговор!

Грязная тарелка вместе с кружкой ушли в раковину. Санёчек направился к выходу, но вернулся, решив замочить остатки борща и сметаны. Надо ж помогать матери.

Кольцов отыскал в шкафу свой парадный спортивный костюм.

«Вот уж что не убивается никогда! Классика!» – подумал он и напялил на себя синий «адик» с белыми полосками.

Конечно, сие одеяние было точной копией немецкого концерна, сотворенной рукастыми вьетнамцами. Интересно, догадывался ли вообще Ади Дасслер, что его продукция спустя долгие годы после его смерти станет святыней для российской голытьбы? Три полосы – это солидная марка, не то что Puma его братца Руди, кошки которого не прижились ни в Белосветске, ни в каком другом городе. Встречались, конечно же, но «Адидас» был воистину русским народным.

– Куда снова намылился? – негодовала Клавдия Петровна, завидев сынку, крадущегося к калитке. – Дрова в поленницу сложь!

– Завтра, мам!

– Никуда не пойдешь, пока не сложишь.

– Мам, мне ж не десять! – Санечек в несколько быстрых шагов оказался у выхода из родительской усадьбы.

– Сво-о-о-олочь! В могилу мать сведешь! – доносилось ему в спину.

– Ага-ага, сведешь тебя, ну конечно! Вот телек тебе куплю здоровенный, плазму, будешь мной гордиться, – вел свой внутренний монолог Кольцов. Он сунул руки в карманы и, присвистывая, направился навстречу новым перспективам. – Эх, бабье лето! Красота-а-а-а! Лето еще не сдается. Тепло. Вокруг желтым-желто. Душа прям-таки и поет. Еще бы пивка для рывка, стало бы совсем недурно.

Путь Санёчка лежал в «Парус», небольшой продуктовый ларек, одиноко стоящий вдоль дороги. Со всей округи сюда вылезали вурдалаки, чтобы поживиться. В ночи так особенно. Тут и с наступлением тьмы наливали. Пара пластиковых столов и стульев, стоящих на улице, уверяли законников, что сие заведение – бар, отчего запрет торговли горячительными напитками после заката не распространялся. Правда, для поддержания легенды забулдыгам приходилось тратиться еще и на пластмассовый стаканчик и закуску в виде повидавших виды пирожков. Содержимое бутылки частично выливалось в стакан, а пробка оставалась у властительницы заведения. Никто в принципе не жаловался, ибо тару опустошали недалече.

За прилавком суетилась тучная дама с бейджиком, сообщающим, что она Жанна. Взор покупателя остановился на пивасе.

– Какой ассортимент! Просто превосходно!

Санёчек дождался, когда парочка пенсионерок покинет магазин и оставит их тет-а-тет с хранительницей праздника души.

– Белеет парус одинокий, – выдал что-то из литературы Кольцов.

– А дальше?

– Здравствуйте, Жанна.

– И все?

– Да.

– Мы знакомы?

– Заочно.

– Точно! – продавщица засмеялась так, что стекла звякнули. – Меня тут все знают. Я местная звезда.

– Мне бы «Жигуля» пару полторашечек.

– Из холодильника или теплого?

– Хотелось бы упороться, взял бы тепленького, но увы – дела-дела, надо быть в тонусе.

– Хозяин-барин! – Жанна поставила пиво на прилавок. – Пакет надо?

– Ага.

– С вас…

– Тут такое дело, – перебил ее Санёчек, – мой лепший кореш, испытывающий к вам теплые чувства, рассказал, что великодушные люди дают здесь в долг.

– Начало-о-о-о-ось! – закатила глаза хозяйка «Паруса». – Как вы меня уже, алконавты, достали!

– Жанна-Жанночка, это ж не пьянки ради, а во имя любви. Говорю ж, друг мой Кузьма души в вас не чает.

– Гусёк, шоль?

– Да-да, именно он.

Кузьму Кузьмой называли лишь близкие друзья, для всех остальных он был просто Гусёк. Не тот, конечно, обидный «гусь», коим кличут ушлого пройдоху или ловкача, а просто Гусёк без подтекста. И Микола, брат его – тоже Гусёк, только младший; батя их – Гусёк, и дед, и прадед, когда живы были. Это как Васёк, только Гусёк. Наследственный титул старого пролетарского рода передавался не только по наследству, но и путем династических браков, отчего бывшую жену Кузьмы до сих пор кличут Гусиха, хоть она с ним уже и не живет давным-давно.

– Чего ты мне лепишь, чахлый? Пива не дам. Вали отседа, пока охрану не вызвала. Видал? – она указала своим толстым пальцем на камеру, висящую под потолком. – Вчера только поставили! Все видит! Это против вас, у которых руки чешутся. Чтоб даже не думалось!

– Мать! – терпение Санёчка лопнуло. – Ты че тут комедию устроила? Я к тебе и так и эдак, за друга своего хлопочу, сам-то он стеснительный, не знает, как о чувствах своих рассказать, а ты мне: «Пива не дам!» Как вообще можно отказать свату? Я ж не просто так прошу. В долг. Верну. Я честный человек, а ты мне такие грубости в лицо. Не стыдно?