Сцепь

Когда Сергей пропал, следователь первым делом опросил коллег, потом клиентов, семью, а потом и друзей. Обстоятельства исчезновения были странными: вышел на парковку за документами и не вернулся. В зале суда его ждали на предварительном слушании по делу о домашнем насилии, над этим делом пропавший работал в течение последних нескольких месяцев и никак не мог не явиться в суд по собственному желанию. Так думали все участники процесса, включая саму судью, которая неоднократно встречалась на судебных заседаниях с Сергеем и знала его достаточно давно. Он не мог пропустить предварительное слушание – безапелляционно заявила судья.

В пользу ее слов говорили и другие коллеги, которые совершенно точно видели Сергея в здании суда буквально за несколько минут до исчезновения адвоката. Да ведь и те самые документы, которые понадобились молодому человеку, были на месте, и машина его осталась с распахнутой дверью. Все это говорило не просто об исчезновении, а о похищении.

Учитывая, что за свою карьеру Сергей не единожды мог перейти кому-то дорогу, главная версия похищения вертелась вокруг работы. И, в основном, вокруг этого самого дела о домашнем насилии. Следователь активно начал копать в этом направлении, но практически сразу зашел в тупик. Ничего не складывалось, хотя подозреваемые были. Тогда расследование углубилось в остальные дела Сергея в надежде наткнуться на что-нибудь необычное. Следователь изучал судебные архивы, разговаривал со всеми, кто теоретически мог быть причастен к похищению или знать нечто важное. Подозреваемых становилось все больше, а ясности – все меньше.

Параллельно следователь решил заняться семьей адвоката. Сергей женат не был и детей не имел, поэтому к числу его близких родственников можно было отнести только родителей и сестру. Но, как оказалось, пропавший не поддерживал связь с родней на протяжении нескольких лет, да и его родственники знаться с ним не хотели. В чем же была причина раздора? Выяснив это, следователь почувствовал, что неожиданно наткнулся на новую версию и новых подозреваемых, которые не имели никакого отношения к работе.

Сестра ненавидела Сергея. Четыре года назад у нее умер ребенок, трехлетний сын. Умер от редкой болезни, требующей дорогостоящего лечения. Родители малыша не смогли найти нужной суммы. По словам сестры, она просила Сергея оплатить лечение, она умоляла, она падала перед ним на колени, но брат наотрез отказался помогать, хотя деньги у него совершенно точно имелись.

По этой же причине с Сергеем перестали общаться и родители. У них не укладывалось в головах: как можно не помочь своему племяннику, откуда столько жестокости в сыне, когда они пропустили момент превращения сына в чудовище. Отец в сердцах сказал следователю, что, кабы он знал, каким человеком вырастит сын, то собственноручно придушил бы его в колыбели.

Следователь понял, что нащупал еще один мотив похищения и возможного убийства – месть, и его не покидало неясное ощущение, что слова родни не ввязываются в общую картину его представления о потерпевшем. Ответственный, жаждущий справедливости в семейных делах, оказавший помощь десяткам незнакомцев адвокат вдруг становится жестоким, бессердечным и упрямым в деле своей собственной семьи, и совершенно сознательно не соглашается оказывать помощь при обладании нужными ресурсами.

К счастью, у Сергея имелся близкий друг, который добавил красок в историю, поделившись воспоминаниями и своим мнением, и внес недостающие части в пазл.

Оказывается, в детстве Сергей сам много раз становился жертвой домашнего насилия. Его нещадно били всем, что попадалось под руку: от садового шланга до обеденной ложки. Его морили голодом за плохие оценки, сажали под длительный домашний арест за не очень хорошую уборку, ставили коленями на гречку за малейшее непослушание. Его не баловали заботой, теплом и любовью, не баловали новыми вещами и игрушками, обращались с ним сурово и не проявляли понимания. Бестолочь, неряха, выродок, никчемный идиот – обращения не самые лучшие в любом возрасте, но особенно обидно они звучат, когда тебе пять, восемь или четырнадцать. Сергей не слышал ласковых слов. И все это делали его родители – те, которые теперь совсем не понимали, откуда в сыне столько жестокости.

При этом к его старшей сестре было парадоксально другое отношение. Ведь из сына они растили мужика, а не нюню какую-нибудь, а дочь – она же девочка, с ней нужно иначе. Ей покупали все, о чем она только заикалась, водили на всевозможные кружки, радовали яркими куклами и модной одеждой. Сестру любили. Ее ценили. Ей все позволялось и все прощалось.

Контраст между детьми был такой ощутимый, что это замечали и сверстники, и учителя. Молчаливый, насупленный, нелюдимый Сережа. Вечно смеющаяся, вся такая летящая и легкая на подъем сестра. И оба учились плохо. Сережа – потому что выражал протест, сестра – потому что не было страха.

Совсем не удивительно, что отношения между братом и сестрой не ладились. Сестра временами натравливала на него своих взрослых дружков, которые делали и без того невыносимую жизнь подростка более сложной.

Кое-как закончили школу. Сережа – девятый класс, сестра – одиннадцатый. Сестре оплатили обучение в институте, а сыну дорога была в ПТУ. Сережа сразу же съехал от родителей и начал работать. Потом сам платил за свое образование. И добивался всего сам. Сестру же отчислили из института на третьем курсе, она не расстроилась, а быстро вышла замуж и совсем скоро родила раньше срока мертвого ребенка. Вероятно, потому, что своеобразно радовалась жизни, будучи беременной: ходила по клубам, употребляла алкоголь и кое-что потяжелее, курила. Потому что ребенок не должен становиться препятствием в жизни родителей – говорила она.

Потом несколько лет она не могла забеременеть и все не понимала почему, к врачам обращалась. Когда ей говорили, что нужно изменить образ жизни и ответственно относиться к ожиданию потомства, отмахивалась. Дескать, не может быть из-за этого. Просто врачи у нас никчемные, ничего не умеют.

Каким-то чудом ей снова удалось забеременеть и выносить дитя, но жизнь ее ничему не научила. Ребенок родился живой, со всевозможными осложнениями, пороком сердца и редкой генетической болезнью, которая требовала ряда операций и лечения неподъемно дорогими импортными препаратами. Сестра не выполняла рекомендации врачей, потому что забывала. Или потому что запуталась во всех этих указаниях. Но она стала искать деньги на лечение. Не так чтобы активно, просто пришла к Сергею и стала требовать отстегнуть ей такую-то сумму на его единственного племянника. Она не умоляла, не просила и не плакала, а угрожала, орала и преследовала. Вымогала, манипулировала и презрительно взывала к совести. Но больше не искала других путей, не била в колокола на весь мир и не собирала по копейке со всех подряд.

А потом объявила, что если он не даст денег – то смерть ее ребенка будет делом его рук. Сергей не дал денег.

***

Утро пятницы тринадцатого ноября в Кирове у половины города началось одинаково. Жильцы многоэтажных домов не смогли выйти из своих подъездов, поскольку домофонные замки оказались заблокированными. Дверь не открывалась ни одним из известных способов. Люди сотни раз нажимали на кнопку при выходе, толкали дверь со всей силы, вырубали во всем подъезде электричество. Люди просили своих близких прийти и нажать на номер квартиры, надеясь, что дверь откроется через трубку. Люди звонили всюду: начальникам и подчиненным, учителям и ученикам, клиентам и партнерам – чтобы предупредить об опоздании или перенести встречи; в ЖЭК, в аварийную службу, в домофонные компании, в МЧС – чтобы добиться действий. Переполошены были все, начиная от самих пострадавших и заканчивая Администрацией города. Никто не понимал, почему в один миг без видимой на то причины одновременно отказались работать чуть ли не все домофоны вне зависимости от производителя и установочной фирмы.

В этот же день возле здания суда на парковке, на том самом месте, с которого предположительно исчез Сергей восемь месяцев назад, нашли тело убитого мужчины – легко одетого, в домашних тапках. На его груди была татуировка в виде зашифрованного квадратика, и только сутки спустя выяснилось, что при наведении камеры смартфона на этот код ссылка вела к архиву видеозаписей, на каждой из которых погибший мужчина жестоко избивал жену и ребенка.

А в городе Чухлома, возле входа в полицейский участок, был обнаружен обнаженный мужчина без сознания. Как спустя время поняла следственная группа, сверившись с ориентировками, это был Сергей Корниенко. Код на его груди вел к отсканированному документу. Это была выписка из роддома на имя сестры Сергея, в которой значилось: в крови новорожденного ребенка присутствует алкоголь.

Вот только отныне адвокат не помнил своей жизни и с абсолютной уверенностью утверждал, что не Сергей он вовсе, а Роман Шульц, тридцати пяти лет, проживающий здесь же, в Чухломе.

***

Роман Шульц был женат без малого девять лет. При первом же наведении справок выяснилось, что на него заведено дело за избиение жены и незаконное лишение ее свободы.

Человек, утверждавший, что он – Роман, был задержан нарядом полиции до выяснения обстоятельств. Сотрудники позвонили по данному мужчиной номеру его жене и объяснили ситуацию. Дескать, ваш муж найден голым, дезориентирован во времени: утверждает, что сегодня 13 марта, документов при себе нет, приезжайте разбираться, нужно подтвердить его личность. Женщина заявила, что никуда не поедет, и что в Чухломе больше не проживает. На тот момент в участке не знали ни о каких странных появлениях пропавших, поэтому случай считался если не обыденным, то вполне рядовым.

Отпускать нарушителя сразу никто не собирался, тем более, что на него имелось открытое уголовное дело, а сам мужчина, как оказалось, числится в розыске. Сотрудники расспрашивали его о подробностях, о том, что он помнит, и о том, как так вышло.

– Я однажды, студентом тогда был, проснулся после пьянки в незнакомом доме, – сказал участковый. – Где я – не знаю, как сюда попал – не помню. Кто все эти люди рядом – а шут разберет! Спроси у меня тогда кто-нибудь какое число, я бы тоже чушь сморозил. Может, ты, Рома, набухался основательно? Как же ты за тридевять земель очутился?

– Как в «Иронии Судьбы», – поддакивал дежурный.

– Супругу поди обидел ты сильно, злится поди, раз приехать отказалась.

– Не, это вряд ли. Она у меня клуша, – небрежно отвечал Рома, ухмыляясь.

– А что ж ты ее бил-то? – спрашивал участковый, вспомнив об информации из базы.

– Не бил я, а воспитывал, по-отцовски, – разводил руками Рома. – Безотцовщиной росла, непутевая. Не умеет с мужиком обращаться. Пришел с работы, а жрать не сварено. Дал ей поджопник, а она наутро к вам побежала, паникерша.

Разговор сошел на нет. Куда интереснее сотрудникам было обсуждать массовое опьянение, которое сегодня случилось в Чухломе. Десятки мужчин и женщин не смогли пойти на работу, потому что проснулись слишком пьяными. Некоторых и вовсе не смогли разбудить близкие. Несколько людей загремели в больницу с обморожением, поскольку нашли их на улице. Кому-то было слишком плохо, скорые выли сиренами не умолкая. Многие не понимали, как такое произошло: ложился спать трезвым – проснулся пьяным.

– Алкоголики, конечно, – рассуждал дежурный. – Кто может пить в рабочий день с утра?

– Скорее всего, они со вчера напились и протрезветь не успели, – задумчиво тянул полицейский.

– Все равно, какой нормальный работающий человек станет пить в четверг? На работу же всем.

– Может, по графику выходные были у людей.

– Да брось, алкаши это. Алкашей не жалко. Может, вымрут, да меньше их станет.

А спустя несколько часов поступило распоряжение сверху: сообщать обо всех нашедшихся немедленно, все разговоры записывать на камеру, никого не отпускать под любым предлогом. Немного удивленные, полицейские доложили в главное управление и были сбиты с толку, когда им сказали, что в Чухлому немедленно выезжает спецгруппа ФСБ по расследованию преступлений повышенной секретности. Были даны указания: с нашедшимся не контактировать, по возможности его изолировать, никого к нему не подпускать.

Сотрудники в смятении последовали инструкциям, и мужчина без объяснений был заперт в отдельной камере изолятора. К удивлению полицейских, вечером приехала жена – мол, ей звонили снова, и она решилась. На вопрос кто звонил, женщина ответить затруднилась, а потому полицейские предположили, что звонок поступил из той самой секретной группы. Пришлось объяснять, что уполномоченные на допрос люди в пути. И только к восьми часам спецгруппа приехала. С этого момента полицейские ничего не понимали вовсе. Хотя секретность в разы повысилась, а допрос производился за закрытыми дверями в предоставленном кабинете, сотрудники участка не могли не заметить, что стали происходить совсем уж странные события.

Выяснилось, что Роман Шульц – вовсе не Роман Шульц. Об этом сразу же заявила жена, едва переступила порог «секретной» комнаты. Натянуто улыбнувшись, один из членов спецгруппы, сохраняя молчание, захлопнул дверь перед носом участкового, который эту жену в кабинет проводил. Участковый, вернувшись на рабочее место, тайком разыскал по базе ориентировку на пропавшего, и своими глазами увидел фото: действительно, не он, совсем не Роман. Не совпадали ни приметы, ни рост: Роман был на 20 сантиметров выше этого самозванца, имел на подбородке шрам, был кареглазый и русоволосый, в то время как сейчас в том кабинете сидел голубоглазый брюнет.

Когда спустя несколько часов из кабинета вышла заплаканная жена и попросила дежурного подсказать ей адрес ближайшей гостиницы для ночлега, участковый, который как раз собирался домой, вызвался ее довезти. Она поблагодарила, вышла с ним на улицу, села на переднее пассажирское сидение и отвернулась к окну. Пару минут ехали молча, но потом, повинуясь необъяснимому порыву, участковый выпалил:

– Я знаю, вам не разрешено обсуждать это с кем-то… – она удивленно повернулась к нему. – Я знаю, что он не ваш муж, я сверялся с ориентировкой.

Она как-то нервно то ли хохотнула, то ли всхлипнула. И с горечью в голосе сказала:

– Как бы я хотела, чтобы это был не он. Но это он.

Участковый растерялся.

– Нет, я же фотографию видел, – промямлил он, а потом подумал, что, должно быть, она таким образом скрывает подробности дела, как ей велели.

Она отчаянно помотала головой и вытерла потекшие слезы.

– Ненавижу его. Но это он.

Больше участковый предпочел ничего не говорить.

Наталья познакомилась с Романом в институте, она приехала в Киров из Орлова поступать. Внимательный, обходительный, он быстро покорил девушку. Все три месяца, пока они не решили жить вместе, он спускал на нее стипендию, одаривал комплиментами, передавал ей с комендантшей общежития шоколадки почти каждый день. Он предугадывал ее желания и, казалось, читал мысли, был чутким, обращался с ней так, как до этого – никто. Наташа была уверена, что ей впервые в жизни по-настоящему повезло: такой жених завидный, а достался ей. Высокий, статный, спортивный – ей завидовали все девчонки. С ним она чувствовала себя принцессой из доброй сказки. Конечно, она с радостью согласилась, когда он предложил съехаться и пожениться.

Свадьбы не было, не было и памятного вечера в кругу семьи. Они просто пошли и расписались – так настаивал жених, аргументируя это тем, что у них слишком мало денег, чтобы тратить их на торжество, да и главное – не роспись в ЗАГСе, а венчание. Вот накопят они внушительную сумму, тогда и можно будет отметить брак, подтвержденный Богом. Наташа не спорила. Окрыленная своим счастьем, она задвинула подальше мысли о том, что тайная женитьба – это как-то неправильно по отношению к родителям. В конце концов, это ведь их жизнь, как правильно заметил Роман, и только им решать.

Молодой семье пошли на уступки и предоставили отдельную комнату в общежитии. Совместный быт в первые дни оголил то, что раньше не было заметно: Рома был склонен к резким перепадам настроения, проявлял вспыльчивость по мелочам. Но ведь у всех свои недостатки, думала Наташа, идеальных людей не существует. К тому же, теперь она жена, и должна быть мудрее. Поэтому девушка всячески старалась сглаживать конфликты и угождать своему возлюбленному.

Однажды ранним утром в выходной они нежились в теплой постели, когда Наташа мечтательно заговорила о детях.

– Если у нас родится девочка, назовем ее Риточкой, в честь моей бабушки. А если мальчик… Нет, не буду о мальчиках, я мечтаю о дочери.

Рома вскочил с кровати, громко выдыхая воздух. Его глаза источали злость, лютую злость, и Наташа растерянно взирала на разительную перемену в муже, не понимая, что она сказала не так.

– Не смей… – задыхаясь, выплюнул он сквозь зубы, – не смей обесценивать мое мнение!

– Да я не… – несмело начала Наташа, заискивающе улыбаясь и приподнимаясь в постели, но не успела закончить.

Увесистый кулак прилетел ей в ухо так неожиданно, что она упала на пол, запутавшись в одеяле. В глазах потемнело, в голове зашумело. Оторопев, она так и продолжала лежать на полу, прижимая руку к уху и испуганно смотря снизу на мужа. Он, кипя от злости и тяжело дыша, наспех оделся и вышел вон, хлопнув дверью.

Тяжелейшее осознание, казалось, всем весом придавило девушку к полу, отчего она не могла заставить себя подняться. Он ударил, он поднял на нее руку, ее любимый ударил кулаком. Инстинкт самосохранения визжал: беги, беги немедленно! Но обида и непонимание уговаривали: оступился, с кем не бывает, он сам не понял, что сделал, он уже об этом жалеет.

Наташа вспомнила переполненные злобой глаза и расплакалась: от боли, от ужаса, от разрушенных надежд и неисполненных ожиданий. Думала, что в сказке, а тут… Что делать? Как теперь быть? Стыдно-то как признаться кому-нибудь, ведь все вокруг называют их идеальной парой, все вокруг завидуют их счастью, их любви, и что теперь?

«Какая это любовь?» – спросил здравый смысл.

«Бьет – значит любит», – тут же нашло, что ответить, самопожертвование во имя семьи.

«Если поднял руку один раз, поднимет и другой» – заговорила женская мудрость.

«Человек имеет право на прощение, каждый может оступиться» – вмешалась жалость.

Противоречивые терзания длились два часа. За это время Наташа успела заправить постель, приготовить обед, разложить по местам вещи и вымыть пол. Она сама не могла себе объяснить, для чего продолжает заниматься бытовыми обязанностями, когда тут такое. Может, она делала это по инерции. Или подсознательно надеялась, что если наведет порядок в доме, то и в мыслях появится ясность.

Роман пришел с букетом пионов и с порога упал перед ней на колени. Таким она его не видела: он плакал. Он просил прощения и клялся, что такого больше не повторится, он убеждал, что она – лучшее, что было в его жизни, он рассказывал ей о своем детстве: как его подавляли родители, как ни во что не ставили сверстники. Он говорил, что с тех пор не выносит, когда с ним не считаются, когда не спрашивают его мнения. Наташа его поняла, пожалела, простила. Накормила, приласкала и утешила. Сказала, что они со всем справятся вместе, и она поможет ему пережить детские обиды. Ведь они – семья.

А потом все это повторилось.

Резкие перепады настроения не ограничивались темой мнения. Рома мог вспылить на ровном месте. Иногда казалось, что он и вовсе выдумывает предлоги для скандала: в один раз суп остывший, в другой – слишком горячий, в третий – не соленый. Так было со всем, и его реакцию невозможно было предугадать. Он мог не обратить внимания, мог разораться или ударить, мог «наказать»: запретить Наташе неделю выходить из дома или посадить ее на скудную диету. Его изощренность не знала границ.

Но плохие события неминуемо сменялись хорошим отношением, и в перерывах между жестокими ссорами Роман снова был прежним: чутким, внимательным, щедрым. Он дарил ей цветы, покупал кружевное белье, готовил завтраки. Постепенно для Наташи стала нормой такая жизнь, она мысленно смирилась с тем, что после бури всегда следует затишье. Затишье перед новой бурей. Как-то получилось, что она судила о муже по его добрым поступкам и молча терпела злые. Просто терпела, как нечто неприятное – как лечение зуба у стоматолога: без этого никак, зато потом станет легче. Она надеялась, что когда-нибудь этот кошмар закончится, Рома исправится и сумеет взять под контроль агрессию, он слезно обещал ей это каждый раз.

А плохие эпизоды неминуемо затеняли то хорошее, с чего все начиналось. Светлые промежутки становились короче и реже. Каждый месяц, прожитый в аду, приравнивался к целой жизни. Но девушка отказывалась смотреть в глаза правде.

Наташа больше полугода не навещала родителей в Орлове, объясняя это отсутствием свободного времени: дескать, очень трудная учеба, нельзя отлучиться на каникулах, надо учить. Она до сих пор не сообщила им о своем замужестве, боясь их реакции. Но искать отговорки становилось сложнее, родители настаивали на приезде усерднее – мол, учится всего в семидесяти километрах, а домой не хочет. В Кирове родители бывали редко, но, начав что-то подозревать, собрались было приехать сами. И тогда Наталья решилась на разговор с мужем. Он отказался ехать вместе с ней наотрез и несколько дней ломался, можно ли ее отпустить одну. В итоге добро было дано, и Наташа с чистой совестью уехала на три дня в отчий дом.

По возвращении ее ждала феерическая сцена ревности со всеми вытекающими последствиями. Он обвинял ее в том, что она развлекалась с мужиками, обзывал нелестными ругательствами, а за каждое несмелое возражение в свою защиту девушке крепко доставалось. Избитую и униженную, он напоследок, перед тем, как уйти на два дня из дома, беспощадно ее изнасиловал.

На следующий день в институте к ней подошла соседка по комнате и без предисловий начала:

– Зачем ты с ним живешь? Он же псих! Я вчера чуть ментов не вызвала! Тебе надо немедленно от него уходить!

– Давай мы сами разберемся, ладно? Не лезь не в свое дело!

– Он тебя убьет рано или поздно, – покачала головой соседка. – Еще раз услышу, как он тебя обижает, сразу же в полицию позвоню, даже думать не буду. Разводись, пока не поздно. Дальше только хуже будет.

Но Наташа не ушла, не сбежала и не развелась. Ей казалось, что временами в ее любящего мужа вселяется дьявол, и это делает он. Или что в ее муже живут две личности, и одна из них – жестокая, а другую личность она любит. Девушка сама находила причины для того, чтобы остаться, сама оправдывала мучителя и прощала его задолго до того, как он попросит у нее прощения.

Роман, по-видимому, сам понял, что в этот раз переборщил, и что разборки с законом – дело времени, пока они живут в комнате с картонными стенами и кучей неравнодушных соседей. Возможно, поэтому, когда он явился через два дня, в руках у него вместо привычного букета были ключи от новой съемной квартиры.

– Я теперь грузчиком подрабатываю, – радостно объявил он, будто бы ничего и не произошло, подняв повыше связку ключей и позвякивая ей на манер колокольчика. – Гляди, заработал на наше первое серьезное жилье! Собирайся!

Наташа молчала. Ей вспомнились слова соседки, и пришла в голову мысль, что он так сделал для того, чтобы обезопасить самого себя от проблем. Это был первый раз, когда она подумала о нем плохо.

Спустя пару месяцев она забеременела, и это стало новым поводом для скандала. Муж орал, что вообще детей не планировал, и во всем виновата она. Он пинал ее в живот, потом извинялся и плакал. Выкидыша чудом не случилось, но она три недели пролежала на сохранении, пока врачи не устранили угрозу потери плода. Она никому не призналась, что спровоцировало внезапное кровотечение.

Будучи на пятом месяце, Наташа с тяжелым сердцем – потому что боялась последствий, как в прошлый раз – снова поехала навестить родителей. Живот только начал появляться, и девушка успешно скрывала его под свободными кофтами. Она не знала, как признаться родителям и как объяснить им, что она замужем почти год, что скоро у нее появится малыш, а самые близкие люди до сих пор не в курсе: думают, будто девочка активно учится.

Все выяснилось случайно. Мама зашла в комнату, и Наташа, которая переодевалась, не успела прикрыться.

– Ты беременна? – в полном смятении вопросила мать.

– Нет, я объелась просто, – замялась дочь.

– По-твоему, я не смогу отличить беременный живот? Думаешь, оно само рассосется? Ты почему молчишь?

Так родители узнали обо всем. Были в шоке, были обижены, но потом смирились. И засуетились. Надо с зятем познакомиться, со сватами, надо к рождению внука готовиться, кроватку покупать и распашонки гладить. Отчим прослезился от осознания, что скоро будет нянчить ребенка. Он воспитывал Наташу с восьми лет и считал ее своей родной дочерью.

Наташа пыталась отнекиваться, что-то мямлила на тему «не стоит хлопотать, до родов далеко», но ее реплики оставались без внимания. Родители поехали вместе с дочерью.