Король эльфов. Книга III

Уф! Тяжело вздохнул Эламир-рыцарь и приподнялся головой, будто насилу пробиваясь сквозь проклятный морок. Чудно, что казался он в тумане сонном, но голос сладким элем журчал:

– Но ты, Гаэль, в те басни не верь! А верь только в десницу трудную и меч точёный, чтобы звонче пел по щелчку, так и заживем при короле Володьяре, уж он не забудет! Уже мне от него Валерия моя на горемычное счастье!

На слове басни я почему-то приочнулся… прислушался кое-как и постарался придумать ловкий вопрос, будто не дремал:

– А что же, Эламир, ты разжалован-то, раз протекции?

Вопрос взбудоражил его минутно, рыцарь огляделся смутно… Что видел он в нашем чаду? Чертей ли гадесовых, охотящихся за светлой его душой? Кривясь лицом, нет, криволыбясь (ах, гамма эмоций в этом слове, но одинаковая горечь в начале и конце!), Эламир аж взболтал донный остаток в чаше перед решительным глотком:

– Гаэль, ты не поймешь наше золотое общество! Хотя у вас не так ли? Надо всегда хвалиться чем-то, чего желал каждый и никто не мог добиться, и лучше всего покоренной менадой! Ах, не зуди… Заруби же, что знание хитрых слов никому не важно и ты словами не кичись! А вот завали-ка усладницу, да, я называю вещи честно! Завали-ка избалованную деву, да надолго, да чтобы никто из знати не подлез мимоходом! Маренций в моложавые годы затем и завел пиры смешанные, чтобы юнцы благородные на купеческих курочках топтались. Кровь наша голубая, но бывает угодно Метаре, такая звезда в народе взойдет, что пальчики её оближешь! Ох, уж мы щеголяем тогда без предрассудков!

– Пфф!

– Вот и пфф!

Выпили за пфф, смеясь. Ахх! Глаза Эламира заблестели и голос зальстивился, будто новое вино было с черемушной вязкой ниткой. Будто… будто слова перестали понимать друг дружку, потеряли ритм и начали оттаптывать друг другу шаги, бо пьяная матросня:

– Я же невеец, но с Володьяром сдружились легко и сам он мне советец дал по Валерии. Ах, взаимная польза, слушай, что говорю! Ибо Никеандр и тот прельстился, представь, как разжегся старикан! А Володьяру непочтимый позор – блошиные сплетни, что ни день! А Дарьян-то как подначивал!.. Смех смехом, а от господаря никто не решался сю прелестницу увлечь! Так и попросил всерьез: а отбей-ка! А отбей-ка! – Эламир расхохотался звонко, схватил две чашки на столе и начал их непристойно постукивать друг о друга.

– … старикан не сам же бегал, ясенно, а все клеврета ближнего слал с комплиментами, и вот раз нашел меня подле Валерии золотой, еще… потом уже выслужиться, знать, хотел. А столкнулись в дверях ристалища, так и говорит в глаза: Вечно, сударь, я на вас натыкаюсь!

Эламир вспыхнул зло так и грохнул чашку до осколков. И каблуком еще подкованным по каждой знатной осколотце от души продолбасил:

– И я бы, знаешь, какого рожна он мне, вот и пришлось… Отправил отдохнуть подольше в семейный склеп. И дело-то было честное, но на королевском разборе чуть не пропал! Никеандр бубнил-бубунил про Меренциевы же кодексы, прямо все уши увяли, но Володьяр-молодец хорошо выступил свидетелем: мол, дворянчик сам виновен, натолкнулся сослепу. И невозможно же вынести, ежели каждый в дверях толкать будет, и что – ему, Володьяру, также расшаркиваться каждому колыдожнику, будто королю и отцу? На это не было у Маренция ответа, так и отправил меня стражничать под честное слово.

– Да зато! Зато когда женится Володьяр, да пущай все стариканы сии осыплются от перхоти, вот и заживем с королем Володьяром! А?! Он не бросит, честь знает! А пока что мне стражничать, да милое дело! Да зато не выслали в холода и остался и с Володьяром в дружном круге и с Валерией пылкой. Ох и правда я разжегся, Гаэль, против правил своих! Думал же – так, развлечься, другу ценимому помочь и перед приятелями разок покичиться… но что-то есть в ней, ах, сеть золотая, и так меня опутала! Вот потому, умник ты ликейонский, и менадой зову, что с ума свела!

– Вот ты сегодня любовался ей, любовался? Но знаешь что? Эй, Польянка, поди-ка на словцо!

Заробевшая дева подошла мягко, опустив очи, и даже ще не молвила скороговоркой “чего сударь изволите”, как уже взял нежно за подбородок мягкий и погладил большим пальцем по пунцовеющей губке:

– Честная девчонка! Польянка, а за скольче далась бы молодому гостю?.. Да знаю-знаю, ты не гостевая дева, а харчевная, так и что же? Не на денную работу зову! А вот чает наш молодой заморский гость, за сколько? Религия вишь запрещает ему публичных девиц, а так-то отношения можно, и ищет милорд Гаэль надежную и голубоглазую, но робеет спросить? Ну, чтобы раз-два в неделю свидаться любезно? Сколько попросишь?

– По пальцам ладошки? Ах, солнышко! Честная девушка! Ну смотри, Гаэль, как она сияет, счастливый ты парень! Держи, что Глах послал…

– Аа? – девчонка захлопала на дареную монетку непонимающе блесткими глазами, будто впрямь нецелованная. Эхх.

– Нет, не сегодня, наш милорд присматривается ще. Но привечай его и будет тебе ещё-ещё медяшное счастье! А то и серебряное, коли угодишь молодому мастеру! На приданое-то всяко к осени наберешь!..

– А что ты набычился, Гаэль, вот тебе и пфф! Не серчай! Но просто доступная иллюстрация тебе! Книжный умник, а не сечешь моей жизни. А жизнь моя простая: Валерия, Польянка сия, целада Симеонова та, все одного женского смысла, да цены разные! И решил поэтому: выберу самую высокую ценой, что размениваться! Вот мой девиз! Надо мне быть выше вас, рядошных головастиков!

Каких головастов? Я сам уже почти бредил женскими мечтами, уже опять мерещился откуда-то свыше голос Элины или как ее там и будет ли счастливое время? А то ли не её голос, уже не разберешь. И надо ли ждать богиню или вот Польянка покладистая, ну Катинка прямо, разве что цвет чуть-чуть другой в очах… не ручей быстрый, а будто озеро с темными кувшинками? Ах, то ли у меня в глазах потемнело пятнами? Брр!

– Но не пойму, Элизер? Так ценишь нежно ты Валерию свойну али что? И что же так ревностен ко всем, а вот… гм… живой муж же у ней? Тоже пользуется денно-нощно, а ты молчишь, не разумею этого! Получается, и она неверная тебе?!

– Ах, Гаэль, Гаэль! Говорят же киники-проповедники: все женщины от одной произошли, и у всех один же тайный голос, когда ночью зовут. Что мне мастер ея – его судьба кормить ее и нарядами дворцовыми окручивать! Ха! Кто-то же должен гряду поливать, чтобы мог ты утром из палаты выйти и вдыхать сластный сей цвет… А будет Володьяр, так и отрешит его царской жреческой волей. Не карентийка, так можно.

В этот момент еще факел погас и Эламир буквально почернел лицом, абы запутанный черт. Уже не светлый и прической неровен, мешки подвечные натяготились и будто темным вином залит до середины зенок:

– Но вот что выскажу тебе, Гаэль! По винной нашей дружбе! Но язык брешный срежу, ежели сболтнешь, и все едино пьян или трезв! Ждал развлечься с ней и нахлебным приятелям праздным гордые сопатки утереть, но сыскал в ней дар тайный, что у других не… Как тебе донести? Вот медовый сбитень чистейший, что не горчит ни до, ни после, а только хмель золотой тяжелый на языке, и уже кто мне короли?

И голос его тожно потяжелел, лиясь неровно, сбиваясь и комкаясь в горячий хрип:

– Кто мне князья ваши заморские? И кто мне ты, друг Гаэль? Но когда открывает ночью голос свой, одна и суща золотом посреди черных времен – аки Валькирия зовущая! Любовь ли? Обманка колдовская? Богиня ли продажная? Да не знаю и знать не хочу, но кто мне ее перешагнет, кто позарится для забавы, будь хоть сам Глах-бородач… душу вырежу до полудня!

И вырезал… Жестко вживая, вырезал на столе свежее V – белые раны на затертой столешнице, будто сияющие собственным светом в трактирной полумгле.

А я? По дуропьяни воспомнил было Катинку нежную и небольшую цену ее и выкрикнул тоже грубое ругательство… и тож-тож-тож хотел кинжал занесть, но не знал, какую букву резать. Буквы плыли перед взором… будто веселые девицы… плясали на стене в желтых полупрозрачных робах, но блестящей никакой не было. И почему-почему-почему… будто жизнь непутевая комком подступила к горлу и ажно икнулся-рыгнулся на грязный стол горьким вином: почему же такой хороший день так истосковался к ночи?

2

На июльские ноны Эламир вызвался в государственную экспедицию развеживать новые серебряные копи: Маренций дал добро, ибо денег на величественный флот, которого требовал красавец Ламарх на борьбу с пиратами, никак не хватало. Неизвестно, что досталось бы Ламарху, что его любовникам (ха!), но походникам дельце сулило удачу: крупные самородные пластины открыто меняли на муары даже в центральных кабаках и счастливым старателям наливали щедро… на окраинах же сих старателей лапошили красной медью вместо золота, то отдельная песнь! Но ходили и легенды о Маркусе-толстяке, что ныне держал жратейную в родном Линдоваре… брехались, завистливо сплевывая белесую харкоту (а ну-ка кто дальше!), что в таком-то походе утаил на пузе чуть не пуд серебра! Так что большинство старожилов гласно и негласно искало участия; меня же с дружескими тычками и ухмылками оставили на рутине, как новобранца/иноземца. Эламир бы своевольно взял, но списки лично расчеркивал великий кормчий Леремонт, коему своих родовитых бедняков хватало.

Потому-то меня примкнули временно к палатке старшего декана Дарьяна и душные денные вахты мы переживали в Дарьяновой караульне над Старыми Метаровыми вратами. Отношения у нас сложились закадычные! После коротких деловых вопросов, напомнивших манеры опытного приказчика в горшечной лавке, что умеет и прозвонить кувшин, и не разбить, – ах, даром ли постоянно видывал меня с Эламиром! – милорд Дарьян будто сбросил латы и принял облик словоохотливого приятеля…

Я сиживался обыкновенно у окна, чтобы белый свет баклером не казался – поговорка такая! А это монетка мелочная со щитовым оттиском: в муаре их должно шестьдесят по весу, но недаром у казначея гиря! Дарьян вчера рассказничал с хохотом, причмокивая пивом, аж кровная драка бывала за те баклерки! Еще и гиря оказалась подпилена!.. То-то ж!

Окно было вырезано наспех из бывшей бойницы и также неровно дышало, щелкая о стену раскрытыми ставнями. Ах, жаркие путаные дни. Облака набегали иногда длиннотной вереницей, будто бы безымянные паломники неизвестного бога, и давали передышку, сменяясь затем белым несносным жаром; так и все вахты те запомнились переменным бегом неясных теней по белёной стене да треньканьем обеденной склянки. Сию песочную склянку Дарьян лично выставлял поутру по королевским часам на соборной башне, и дальше весь распорядок крутился ее оборотами – ворота открыть, первый перекус, обед, ворота закрыть…

Дарьян выдался ценителем ячменного эля – каждый рассвет, аккурат к раствору пешей калитки, нам прикатывали свежий бочонок с закраинной пивоварни. Фактория взамен была под крепким присмотром: пару блаженных гвардейцев одалживали на ночную охрану. Тоже счастливчики! Но угощал декан щедро: лично вворачивал серебряный краник (ох, показушник!), лично разливал на пересменках каждому братцу по кружке, иногда плеща пышной пеной на сапоги с грубоватыми шутками о посвящении в дворянство, и ежели к ночи на дне что-то еще булькало – краник скручивался и киснущая каска выставлялась благодарным нищим, истово возглашавшим здравицу. Также льстило, скажу откровенно, что меня новый приятель держал при себе, избавив от нудного пересчета овец и тюков-бурдюков, и болтал ежедневно совершенно как с родственником, откровенничая всё пуще:

– Расходы, мсье Гаэль! Расходы погубят нашу государственность, даю вам честное слово. За комнатушку сию мне приходится выручать любезному кормчему дюжину муаров в месяц! За то, что полагалось бы даром, как естественные условия службы. Хорошо вашему декану Эламиру быть единым наследником богатейшей верфи! Я же ей-ей будто пришлый троеродственник на горбе семейства. Поневоле взвоешь философом: если бы не смертные оспы и войны – зачем вообще плодить лишних наследников? Как младшему отпрыску вам эта горесть очень знакома. Право, мсье Гаэль, – выпей же! – я душевно завидую твоей решимости пересечь Неморье…

Дни тянулись и тянулись. От окна веяло жаром и лезла в голову всяжная несусветица: караульня плыла в глазах, превращаясь будто в сущие Гадесовы палаты. Где радушный господин их, сам отираясь от пота, также разливает пивцо по черненым кружбанчикам (наследственный сервиз!), а за голыми стенами – ха-ха и ах! – черти в аду голыхаются с новыми приезжими. А я, мсье Гаэль к вашим услугам, – на особом гостевом положении. Плету вишь Гадесу басни о коголанских обычаях!

Иногда я удивлялся, – а зачем же норны наколдовали все это? In principo, я не любил долгих разговоров… скажем точнее, бесед бессмысленных, не несущих сердцу любви или навыка уму. Такие перетолки влетали у меня в правое ухо и тут же вылетали из левого бойкой синебрюхой мухой. А смешно, правда? Так махнул рукой по виску, и вот осерчала красотка, будто правда все Дарьяновы любезности прожужжала. Так зачем я здесь? Чувствовал себя, будто в елизеровой красочной книге зрителем промежной иллюстрации, которую перелистнешь – и уже не вернешься к ней никогда. И синебрюхие мухи бражили в воздухе, и самый воздух бо дрожал перед взором ячменным роздыхом, и голоса спорщиков под воротами словно бы репетировали один и тот же речитатив.

Но чихнешь – то караванная пыль налетела облаком в окно! – и опять прохладные каменные стены покалывали спину и сообщали устойчивость, слышались курантусы с башни, все казалось незыблемым, жизнь была вечной синекурой.

Хотя, за такую неделю я больше узнал о реальной экономике, чем за предыдущий месяц. И трудно было не расщелкать (это каламбур про соленые орешки к элю! ха!), о чем столь сокрушался Эламир: смешки смешками, а Дарьян ни на баклер не гнушался купеческих подношений. Торговля в Авенте была затеяна легко: берешь жетон на некий товар на дарёное количество тюков, и больше (официально) провозить ни-ни. Ну а что значит берешь дарёное… такая вот эвфемия (ну, благоречье королевское) в расписном контракте, на деле-то именно даришь казначею кошелец серебра! И когда с Эламиром на воротах иногда стражевали, так и было: больше – ни-ни! Я ще удивлялся по незнанию, почему же торгаши-обозники будто и не спешат в королевские стены. Кто-то вовсе вопрошал, чье же дежурство, и разочарованно исчезал в сторону вечно переполненного стойбища. Зато с Дарьяном у тележного схода царила полная суматоха: почитай каждый набивал тюков больше стандарта, да и те чуть не полуторные против объемного образца, набитого сеном прямо при створе… но живо находил с Дарьяновым начётчиком общий язык. Язык заключался в звонких муарах-левах-динарах, кои Дарьян часто сам принимал в караульной и весьма придирчиво перевешивал личными гирями: кажется, были у него разновесы для любой мировой монеты! Еще изрядно прибытка шло от рукастых старшин торговых домов, ждавших богатый караван и плативших загодя готовым товаром или золотом – тут уж Дарьян мог и ловкой скидкой удружить! Да взять хоть долговязого магистра Валдиса, которого я запомнил по смешной ругани с Эламиром. Подлец вырядился тогда в голубой камзол и выкрикивал всячные глупости, на которые Эламир раз только глянул искоса как на лишнюю синебрюхую муху. А нынче цеховик (вот же линялый глист!) наоборот быш-быш угодлив и льстив, и даже ничтожному помощнику (мне, бишь!) пожал на прощание десницу и умудрился втиснуть двойной муар. Дарьян ажно рассмеялся моему звонкому речитативу вслед захлопнувшейся двери и охотно забрал липкую монету в счет общих закусок. Объяснялся он просто, за пару дней отбросив лишние в торговле придворные манеры:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.